Высокий гость уже имел честь видеть любезные поклоны пана Песика, господина Гниды, но тут перед ним было что-то необыкновенное, наиредчайшее. Пан Изюма не только непревзойденно изогнулся, но и бесподобно улыбался. Все его лицо от рта до ушей расплылось в подобострастном умилении и безропотном повиновении. Оно как бы говорило: "Вот каков я перед вами, но коль этого мало, я могу взять да и вывернуть себя, как овчинку, чтоб видели: Изюма неподдельный - каков снаружи, таков и изнутри. Он может даже расстелиться, как конец полотенца, упавшего в грязь. Только извольте сказать словечко - и он сейчас же сделает все, что вам будет угодно".
      Гуляйбабка кивнул Воловичу, чтоб тот взял у пана Изюмы подношение, а сам подошел к Изюмихе и ее застывшим в приветственном реверансе дочерям.
      - Битте-дритте! Личный представитель президента, - вскинул он руку к цилиндру.
      - Пани Изюма, - откинув ногу и приподняв за кончики подола юбку, представилась Изюмиха. - А это мои крошки доченьки. Нонночка и Эльзочка.
      - Откуда у них такие нерусские имена?
      - Были русские. Чисто русские - Ниночка и Лизочка. Но мы их поменяли. Так удобнее немецким господам. Ах, доченьки! Да что же вы стоите, как на поминках? Улыбнитесь же господину. Это же такая нам радость! Такой пожаловал гость! Важный, красивый и с Железным крестом. Ах, я только и мечтаю, чтоб мой супруг дослужился до креста.
      - Смею вас заверить, мадам, - склонил голову Гуляйбабка, - ваши мечты сбудутся. Служба таких преданных личностей, как ваш муж, почти всегда венчается крестом. Начальник протокольного отдела! - окликнул он.
      - Я здесь, ваше сиятельство, - подбежал Чистоквасенко.
      - Составьте указ президента о награждении пана Изюмы медалью БЕ второй степени.
      - Пупик! Ты слышишь? Тебя награждают, тебе такая почесть!
      - Слышу. Слышу. Как же не слыхать? - отозвался пан Изюма, утирая со лба сапожную ваксу. - Да что же ты, дура, стоишь? Веди гостя в дом, распахивай двери.
      Изюмиха, вихляя перед гостом крутым задом, увлекла Гуляйбабку по гравиевой дорожке к большому пятистенному дому.
      - Прошу вас. Милости просим, пан начальник. Проходите, осчастливьте. Не пожалеете. У нас кто ни был - все остались довольны. Три дня тому гостил сам господин генерал. Ах как он был доволен! Как замечательно отдохнул! Мой супруг потчевал его настойкой, гусем с яблоками, самодельной брагой. А после генерал угощал меня коньяком и очень мило проговорил со мной до рассвета.
      - Он что? Знал русский язык?
      - О, нет. Что вы! Кроме "О мадам!" и "Будем повторяйт" господин генерал ни одного словечка.
      - Какой генерал? Чего ты мелешь? - идя сзади, ворчал пан Изюма. - Сколько раз я тебе говорил, то был фельдфебель, шофер генерала, а ты заладила: "Генерал, генерал..."
      - Замолчи! - огрызнулась Изюмиха. - Мне лучше знать, генерал то был или фельдфебель.
      Дорожка к дому кончилась, а вместе с ней и разговор о генерале. Пан Изюма кинулся к двери, широко распахнул ее и вновь переломился:
      - Честь имею! Милости просим!
      - Ах, осчастливьте! - добавила супруга. ...Принесение "счастья" в дом старшего полицая Изюмы началось с обеденного стола. Высокий гость и его спутники так проголодались, что за каких-нибудь десять - пятнадцать минут опустошили все, что было на столе, и хозяину с хозяйкой пришлось изрядно потрясти запасы чулана, погребка, печи и подполья. Очарованная Гуляйбабкой, пани Изюмиха помимо горячих и холодных закусок торжественно водрузила на стол большой, с решето, пирог, начиненный сливой, а пан Изюма в знак благодарности за медаль, которая теперь висела у него на шее, притащил полный таз гречишного меду.
      - Прошу отведать. Свеженький. В сотах.
