Похоже, он любил его как сына… Кто теперь придет ему на помощь? Он остался в холодной ночи один на один со своими сожалениями, со своим отчаянием. Слова безумца звучали в его душе ужасающими обвинениями: У тебя не было желания учиться… Нельзя наполнить треснувшую кружку… Это будет конец людей, эра Гипонероса… Он находился рядом с исключительным существом, но не сумел оценить силу его слова, прошел мимо уникального шанса. Хранитель ковчега, индисских анналов, бдительный свидетель долгой истории людей удалился навсегда, унеся с собой все свои тайны.

Ощущая жестокое презрение к самому себе, Шари забылся во сне, скорчившись на покрытой росой траве. Всю ночь его терзали ужасные кошмары. И когда его разбудили бледные лучи зари, он увидел на том месте, где накануне стоял безумец, густой куст, покрытый цветами со сверкающими алмазами лепестками. Три дня растерянный и ничего не соображающий Шари просидел перед этим кустом, надеясь, не веря, что его запоздалое раскаяние заставит безумца пересмотреть свое решение, и отгоняя охватившие его мрачные мысли. Птицы, привлеченные яркими цветами, носились над кустом, не решаясь опуститься на его шипастые ветки.

– Шари, что ты здесь делаешь?

За его спиной раздался мелодичный голос. Он обернулся и увидел силуэты Афикит и Тиксу на фоне светлого неба. Они были одеты в роскошные ткани с меняющимся рисунком.

Шари встал с трудом, ибо за трое суток ни разу не сменил положения, и бросился в объятия Афикит. Нежность и тепло молодой женщины успокоили его. Между двумя приступами рыданий он попытался рассказать им о внезапном отлете горного безумца, стараясь как можно точнее передать его последние слова.

Афикит и Тиксу поняли, что время человека истекает. И решили провести церемонию инициации Шари прямо перед кустом со сверкающими цветами, чтобы передать ему антру. Афикит вручила ему звук жизни, продолжительную вибрацию, похожую на тот шорох, который предшествовал вознесению безумца. Звук развернул свои огненные кольца внутри Шари, залил жарким пламенем, и ему показалось, что весь его внутренний мир опустошен, выжжен, уничтожен. Потом антра отыскала свое место, спряталась в уголке мозга, превратившись в приглушенный и мирный шепот. Афикит обняла его: он стал шанианом, посвященным, наследником долгой традиции индисской науки.

Ему понадобилось всего два дня, чтобы освоить мгновенное путешествие. Звук, как только его вызывали, изгонял лишние мысли, прерывал бездумный ментальный поток и уносил его в цитадель безмолвия, где дух и материя сливались в одно целое, где намерения облекались в волны и формы. Антра – наивысший взлет хора творения, Слова, звуковая связь между исходной энергией и людьми. Долгие месяцы Шари отдавался опьянению познания, учился ориентироваться в бесконечных коридорах эфира, изучал вместе с Афикит и Тиксу континенты Матери-Земли Афризию, Эропу, Америнию… Несмотря на сейсмические толчки, наводнения, извержения и войны, которые опустошили планету, кое-где еще оставались исторические руины, следы великих городов с забытыми именами, античные и немые свидетели ярости, с которой любили и ненавидели люди.

Теперь Шари долгие недели проводил перед кустом безумца не двигаясь, без сна, без еды, без питья, проходя одну за другой дороги прошлого, настоящего и будущего, которые открывались ему и которые чаще всего заводили в тупик. Но он неустанно искал путь к ковчегу света, к тайному месту, где хранятся индис-ские анналы, где покоится память людей…

