Киносценарии - Чародеи

      Упырь внимательно смотрит на него. Он уже огромен, пижамная пара свисает с него клочьями.
      Встретив внимательный взгляд, Выбегалло нервно поправляет пенсне и произносит:
      – Собственно, я закончил. Может быть, есть какие-нибудь вопросы?
      Ему отвечает спокойный голос Хунты:
      – Спасайтесь, старый дурак.
      Но Выбегалло еще не понимает.
      – Есть предложение, – начинает он, – эту реплику из зала решительно отмести...
      Упырь не дает ему закончить. Он вытягивает неимоверно длинную руку и хватает Выбегаллу за тулуп. Выбегалло замолкает и покорно вылезает из тулупа. Упырь хозяйски встряхивает тулуп, оглядывает его и кладет рядом с собой у дивана.
      Выбегалло, ссыпавшись с помоста, ныряет в толпу. Толпа продолжает пятиться, а упырь тем временем неторопливо подтягивает к себе поближе радиоприемник, магнитофон, кинопроектор.
      – Это, значить, все будет мое, – рокочущим голосом объявляет он. Он снова оглядывает толпу. Взгляд у него нехороший, оценивающий какой-то. При этом он непрерывно облизывается.
      С головы Саши вдруг срывается финская шапочка и улетает на помост. Упырь напяливает ее себе на плешь.
      Стеллочка взвизгивает: с ее руки срываются часики. Упырь ловит их на лету.
      – Всем в укрытие! – гремит усиленный мегафоном голос Хунты.
      Все бросаются в проходы между проволочными заграждениями, а по очистившемуся пространству ангара ползут, скачут по-лягушачьи, летят птичками полушубки, манто, дубленки, часы, портсигары, кошельки, брюки, валенки, ботинки – и все на помост, все на помост.
      Упырь мечется по помосту, подхватывает, жадно оглядывает, примеряет, запихивает в мешки из-под хлеба, злобно озирается, скалит клыки и взрыкивает.
      – Мне! – хрипит он. – И ето мне! И ето! Мое!
      За валом из мешков паника. Мечутся полуодетые, возмущенные и испуганные люди.
      Толпа ограбленных терзает Выбегаллу. Особенно неистовствует Хома Брут в одной длинной рубахе до колен. Выбегалло отдувается и кричит фальцетом:
      – Критики! Критики не любите!
      Начальник группы телевизионщиков в подтяжках и трусах надрывается в телефонную трубку:
      – Милиция! Милиция? Немедленно выезжайте! Массовое ограбление! Банда гангстеров! Главарь шайки – некий Выбегалло из НИИЧАВО!
      Тем временем упырь на помосте подтащил к себе телевизионную камеру, груду фото– и киноаппаратов и жадно озирается, ища, чем бы еще завладеть. Его со всех сторон окружает кольцо проволочных заграждений и глухой вал из мешков. Мрачно смотрят амбразуры дотов.
      – Машину! – капризно басит упырь. – Машину желаю!
      И стена из мешков напротив вдруг разваливается, в пролом задом вкатывает огромный МАЗ, подкатывает к помосту и останавливается.
      Упырь прыгает в ковш, жадно ощупывает кабину, ревет:
      – Еще!
      В пролом один за другим катят: автобус, на котором приехали корреспонденты, какой-то газик – из него на ходу выскакивает испуганный шофер, запутывается в проволоке, орет ужасным голосом; два «Москвича»; «Жигули»; старая «Волга», новая «Волга», кадиллак...
      – По-моему, пора, – говорит Федор Симеонович Хунте, который не отрываясь наблюдает за упырем в стереотрубу.
      – Начнем со снотворного, – говорит Хунта. – Давайте! – командует он кому-то через плечо.
      Из-за вала высовываются несколько сотрудников и направляют на упыря брандспойт, присоединенный к серебристой цистерне с надписью «Пиво». Пенная струя ударяет прямо в распахнутую клыкастую пасть.