      - О-о! Да у вас, оказывается, есть и пчелы! - воскликнул Гуляйбабка.
      - Двадцать ульев. Бывшего колхоза. Кушайте. Ешьте на здоровьице.
      - И велика была в колхозе пасека?
      - Домиков двести. Но теперь ее нет. Половину для нужд германских войск разорили, а остальные меж собой - полицией поделили.
      - Прибрали к рукам, выходит? Разграбили?
      - Никак нет. Душа чиста, как зеркальце. Зачем грабить, если можно и так взять. Да вы ешьте, кушайте, пожалуйста. Не гребуйте. Медок хоть и колхозный, но колхозного запаху в нем, смею заверить, ни капельки нет.
      - Ну если нет, - взяв ложку, вздохнул Гуляйбабка, - то попробуем. Прошу, господа! Колхозный мед с полицейскими пирогами.
      За пирогами и медом разговор пошел живее. Осмелевшие дочери Изюмы, сидящие рядом с Чистоквасенко, без умолку болтали о коротких юбках, которые им наготовила маменька, о ночных пожарах и красивых господах офицерах, бывавших в доме и проезжавших мимо. Пан Изюма, подсев к Цаплину и Трущобину, через каждую минуту любезно извинялся за то, что растерялся при встрече и не поцеловал им ручки. Пани Изюмиха полностью завладела главным гостем. Отгородив его собой от всех других, она сейчас же принялась излагать свою просьбу.
      - Как вы находите моих милых крошек, ваше величество? - спросила она, начав издалека.
      - Весьма недурные мордашки, - уклончиво ответил Гуляйбабка, - но девушки все ангелы, пока незамужем. Так говорит старинная пословица.
      - За других не ручаюсь, но таких, как мои крошки, в России не сыскать, изрекла Изюмиха. - Они олицетворение всего прекрасного и святого. Офицер СС, проведя у нас несколько дней, сказал мне: "Зер гут, матка. Зер гут! Мы имел дел с очень корош фройлен". Вы слышите, пан начальник, как он их оценил!
      - Да, да, - кивнул Гуляйбабка, черпая деревянной ложкой мед. - Высокая оценка, что и говорить. Не каждая мать слышит такое. Ваши дочери достойны своей матери.
      - Я восхищаюсь ими, пан начальник. Да и как же не восхищаться! К одной из них, младшей, Нонночке уже посватался сам фюрер!
      - Какой фюрер, неотесанная чурка ты! - выругался пан Изюма. - Сдалась ты фюреру. Поднять ногу он на нас хотел. Я же сто раз твердил, что это не фюрер, а штандартенфюрер. Ты понимаешь? Штан-дар-тен!
      - Подумаешь, разница. Все равно не солдат, а фюрер. А коль на то пошло, то стандартфюрер звучит еще и лучше. Например, жена стандартфюрера! Теща шаблон-фюрера! Каково!
      - Лучше не придумать, - выплюнул воск в тарелку Гуляйбабка. - Русская женщина - теща штандартенфюрера! Смогу заверить, мадам, кроме вас, вряд ли кому на Руси приходило в голову подобное.
      - Фюрер, то бишь, стандартфюрер, - продолжала хвастаться Изюмиха, сказал, что увезет нас в Европу.
      - Но, извиняюсь, зачем же ехать в Европу, когда вы живете в Европе?
      - Ах, простите, я, кажется, ошиблась. Он, кажется, говорил не в Европу, а из Европы. Но я сейчас уточню. Нонна! Нонночка! Подскажи-ка, детка, куда нас обещал увезти этот шаблонфюрер? Из Европы или в Европу?
      - Я не помню, мутер.
      - Как же так не помнить, что обещал тебе жених.
      - Они все обещают, мутер. Один - соль, другой - Европу....
      Припоминая обещание штандартенфюрера, пани Изюмиха потерла лоб и вдруг засияла медным самоваром:
      - Вспомнила! Точно вспомнила, пан начальник. Он сказал: "Увезу вас в Зап. Европу. Будете жить в Осле". Вам не приходилось жить в Осле, пан начальник?
      - В Осле не жил, а в Осло ездил, подстригать хвост любимому ослу. Вы знаете, мадам, я очень люблю ослов. Ослы - это моя привязанность. Стоит мне увидеть осла или ослиху, как я буквально преображаюсь. Вообще, я коллекционирую ослов и свиней.
