Глава 22

1904

Белое сатиновое платье с высоким стоячим воротничком и шлейфом. Кружевной подол спускается почти до самого пола.

Разве это имеет значение? Ее любовь к Брендону была безнадежна. Тогда почему бы ей не позаботиться об устройстве своей личной жизни. Он ведь позаботился. Она слышала, что по возвращению из Южной Африки он захотел сделать Время Грез образцовым ранчо. И решил посвятить этому всю свою жизнь.

Только несколько ближайших друзей семьи были приглашены на ее свадьбу, назначенную на осень нынешнего года. Венчание должно было состояться в англиканской церкви одного из пригородов Сиднея. Чуть больше четырех месяцев, и она выйдет замуж.

Брендон, по слухам, собирался венчаться в маленькой церквушке в глухом отдаленном поселке в глубинке, правда, этим слухам не стоило верить, но ей теперь все было безразлично. Его душа принадлежала этим малонаселенным диким местам с их заливами, речушками и деревьями, чей запах, голоса и тень стали частью его сердца.

А была ли когда-нибудь она?

Отец Шевонны не будет присутствовать среди немногочисленных гостей, даже если бы она пригласила его, — она знала, что он откажется прийти.

Он с завидным упорством отказывался возобновить отношения с дочерью, несмотря на все увещевания ее матери. Луиза очень сильно хотела воссоединить двух людей, которых она любила больше всех на свете.

Даже Энни Трэмейн, не желая вмешиваться в их с отцом отношения и тем самым давать еще один повод для углубления вражды, дала знать Луизе, что желает счастья новобрачным и питает к ним самые дружеские чувства, но отказывается от приглашения на их свадьбу.

— Я беру это платье, — сказала Шевонна модистке, которая радостно закивала головой. Предложить платье дочери могущественного Дэна Варвика было для нее большой честью.

Шевонна старалась высоко и независимо держать голову, когда в этот же день присоединилась к своему жениху в Брисбэне, в фешенебельной чайной сиднейского района Вулумулу. Томас уже не казался коренастым в сюртуке, отделанном шелком. Двубортный сюртук с темным галстуком создавали ему весьма представительный вид.

Он нежно смотрел на Шевонну, будто та была необычайно прекрасна. Во всяком случае, он полагал, что это именно так. Суровая строгая красота, как говорила ее мать.

Шевонна вышла из Бурской войны закаленной духом и телом. Ее главная красота заключалась в ее огромной внутренней силе.

Однажды зеркало явило ей то, что в те дни считалось эталоном красоты. Высокая, энергичная, с тонкой восемнадцатидюймовой талией, юная, нежная кожа со здоровым румянцем, блестящие, как алмазы, голубые глаза, волосы, выгоревшие под жарким солнцем Южной Африки.

Она была в курсе слухов — злопыхатели говорили, что Томас женится на ней из-за ее богатства и положения. Несомненно, в слухах содержалась доля истины.

Но Шевонну покоряло в Томасе то, что он всегда был рядом, твердый, крепкий, непоколебимый, как каменная глыба, на которую всегда можно опереться. У него был быстрый цепкий ум. Он целенаправленно изучал все факторы рынка шерсти и потому, когда выступал посредником между ранчеро и покупателем, всегда добивался успеха.

С другой стороны, Шевонна испытывала какое-то неясное беспокойство. Ее зачислили в Университет, но даже это не помогло избавиться от гнетущей пустоты внутри. Ни Томас, ни что-то другое не могли полностью заменить Брендона в ее душе.

Совершенно не вникая в суть сказанного, она вежливо кивала в такт тому, что говорил ей Томас. Она даже и не прикоснулась к своему чаю. Ее рука безжизненно лежала рядом с фарфоровой чашкой.

С необычной для него нежностью Томас взял Шевонну за руку и поцеловал в запястье.

— Твое лицо так и дышит холодом. Я не позволю тебе оставаться такой безучастной.

Она вздрогнула, но все же понимала, что это случилось не только от антипатии к нему… Его низкий голос одновременно и возбуждал ее, и был крайне неприятен.

Брендон тоже не знал покоя. Он потерял его в тот момент, когда мать, разрушив мечты, разбила его сердце.

О, он сделал себе имя своими революционными новшествами в области разведения овец. С того самого дня, как вернулся во Время Грез, чтобы зализать свои сердечные раны, он с головой окунулся в многочисленные повседневные будничные хлопоты по приведению ранчо в божеский вид.