      Упырь приходит в дикий восторг. Сначала он жадно глотает, посыпая струю сверху солью из солонки, потом прыгает под струей как под душем Шарко, гогоча и шлепая себя под мышками, потом принимается торопливо наполнять ведра из-под молока – терпения у него не хватает: он протягивает руку на все двадцать метров, хватает брандспойт (сотрудники – врассыпную), тянет к себе, за брандспойтом тянется кишка, а за кишкой, разворотив мешочную стену, во владения упыря втягивается цистерна.
      – Ну, с меня хватит! – объявляет Федор Симеонович.
      Он засучивает рукава и порывается в пролом, но тут на нем повисают все, кто находится поблизости. Федор Симеонович в небывалом гневе. Из глаз его скачут шаровые молнии, он кричит:
      – Дайте его мне! Сколько же можно терпеть!
      – Пускайте Голема! – громовым голосом командует Хунта.
      Слышится могучее шипение и свист.
      Все приседают и втягивают головы в плечи.
      Перемахнув через вал, на середину ангара ловко выскакивает Голем – не глиняный Голем из сказок, а современный робот из фантастических романов, весь из металла и пластика, гибкий, шестирукий, жутко светятся четыре пары глаз, из головы выдвигаются и прячутся телескопические рога антенн.
      Упырь поворачивается к противнику, садится на ближайший мешок и длиннющими руками старается прикрыть свое богатство, как хохлушка цыплят.
      – Не дам! – рычит он. – Катись отседова!
      Робот с пневматическим шипением и свистом приближается.
      Тогда упырь вскакивает, выламывает доску из помоста и кидается на врага.
      – И-иэх-х!!
      Робот легко уклоняется от молодецкого удара и средней правой наносит упырю короткий удар в лоб.
      Упырь спиной вперед, размахивая руками, летит и врезается в помост.
      Над валом ликование. Свист, аплодисменты.
      Упырь вскакивает, выворачивает из бетонного пола железный швеллер, летит на робота, вращаясь вокруг собственной оси, как метатель молота.
      И снова робот легко уклоняется и встречает упыря могучей оплеухой.
      Новый взрыв ликования на валу.
      Упырь лежит под грузовиком, на физиономии у него набухают два здоровенных фингала.
      Робот, деловито наматывая на четыре руки толстый трос, приближается к нему.
      На морде упыря ужас вдруг сменяется вожделением.
      – Хочу! – хрипит он. – Желаю!!
      Робот приостанавливается. Упырь выбирается из-под грузовика и, непрерывно облизываясь, бормочет:
      – Это будет мое! Это мне! Ух ты мой милый! Ух ты мой радостный!..
      Руки робота разом опускаются, трос падает на пол, глаза меркнут.
      – Давай, давай! – говорит ему упырь и толкает в сторону помоста. – Давай, дело делай. Нечего тебе тут стоять...
      И робот покорно принимается всеми шестью своими руками укладывать и упаковывать награбленное барахло.
      Упырь радостно хохочет, раззевая пасть на весь ангар.
      – Ну, все, ребята, – говорит за валом Витька Корнеев. – Теперь наша очередь.
      Саша с Эдиком Почкиным подтаскивают плетеную корзину, набитую стружками, из которых торчит горло четвертной бутыли, залитое сургучом. Торопливо горстями выбрасывают стружки.
      Корнеев легко, одной рукой извлекает бутылку, читает ярлык:
      – «Джин Злойдух ибн Джафар. Выдержка с 1015 года до нашей эры. Опасно! Не взбалтывать!»
      Виктор старательно трясет бутыль, поворачивает ее горлышком вниз и снова трясет. За стеклом возникает на мгновение, расплывается и снова исчезает жуткое искаженное рыло с кривым клыком и черной повязкой через глаз.
      Вой милицейской сирены. К воротам ангара подкатывает милицейская «Волга» со световой вертушкой на крыше, из нее высыпаются оперативные работники. Все они кидаются рассматривать в лупу и фотографировать следы на снегу, а юный сержант милиции, подтягивая на ходу перчатки, устремляется в ангар.
      Все замирают.
      Сержант проходит через пролом в стене и, звеня подковками по бетонному полу, печатая шаг, направляется к упырю.
      Упырь озадаченно смотрит на него. Потом облизывается, приседает, свесив длинные руки, и мелкими шажками движется навстречу.