      - У вас их, поди, уже конюшня? Или как ее точней назвать... ослюшня?
      - Нет, до полной конюшни ослов еще далеко, но я надеюсь ее заполнить.
      - А свиней?
      - Свиней тоже порядочно. Но, знаете, их коллекционировать гораздо проще. Свиньи попадаются на каждом шагу. Да еще какие свиньи!
      - Простите, вы собираете всех пород?
      - Нет, что вы. Только редких. Но, позвольте, мадам, спросить: вы уедете в Западную Европу, а как же дом, сад, коровы?
      - Здесь останется моя старшая дочь.
      - У вас есть и еще дочь?!
      - От первого брака, пан начальник. Так сказать, издержки молодости.
      - Значит, пан Изюма - ваш второй муж?
      - О, нет. Четвертый. Три первых были непутевыми. Двое удавились, а третий сам сбежал. Но, слава богу, с четвертым душа в душу. Порядочный человек попался.
      - Да, редкая находка, - кивнул Гуляйбабка. - Но, позвольте, где же ваша третья фройлен?
      - У портнихи, пан начальник. Свадебное платье примеряет. О ней я как раз и хотела с вами поговорить.
      - Я слушаю вас, мадам.
      Изюмиха придвинула вплотную к гостю свои коленки, подлила в чашечки кофе и заговорила:
      - У супруга в подчинении взвод полиции. Так этот взвод, пан начальник, из-за моей старшей крошки весь как есть передрался. Каждый день битые носы, носы... Ну, мы с супругом и решили положить этому нособивству конец. Завели всю полицию в дом и сказали: "Кто больше всех любит нашу дочь, пусть выйдет и станет перед ней на колени. Мы благословим". И верите, пан начальник, упал на колени весь взвод. Мы так и ахнули. Пятнадцать человек на коленях! С кем же благословлять? Но, что ни говорите, а шило в мешке не утаишь, самую сильную любовь в жилетке не спрячешь. Видим, один из полицейских, хороший малый такой, только большой скромница, совсем обомлел, слова не может сказать. Только этак уцепился за туфельки нашей крошки и целует их, целует, а на глазах - слезы. Ну, мы сразу отделили его, а остальных за дверь.
      - Вам повезло, - поставил пустую чашку Гуляйбабка. - Зять, целующий башмаки супруги, верный признак большого ума и привязанности к юбке.
      - Да уж так привязан, так привязан, что и сказать неприлично. Как услыхал, что мы ему отдаем предпочтенье, в ноги мне кинулся, руки целует. "Ах, спасибо, маменька! Век не забуду. Вы сделали меня самым счастливым. А уж ее, росинку, на руках буду носить всю жизнь".
      - Что же вам надо от меня, коль все так устроилось блестяще?
      - Сущая малость, пан начальник. Гонец, прискакавший к нам от пана Гниды, передал, что с вами едет поп-батюшка.
      - Да, едет. А что?
      Изюмиха встала, умоляюще протянула руки:
      - Пан начальник! Сделайте одолжение. Распорядитесь обвенчать дите. Мы заплатим. Любые деньги заплатим. Умоляю вас!
      - Умолять не надо, мадам. Венчание старост и полицейских входит в круг задач моей команды. Господин Цаплин! Велите прислать сюда отца Афанасия.
      - Слушаюсь!
      - А вас, мадам, - обращаясь к Изюмихе, встал Гуляйбабка, - попрошу подготовить молодых и помещение для обряда. Да как можно побыстрее. Не у вас только свадьба. Сейчас многие полицаи с венком на голове.
      ...Как ни бегали пан Изюма и его любящая супруга, как ни суетились с приготовлениями помещения, невесты, свечей, все же начало венчания задержалось, по той причине, что долго не появлялся жених. За ним дважды посылали нарочных, куда-то бегал сам пан Изюма... Наконец осчастливленный Грицко (так звали жениха) переступил порог невестиного дома, но почему-то не с подженишником, коему надлежало носить за женихом венчальную корону, а в сопровождении здоровенного рябого полицая, вооруженного карабином и плеткой. Полицай доложил что-то пану Изюме, тут же удалился, а жениха подхватила под ручку пани Изюмиха:
      - Наконец-то! Сыночек. Как ты долго наряжался! Брошенное панной слово "наряжался" никак не подходило к неумытому, непричесанному, извалявшемуся в соломе жениху, и пан Изюма, покраснев, как ошпаренный, поспешил рассеять недоумение гостей:
      - Да когда ж было наряжаться? Спал он. Отдыхал в сарае после дежурства. Да ты иди. Иди, сынок. Там батюшка ждет. Невеста. Ах какой ты, прости мою душу, теленок!
