5. Всем гражданам города требуется знать в первую очередь слова, с которыми к ним может обратиться оккупационное лицо: "Гиб ми млеко, яйка, курка, мех", "хенде хох!", то есть "руки вверх!", "Укажи, где спрятался партизан", "Стань к стенке!".
      За всеми справками обращаться к местным властям, которые призывают вас, граждане, проникнуться уважением к германскому батьке фюреру, который принес нам "новый порядок" Европы.
      Бургомистр города Хмельки Панас Заковырченко. Голова городской управы Семен Глечек".
      Ниже висел указ "О порядке содержания кошек и собак". Он начинался словами:
      "Согласно циркуляра окружного рейхскомиссара № 184 от 28 июня с. г. всем гражданам, которые имеют кошек и собак, требуется в двадцать четыре часа зарегистрировать упомянутых животных в городской управе и крепко их привязать. Лица, нарушающие это распоряжение, будут строго наказаны.
      Доводя до сведения граждан этот документ рейхскомиссара, бургомистр и управа разъясняют, что это вызвано лишь необходимостью безопасности. Злые кошки и собаки могут ни за что кинуться на незнакомого офицера или солдата рейха и тем самым вызвать нежелательный эксцесс. Укушенное или поцарапанное оккупационное лицо может подумать, что такие собачьи чувства злости питает к нему и хозяин животного, а меж тем они у него не собачьи, а людские.
      Ни одной собаки и кошки без привязи! Ни одной беспризорной суки и кобеля!
      Бургомистр города П. Заковырченко. Голова управы С. Глечек".
      Тут же висело, пришпиленное скрепками, дополнение к указу "О порядке содержания кошек и собак". Оно гласило:
      "В связи с запросами, которые поступили в бургомистрат и управу, разъясняем, что незлых кошек и собак можно содержать на дворе без привязи. Но в таких случаях требуется обязательно повесить на шею животного железную или деревянную бирку с надписью: "К германским властям лояльна".
      Надпись следует делать на немецком и украинском языках большими буквами, чтоб оккупационное лицо могло не меньше чем за десять шагов прочитать, что на кошке или собаке написано.
      Бургомистр города П. Заковырченко. Голова управы С. Глечек".
      Справа от этого "дополнения" был размещен указ № 2 "О порядке поведения граждан в ночное время". Хмельковцам сообщалось, что приказом германского командования "категорически запрещено выходить в ночной час из домов, появляться и ночевать в лесу, ходить в гости, справлять праздники, собираться больше двух". В противном случае им гарантировался расстрел.
      Уведомляя об этом граждан, бургомистрат и управа призывали горожан принять это распоряжение как отеческую заботу фюрера об их здоровье и безопасности и просили понять, что при таком "новом порядке" живет уже вся Европа.
      Под сапогами у фюрера на рыжем, проступившем сквозь бумагу клее держалось "Дополнение к указу №1". Крупные, рисованные буквы с него кричали:
      "Особой поверкой на улицах и площадях установлено, что отдельные граждане, выполняя параграф первый указа №1, повесили своего любимого батьку Гитлера очень слабо, а кое-где наспех, вследствие чего он при большом ветре упал на землю или повис вверх ногами.
      Бургомистрат и местная управа категорически требуют отнестись до этого дела со всей серьезностью и повесить фюрера снова и как следует. В противном случае будем расценивать как злостный саботаж со всеми последствиями, которые из этого вытекают.
      Бургомистр города П. Заковырченко. Голова управы С. Глечек".
      Число частных и государственных бумаг на Доске-воротах росло с быстротой осенних грибов. Росла и толпа охотников новостей, желающих знать: какой же порядок принес им германский бог, нюхающий цветок?
      5. ХМЕЛЬКИ СТАНОВЯТСЯ ИСТОРИЧЕСКИМ МЕСТОМ
      Вдохновясь "новым порядком", новое хмельковское начальство продолжало трудиться на пользу фюрера с огромным пылом и жаром. Писались указы, создавалась полиция, налаживалась торговля портретами "нового батьки"... Однако самым значительным событием в Хмельках был митинг, собранный властями городка на бывшей Свиной площади, переименованной в площадь Гитлера.