      Сержант, не останавливаясь, достает свисток, и длиннейшая трель оглашает ангар.
      Робот за спиной упыря поднимает все шесть рук и опускает голову.
      Упырь распахивает гигантскую клыкастую пасть, и в этот момент...
      – Ложи-и-ись! – орет Корнеев на весь ангар.
      Падает ничком сержант.
      Падают ничком все за стеной.
      Корнеев, занося назад правую руку с бутылью, разбегается и, как гранату, швыряет бутыль прямо в разверстую пасть.
      Раздается звон битого стекла. Дикий хохочущий вой.
      В воздухе появляется давешняя клыкастая морда с повязкой через глаз, затем все заволакивается клубами огненного дыма, словно вспыхнула бочка с нефтью.
      Громовые удары, рычание, хохот... Отчаянный вопль: «Не отдам, не отдам, милиция!..»
      Дым и огонь скатываются в клубок, и клубок этот катится по ангару.
      Рушатся мешки с песком. Рвется в клочья колючая проволока. Валятся столбы генератора Ван де Граафа, летят в воздух доски постамента, огромные подбитые кожей валенки, колеса автомашин, крутится, переворачиваясь в воздухе, цистерна с надписью «Пиво»...
      Сержант милиции с трудом поднимается на ноги, заслоняясь рукой, пытается приблизиться к огненному клубку и пронзительно свистит.
      В то же мгновение клубок с грохотом и треском лопается, выбросив в разные стороны струи огня.
      Тишина. Там, где был постамент и горой высилось награбленное, ничего нет. Только неглубокая воронка, из которой под своды ангара нехотя поднимается жиденькая струйка дыма.
      Закопченный и основательно ободранный сержант приближается к воронке, заглядывает, наклоняется, поднимает огромную вставную челюсть и довольно долго рассматривает ее со всех сторон.
      По всему ангару зашевелились, поднимаясь, люди. Тоже закопченные и оборванные, словно побывавшие под бомбежкой.
      Сержант берет челюсть под мышку, извлекает из планшета блокнот и провозглашает:
      – Потерпевших и свидетелей прошу записываться.
      В лаборатории Витьки Корнеева ребята умываются и приводят себя в порядок. У Корнеева забинтована голова, Эдик пришивает пуговицу к куртке, Саша стоит столбом, а Стеллочка старательно чистит его щеткой. В углу пригорюнившись сидит Хома Брут в больших, не по росту, штанах.
      – Выбегаллу-то в милицию забрали, – говорит, похохатывая, Корнеев. – Массовое ограбление под видом научного эксперимента... Модест помчался выручать. Потеха!
      – Этому гаду голову оторвать надо, – плачущим голосом говорит Хома. – Такую гитару мне загубил...
      – Гитара – бог с ней, – замечает Эдик. – Диван погиб.
      – Ничего, ребята! – говорит Корнеев, подмигивая. – Без гитары мы проживем, а что касается дивана – как-нибудь с диваном уладится.
      – Самим нам такой транслятор не смастерить, – говорит Эдик грустно.
      Корнеев театральным жестом распахивает дверь в соседнее помещение, и все видят на центральном стенде знаменитый диван во всей его красе, правда, слегка подзакопченный.
      Всеобщее изумление.
      – Главное – что? – объявляет Корнеев. – Главное – вовремя схватить и рвануть когти.
      – Ну, братва, – восхищенно восклицает Хома, – по этому поводу надо выпить. Я сбегаю, а?
      – Сядь, Хомилло! – властно гремит Корнеев, и Хома покорно опускается на стул. – Мы здесь посоветовались с народом, и есть мнение, что пора и можно уже теперь сделать из тебя настоящего человека.

* * *

      И снова полетели дни и ночи.
      После долгих усилий из Хомы Брута сделали настоящего человека. Вот решающая стадия эксперимента. Хома Брут, побритый и в приличном костюме, с нормальным цветом носа, поставлен перед полкой, на которой выстроены несколько бутылок с водкой. Эдик вручает ему мелкокалиберный пистолет. Корнеев настраивает сложную аппаратуру из витых стеклянных трубок.
      – Давай! – командует Эдик.