      Пан Изюма подхватил упершегося руками в притолоку Грицко, почти втолкнул его в горницу. Щелчок дверного замка возвестил, что все, кому надо, в сборе и можно начинать. Однако теперь, как на грех, произошла заминка у отца Ахтыро-Волынского. Загруженное вторично углем кадило (первый запал сгорел в ожидании) никак не разгоралось, несмотря на то что был пущен в ход рукав мантии и голенище чьего-то сапога. Батюшка сопел, ворчал, гремел кадильной цепью, чихал от выдуваемой золы и время от времени поминал чертей вместе с женихами. Но пока он занимался всем этим, у гостей появилась возможность поближе познакомиться с невестой, на которую было столько претендентов!
      Старшей крошке пани Изюмихи было, если не обращать внимания на пудру, крем, белое, выше колен платье, вожжи спущенных до пят лент, вплетенных в косы, подрисованные ресницы и еще кое-какие омолаживающие вещицы, можно было дать этак лет двадцать восемь - тридцать. Если же принять все во внимание и махнуть рукой на заметно круглый, стянутый широким ремнем живот, то дочь старшего полицая вполне сошла бы за девочку, которой недоставало разве только скакалки. Что же касается ее характера, то он вполне соответствовал тому описанию, которое сделала за столом пани Изюмиха. Стоя со свечой в руках перед венчальным столом (он заменял амвон), невеста являла собой образец божьей скромности. Очи ее были опущены долу, ресницы недвижны, губы сложены в бант целомудрия... Кротко и смиренно ожидала она в окружении сестер своего жениха. Но вот наконец и он поставлен рядом - длинный, исхудалый, с запавшими щеками и перепуганными глазами.
      Какая-то незнакомая тщедушная старушка сунула ему в руки зажженную свечку, батюшка, махнув кадилом, обдал молодых чадным дымом, и венчание началось. Прочитав нараспев несколько строк из церковного писания, батюшка осенил молодых крестом и подступил с традиционными вопросами:
      - Любите ли вы друг друга, ставшие под венец?
      - Любим, - промолвила она.
      - Будешь любить, просидев без еды три дня в амбаре, - ответил он.
      Стоявшие позади невестины сестры хихикнули. Мать цыкнула на них.
      - Верны ли вы друг другу или были в согрешении? - задал новый вопрос священник.
      - Верны и не были, - молвила она.
      - А кто с ней в святых ходил, - буркнул он. - Разве что один архангел из небесной канцелярии.
      - Вы не верьте ему, батюшка, - потупив очи, сказала она. - Врет он. Честна я и непорочна.
      - Так непорочна, что дальше ехать некуда, - покосился Грицко на невесту.
      - Батюшка! Я не стерплю таких поносных слов. Он меня нагло оскорбляет.
      - Терпите, дочь божья. Бог терпел и нам велел,
      - Терпеть? Перед этим нахалом? О нет, батюшка. Я готова сейчас же доказать вам свою безгрешность.
      Отец Ахтыро-Волынский растерянно заморгал. Ему никогда не приходилось слышать подобного в такой торжественный час. Крепкое словцо навернулось ему на язык, но он сдержал его и, склонясь к уху невесты, прошептал:
      - Сие грешно и непристойно. Оное деяние воздано на жениха. Пусть он сам познает, был за вами грех или Христос остановил вас в предгрешии.
      Произнеся эти слова, священник осенил невесту крестом и, подойдя к жениху, также зашептал на ухо:
      - Не паскудься, анафема, коль наследил. Жених-полицай упал на колени, протянув руки, ухватился за подол поповской рясы:
      - Не следил я, батюшка! Святой крест - не следил. Пан Изюма подхватил жениха за шиворот и водворил на прежнее место, рядом с невестой.
