Летим на разведку

      12 июля - мой первый боевой вылет на разведку. Покровский, а за ним летчик звена Моисеев уже получили задания. Я жду своей очереди. Наконец из землянки КП вышел начштаба майор Соколов, громко объявил:
      - Экипаж Бондаренко, на КП!
      Я, Сухарев и Баглай встаем и быстро одеваемся. Солнце еще не взошло. На траве сильная роса, веет ночной прохладой.
      - Товарищ майор, экипаж Бондаренко для получения боевого задания прибыл! - докладываю Соколову.
      - Хорошо, Бондаренко. Разворачивайте свои карты и рассчитывайте маршрут полета.
      Экипажу ставится задание: провести наблюдение за железнодорожными и автомобильными перевозками войск противника, определить количество его кораблей в восточной части Азовского моря и в портах Таганрог и Мариуполь, уточнить базирование самолетов на аэродромах Таганрог, Мариуполь и Старобешево. Наиболее важные объекты сфотографировать. Высота полета - семь тысяч пятьсот метров. Минимальная высота - шестьсот метров.
      Закончив последнюю фразу, Соколов сделал небольшую паузу, спросил:
      - Вопросы есть?
      - Понятно, товарищ майор. Задание будет выполнено.
      - Взлет по зеленой ракете с КП.
      - Есть взлет по зеленой ракете с КП.
      Выходим из землянки и направляемся к стоянке самолетов. Таюрский, встретив нас и узнав, в какой район летим, напутствует:
      - Ни пуха ни пера вам. Не робейте за линией фронта. Помните, что вы первыми из нас летите на боевое задание.
      - Спасибо, Костя. Авиацию не опозорим! - отвечаю ему.
      Иду к самолету, а мысленно уже нахожусь в полете. Уже передумал все неприятные случаи, которые могут приключиться над территорией, занятой противником, наметил свои действия и твердо решил: боевое задание выполню во что бы то ни стало.
      И вот мы в небе. Машина уверенно набирает высоту, а я вспоминаю и своих, и пришедших проводить нас на задание техников с других самолетов. Вспоминаю нашего стартеха Виталия Гордеевича Щербинина, который перед взлетом, положив мне руку на плечо, сказал:
      - Ну, в добрый час, Адамыч! Сколько раз мы, технари, провожали вас, летчиков, на задание!..
      Скоро линия фронта. Погода неплохая: кучевая облачность три-четыре балла на высоте тысяча двести метров. На борту самолета полный порядок, но мне почему-то хочется, чтобы тише ревели моторы. Мое самочувствие хорошее, хотя я, конечно, напряжен, и готов к любым неожиданностям.
      Над линией фронта облачность пять - семь баллов. Затем она стала мощно-кучевой. И, наконец, вершины облаков поднялись выше самолета. Теперь мы уже идем между громадами облаков. Стараюсь вести самолет замысловатыми коридорами. Но вскоре игра эта мне надоела. Я поворачиваюсь к Сухареву и спрашиваю:
      - Сима, ты под самолетом что-нибудь видишь?
      - Ничего не вижу! - отвечает он, разглядывая землю между облаков.
      - Идем вниз, под облака! - кричу я и отдаю штурвал от себя так, что от изменения атмосферного давления трещат барабанные перепонки.
      - Правильно, давно бы так! - одобряет мои действия Сухарев, снимая с лица кислородную маску.
      Высота восемьсот метров. Устанавливаю самолет на заданный Сухаревым курс и прибавляю скорость.
      - Ребята, смотрите, чтобы "мессеры" внезапно нас не атаковали. Петро, ты слышишь?
      - Слышу, командир! Смотрю! - отвечает Баглай скороговоркой.
      - Петро, высота восемьсот метров. Держи связь с аэродромом!
      - Держу. Слышно слабо, но связь есть.
      - А ты кислородную маску снял? - шутя спрашивает его Сухарев.
      - А ты думаешь, если мы за линией фронта, то я растерялся, что ли? Сибиряка фашистом не напугаешь!
      - Я думаю о том, чтобы тебе лучше вести осмотрительность. И связь будет надежнее.
      - И я об этом думаю!..
      Приступаем к выполнению задания. Высота полета для фотографирования очень мала. Я это знаю и на фотографирование не захожу. Веду машину чуть в стороне от объектов с разворотом, чтобы лучше их видеть. Прохожу над портом, железнодорожной станцией и аэродромом Мариуполь, затем над крупным железнодорожным узлом Волноваха. На путях стоят тридцать четыре состава. В конце полета прохожу над аэродромом Старобешево, аэродромом и портом Таганрог. Сухарев записал в бортовой журнал необходимые данные, а Баглай все передал на КП по радио.
      Маскируясь облачностью и солнцем, прохожу севернее Таганрога линию фронта в обратном направлении.
      - Командир, а как ты думаешь, почему по нашему самолету не били зенитки и не встретили истребители?
      - Вон чего захотел, романтик. Говоришь, мало оказали чести? Фрицы на такой маленькой высоте нас не ждали, Петя. На это я и рассчитывал! - отвечаю стрелку-радисту.
      - Уже один вылет есть.