      Ровно в восемь утра на трибуну, украшенную ветками хвои и портретом Гитлера (флагов еще не было, и местные художники не знали, что на них рисовать), поднялись бургомистр Панас Заковырченко, голова городской управы Семен Глечек (оба в белых, расшитых национальным узором, косоворотках) и неизвестный господин лет тридцати с щеточкой гитлеровских усиков, в черном фраке, в сером цилиндре, сдвинутом на глаза.
      Перед трибуной выстроился эскадрон всадников в кавалерийской форме на разномастных, явно нестроевых конях. Кони были лохматые, пузатые, никак не желающие стоять впритирку бок о бок.
      На правом фланге пестрой кавалерии расположился оркестр из семи труб. Круглая площадь с большой лужей на середине, заросшая собачником, лопухами, заполненная жиденькой толпой горожан, молчаливо и настороженно ждала. К микрофону подошел бургомистр Панас Заковырченко. Помяв в кулаке свои обвислые белые усы и промокнув жинкиным платком вспотевшую от жарко брызнувшего солнца лысину, он несколько раз крякнул в кружку микрофона и, убедившись, что она рычит на всю площадь, заговорил:
      - Дорогие граждане! Все вы прекрасно знаете песню про то, как кум до кумы судака тащил. Мы эту песню частенько на ветряке за бутылкой горилки пели. Вспомните про то, как ласково, как мило привечала кума своего кума, пришедшего к ней с судаком?
      - Помним, Панас! Как же! - отозвалась площадь.
      - И я тоже помню, - продолжал бургомистр, - помню потому, что и сам, грешный, не раз к куме заходил. Только не с судаком, а с жареным гусаком.
      - А к кому ходил? К кому? - раздался голос.
      - Это не так важно, - отмахнулся Заковырченко. - Важно другое: как кумушка куманька привечала. А привечала она его эге-е! Дай бог всем женам нашего брата так привечать.
      Заковырченко с завистью крякнул, вытер кулаком усы, почесал за ухом, нахмурился.
      - Ну, а теперь, граждане, давайте посмотрим, какое привечание у нас, хмельковцев, чем мы платим за принесенного нам судака-гусака? А батька фюрер вручил нам не какого-то там дохлого судака или тощего гусака, а "новый порядок"! Но-вый!! Это надо понять, уяснить мозгами.
      За этот подарок последние портки можно снять с себя, последнюю курицу, пусть ей будет лихо, не жалко со двора. А мы... получили такий порядок и не чухаемся, не колупаем в носу. Но хватит! Бургомистрат и местная управа кладут этому конец. Нами принято важное решение! Итак, слушайте.
      Толпа зевак, желая узнать, какое же такое "важное решение" приняло новое местное начальство, придвинулась поближе к трибуне. Микрофон, как пивную кружку, взял Семен Глечек. В левой руке у него затрепетал желтый лист бумаги.
      - "Указ хмельковского бургомистрата и городской управы, - начал читать он, - о создании "Благотворительного единения (товарищества) искренней помощи сражающемуся Адольфу". Сего числа июня месяца тысяча девятьсот сорок первого года мы, бургомистр и голова хмельковской управы, преисполненные чувством благодарности фюреру за "новый порядок", постановили. Первое:
      Учредить "Благотворительное единение (товарищество) искренней помощи сражающемуся Адольфу" - сокращенно БЕИПСА - и разрешить ему вступать в любые сношения с войсками фюрера, чтоб помочь им дойти до конца. Всеми делами БЕИПСА ведает президент, постоянная ставка которого - город Хмельки".
      Глечек взмахнул рукой. Грянул оркестр. Люди и воробьи кинулись врассыпную. Воробьи улетели. Людей не пустило оцепление полицаев. Бургомистр подвел к микрофону молодого незнакомца с фюрерскими усиками, поднял его руку.
      - Граждане! Господа! Президент утвержденного нами БЕИПСА, к сожалению, заболел и выехал на лечение. Поэтому позвольте мне представить вам личного представителя президента - господина Гуляйбабку и вручить ему знамя для учрежденного единения.