      - Имей совесть, Грицу. Я же с тобой добренько толковал, - он незаметно сунул жениху кулак под нос. - Дюже добренько. Але еще разок потолкуем? А?
      Сестры-чайнички снова хихикнули. Тут уж мать не утерпела и, подхватив их под руки, вывела в опустевшую прихожую.
      - Идите, идите, милые. Тут без вас обойдутся.
      - Ой, мутер! Так интересно!
      - На чужое счастье глазеть нечего. Своего надо добиваться, а вы только хи-хи да ха-ха. Чем скалить зубы, шли бы лучше перед этим усатеньким президентом ножками повихляли. Смотришь, и уцепится за какую. Мужчины, они падки на красивые ножки.
      - О, мутер! Мы уже устали, - возразила одна.
      - Перед обером вихляли, - уточнила другая, - перед штандартенфюрером вихляли...
      - Недаром вихляли. Обер принес фунт соли, а этот, как его, стандартный фюрер обещал... вы забыли? Визу в Европу или, кажись, из Европы. Ах, голова, опять забыла, куда он обещал-то.
      - В Зап. Европу, мутер. В Зап. Европу.
      - Вот видите. Не в какую-нибудь там Жмеринку, Вапнярку, а в саму Европу! Да и по правде сказать, невелика шишка этот фю стандарт, чтоб за него держаться. Коль есть выбор, надо выбирать, копаться. Этот с усиками, по крайней мере, прези-дент!
      - Фи-и, президент! - свистнула Лиза-Эльза. - Сам сказал, что личный представитель президента.
      - Не фикай, коль не знаешь ни уха ни рыла. Мать больше вас разбирается в больших шишках, в том, чего стоят фюреры и президенты. Это, может быть, как раз и хорошо, что не президент, а только личный, вроде бы при нем. Президентам эвон скольким дают под зад, а эти личные остаются.
      Пани Изюма ласково обняла дочерей, чмокнула в щеку одну, другую, потрепала их за мордашки.
      - И еще один козырь, доченьки мои, милые крошки. Даже если он не удержится этим личным, все равно его супруга будет плавать в золоте и шампанском. Этот усатенький ужасно богат. Он коллекционирует ослов и свиней. А одному ослу даже делал в Осле завивку. Так что не теряйтесь. Ловите эти усики. Цепляйтесь за них. Цепляйтесь! Ах как жаль, что мне не шестнадцать! Я бы в него, голубчика, этого ослиного коллекционера, когтями, как сова, и не разжала бы их, пока б не упал на колени. А потом бы я была кто? Какая-нибудь баран... барон... баронесса! Жена знаменитого ослиного коллекционера! Ах, ну что ж вы стоите? Ступайте, спешите же. Эйн, цвей, дрей!
      Вошедшая в роль баронессы, Изюмиха вытолкнула дочерей за дверь и поспешила в зал. Увы! Там все уже подходило к концу. Широко размахивая кадилом и вытягивая какую-то непонятную ноту, священник с помощью самого Изюмы и подоспевшего на помощь рябого полицая вели "счастливую" чету на последний заход вокруг стола, и, как заметила "мутер", жених на свою невесту уже не косился.
      Тем временем Гуляйбабка осмотрел двор хозяина, поговорил с толпой женщин, стариков и детей, осаждавших крыльцо, и пришел к выводу, что пан Изюма переламывается, однако, не перед всеми, напротив того, очень любит, чтоб селяне переламывались перед ним. Но, как выяснилось из разговора с жителями, примеру пана Изюмы никто следовать не хотел.
      - Де ж нам взять такие гибкие спины? - кряхтел, опираясь на палку, глубокий старик в домотканых портках и рубахе. - Отвыкли мы гнуться, тай годи.
      - Хай вин сказытся, щоб мы лба свои перед ним билы! - воскликнула женщина с ребенком на руках.
      - Жди, пока он сказится. Коров всех наших заграбастав, ирод окаянный! запричитала маленькая старушка.