      Хома силится поднять пистолет – не может, лицо его искажается, по лбу струится холодный пот. Эдик кивает Корнееву. Тот поворачивает какой-то верньер.
      – Давай, давай, Хома! – приказывает Эдик. – Это враг! Это лично профессор Выбегалло! Гитару свою вспомни!
      Хома, закрыв глаза левой рукой, вытягивает правую с пистолетом. Корнеев наводит стеклянный агрегат прямо Хоме в затылок.
      – Глядеть! – командует Эдик.
      Хома гордо вскидывает голову и закладывает левую руку за спину. Гремят выстрелы. Бутылки одна за другой разлетаются вдребезги. Гремит туш.
      Саша и Стеллочка подносят Хоме новую гитару. На глазах у Хомы слезы, он судорожно принюхивается и вдруг чихает и мотает головой.
      Федор Симеонович проводит серию экспериментов по омоложению. К «Алдану-12» с помощью множества проводов и датчиков присоединена Наина Киевна. Она сидит в кресле, скрючившись, положив руки и подбородок на свою клюку. Саша закладывает в программное устройство пачку перфокарт, Федор Симеонович сидит перед экранами контрольной аппаратуры, на которых имеют место рентгеновские изображения черепа, грудной клетки и прочих деталей организма Наины Киевны. «Пуск!» – командует Федор Симеонович. Саша нажимает кнопку. Наина Киевна превращается в приятную женщину средних лет. Клюка в ее руках дает молодые побеги, на которых распускаются цветочки. Наина Киевна восторженно и изумленно ощупывает себя, затем встает и, игриво покачивая бедрами, приближается к Федору Симеоновичу. Тот отмахивается от нее и пятится в дверь. Наина устремляется за ним. Саша, поджав губы, рассматривает кусок ленты с длинными рядами цифр, чешет в затылке.
      Саша продолжает совершенствоваться в магическом искусстве. На столе перед ним основательно потрепанный том «Уравнений математической магии», распухший от многочисленных закладок, счетная машина «мерседес», стопка бумаги. В руке – умклайдет, деревянный, для начинающих, похожий на жезл регулировщика. Эдик сидит перед ним с видом экзаменатора, сцепив руки на колене, крутя большими пальцами. Саша, поминутно заглядывая в учебник, производит какие-то вычисления на «мерседесе», рвет из бороды волосок и взмахивает умклайдетом. На столе перед ним появляется блюдце с грушей. Эдик, презрительно усмехаясь, берет грушу и бросает ее на пол. Груша разбивается на мелкие осколки. Саша озадаченно рассматривает умклайдет. Эдик показывает, как надо взмахивать. Саша повторяет его движение. На блюдечке появляется второе блюдечко с грушей. Саша пытается взять грушу и поднимает ее вместе с блюдечком, к которому она приросла. Саша со зверским лицом отрывает кусок груши и пробует. Морщится и выплевывает. «Ешь!» – грозно приказывает Эдик. Саша ест. По лицу его текут слезы.
      А между тем Витька Корнеев разрабатывал в страшной тайне свою методику изъятия излишков времени у населения. Ночь, в окно Витькиной лаборатории вовсю светит луна. Она озаряет опутанный проводами диван, в спинку которого встроены два экрана. Над каждым экраном – циферблат, и еще один циферблат – между экранами. Витька, хмурый, обросший щетиной, заканчивает какие-то вычисления, берет листок с числами и садится перед диваном на табуретку. Включает экраны. На правом экране – прокуренная комната: Выбегалло, молодая Наина Киевна и Модест Матвеевич дуются в преферанс. На левом экране – Хома Брут, трезвый и бритый, в белом халате, собирает какой-то прибор: работа у него явно сложная, идет медленно. Стрелки на всех трех циферблатах показывают одно и то же время, секундные движутся с одной и той же скоростью. Витька набирает несколько цифр на миниатюрной клавиатуре, берется за верньер, встроенный в подлокотник дивана, и начинает медленно вращать. Раздается длинный звук тормозящейся магнитофонной ленты. Картины на экранах и на циферблатах плавно меняются. Движения преферансистов становятся все более замедленными, и одновременно замедляется движение секундной стрелки на их циферблате. Хома же Брут, напротив, начинает двигаться все быстрее, и все быстрее бежит его секундная стрелка: собираемый прибор растет на глазах. Только на среднем циферблате стрелка продолжает отсчитывать истинное время. На правом экране игроки почти застыли в неподвижности, а на левом экране Хома Брут в бешеном темпе заканчивает работу, суетливо отряхивает руки и летит к двери. Витька поворачивает верньер в обратную сторону до щелчка. Все циферблаты приходят в соответствие с центральным, движения игроков становятся нормальными. Виктор выключает прибор, экраны гаснут, и в ту же минуту входит Хома. «Ну, я все закончил, – говорит он. Смотрит на часы. – Обалдеть можно, за десять минут управился, а думал, до утра не кончу!» – «Я тебе всегда говорил, что водка – яд», – угрюмо говорит Витька.