      Знамя было черное и напоминало цыганскую шаль. Ветер рванул его через перила трибуны, и хмельковцы увидели на одной стороне полотна парчовую вышивку сокращенного и полного названия БЕИПСА, на другой - портрет Гитлера, а под ним - золотые слова: "Поможем фюреру дойти до конца!"
      Семен Глечек надел на голову личного представителя президента зеленый венок из цветов. Гуляйбабка поцеловал бахрому полотна и подошел к микрофону:
      - Уважаемые члены благотворительного общества! Достопочтенные бургомистр и городской голова! Дамы и господа!
      Прежде всего разрешите мне, личному представителю президента, поблагодарить вас за столь высокую честь, оказанную мне и моим спутникам на этой исторической церемонии... - Гуляйбабка не договорил, так как в эту минуту в его лицо угодил гнилой помидор. Пришлось смахнуть его бахромой знамени. - Я глубоко тронут всем этим, - приложил руку к груди Гуляйбабка. - Это яркое подтверждение вашей горячей любви ко всем тем, кто собрался помочь фюреру. Мимо уха просвистело еще несколько помидоров. На сей раз пришлось утереться бургомистру. Гуляйбабка же развивал дальше свою мысль, на сей раз заслонясь кружкой микрофона: - Я нисколько не ошибусь, если скажу, что сегодняшний день - один из знаменательнейших в жизни вашего городка. Он наверняка войдет в анналы его древней славной истории. И смею вас заверить, не напрасно. Свершилось, как смел заметить господин бургомистр, важное, даже великое! Здесь, в Хмельках на Волыни, создана знаменитая организация БЕИПСА! Нас могут спросить: а нужна ли наша помощь фюреру, если он один разделался, как повар с картошкой, с дюжиной стран Европы? Да, господа! Достопочтенный президент БЕИПСА глубоко убежден, что помощь нашей организации фюреру крайне необходима. Россия - это вам не Бельгия, Голландия или какой-то там Люксембург. Великий фюрер взвалил на свои плечи адскую тяжесть. А что может произойти при том, если поднять не по силе тяжесть?
      - Грыжа! Кила! Надрыв кишок! - донеслось в ответ.
      - Верно, господа! Наш новый батька фюрер может надорваться, если мы ему не поможем. Я вижу, здесь на митинге присутствуют многие женщины. Они могут упрекнуть нас, сказав: "За каким чертом несет вас? Сидели б лучше дома да держали жинок за теплые места". Так вот, я бы просил вас, милые жинки, крепко запомнить мои пословицы: "На венике далеко не ускачешь", "Лежа в постели славой не обрастешь, а только пухом", "Громом кастрюль победу не одержишь", "Укрывшись юбкой, горизонт не увидишь", "Глядя в печную трубу, не сделаешь звездных открытий", "Хочешь взять вершину, штанов не жалей!". Вот так!
      Произнеся эти пословицы, Гуляйбабка, надеясь услышать одобрение, помолчал, но женщины были злы, угрюмы. Улыбались только мужчины, и Гуляйбабке ничего не оставалось, как поскорее закончить свою речь и зачитать послание президента.
      - А теперь, господа, позвольте мне обнародовать послание президента БЕИПСА: "По случаю создания БЕИПСА шлю всем хмельковцам нижайший поклон и горячие поздравления. Уверен, что вы не разочаруетесь в этой организации. Слава ее будет греметь и докатится до фюрера!
      Ваш покорный слуга - президент БЕИПСА".
      Последние слова президентского послания утонули в звуках бодрого марша. Гуляйбабка низко поклонился и в сопровождении бургомистра и городского головы со знаменем в руках зашагал с трибуны.
      6. ГРАНДИОЗНЫЕ ПРОВОДЫ ЛИЧНОГО ПРЕДСТАВИТЕЛЯ ПРЕЗИДЕНТА
      На третий день после митинга благодарные Хмельки провожали личного представителя президента Гуляйбабку и его спутников в дальнюю дорогу. Проводы были грандиозны, и пробиться к месту, где проходила церемония, не представлялось никакой возможности. Поэтому, дабы сохранить историческую достоверность, прочтем лучше репортаж об этом событии, напечатанный в местной газете "Новая жизнь". Впрочем, в газете был напечатан не один репортаж. Вся она посвящалась проводам Гуляйбабки и пестрела крупными аншлагами: "Хмельковцы провожают патриотов"; "БЕИПСА начинает свою эпопею": "Они едут помогать батьке фюреру"; "Президент приветствует свою дружину" и т. д.