      На крыльцо вышел сияющий, довольный пан Изюма. На шее у него болталась и позванивала о пуговицу медаль БЕ. Гуляйбабка, призывая к вниманию толпу, поднял руку:
      - Достопочтенные граждане! Уймите свои вопли и слезы. Сегодня грешно плакать. Сегодня надо бить в барабаны, играть во все скрипки и танцевать до упаду. Сегодня, милые граждане, в вашем селе великий праздник! Бракосочетаются дочь пана Изюмы и пан полицай Грицко Андросенко!
      Снова поднялся шум, гам, разные выкрики, пожелания жениху и невесте дьявола в перину. Гуляйбабка утихомирил толпу только тогда, когда крикнул:
      - Да тише вы, растак ваше дышло! Дайте же досказать. Тише!
      Толпа умолкла.
      - Так я и говорю, по случаю этого бракосочетания и получения паном Изюмой высочайшей награды - медали БЕ второй степени объявляется радостная новость. Великородный и высокочтимый вами пан Изюма возвращает вам всех отобранных коров!
      - И свиней? Свиней хай верне, сучий хвост.
      - И свиней тоже, - добавил Гуляйбабка и глянул на Изюму.
      Пан Изюма побледнел и готов был закричать: "Караул! Грабят!" Но перед таким важным гостем он и рта раскрыть не посмел. Только вытянулся столбом и опять переломился.
      Жители хлынули к воротам. Гуляйбабка, увидев в толпе Трущобина и Цаплина, крикнул им:
      - Отберите парочку для коллекции. Из личной закуты! Каких получше.
      20. ГЛАВА, ИЗ КОТОРОЙ МЫ УЗНАЕМ, ИЗ ЧЕГО ИЗГОТОВЛЕНА МЕДАЛЬ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОГО ОБЩЕСТВА И ЧТО ПРОИЗОШЛО С ПАНОМ ПЕСИКОМ ПОСЛЕ ОТЪЕЗДА ГУЛЯЙБАБКИ
      Как только обоз Гуляйбабки покинул подопечное село пана Изюмы и выехал на ровную, уводящую в дальние леса дорогу, кучер Прохор обернулся к сидящему рядом своему начальству, сказал:
      - Хочется мне с вами поговорить об одном деле, сударь, да боюсь, что у вас тут же найдется пословица, дескать, не уподобляйся той кенгуру, которая сует нос в каждую дыру.
      - Да, есть такая про запас. Только слова в ней иные. Не встревай, милый кум, пока думает Наум. А если по-военному, то сие означает: "Командир решает солдат не мешает". Но это к слову. Говорите, Прохор Силыч. Слушаю вас.
      - Думка меня гложет, сударь. Хватит ли вам медалей на шею всех старост и полицаев? Уж очень щедро вы их раздаете.
      - Смею заметить, Прохор Силыч, вы слишком много взяли на себя. Наши медали - это всего лишь капля в море. О шеях старост и полицаев помимо нас заботятся очень многие. Однако к вашему предостережению надо все же прислушаться. Давайте на досуге подсчитаем, хватит ли нам действительно медалей.
      Пока Гуляйбабка и Прохор заняты этим подсчетом, вкратце поведаем, из чего отлита знаменитая медаль и что на ней изображено.
      В отличие от Железного креста, отштампованного из олова, смешанного с цинком и залитого черной эмалью, медаль, учрежденная президентом БЕИПСА, выглядела, конечно, беднее. И на это была своя причина. Руководителям благотворительного общества тоже хотелось, чтоб в их медали присутствовали такие же благородные металлы, как и в Железном кресте фюрера, но реальная возможность всегда хватает прыткое желание за фалды. У фюрера в руках целое государство и все захваченные страны. Он мог, разумеется, не жалеть на изготовление награды ни кровельного цинка, ни ложечного олова. В благотворительном же общество о такой роскоши не могло быть и речи. Сунулись чеканщики искать олово, цинк, а кроме нескольких корыт да двух десятков ложек, разбейся, ничего больше не нашли. Но даже при этом труднейшем положении надо отдать должное создателям медали.
      Не имея в Хмельках ни оловянного завода, ни монетного двора, они все же нашли выход и отчеканили для старост и полицаев великолепнейшие награды. Выручил местный заводишко, консервировавший рассольники и майонезы. На его дворе было найдено два ящика новеньких, пахнущих свежей смазкой баночных крышек. Они-то и были пущены в ход.