      Саша Привалов в своей вычислительной лаборатории снимает трубку телефона и набирает номер. Лицо у него унылое. В лаборатории дым стоит коромыслом: с машины сняты все кожухи, в потрохах ее копаются люди в халатах, возглавляемые Хомой Брутом.
      – Стеллочку можно? – говорит Саша в трубку.
      На другом конце провода Федор Симеонович передает трубку Стеллочке. Стеллочка держит в одной руке реторту. Она сотрудница отдела Линейного счастья. Здесь работают на оптимизм. Лаборатория похожа на роскошный цветник. Из зарослей цветов торчат грандиозные стеклянные трубчатые установки, в которых мерцает жидкий огонь.
      – Алё! – говорит Стеллочка.
      – Ну как ты там? – со вздохом осведомляется Саша.
      – Я хорошо, – отвечает Стеллочка, косясь на Федора Симеоновича. – А ты?
      – Пошли сегодня в кино, – предлагает Саша.
      – В кино? Ты же работать грозился всю ночь.
      Саша уныло оглядывает свою разгромленную лабораторию.
      – У меня машина полетела, – говорит он жалобно. – Чинят. Долго будут чинить. Так пошли?
      – Не знаю, – нерешительно говорит Стеллочка. – У нас сегодня...
      – С-сходите, с-сходите, Стеллочка, – басит добродушно Федор Симеонович. – П-посмотрите что-нибудь т-такое... Потом р-расскажете...
      – Что у тебя сегодня? – спрашивает Саша нетерпеливо.
      – В шесть часов, – говорит Стеллочка.
      – Где? – спрашивает Саша.
      – Где обычно.
      Саша, слегка повеселев, вешает трубку. Подходит Хома с тестером.
      – Ты бы сдвинулся куда, Сашка, – говорит он. – Мешаешь...
      Саша пятится, роняет прислоненные к стене кожухи и спотыкается об инженера, сидящего на корточках.
      – Вы бы шли пока отсюда, Александр Иванович, – говорит тот недовольно. – Только мешаетесь...
      – Иди, иди, – говорит Хома. – Там получку дают.
      – Получку так получку, – со вздохом говорит Саша. – Но к завтрашнему-то дню вы управитесь?
      Ему никто не отвечает. Он опять вздыхает и выходит.
      Он идет по длинным коридорам. Все заняты, все спешат. Саша спускается в бухгалтерию, распихивает очередь, состоящую сплошь из дублей, и нагибается к окошечку кассира.
      – А, Александр Иванович? Что это вы сегодня лично? Вот здесь, пожалуйста...
      Саша расписывается в ведомости.
      – А что, профессор Выбегалло в отъезде? – спрашивает кассир, отсчитывая деньги.
      Саша пожимает плечами.
      – Вы его не видели? – спрашивает кассир.
      – Слава богу, нет, – говорит Саша.
      – Вы знаете... – говорит кассир, отсчитывая деньги. – Раз, два, три, четыре, пять... Уже два часа выдаю, а его все нет. Обычно окошечко открываю, а он уж тут как тут, самый первый...
      – Проспал, наверное, – равнодушно говорит Саша. – Прибежит еще.
      – Проспал? – Кассир с сомнением качает головой. – Чтобы профессор Выбегалло проспал в день получки?