      Специальный корреспондент "Новой жизни" Гнат Чубук назвал свои репортаж еще ярче: "Бессмертная "Одиссея". В нем он писал: "Солнечное утро. Радостно щебечут малые пташки. О чем они в этот день так весело поют? Да все ж о том, как хорошо им жить при "новом порядке", который устанавливает Гитлер в Европе, как счастливы птицы и люди нашего городка. Они, эти малюсенькие птички, славят также своими тоненькими голосками обожаемого фюрера и его непобедимое войско. Но оставим птичек петь про "новый порядок" и посмотрим, что в эти минуты делается в Хмельках.
      Главная улица, которая ведет на Луцк, Ковель и дальше на Урал. Две версты - ее длина. Две! Но вся она из конца в конец запружена людьми. Провожать личного представителя президента Гуляйбабку вышли и старые и малые. Тут же мы видим и тяжелобольных. Даже они встали с постели, чтоб тоже увидеть отважных героев, которые едут прославлять родные Хмельки.
      В конце улицы, там, где начинается Гусиный луг, от дома к дому на больших веревках тихо качается яркий транспарант. На нем горят слова, которые вызывают слезы: "Счастливого пути! Благодарные хмельковцы не забудут вас".
      Семь часов. На открытой машине - старом "газике" - появляются бургомистр Панас Заковырченко и голова управы Семен Глечек. Гремит "ура". Машина идет по живому коридору. Ее забрасывают цветами и голосами приветствий. С большим трудом она пробивается к обозу, который собрался в путь. Навстречу выходит личный представитель президента - господин Гуляйбабка. Он докладывает местным властям, что обоз БЕИПСА готов в дорогу.
      Бургомистр и голова управы горячо приветствуют личного представителя президента и в сопровождении его обходят всю кавалькаду. Они очень придирчиво осматривают все, начиная с колес и кончая бляхой на ремне солдата личной охраны. Но тщетно. Комар носа не подточит.
      Вот застыла в строю охрана личного представителя президента. Еще вчера под ней были поганенькие кони. Теперь же их не узнать. Хвосты подстрижены, гривы расчесаны, бока, на которых лип репейник, разглажены и на них выжжена свастика и буквы БЕ, что означает - "Благотворительное единение".
      Бургомистр трогает седло. Оно - новое. Трензеля. Они - блестят, как сережки у игривой девушки. А в эти минуты голова управы Семен Глечек придирчиво проверяет документы. Они в полном порядке. У каждого беипсовца доподлинный мандат, напечатанный в типографии и скрепленный печатью городской управы и подписью самого президента.
      Вот карета Гуляйбабки. Она блестит свежим лаком и хороша, как невеста. Ступицы колес, ручки дверцы - все в золоте. Бургомистр заглядывает вовнутрь кареты. Там мягкий ковер, подушки, ларец с документами и дорожные вещи Гуляйбабки.
      Вот телега с продовольствием. Чего в ней только нет! Щедрые хмельковцы позаботились, чтоб каждый член БЕИПСА был, как говорится, "сыт, пьян и нос в табаке". Тут и сало, и домашние колбасы, и свежие ковриги хлеба, и жбаны, наполненные не водицей колодезной...
      Усатый интендант наливает из одного жбана кружку и подает ее бургомистру Заковырченко. Тот выпивает ее и, смачно крякая, вытирает усы: "Ай да напиток!"
      Глаза пана Глечека останавливаются на клетке с чудесными собачками. Их там около десяти. Они веселы и танцуют не то украинского гопака, не то "гоп, мои гречаники". Они ведь тоже едут помогать Германии.
      Осмотр обоза закончен. Между бургомистром, головой управы и Гуляйбабкой начинается непринужденная беседа. Улыбки. Пылкие рукопожатия... Глаза у Гуляйбабки блестят непомерным счастьем. Еще бы! Ведь ему доверено такое! Он едет помогать фюреру!