Афикит и Тиксу присматривают за ним. Они ощущают невольную вину перед горным безумцем. Любовь поглотила их настолько, что они не осознали всей трагичности ситуации. Пока они открывали друг друга, спешили разведать территорию своих эмоций и ощущений, прятали свою любовь на пустынных планетах, скаи-ты сжимали хватку на горле рассеянного по звездам человечества. И, как Шари, Афикит и Тиксу стремились наверстать упущенное. Сидя напротив друг друга перед кустом, они настраивают вибрацию антры на поиски следов, знаков, которые могут наставить их юного протеже на путь истины. Более двух лет они не прерывали своих бдений, позволяя себе короткие перерывы, чтобы поесть фруктов, зерен или корешков, поспать в пещере, завернувшись в одеяла, искупаться в светлой воде ближайшей речки. Иногда Шари заставал их обнаженными в объятиях друг друга на травяном пляже, слышал их смех, их дыхание, их стоны и говорил себе, что любовь, та любовь, которой его внезапно лишили в возрасте семи лет, была самым лучшим изобретением человека. Восхищаясь своими приемными родителями, которые черпали поддержку друг в друге, он не мог не испытывать уколов в сердце: он опасался, что судьба обречет его на одиночество до скончания времен. Как горного безумца, этого человека – а был ли он человеком? – который прожил пятнадцать тысяч лет в ледяном одиночестве гор Гимлаев…

Первые паломники материализовались на америнском континенте в тысячах километров от Гимлаев, когда Шари исполнилось пятнадцать лет. Афикит и Тиксу, не терявшие бдительности, тут же засекли их присутствие: их грубые, шумные излучения нарушили безмолвие антрических полей. Быстрое обследование их духа – Афикит и Тиксу с отвращением использовали методы скаитов, но им приходилось принимать необходимые предосторожности – показало чистоту намерений посетителей. Их было четверо, три мальчика и одна девочка, которые прибыли со Спайна и которым пришлось тяжко потрудиться, чтобы заработать на тайный перелет. Они услышали легенду о Найе Фикит и Шри Лумпа, поверили в нее и решили дойти до конца своей мечты.

Афикит и Тиксу перенеслись на америнский континент и предстали перед четырьмя спайнянами среди океана трав, которые колыхались под горячим и сухим дыханием ветра. Визитеры едва не задохнулись от переживаний, были не в силах произнести хоть одну связную фразу и в слезах пали на колени.

Афикит и Тиксу на следующий день приобщили их к звуку жизни: чем больше людей будет окружать Шари, тем больше шансов будет у него, чтобы отыскать тропу к ковчегу и спасти человечество от исчезновения. После церемонии Тиксу остался с ними, чтобы обучить ментальному путешествию четырех новых шанианов, а Афикит вернулась к Шари.

За несколько недель на Мать-Землю прибыло множество новых паломников: одни прилетели на кораблях контрабандистов и высадились на континент Эропу, другие использовали тайные перевалочные сети, материализуясь на америнском континенте, некоторые захватили агентства ГТК и перепрограммировали дерематы компании (таких Тиксу отлавливал в океане), четвертые путешествовали на античных судах с солнечными парусами, которые выкрали в музеях, и садились на крохотный островок в южном полушарии. Они летели из разных миров империи Ангов… Их всех вела неукротимая воля влиться в мифическую армию воителей безмолвия. Исключение составил лишь один, Микл Манура с Шестого Кольца Сбарао, заброшенный на Мать-Землю служащим одного агентства ГТК. Но маленький Микл не стремился сюда, хотя потом и не пожелал улетать.

В этой сдержанной, но радостной обстановке паломники проходили церемонию инициации и начинали новое существование. У подножия гимлайского массива были выстроены дома из камня и дерева, на крохотном участке земли стали возделывать овощи и зерновые, люди жались друг к другу в холодные ночи, когда ветер пронизывал одежды и одеяла. Все часто собирались вокруг куста и просили Тиксу рассказать историю, после которой он получил имя Шри Лумпа. Эстафету подхватывала Афикит, украшая рассказ, добавляя подробности и подшучивая над мужем. Все кончалось дружным хохотом. Работы распределяли по желаниям и умению: одни, часовые, установили непроницаемый барьер безмолвия вокруг Гимлаев и тренировались, учась обнаруживать дружеское или вражеское присутствие на планете. Другие, воители, объединившись в группы, непрестанно посылали световые вибрации на миры, колонизированные людьми. И наконец, служители занимались повседневной работой, ухаживая за Найей Фикит, Шри Лумпа и Шари, которые душой и телом погружались в долгие периоды безмолвия и воздержания, длившиеся иногда по нескольку месяцев.