      – Может быть, заболел? – Саша заинтересовался.
      – Дубля бы непременно прислал, что вы!
      – Действительно, странно, – говорит Саша.
      Он выходит в коридор и останавливает какого-то сотрудника.
      – Выбегаллу не видел?
      – Бог спас, – бросает сотрудник и устремляется дальше.
      Саша останавливает другого сотрудника.
      – Выбегаллу не видел?
      – А что это такое?.. А, Выбегаллу? Что ты, конечно нет!
      Саша в задумчивости бредет по коридору. Все, кого он останавливает, отвечают ему:
      – Выбегалло? Оно где-то здесь болталло... Но вот когда – не помню. Давно.
      – Один раз видел. Хватит с меня.
      – А зачем он тебе? Делать нечего?
      Саша проходит мимо дверей, на которых висит табличка: «Заведующий отделом Разнообразных приложений тов. проф. Выбегалло А. А.». На ходу на всякий случай дергает ручку. Дверь заперта. Саша проходит дальше и заглядывает в лабораторию отдела Разнообразных приложений.
      Атмосфера здесь не самая деловая. Все курят. Двое играют в крестики и нолики. Кто-то читает Сименона, поглощая бутерброды. Кто-то вытачивает красивый мундштучок. Играет магнитофон.
      – Выбегаллу не видели? – спрашивает Саша.
      Все взоры обращаются на него. Затем все вопросительно переглядываются.
      – А зачем он тебе? – спрашивает тот, что читал Сименона. – Что тебе – плохо без него?
      – Серьезно, ребята, где Выбегалло? – спрашивает Саша.
      – Был здесь как-то... – нерешительно говорит тот, что читал Сименона. – Дня три, наверное, назад.
      – Раньше, – авторитетно отзывается сотрудник с мундштучком. – Это было еще до того, как ты на бюллетень уходил... Он еще спросил, что такое постельная принадлежность из пяти букв.
      – А что это такое? – заинтересованно спрашивает один из игроков в крестики и нолики.
      Со всех сторон сыпятся предложения: диван, тумба, одеял. Начинается спор. Саша проходит в дверь, на которой написано: «Группа самонадевающейся обуви». Здесь работают. Один сотрудник сидит в носках в специальном кресле, выставив наготове ноги, а другой регулирует чудовищный мокроступ, заводя его специальным ключиком, как заводную игрушку. Затем он пускает мокроступ по полу. Мокроступ с жужжанием, мигая маленькими фарами, подъезжает к сидящему и надевается на подставленную ногу. Жужжание переходит в визг, сидящий с воплями принимается стаскивать мокроступ. Когда ему удается извлечь ногу, оказывается, что носок в лохмотьях.
      Саша осторожно прикрывает дверь и снова выходит в коридор. В коридоре Модест Матвеевич с неизменной папкой под мышкой дает указание двум лешим в комбинезонах и с ломами. Выслушав указания, лешие подходят к стене и принимаются долбить ее.
      Саша проходит в кабинет Эдика. Эдик занят – рассматривает что-то в бинокулярный микроскоп, рядом с ним из регистрирующего прибора ползет лента самописца. Саша садится рядом с ним на стол и говорит:
      – Выбегалло пропал.
      – Это хорошо... – рассеянно говорит Эдик, но тут же спохватывается. – То есть, позволь... В каком смысле пропал?
      – В буквальном. Нет его нигде. И давно.
      Эдик хмурится.
      – В бухгалтерии спроси, – говорит он. – Сегодня получка...
      – Спрашивал.
      – Подожди, подожди, – испуганно говорит Эдик. – Он и за деньгами не пришел?
      Саша мотает головой. Эдик тихонько свистит, затем решительно берет телефонную трубку.
      – Алло-оу? – откликается томный женский голос.
      – Извините, пожалуйста, – говорит Эдик. – Профессора Выбегалло можно к телефону?
      – Кого?
      – Это квартира профессора Выбегалло?
      – Да-а... кажется. Толик, твой папа профессор?
      В трубке вдруг раздается мужской голос:
      – В чем дело?
      – Профессор Выбегалло дома? – спрашивает Эдик.