      Восемь часов тридцать минут. Наступает минута прощания. Снова рукопожатия, скупые человеческие слезы, Жаркие поцелуи, последние наставления: "Пишите!", "Отлично выполняйте наказ президента!" "Помогите, как надо, батьке фюреру!".
      Звучит сигнал. Личный представитель президента господин Гуляйбабка поднимается на ступеньку кареты, снимает шляпу и долго машет ею хмельковцам: "Горячо благодарю! Бывайте здоровы! Не беспокойтесь. Помощь фюреру будет на должной высоте!". В ответ гремит: "Ура!", "Счастливого пути, великие патриоты!".
      Бургомистр Заковырченко разрезает красную ленту. Обоз легендарного БЕИПСА трогается с места и, набирая скорость, исчезает за поворотом. До провожающих долетает только грохот колес да цокот конских копыт. Я оглядываюсь назад. В руках мужчин шапки. У женщин и девушек платки. Они все размахивают ими и долго кричат что-то вслед славному обозу".
      Корреспондент "Новой жизни", как свидетельствуют очевидцы, изложил все по порядку. Упустил он лишь одну, весьма немаловажную деталь, которая проливает свет на личность самого представителя президента, отправившегося в столь трудную дорогу.
      А дело было так. В тот момент, когда Гуляйбабка только что распрощался с хмельковцами и сел в коляску, дверца коляски вдруг отворилась и в нее просунулась голова разгневанной женщины в деревенском платке.
      - А-а, зятечек! Здоровеньки булы, мий соколочек! - процедила женщина сквозь зубы. - Я чекала, що ты до своих подався, туды, куды утекла Марийка. Рушник тоби подарила самый гарный, хромови чоботы чоловика. Вусы твои плутовски цилувала. А ты що ж, бисова людина.. в приймаки якомусь президенту записався?! В ряжену карету влиз, собачина!
      Гуляйбабка вздрогнул от неожиданности. Глаза у него полезли на лоб, и какое-то мгновение он сидел с широко раскрытым ртом, не зная, что сказать своей в общем-то замечательной теще. Обнять бы ее, успокоить, но... это невозможно. Он строго нахмурился и закричал:
      - Вы что?! Как смеете? Я вас не знаю. Подите прочь! Женщина обернулась к толпе.
      - Люди добри! Бачьте. Есть ли на всим свиту таки плуты, таки обманщики, як ось ця людина! Сватав мою Марийку, соловейкой распынався. Горилку закусував яешней, аж за вухами трещало. А допреж вин не знае мэне, будто я ему не теща, а зовсим якась чужа побираха, - она по-мужски подбоченилась, топнула ногой. А ну знимай чоботы, плут вусатый! Знимай, кому говорят, ато з ногами повыдергаю. И зараз не думай, що я отступлюся, що я обозналась. Я тебя за сим верст опознала, хоть ты и вусы зробив коротеньки.
      - Цыц, тетка! Попадешь в гестапо! - пригрозил Гуляйбабка.
      - "Гестапо". Ай, як злякалась! Спидницу подняты хочу я на твое гестапо, на хвюлера твоего косого. Старцу пожар не страшный. Не злякаеш. Знимай чоботы!
      Гуляйбабка с силой рванул дверь и попытался захлопнуть ее, но не тут-то было. Тетка Гапка не только удержала дверцу, но и успела ухватиться за сапог.
      - Знимай! Знимай, вусата срамотина! Не дозволю, щоб в чоботах моего чоловика ворогам помогал.
      Еще секунда, и личный представитель президента остался бы в одном сапоге, но тут подскочили солдаты охраны и оттащили разгневанную Гапку в сторону.
      - Как с ней?.. Что прикажете? - спросил начальник охраны Волович.
      - Высечь и отпустить. Взять клятву, чтоб не болтала.
      - Слушаюсь, господин начальник!
      Солдаты охраны подхватили кричащую, бунтующую Гапку под руки и повели ее к кусту лозняка, где краснели молодые длинные прутья. Гуляйбабка сочувственно вздохнул и махнул кучеру белой перчаткой.