Физиология Шари претерпела удивительные изменения. Его глаза потемнели и ушли глубоко под выступающие надбровные дуги. Черные кудрявые волосы обрамляли исхудавшее лицо. Он словно преждевременно постарел. Вырос и стал походить на взрослого человека, хотя ему было всего шестнадцать лет. Под коричневой, туго натянутой кожей выступали кости.

Когда он прерывал долгие периоды безмолвия, то спускался с горы, усаживался рядом с «кустом безумца», вокруг которого выросла деревня паломников, и брал слово. Он часами говорил о вибрационной цепочке, об источнике света, о творческом суверенитете и божественности человека. Слова, срывающиеся с его языка, с невероятной силой впечатывались в сердца паломников, которые затем пытались на практике применить его советы. Так он достиг статуса махди. «Наставник приходит, когда готовы ученики», – часто говаривал горный безумец. Однако Шари еще не отыскал вход на тайную тропу. Ему не хватало одного элемента, который позволил бы перекинуть мостик между человеком и творением. Иногда у него возникало ощущение, что материя и человек неразрывно связаны, словно рождены в одном и том же горниле любви и тепла; потом ему казалось, что они чужды друг другу», что человек лишь случайно порожден материей и что люди и материя стремятся уничтожить друг друга. Он предчувствовал, что ключ для разгадки этого явного парадокса спрятан в ковчеге света.

Изредка он приходил к Афикит и Тиксу в каменный дом, построенный паломниками, и они спорили целыми ночами. От приемных родителей, в основном от Афикит, истекал поток нежности, который воссоединял его с собственной человеческой сутью. Без них, без их любви он вряд ли смог бы вернуться к людям, оставшись навсегда в сфере духа, укрывшись в тончайших полях, где нет ни пространства, ни времени, ни желаний, создающих пространство и время, превратившись в нематериальное существо, в дыхание, в искру, в звук, в волну. Без них у него давно бы иссякло мужество возвращаться в мир форм, в свою плотскую оболочку. Погружения в безмолвие давали такое ощущение свободы и легкости, что возвращение в телесную тюрьму сопровождалось невероятной болью, отвратительным ощущением разрыва с вечностью. И только руки и грудь Афикит имели власть облегчать его страдание, укреплять в решимости довести дело до конца.

Он ощутил невероятную радость, когда она объявила, что беременна: он, единственный сын, сможет играть с маленьким братишкой или маленькой сестренкой.

Он случайно обнаружил вход на тропу, ведущую к ковчегу. Как обычно, он сидел на склоне побелевшей от снега горы. Черный орел опустился на землю в нескольких метрах от него. Мягкое тепло весеннего солнца убаюкивало каждую клеточку его тела. Уже несколько часов, дней или месяцев (понятие времени в этом состоянии отсутствует) он бесцельно дрейфовал по потокам внутренней энергии. От усталости он забыл о якорях, державших его душу в неволе, и вдруг на фоне бесконечности появилась дверь из белого света. Они влекла его, звала. Он переступил порог и вступил на сверкающую узкую тропу, разрезающую непроницаемый мрак, плотный, как непреодолимые стены. По мере его продвижения тропа сужалась, а воздух вокруг него сгущался. Его пронзали ледяные лезвия, крошили тело, уничтожали его структуру, атаковали суть его существа. Он столкнулся не со смертью, мягким расставанием с отслужившей телесной оболочкой, а с чем-то ужасающим, с отрицанием жизни, с абсолютным небытием. Он боролся со страхом, с искушением повернуть вспять.