      Кое-кто из скептиков выразил сомнение насчет изящности награды, а меж тем медаль БЕ первой степени удалась на удивление. Ярко начищенная и покрытая в ободке черным лаком, она не уступала медалям фюрера. Красоту ее дополняло выдавленное в центре легко читаемое БЕ, что означало: "Благотворительное единение".
      При создании медали БЕ были жаркие споры о ее креплении. Одни предлагали крепить ее посредством штифта и гайки, другие склонялись к тому, чтоб приварить булавку...
      - Нужна прочная черная лента, - сказал президент, выслушав все предложения, - чтоб медаль не сорвалась с шеи награжденного.
      Все нашли в этом здравый смысл, и медаль БЕ первой степени была подвешена к черной брезентовой ленте, не уступающей в прочности пеньковому шпагату. Лента к тому же придавала медали солидность и красоту. По утвержденному статусу награжденный имел право носить медаль на верхней одежде, что давало возможность гражданам видеть героев "нового порядка" даже ночью, так как медаль имела свойство блестеть и в темноте.
      Медаль БЕ второй степени была меньшего размера, но изготовлялась она из того же металла, предназначенного на заводишке для закупорки банок с майонезом. Лента на ней была точно такая же, как и на медали первой степени, с той лишь разницей, что та полировалась, скользила, а эта имела грубую обработку и не скользила.
      Но вернемся к оставленным в раздумье личному представителю президента и его почтенному кучеру и попытаемся узнать, чем же закончился их подсчет.
      Увы! Дневная жара и монотонный стук колес по неровной однообразной дороге укачали и Гуляйбабку и Прохора. Прислонясь друг к другу плечом и том самым поддерживая друг друга они, как птицы в ночном перелете, тихонько пересвистывались носами.
      Посвист задремавших седоков, вплетенный в ленивый скрип колес, бренчание трензелей уздечек и фырканье коней составляли ту сладкую музыку жаркой и дальней дороги, которая помнится с детства и до седой бороды. А навстречу плыла другая, тоже устало-дремная, но довольно-таки веселая музыка. Она слышалась все ближе, ближе, и вот уже донесся скрип колес и слова поющего человека:
      Ой ты, куме, ты, Масею,
      Чи ты бачив чудасею?
      Гуляйбабка продрал глаза, тряхнул головой. Из-под горы навстречу карете выезжала телега. Вначале показался конец задранного в небо дышла, потом выросли четыре растопыренных золотых рога, сгорбленные воловьи спины, старая фура на высоких колесах, броский черный гроб, разрисованный желтыми цветочками, а верхом на гробе вислоусый старикан, чем-то похожий на подворного дежурного канцелярии пана Песика.
      Старик так увлеченно, так вдохновенно пел, что, казалось, забыл обо всем на свете и только видел перед собой кума Масея, которому рассказывал в песне про какую-то чудасею.
      Як у поли чоловик
      Комарами орав
      Та три плуга поломав.
      Пел он, покачивая из стороны в сторолу головой, увенчанной соломенной шляпой с широкими обвислыми полями.
      А мухами волочив
      Три бороны разтрощив.
      Ой ты, куме, ты, Масею,
      Чи ты бачив...
      - День добрый, дедок! - воскликнул Гуляйбабка, миновав волов и остановясь рядом с фурой, тоже остановившейся. - Кому везете "жилье"?
      Старик вздрогнул, узнав сидящих на передке кареты, и улыбнулся во все черное, загорелое лицо, но, спохватясь, что улыбка неуместна, как-то враз напустил на лицо печаль, закачал горестно головой:
      - Ой, таточко! Ой, маты ридна! Горе, страшне горе свалилось на нас. Такое горе, такое горюшенько, що и рассказаты не можу. Все село в траури. Весь люд изошов слезами.
      - Но что же случилось? Что?
      Старик вытер рукавом белой рубахи сухие глаза, снял шляпу:
      - Три дня тому... Ай, горе какое! Ай, горе! Утонув, утопився наш обожаемый, наш наидобрейший пан Песик.
      - Пан Песик?! Что вы говорите? Да куда ж его угораздило? Куда он нырнул? У вас вроде и озера глубокого нет.
      - Правда ваша. Правда, хлопче. Ставка нема. Зато навозная яма есть. Дюже глубокая бучилина. В ней вин, - старик перекрестился, - царство ему на тому свете, и утопився.