      7. КУЧЕР ПРОХОР РЕШАЕТ ГОЛОВОЛОМНУЮ ЗАДАЧУ
      Что за прелесть езда по летним украинским дорогам, когда они блестят и лоснятся, когда их отполировали колесами бричек, дрожек, арб, машин. Особенно хороша езда на заре, когда воздух чист и синь, подобно девичьим глазам; когда пахнет росой, цветом пшеницы, медом трав, легкой пыльцою. И хотя теперь дорога была совсем не та: сгорели и пшеница, и цветы, и на полотне ее зияли тут и там воронки от бомб и снарядов, все же охватывало удивительное чувство чего-то близкого, родного. Дорога то расстилалась под ногами коней, мчащих легкую карету, ровной холстиной, то подхватывалась, как на крыльях, ввысь, и вдруг где-нибудь справа или слева возникал такой тополь, что цилиндр летел с головы и валилась набок карета; то она, как с высоко вскинутых качелей, срывалась вниз, перемахивала через гремящий клавишами звонкого рояля мосток, под которым журчал какой-нибудь безымянный ручей; то вылетала на мост пошире, под каким такой синевы вода, такой белизны песок, что спеши, не спеши, а непременно остановишься, чтоб постоять минутку здесь, а не то и спуститься вниз, зачерпнуть в ладони звенящее серебро и поднести к пересохшим губам.
      - Стой, Прохор! - крикнул кучеру Гуляйбабка. - Надо попить.
      Карета пролетела через мост, свернула на обочину, остановилась в тени старых развесистых ив. Обоз, тарахтящий следом, приткнулся тоже в тень, не доезжая моста. Гуляйбабка и подошедшие к нему беипсовцы, стряхивая пыль со шляп, фраков, спустились по песчаному откосу к реке, тихо несущей меж старых и молоденьких ив свои чистые воды.
      - Эх, хороша речонка! - воскликнул Чистоквасенко. - Красавица Роз-Мари.
      - Да, речонка, как девчонка, - сказал Гуляйбабка, - смотри-ка, приворожила.
      Все обернулись в ту сторону, куда кивнул Гуляйбабка. На песке, у мостовых свай, уткнувшись лицом в песок, лежал в полной экипировке ефрейтор третьего рейха. Голову его, наполовину опущенную в воду, занесло тиной.
      - Варвары; - сказал Гуляйбабка, увидев в голове солдата дырку. - Человек пришел напиться, а его в затылок. Даже воды жалеют.
      Взявшись за новые желтые сапоги, в которых владелец не прошел, видать, и десяти километров, Гуляйбабка вытащил убитого из воды, пошарил в его карманах и, найдя в боковом неотправленное письмо, вслух прочел содержание, тут же переводя с немецкого на русский:
      "Дорогая тетушка! Ты всегда говорила, что я бездарь, круглый идиот, почти скотина, которая лезет куда не надо, и что самое подходящее место для меня клиника психиатра. О, тетя! Как жестоко ты ошиблась! Я опрокинул все твои утверждения и смею доложить, что с божьей помощью фюрера уже браво шагнул по служебной лестнице. Ты спросишь: "При чем тут фюрер?" Отвечаю. На днях, на вечерней перекличке, на которой присутствовал генерал, я так гаркнул "Хайль Гитлер!", что меня тут же произвели в ефрейторы. Теперь я с нетерпением жду нового удобного случая и каждый день репетирую свой голос. Если же такой случай не подвернется, я воспользуюсь другим. Вчера меня вызвал командир роты и сказал: "На вас, однофамилец Великого Карла, возлагается важная миссия взорвать мост на дороге Любомль - Ковель. Готовы ли вы прыгнуть с парашютом?" - "Так точно! - ответил я. - Готов поднять на воздух все мосты земного шара!" - "Молодец! - сказал обер-лейтенант. - Взорвешь мост, и мы тебе нацепим погоны фельдфебеля, а может, и офицера". Ты извини меня, тетя, что мало написал. Я так тороплюсь взорвать этот русский мост, так тороплюсь! В голове одна мысль: как бы кто меня не обскакал. А что тогда? В России же вовсе нет рек, одни голые степи".
      Дальше текст письма был размыт. Гуляйбабке с трудом удалось прочесть лишь одну строчку: "Молю бога, чтоб этот мост был моим".