Небытие считало, что выполнило самое трудное: его подчиненные трудились на всех обитаемых планетах, успешно стирали память человечества, горный безумец улетел в другую вселенную после пятнадцати тысяч лет неусыпного бдения, которое не ослабевало ни на мгновение… Все было готово к приходу Бесформенного, но вдруг на тропе, ведущей к ковчегу истоков, появился человек, человек, который сможет воссоединить людей с их суверенностью, если проявит упорство в своем предприятии. Тысячи лет Бесформенный борется с человечеством, искажает слова истинных пророков, сеет смерть и одиночество, удаляет человека от его истоков. С начала времен, когда первые искры брызнули светом, когда случайное тепло родило волны, а потом формы, когда боги решились пойти на опыт творения, Бесформенный постоянно отступал под напором волн-частиц и плотной материей. Бесформенный бессильно наблюдал за сверкающим распространением вселенной. Но в момент, когда он повернул развитие вспять, когда был готов подсчитать дивиденды за свой терпеливый труд по разрушению творения, появилась помеха – человек в поисках своих истоков.

Шари увидел вдали удивительную конструкцию из света, храм о семи колоннах, стены которого были украшены невероятно сверкающими витражами. Тайное место, где хранятся индисские анналы, человеческая память, незыблемые законы творения… Его охватило сильнейшее волнение. Он ускорил шаг, ибо атаки Бесформенного становились все яростнее, все ужаснее. Его терзал холод, с невероятной силой сковывал конечности. У него возникло странное ощущение, что ковчег удалялся по мере того, как он к нему приближался.

Бесформенный, если не мог бороться на равных с людьми-истоками, использовал слабости каждого отдельного человека. Он беспощадно врывался в дух Шари, выкапывал забытые воспоминания, использовал эмоциональную незрелость, подстегивал сомнения, пробуждал подспудные страхи. Единая суть Шари растрескалась, развалилась на части, внезапно распалась, и все ее фрагменты, изолированные, окруженные пустотой, вступили в конфликт между собой. Потоки ненависти и ужаса затопили его, унесли вдаль. Контуры храма и дорога к нему растаяли, испарились. Его подхватили витки беспросветно черной и холодной спирали, в сердце которой он потерял сознание…

Он проснулся на льду темной и пустынной планеты. Подавленный провалом, он даже не попытался вернуться на Мать-Землю. Ученики возвели его в ранг махди, и он считал, что не имел права показывать им свое поражение. Он явится перед ними только тогда, когда преуспеет в своем начинании.

Но даже если бы он хотел вернуться, он бы не смог. Ибо вибрация антры покинула его, как он надеялся, временно, и ему, голодному и промерзшему, пришлось многие дни идти по ледяной земле. По пути, спасаясь от жажды, он сосал ледышки. Он отыскал убежище в подземной галерее, где было тепло от горячего сернистого источника. Он питался янтарной сладковатой субстанцией, которая сочилась из живых, подвижных и шумных, стен убежища. Он очень много спал, словно тело его должно было набраться сил после долгих ночей бдения, когда он искал тропу. Остальное время он думал о жестоком разочаровании своих учеников, искателей истины, которые пересекли пространство, иногда с риском для собственной жизни, чтобы выбрать его наставником.

Несколько раз его посещала мысль о самоубийстве, но образы Афикит и Тиксу, мысль о брате или сестре каждый раз мешали ему совершить необратимый поступок. Охваченный мрачными предчувствиями, он говорил себе, что больше никогда их не увидит и никогда не обнимет. Какое воспоминание оставил он после себя? Забудут ли его приемные родители, разочаровавшись в нем? Хотя они были существами щедрыми, склонными к прощению… Но он не мог простить провала самому себе. Он обязан проникнуть в ковчег и ознакомиться с индисскими анналами.