В течение двух лет Брендон ввел в употребление новые механизмы для стрижки овец и новый селекционный метод разведения. Обнес оградой одно из пастбищ, превратив его в огромный загон площадью 250 квадратных километров. У него работало тринадцать пастухов и шесть их помощников. Теперь всех овец можно было загнать в огороженный колючей проволокой загон силами всего шести загонщиков.

Брендон бурил артезианские скважины и устанавливал ветряные мельницы. В двух скважинах вода начала фонтанировать на поверхность от собственного давления. Он установил холодильные установки для мяса в разных уголках своих владений, чтобы для забоя скота не нужно было его перегонять к центральной усадьбе, из-за чего скотина сильно теряла в весе. Кроме того, это означало, что он не будет сильно связан временем, и мясо сможет оставаться свежим сколь угодно долго.

Но несмотря на огромную занятость, Брендон томился все больше и больше — даже Время Грез не смогло занять все его мысли.

Еще одна вещь почти постоянно занимала все его помыслы. Только достигнув нежного и ответственного возраста в двадцать один год Брендон более-менее стал ясно осознавать необходимость и важность секса в человеческой жизни. Мысли о сексе очень часто посещали его.

Но без голубых смеющихся глаз Шевонны ему никогда не быть счастливым.

Все это было еще до того, как в его жизнь ворвалась Лизелль. Впервые увидев ее, он не придал большого значения этому событию. Она приехала вместе с отцом, механиком, который ремонтировал и налаживал новые машины для стрижки. Хассан Али был родом из Хартума, сюда же приехал из Мельбурна. Его жена по происхождению вроде бы была ирландкой.

Результатом этого брака явилась экзотически красивая восемнадцатилетняя Лизелль, с темными, влажными глазами, розовыми спелыми щечками и пухлыми губками. Ее огненно-рыжие волосы напоминали Брендону его мать, хотя Лизелль была ниже и круглее, чем Энни. Сочная, пышущая какой-то восточной красотой, Лизелль, увы, не отличалась быстрым умом и слишком богатым внутренним содержанием.

Но у Лизелль Али были тоже смеющиеся глаза. И это обстоятельство стало решающим, когда наконец почти через месяц после ее появления во Времени Грез Брендон обратил на нее внимание. Однажды, любопытства ради, он остановился, чтобы поболтать с ней, и к своему удивлению обнаружил у нее богатое чувство юмора при слаборазвитом воображении.

— Ты не хочешь продолжить свое образование? — спросил он при первом их разговоре. — В Мельбурне только что открылся женский колледж.

Отец Лизелль и несколько стригалей занимались наладкой машин. Звуки, издаваемые машинами — скрежетание и лязганье ножей, грохот приводных механизмов — создавали такой шум, что ему пришлось повторить свой вопрос дважды.

— О Господи, нет, мастер Брендон! — Она обезоруживающе улыбнулась. — Я никогда не училась писать, да у меня и не было особого желания.

Он подавил удивление и улыбнулся. — Тебе не понравилось в школе? — Они повысили голос, чтобы услышать друг друга.

Лизелль подошла к нему поближе и почти на ухо сказала:

— Нет вовсе, я не умела читать и писать, а учителя не давали вставить ни слова.

Тут Брендон рассмеялся.

— Я умею складывать и вычитать, — сказала она. — Отец меня научил, но английский он сам знает плохо.

— А твоя мать?

— Она умерла от туберкулеза там, в Ирландии. Я тоже болела. Вот почему мы приехали в Австралию: чтобы вылечить меня. Здесь другой климат и много солнца.

— Ну что ж, тогда займемся твоим образованием. Наш учитель здесь, во Времени Грез, научит тебя правилам письма, арифметике и чтению.

— О, спасибо большое. — Она чмокнула его в подбородок и, потупив взор, убежала прочь.

Смущенный, Брендон наблюдал, как развевается на ветру ее коричневая домотканая юбка. Повернувшись к стригалям, он заметил, что на него смотрит отец Лизелль, в глазах которого блеснул огонек алчности.

Да, он был захвачен врасплох дочерью этого человека, хотя и не рассчитывал быть захваченным ни теперь, ни когда бы то ни было.

Однако Брендон не учел притягательной силы секса, захватившего полностью все существо молодого человека. Другие мужчины уже давно открыли для себя все прелести и преимущества молодости, но Брендон, где сохранив целомудрия, все-таки не смог забыть Шевонну.

Лизелль ввела его в этот мир, подарив все радости секса и открыв перед ним все тайны этого искусства. О, у него и прежде были кое-какие связи, продиктованные физическими потребностями, но он ничего не вынес из них, кроме разочарования и неудовлетворенности. Ни он, ни его партнерши не имели ни малейшего представления о том, какую радость может принести простая перемена позиций.