      – Слава богу, нет.
      – Вы не скажете, где он?
      – Ушел покупать «Огонек»[Авторы напоминают читателю, что действие сценария происходит в конце 60-х годов].
 
      – Давно?
      – Недели две.
      Эдик ошеломленно смотрит на трубку, затем осторожно кладет ее.
      – Плохо дело, – говорит он. – Неужто пропал?
      Они радостно смотрят друг на друга. Потом Эдик снова спохватывается.
      – Нет, Саша, так нельзя, – решительно говорит он. – Надо искать. Сейчас я Модесту позвоню.
      – А он тут, в коридоре...
      Они выходят в коридор. Пролом уже сделан, Модест Матвеевич примеряется к нему. Рука с папкой не проходит. Модест Матвеевич дает лешим новые указания. Грохочут ломы, гремит осыпающийся кирпич. Саша и Эдик объясняют Модесту Матвеевичу ситуацию. Тот слушает со строгим выражением лица, приложив к уху руку.

* * *

      Выслушав, он перекладывает папку под другую мышку и говорит:
      – Вы полагаете, иностранная разведка?
      – Вряд ли, – отвечает Эдик. – Это было бы слишком хорошо.
      – Возможно, пьяный где-нибудь лежит, – раздумчиво говорит Модест Матвеевич. – Бывали прен-цен-денты... И в кабинете нет?
      – Кабинет заперт.
      – Есть предложение, – провозглашает Модест Матвеевич. – Создать временную комиссию по расследованию дела об исчезновении товарища профессора Выбегаллы в составе: председатель – Камноедов М. М., то есть я, члены комиссии – Почкин и Привалов, то есть вы двое. Доступно?
      Он делает поворот кругом и гордо проходит сквозь пролом в стене. Эдик и Саша тоже проходят сквозь стену справа и слева от пролома. Лешие принимаются заделывать пролом.
      Около кабинета Выбегаллы Модест Матвеевич извлекает из кармана связку ключей, выбирает нужный и открывает дверь.
      Все трое входят и останавливаются на пороге. Страшная картина встает перед их глазами. Профессор Выбегалло неподвижно сидит за своим столом, склонившись над журналом «Огонек». В руке его карандаш. Он похож на покойника.
      Модест Матвеевич снимает шляпу.
      – Мир тебе, дорогой товарищ, – произносит он торжественно. – Ты погиб на посту.
      Эдик бросается вперед и берет профессора за руку. Рука у профессора окоченелая, как палка.
      – По-моему, он жив, – неуверенно говорит Эдик. – Рука теплая.
      – Как так – жив? – спрашивает Модест Матвеевич и надевает шляпу. – Значит, спит?
      Эдик вглядывается в лицо профессора.
      – Да нет, – говорит он. – Глаза открыты.
      – Это еще ничего не значит, – уверенно возражает Модест Матвеевич. – Нынче многие по конторам наладились спать с открытыми глазами.
      Между тем кабинет наполняется любопытными. Ходят, смотрят, недоумевают. Кто-то отмечает толстый слой пыли на столе. Кто-то замечает паутину, растянутую между плечами профессора и стеной. Саша заглядывает в журнал. «Огонек» раскрыт на кроссворде. Рядом лежат разрозненные тома энциклопедии. На них тоже пыль.
      Все вдруг расступаются. В кабинет стремительно входят Федор Симеонович и Кристобаль Хозевич. При почтительном молчании присутствующих они приступают к делу: Федор Симеонович ощупывает Выбегаллу, а Кристобаль Хозевич словно бы ощупывает вокруг Выбегаллы воздух.
      Киврин. Ан-набиоз...
      Хунта. Похоже... Анабиоз во внешнем поле.
      Киврин. Д-да, внутреннего поля не ощущается... Т-ты знаешь, Кристо, это пох-хоже на остановку... А какое там у тебя поле?
      Хунта. Похоже на темпоральное. Но очень мощное. Источник примерно там...
      Раскинув руки крестом, он медленно поворачивается и замирает. На лице его смущение.
      – Странно... – говорит он. – В моем отделе... Двести вторая комната...