      - Несчастный, - вздохнул помощник президента по свадебным и гробовым вопросам Цаплин. - Ты так был близок к ступеньке унтер-офицера!
      - Переверните его лицом к сваям, - сказал Гуляйбабка, пустив по волнам обрывки письма. - Пусть смотрит на них. Он так к ним спешил!..
      ...Чем дальше на восток уводила дорога, тем все чаще и чаще попадались у рек, высот, деревень убитые гитлеровцы. Одних зондеркоманды успели захоронить, и на свежих могилах белели березовые кресты с пробитыми касками; на других, подобных однофамильцу Карла Великого, не то не хватало березы, не то времени на похороны...
      От полуденной жары в карете стало душно. Гуляйбабка пересел к Прохору на передок, расстегнул пиджак и спросил, сняв цилиндр:
      - О чем размечтались, Прохор Силыч?
      - Да все о благодетеле Адольфе Гитлере, сударь.
      - И что же вы думаете о нем?
      - То же, что несчастный о своем спасителе, - хлестнул Прохор вожжой по слепням, насевшим на круп пристяжного.
      - Так, так. Ну а если точнее?
      - А точней хочу узнать у вас, все ли науки изучал этот благодетель.
      - Какие, конкретно, вас интересуют?
      - Ну, например, арифметика.
      - Милостивый кучер! Какой глупый вопрос вы задали! Да как же такой великий человек, такой маг, пророк не может знать какую-то разнесчастную арифметику! Он же самый что ни есть ученый и разученый!
      Прохор щелкнул языком:
      - И надо же. Ай-ай, какой человек! Какая личность! А мы кто? Мы пешки. Чурбаны. Я вот всю дорогу еду и не могу никак решить одну пустячную задачу.
      - Какую?
      - А вот сызвольте послушать. Было сто дворов. На сто дворов напало десять волков. Все десять волков оставили кожу у десяти хозяев. Сколько же осталось волков, чтоб перетаскать овец из ста дворов?
      - Милейший кучер! Каких овец? Кому их таскать, когда из десяти волков осталось только десять шкур?
      Прохор снял свой расшитый галунами и увенчанный кокардой картуз, положил его на колени и, подобно игроку, которого растравили, сел к Гуляйбабке в полоборота. - Коль скоро вы говорите, некому таскать, тогда помогите, сударь, решить еще одну задачу.
      - С удовольствием, Прохор Силыч. Прошу!
      - В России, не считая городов, миллион сел, миллион деревень, миллион дорог, миллион речек, миллион кустов и миллион мостов. У каждого села, деревни, речки, куста и моста легло по десять солдат фюрера. Сколько же у него их осталось, чтоб управлять Россией? У меня что-то, сколь ни ломаю голову, получается все нуль. Нуль, и шабаш. А пошел бы Гитлер войной на Россию, если б ответ на эту задачу был нуль? Разве он набитый дурак?
      - Территория, Прохор Силыч, не последнее дело в войне, но запомните: главное люди. Чьи интересы они защищают. И в общем, давайте-ка оставим вашу задачку о дворах и волках тем великим головам, которые планируют новые войны и крушения целых государств. Уж они-то наверняка сосчитают, хватит ли десять волков на сто дворов, если в каждом дворе оставляют по шкуре. Нам же с вами куда полезней заняться своими делами, которых у нас, кстати, не меньше, чем у батюшки перед пасхой или у невесты в свадебную ночь. Меня, в частности, волнует: почему до сих пор нет никаких вестей от засады, высланной на шоссейную дорогу? Что с ней? Не стряслась ли беда?
      - В незнакомом поле и журавль - ворона, - ответил кучер. - Хоть высоко летает, а в кусты попадает. Отыщутся. Чего тужить?
      - Ах, Прохор! - во всю грудь вздохнул Гуляйбабка. - Ни козьей матки вы не знаете. Да от этой засады зависит вся наша судьба, весь успех БЕИПСА.
      Он встал на кучерскую лавку, снял цилиндр и впился горящими в нетерпеливом ожидании глазами в мережущую в знойном мареве даль Волыни.
      О земля! Принеси удачу!