Пока Лизелль училась писать, он сам учился правильно совокупляться. Все свободное время Брендон отдавал изучению особенностей женского тела, учился умению ублажать его языком и пальцами, равно как и пенисом.

Они лежали в высокой, в рост человека, траве, произраставшей по берегам Вулумулу, в месте, удаленном и от людей, и от палящего полуденного солнца. Любители купаний, из тех, кто жил на ранчо, никогда не приходили сюда, потому что здесь было самое бурное течение.

— Брендон, дорогой мой, ты не должен так спешить. У тебя есть замечательная штука, но ты тратишь свою силу слишком быстро. — Медленно она провела указательным пальцем по курчавым коротким волоскам вокруг его левого соска.

Закрыв глаза, он обнял ее за шею. Запах зеленой травы и любви трепетал в его ноздрях.

— Легко тебе так говорить, моя обольстительная колдунья, ведь у тебя нет такой штуки, и ты почти всегда готова, тогда как моя…

Он ощутил ее губы на своем мужском органе, почувствовал, как тот напрягается, становясь больше и крепче, и полностью отдался внезапно охватившему радостному чувству, позволив ей делать с собой все, что она ни пожелает.

Девушка на минуту прервала свое занятие, и Брендон услышал игривые нотки в ее голосе, когда она сказала:

— Ну, он не такой крепкий, чтобы пронзить меня насквозь, но…

Он обнял ее за талию и строгим голосом произнес:

— Не кощунствуй! — И приподняв, усадил на себя. — Ну-ка попробуем, умеешь ли ты держаться в седле.

Ее посадка была безупречной.

Постепенно Шевонна все сильнее и сильнее стала ощущать неприязнь к своему жениху. Может быть, это было логичным продолжением ее заключения, что она никогда не сможет никого любить, кроме Брендона.

Черт бы побрал его душу!

Почему бы ей не рассматривать Тома как этакого альфонса, который не желает работать и стремится добиться успеха в жизни, женившись на богатой наследнице?

С чувством огромного облегчения она расторгла помолвку. И, как выяснилось, договориться с Томом оказалось невероятно легко. Ее изумило, с какой легкостью можно на деньги купить почти все, даже мужскую гордость. Она сомневалась, что Мейерс теперь когда-нибудь возникнет на ее горизонте. Самолюбивый американец никогда не признается публично, что его отвергла женщина.

Чтобы не скучать, она решила заняться домом. Вместе с верной и бдительной Минни она переехала в дом из нескольких зданий на крутом склоне Паддингтонских улиц, одного из фешенебельных пригородов Сиднея.

В начале века этот район населяли ремесленники. Дом Шевонны был выстроен в 1840-х годах в Георгианском стиле и почти не нуждался в реставрации. Скучая в поисках предмета для занятий, она нашла развлечение в области, которая всегда вызывала у нее живой интерес. Разве и отец, и мать, и даже Энни Трэмейн не проложили ей дорогу в политику?

И в самом деле, почему бы этим не заняться вплотную? Она никогда не останавливалась на полпути.

Т И выставила свою кандидатуру на выборах, претендуя на место в Государственном Парламенте от Консервативной партии, оппозиционной к партии ее отца.

Шевонна основательно взялась за дело, проводя кампанию, что заставляло ее мотаться из одной точки Нового Южного Уэльса в другую, колеся по всему штату. То старая повозка, то светло-коричневый мул служили ей средством передвижения в зависимости от того, по какой местности ей предстояло ехать.

Поначалу Шевонне казалось, что она продает себя, свое слово, свою честность — неприятное ощущение. За лето до наступления Нового 1904 года она объехала все Снежные и Голубые горы. Она моталась взад-вперед между Тасмановым морем и Большим Водоразделом по сухим, малонаселенным, бесплодным местам. Злые языки называли ее «бродягой Буша».

Она трясла окровавленные руки мясников в мясозаготовительной компании.

Она спускалась в рудники «Цинк Корпорейшн» — одного из поздних приобретений своего дедушки. Встречалась с горнорабочим, заплатившим за добычу слишком большую цену — три его родственника погибли в рудниках.

Она играла в покер с отставным генерал-майором в «Империал-Сервис-клаб». Она была первой женщиной, допущенной в клуб джентльменов, в нарушение традиций.

Она низко раскланивалась с матронами из Ньюкастла — уже не игра, а ритуал, требующий безупречного соблюдения этикета, нарядов и других аксессуаров леди.