      Гуляйбабка обернулся к кучеру:
      - Вы слышите, Прохор Силыч, какое у них несчастье? Пан Куцый, то есть пан Песик, утонул в навозной яме.
      - Слышу, сударь. Что и говорить. Несчастье так огромно, что неизвестно теперь, как людям и жить.
      - Ой и не говорите! - тряс головой старик. - С головушки не идет утрата. Что делать нам без Песика, как жить?! Все село стонет. На гроб собирали, все как один по рублю принесли, а кое-кто и по два не пожалел. Это ж такой был человек, такой был Песик!
      - Простите, папаша, один вам вопрос, - прервал причитание старика Гуляйбабка. - А при каких обстоятельствах пан Пуцик, простите, Песик нырнул? Подробности знаете?
      - Знаю. Как же не знать. - Старик поправил крышку гроба. - Я и сват Задримайло как раз были при этом за понятых. Я цигарку курил, а сват Задримайло держал ту шлангу, через которую пан Песик, сейфу выискивая, воздух глотал. Поначалу ее, то есть шлангу, сам пан полицай направлял. А тут, как на грех, его, пана полицая, по нужде в кусты потянуло. Ну он шлангу нам, а сам брюки в руки и гайда. А пан Песик с маской на лице где-то там, на дне ямы, денежки колхозные ищет. Старательно ищет! Только булькута из вонючей жижи идет. А пан полицай все в кустах. Ну, как на грех, прижало его. То ли он чего жирного наелся, то ли гнилого. А сват Задримайло та я стоим, шлангу держим, про то да се балакаем. А дале сват и говорит: "А не пора ли нам, сватове, тянуть его?" Я тоже говорю, что вроде бы пора, а вроде бы и нет. "Это же такое дело, как и хлеб печь. Передержишь - плохо, недодержишь - худо". Сват тоже так рассуждает, однако мы потянули. Не дай бог сбрехать, дружненько так потянули. Да-а... Вытягиваем, а пана Песика нет. Только маска с него. Сват и говорит: "Снял, поди, пан Песик, чтоб легче было. Сейчас вынырнет". Но ждем-пождем, а он не выныряет. Опять закурили по цигарке. Нет старосты - и баста. Что за хвороба? То булькута со дна шла, а то смотрим -и пузырей нет. А пан полицай все в кустах пребывает. Что делать? Мы быстро суем длинной палкой маску на дно. Сват еще крикнул в шлангу: "Держи, пан! Только не молчи, ради бога. Как найдешь гроши, скажи. Мы здесь. Ждем тебя. Вытянем зараз". - Старик вытер нос рукавом, безутешно потряс головой. - Ой, горенько! Горе мое! В другой раз втроем тянули его. Дюже дружно тянули. Пан полицай ще сказал, что "не иначе пан Песик сейфу с капиталом подцепил". Но нет. Вместо сейфы какую-то корявую железяку вытянули.
      - А с Песиком что же? - спросил Прохор. Старик перекрестился:
      - Царствие утопленному. Багром вытянули его. В жиже захлебнулся.
      Верхом на конях подскакали Волович, Цаплин, Трущобин, отец Ахтыро-Волынский.
      - Что случилось? Почему стоим?
      - Шляпы долой, господа! - встал на передке Гуляйбабка. - Смертью героя третьего рейха... в подлой навозной яме погиб непревзойденный мастер по выгребанию ям, кавалер медали БЕ - пан Цуцик, извиняюсь, Песик.
      Всадники встали на стременах. Старик снял шляпу, перекрестился:
      - Упокой его душу грешную.
      Цаплин надел цилиндр, тронул разрисованную крышку гроба:
      - Роскошный гробик. Где такой достали, старина?
      - Там, за Припятью, - махнул хворостиной в сторону синеющего на горизонте леса старик. - У нас степь. Досок не достать. В колхозе, правда, было много досок, но их все на гробы в соседнее село забрали. Там, говорят, паны полицаи большую победу над партизанами одержали, и на гробы панов полицаев досок не хватило.
      - Вам повезло. Люкс достали, - продолжал помощник президента по свадебным и гробовым вопросам. - Такой гроб - это мечта многих старост и полицаев.