Антра зазвучала, когда тело Шари восстановилось после продолжительных купаний в горячем сернистом озере и стало способным принять ее. После семи лет погружения в полное безмолвие он вновь увидел окно света и вновь двинулся по тропе, вновь увидел ковчег. Но дикий, невыносимый страх охватил его, когда он переступил порог ковчега. Он забыл о своей решимости, опять позволил небытию расчленить себя на куски, вновь его засосала могучая спираль пустоты… Бесформенный во второй раз одолел его.

Он пришел в себя в крохотной комнатке с белыми стенами. Он смутно помнил, что его тащила на своих плечах молодая женщина, а потом уложила на кровать. Он ощутил, что антра продолжала звучать в закоулках его души, а не покинула его, как в первый раз. Быть может, это был прогресс, знак, что он начал преодолевать атаки Бесформенного. И решил немедленно возобновить свои попытки. «Войти в контакт с истоками, – говорил горный безумец, – иначе людям придет конец…» Он вдруг услышал шаги, щелканье замка. Он был еще слаб, захвачен врасплох, а потому не попытался проверить намерения существа, которое собиралось войти в комнату. Он мгновенно перенесся в тончайшие зоны эфира, в те слои, которые были недоступны нетренированному духу. И спрятал тело от обычного взгляда.

Она не могла видеть его, но он поразился ее красоте. Все величие души можно было прочесть на лице девушки. Не желая расставаться с ней ни на мгновение, он последовал за ней в душевую. Она разделась, отодвинула занавес душа и отдалась ласкам горячей воды. Он был заворожен и не мог оторвать взгляда от длинных черных волос, от влажной медной кожи, от коричневых сосков, подчеркивающих волнующие холмики ее грудей. Шари до сих пор не обращал внимания на женщин. И знал лишь материнскую нежность Афикит. Даже не задавал себе вопроса, был ли статус махди совместим с супружеской жизнью, по одной простой причине – он еще никогда не слышал гимна любви, никогда не испытывал тиранического призыва плоти. Тело Оники вдруг связало его с примитивными, животными корнями. Он внезапно почувствовал себя мужчиной, по телу пробежали волны удовольствия, и его охватило свирепое желание. Он тут же появился перед юной девушкой.

Ее первый страх быстро прошел, она сбросила полотенце и отдалась ему, словно их союз был очевиден с начала времен. Ни тот, ни другая не имели опыта, но инстинктивно нашли нужные слова и жесты, нужные нежность и умение. Ни одна фальшивая нота не нарушила гармонии их сплетенных тел. Жар лона, губ и рук Оники, ярость ее ногтей и зубов, сладкий вкус ее слюны, горечь ее пота и пряный запах кожи совершили чудо, примирив его с самим собой, стерли угрызения совести, ощущение вины, сомнения, склеили обломки его растерзанной человеческой сути. Оники-тутталка оказалась плодородным полем, на котором Шари, сын Найоны Рампулин, махди Гимлаев, последнее звено в цепи Инды, заключил мир с самим собой.

Но только в момент, когда притивы ворвались в келью, он осознал, какую жертву потребовал от нее. Она стала грешницей, преступницей. Ей пришлось бежать, чтобы в последний раз ощутить радость восхождения по трубам великого органа. Сестры приговорили ее к вечной ссылке на острове Пзалион. Некоторые сведения, которые скаиты выудили из ее беззащитного мозга, настолько пробудили их любопытство, что они нослали инквизитора следить за ее мыслями.

Оники и Шари тосковали друг по другу, но он не хотел подвергать опасности молодую женщину и ребенка, которого она носила. Она не была защищена антрой. Ему надо было материализоваться перед ней, чтобы провести инициацию, но об этом немедленно узнал бы инквизитор и дал бы приказ притивам, которые дежурили у деремата, настроенного на координаты Пзалиона. И потому был вынужден посещать ее во время сна и касаться ее лишь взглядом.