      8. КРУШЕНИЕ НА ТРЕТЬЕМ ПОЦЕЛУЕ
      Осел всегда кричит по-ослиному, и обвинять его в этом было бы так же нелепо, как винить курицу в том, что она, снеся яйцо, пусть даже и с горошину, кудахчет на весь двор.
      Официальная медицинская статистика Германии в первые дни войны с Советской Россией зарегистрировала резкое увеличение числа больных среди эсэсовцев, штурмовиков и государственных служащих вермахта. У восьмидесяти процентов этой категории больных был отмечен надрыв голосовых связок. У пятнадцати развязались пупки. У остальных пупки были на грани этого...
      А всему виной был крик, охвативший высшие слои Германии. Крик стал модой. Кричал фюрер, кричал Геббельс, кричали все национал-социалисты. Да и как не кричать, когда ведомство пропаганды доктора Геббельса с утра и до ночи передавало с Восточного фронта восхитительные новости: "Русский глиняный колосс развалился", "Красная Армия вся в плену и сам нарком обороны вяжет чулки для Великой Германии", "Дни Москвы сочтены, и ей осталось лишь причаститься", "До Урала один переход", "Большевистская Россия уже в кармане у фюрера"...
      Все эти новости были, правда, похожи на собачонку, которая этак и норовит забежать вперед телеги хозяина, чтоб поскорее обнюхать дорогу, кусты, а потом, полаяв, по врожденной привычке поднять одну из задних ног... Однако новостям этим верили, их встречали восторженными криками, звоном пивных кружек и барабанным громом.
      Число развязанных пупков росло. Рос и поток верноподданных фюрера, горящих желанием сей же день отправиться в страну, "где так много сала, масла, яичек, нет совсем эрзацев и так много дикости". Вслед за наступающими армиями на Восток потянулись маклеры, дельцы, коммерсанты, торговцы, представители разных фирм, корпораций, гауляйтеры, коменданты, подкоменданты... Но среди них, однако, ехали и те, которых просто подкупало любопытство посмотреть на красоты России, на ее, как писала "Фелькишер беобахтер", "дьявольски раздольные хлеба, райские сады и первобытных людей, которые все еще ходят в звериных шкурах".
      В числе таких любопытных "туристов", подогретых "Фелькишер беобахтер", попала и молодая парочка из Берлина: сын весьма уважаемого в вермахте старого генерала Шпица - Вилли Шпиц и дочь влиятельного колбасника, студентка Берлинской консерватории по классу ударных инструментов Марта Данке. Впрочем, в Россию влекло их не только любопытство.
      Ровно за неделю до начала войны с Россией белокурый красавец Вилли Шпиц, только что окончивший пехотное училище и произведенный в чин лейтенанта, помолвился с милой пампушечкой Мартой. Отец узнал об этом уже в салоне тылового штаб-вагона, стучащего на стыках рельсов где-то на перегоне Люблин Луцк. В тот же час он послал сыну письмо, в котором после традиционных нежностей строго спрашивал:
      "Вилли! Вполне ли ты уверен в той, кому вручаешь свою судьбу? Крепка ли она в своей привязанности к тебе? Подумал ли ты о том, что в одно прекрасное время ты окажешься на фронте и она останется одна, среди бабников-штурмовиков? Короче говоря, я прошу тебя, сынок, приехать со своей возлюбленной ко мне. Я хочу лично убедиться: счастье ли попало в руки моего единственного сына. Кстати, вы совершите увлекательную прогулку по Польше и Западной Украине".
      Лето становилось жарким, сухим. Вилли так хотелось уехать на побережье Балтийского моря, снять там в сосняке особнячок и хорошенько присмотреться к невесте. Но обидеть отца он не мог и потому, как только пришло от него письмо, уговорил невесту и выехал на своем двухместном лимузине в далекий Луцк.
      Невеста Вилли, не в пример другим девушкам, с которыми он весело проводил время, очень скупилась на любовь. За всю дорогу, пока ехали по Польше, она разрешила жениху лишь один поцелуй и то в щеку. Но по мере того как все ближе подъезжали к России, сердце Марты смягчалось, добрело, и где-то вблизи русской границы меж женихом и невестой наконец была достигнута договоренность: через каждые десять километров - поцелуй.