      Саша с Эдиком быстро переглядываются. Эдик кивает, и Саша, выбравшись из толпы, выскакивает за дверь.
      Он со всех ног мчится по коридорам и по лестницам и запыхавшись останавливается перед дверью, на которой обозначен номер 202 и красуется табличка: «Лаборатория Корнеева В. П.». Он дергает ручку. Дверь заперта. Он стучит. Никто не отзывается. Тогда он выгибает грудь колесом, вытягивает носочки и шагает сквозь дверь.
      В лаборатории Корнеева царит полумрак. Ярко светится большой экран, на котором видны оцепенелый Выбегалло, Киврин, Хунта и прочие. Киврин и Хунта, настороженно выпрямившись, пристально глядят с экрана прямо на Сашу. В отсветах экрана Саша различает Витьку Корнеева. Витька почти не виден. С неимоверной скоростью он двигается в сплошном сплетении проводов, перегонных кубов и прочей аппаратуры.
      – Витька! – испуганно кричит Саша.
      Мгновение, и Корнеев оказывается возле экрана. Что-то щелкает.
      Профессор Выбегалло оживает на экране. Он подносит карандаш ко рту, кусает его и задумчиво говорит:
      – Прогулочное судно из четырех букв... Лодка! Л... О... Т...
      И тут он замечает вокруг себя людей, остолбенело глядящих на него.
      – В чем дело, товарищи? – раздраженно осведомляется он. – Вы же видите – я занят! Модест Матвеевич, я прошу это немедленно прекратить!
      Витька выключает экран, и сейчас же загорается свет. Вид у Витьки ужасен: он небрит, осунулся, двухнедельная щетина покрывает его щеки.
      – Засекли все-таки... – бормочет он хрипло.
      – Что все это значит, Виктор? – спрашивает Саша.
      – Мне бы еще часов пятнадцать, – бормочет Витька. Он берет большой стеклянный сосуд с прозрачной жидкостью и смотрит его на свет. – Видал?
      – Ничего не понимаю, – говорит Саша. – Что ты с Выбегаллой сделал? Что ты с собой сделал?
      – Я живую воду сделал, балда! – хрипит Корнеев. – Смотри!
      Он ставит сосуд на стол, хватает из ведра со льдом замороженную камбалу и кидает в живую воду. Камбала переворачивается вверх брюхом и вдруг оживает, переворачивается и ложится на дно, шевеля плавниками.
      – Колоссально! – восклицает Саша, загораясь.
      – Мне бы еще часиков пятнадцать... ну, десять! – бормочет Корнеев. – Скорость реакции очень маленькая, понимаешь? Мне бы реакцию ускорить!
      Саша опомнился.
      – Подожди, – говорит он. – А Выбегалло-то здесь при чем? Что ты с ним сделал?
      – Да ничего я с ним не сделал, – нетерпеливо говорит Корнеев. – Две недели времени у него отобрал, у тунеядца. Зачем ему время? Все равно же кроссворды дурацкие решает да в преферанс дуется... Да это вздор! Ты мне лучше вот что... ты мне лучше подсчитай вот такую штуку...
      Он наклоняется над столом и принимается быстро писать.
      Между тем в кабинете Выбегаллы назревает очередной скандальчик.
      – Вы мне это прекратите, товарищ профессор Выбегалло! – орет Модест Матвеевич. – Вы мне объясните, почему вы нарушаете трудовое законодательство?
      – Никогда! – вопит Выбегалло. – Основы трудового законодательства я всосал с молоком матери! А что касается кроссвордов, то это есть гимнастика ума! Великий Эйнштейн, если хотите знать, решал кроссворды! И великий Ломоносов решал кроссворды! И этот... как его... великий этот...
      – Вы это прекратите! – перебивает Модест Матвеевич. – Работой временной комиссии установлено, что вы четырнадцать суток провели в данном кабинете, следовательно, четырнадцать ночей ночевали здесь, следовательно, четырнадцать раз нарушали трудовое законодательство, а также категорическую инструкцию о непребывании!
      Выбегалло вытаращивает глаза.
      – То есть как это – четырнадцать суток? Это какое же нынче число?
      – К вашему сведению, сегодня девятнадцатое!