Он наслаждался красотой Оники, чье лицо едва виднелось в неверных лучах светошара. Он ощущал шумное дыхание сумасшедших, сидящих или лежащих у входа в ее пещеру. Накрыл одеялом располневшее тело любимой. Решение, которое он только что принял, разрывало ему сердце. По его щекам катились горячие слезы. Посещения, даже в виде сновидений, были чреваты постоянной опасностью для Оники. Изгои Эфрена позаботятся о ней и о ребенке. Время шло, и человечество постепенно исчезало с карты вселенной. Пора было бросить вызов и победить Бесформенного, безжалостного хищника, преграждающего путь к ковчегу.

Он едва коснулся губ Оники, его слезы, несколько капель кровоточащей души, упали на ее веки и щеки.

– Принц мой? – прошептала она сонным голосом.

Он втянул в себя ее запах, ощутил ее тепло, призвал на помощь последние запасы воли, чтобы не лечь рядом и не сжать ее в объятиях. Она ничего не знала о нем, даже имени. Однажды он вернется, окружит ее и ребенка любовью… Он сумеет победить судьбу… Он растворился в коридоре безмолвия в момент, когда она открывала глаза.

Оники вошла в океан по пояс. Внимательно осмотрела опору. Ее стражи, боявшиеся воды, остались на черном пляже. Они испугались и приглушенно застонали, спрашивая себя: какая муха укусила будущую мать, ту, которая носит в себе все надежды деревни? Почему она не уселась на скалу, как обычно?

Оники не может им объяснить, что обязательно должна побороть охватившую ее тоску. Во сне она видела слезы, катившиеся из глаз ее принца. Она проснулась, ощутила горячую влагу на веках и щеках, собрала ее подушечками пальцев, лизнула и тут же узнала ее вкус. И поняла, что ей не пригрезилось, что он являлся в пещеру во плоти, что он плакал над ней, что его неизмеримая печаль связана с долгим расставанием, и черная хищница разлуки вонзила когти в ее душу.

По этой опоре, по крайней мере по ее нижней части, можно вскарабкаться наверх. Тьма мешает Оники разглядеть возможные захваты наверху, но разве трудно проверить? Поскольку ее принц исчез – она предчувствует, что им управляет необычная судьба и что бы он ни сделал, куда бы он ни отправился, она поддержит его своей любовью, – она решила сама заняться своей жизнью. Она не хочет рожать ребенка в окружении тьмы. Быть может, над Пзалионом есть неисследованные трубы? К тому же ей не хватает тренировки, и восхождение будет полезным. Живот не помешает, она привыкла подниматься и с более тяжелым грузом.

Стража с удивлением видит, как она снимает через голову платье. Вешает его на выступ опоры, на руках подтягивается из воды. Кожа ее, побелевшая с того времени, как она лишилась возможности подставлять тело под ласковые лучи Тау Ксира и Ксати My, светится в вечной ночи. Едва она касается коралла, возвращаются прежние рефлексы и ловкость тутталки. Она вскидывает голову: щита не видно, но она знает, что он висит в восьмистах метрах над ней. Она спрашивает себя, сможет ли вскарабкаться до вершины опоры. И тут ее чрево сотрясают удары ножками. Ребенок подбадривает ее, ребенок стремится к свету.

Вопли сумасшедших взбудоражили всю деревню. Ссыльные Эфрена, мужчины и женщины, испугались, не случилось ли несчастья с будущей матерью, бросили свою работу, выбежали из пещер, скатились вниз по тропе и собрались на пляже. Старая Сожи, бывшая тутталка, сразу поняла, что ее юная беременная сестра страдает болезнью большого органа.

Обнаженное, белое и округлое тело Оники, окруженное тучей черных чаек с горящими глазами, уже находится на высоте пятидесяти метров над океаном Гижен.