Она очень многое узнала о людях за это время. Ее людях. Австралийцах. Необычайно скромных и страшных, если их задеть. Они были людьми трогательно прямыми и бесхитростными со свойственным уважением к женщине. К Шевонне же они и вовсе относились по-товарищески.

Ее люди были тверды, честолюбивы, прямы и открыты. Она знала об этих качествах и восхищалась ими, закрывая глаза на недостатки.

Она также открыла для себя, что теперь не смогла бы оставить политику, даже если бы и захотела. А в какой-то момент она захотела, но у нее был долг перед теми, кто уважал ее, оказал доверие и отдал свои голоса.

Поэтому никто особенно не удивился, когда она заняла свое кресло в парламенте — на памяти были деяния ее матери и Энни.

Во время праздника в честь своего избрания Шевонна унеслась мыслями далеко-далеко, не в силах присоединиться к радости людей, принимавших участие в ее избирательной кампании. Она механически улыбалась, когда две дюжины гостей в ее гостиной, личные друзья и группа поддержки, подняли бокалы и провозгласили: «За здравие!»

— Твои глаза не улыбаются, как прежде, Шевонна.

Она обернулась к матери, находившейся неподалеку. Шевонна знала, что Луиза очень тонко чувствует ее и что если она не выложит матери все начистоту, то будет последней дурой. Пока ее глаза рассеянно блуждали между присутствующими, она сказала низким голосом, почти прошептала:

— Я все еще люблю его, мама.

Мать не спросила, кого. Только тяжело вздохнула.

— Я любила Дэна, однако не думаю, что он любил меня тогда. И все же я была счастлива: он все-таки женился на мне.

Шевонна внимательно посмотрела на мать, та выглядела усталой. Во время избирательной кампании дочери она работала не покладая рук.

— Я завидую вашей любви к друг другу, мама. Мне кажется, что боги дают свое благословение лишь некоторым счастливцам.

— В эту самую минуту я ругаю Дэна самыми последними словами за то, что он здесь не присутствует, чтобы присоединиться к твоей и нашей радости, к нашей общей победе. Почему ты не хочешь помириться с ним, Шевонна? У него была тяжелая жизнь. Он не понимает, что…

— Мама, нет. Не сегодня. Давай оставим это. — Господи, какой же усталой она себя чувствовала. Она выиграла кампанию и теперь могла перевести дух. Быть может, цветок лотоса из древней легенды помог бы ей забыть Брендона? Но она знала, что это невозможно. Не в этой жизни.

Языки пламени бушевали в камине, создавая тепло и ощущение уюта в комнате, а на улице в это время бушевала зимняя июльская непогода: снег и ветер. Энни поставила босые ноги на скамеечку и, затянувшись черутом (сорт сигар с обрезанными концами.), вставленным в мундштук, выпустила подряд несколько колечек дыма.

— Замечательная штука, и очень здорово, что ты научил меня курить, Райан, мне следовало попробовать это раньше.

Он мягко улыбнулся, сидя в удобном кресле с подлокотниками напротив дивана, на котором сидела Энни.

— Ты прежде никогда не была такой.

— Теперь я делаю все больше и больше.

— Некоторые вещи ты делаешь правильно.

— Брендон… Я чувствую, что вдали от всех и всего он должен был за это время залечить свои сердечные раны. Он заслужил уважение своими революционными новшествами в овцеводстве. Я думаю, что он вполне готов принять в свои руки компанию.

Наконец она и в самом деле была счастлива, почти. Если бы можно было успешно обеспечить счастливое будущее Брендону, как и вести дела компании… Но уроки Нэн научили ее одному, что можно было выразить одной фразой:

— Ты не имеешь права вмешиваться в жизнь других людей, особенно тех, кого любишь больше всего.

Стрелки бровей Райана удивленно приподнялись. Как и его черная шевелюра, они уже были тронуты сединой.

— Ты думаешь, что это разумно? Вернуть Брендона сюда?

— А ты считаешь, что он один не сможет удержать «НСУ Трэйдерс»? Я заставила его поработать в каждом отделе. Он хорошо знает компанию как снаружи, так и изнутри. Почти так же хорошо, как и я.

— Я говорю вовсе не об «НСУ Трэйдерс», ты как всегда прежде всего думаешь о бизнесе, — мягко пожурил ее Райан. — Я говорю о Шевонне. Поставить Брендона во главе «НСУ Трэйдерс» означает — вернуть его в Сидней. И здесь их пути непременно пересекутся.