      - Будет один вылет, Сима, когда зарулим на стоянку. Смотрите за воздухом.
      - Пока небо чистое. Доверни десять градусов вправо - выйдем точно на свой аэродром, - говорит Сухарев.
      - Есть десять вправо! - весело отвечаю я.
      После посадки докладываю майору Соколову о выполнении задания. Он, сказав мне "хорошо", начал деловито принимать от Сухарева разведданные.
      В честь нашего первого удачного вылета девчата-оружейницы - Зоя Картышкина, Маша Климина и Рита Макеева - собрали большой букет полевых цветов и, когда Баглай, Сухарев и я вышли из кабин, поздравили с первым боевым вылетом и, разделив букет на три части, вручили нам цветы.
      Вечером ко мне подошел один бывалый летчик, отвел в сторону и сказал:
      - Будешь так ухарски летать - отлетаешься скоро, собьют! И запомни: никаких цветов - нехорошая примета...
      Настроение испортилось, но я ответил:
      - Цветы - черт с ними, а воевать буду так, как умею!
      Второй и третий боевые вылеты выполняю в составе полка на бомбометание по целям: хутор Мариенгейм и населенный пункт Григорьевка. Это укрепленные пункты врага на переднем крае.
      Впервые вижу, как бьет зенитка. Сначала вспыхивает огненный бутон, а затем из него разворачивается черное облачко. Оно больше или меньше размером - значит, снаряды крупного или среднего калибра. Когда разрывы ложатся близко, слышно глухое "ах!" - ходи тогда после полета вокруг машины и считай пробоины.
      Мы выполняем все поступающие из штабов армии и дивизии задания на разведку. Когда свободны, летим с группой на бомбометание. Если в боевом строю полка все места заняты - мы запасные. Выруливаешь тогда с полком на старт и в сторонке "молотишь" винтами. Не вырулил кто-то по каким-либо причинам - взлетаешь и занимаешь в строю его место. Взлетели все заруливаешь на стоянку.
      Мне очень нравится экипаж, с которым я летаю. Сухарев безошибочно производит штурманские расчеты и расчеты на бомбометание и фотографирование. Когда он выполняет их, я смотрю на него и думаю: "Какой умница!"
      Хорош стрелок-радист Баглай. Он скромен, в совершенстве владеет связью, оружием, осмотрителен в воздухе. За все время, в течение которого мы вместе летаем, он еще ни разу не сказал мне, что взят в экипаж в добровольно-принудительном порядке. Конечно, хочется, чтобы и мой штурман, и мой стрелок-радист были так же довольны мной, как и я ими.
      ...28 июля. В этот день, во время выполнения семнадцатого боевого вылета, мы попали в перепалку из-за погоды.
      Выполнено задание. Везем домой нужные разведывательные данные и фотоснимки. Но за наше двухчасовое отсутствие над аэродромом Мечетный появилась грозовая облачность, на землю обрушился страшной силы ливень.
      Как всегда, подходим к аэродрому с малым запасом бензина. Мечетный расположен вдалеке от характерных ориентиров. Единственный ориентир стоянка самолетов, землянка и навес.
      - Будь внимательным, Сима. Не дай бог нам потерять в этих условиях ориентировку, - говорю штурману, когда над Новошахтинском резко ухудшилась погода.
      - Не потеряем. В школе нас этому не учили. - В шутке штурмана чувствую добрую уверенность. Молодец.
      Сухарев вывел самолет точно на аэродром. Теперь дело за мной. Посадить машину в таких условиях не так-то просто. А тут еще, как назло, прекратилась связь. В наушниках шлемофона сплошной треск от грозы. Вокруг мечутся молнии. Ливень и сильный ветер усложняют пилотирование самолета. Лобовые стекла фонаря кабины залиты водой. Кабина сильно протекает. Укрепленный на ее полу штурманский компас АН-4 залит. В нижнем остеклении мелькнула и тут же исчезла стоянка самолетов.
      Чтобы не бросало сильно машину, я держу повышенную скорость. Хочется чуть-чуть подняться повыше, но этого не делаю - знаю: сразу же потеряю землю.
      На мгновение вспомнился случай с летчиком Бурзаком. Он вот так же прибыл с задания с малым запасом бензина. И, видимо забыв об этом, сделал боевой разворот с большим креном. Произошел отлив бензина от заборников, и моторы тут же "обрезали", самолет упал. Это урок всем. Что же делать мне? Выполнять развороты "блинчиком" тоже не могу - боюсь потерять из виду аэродром. Если я его потеряю, придется уйти на излучину Северного Донца, брать от нее курс и выходить снова на аэродром. Но могу ли я этим заниматься, когда вот-вот кончится горючее и "зачихают" моторы?
      Открываю левую форточку - капли воды сильно бьют в лицо. Земля сквозь пелену дождя еле просматривается. Выполняю развороты с большим креном. Выпускаю шасси и хожу над границей аэродрома, не упуская из виду стоянку самолетов.
      Первый заход по "Т" - неудачный. Даю газ, ухожу на второй круг. Со следующего захода приземляю машину и облегченно вздыхаю. Словно гора свалилась с плеч. Семнадцатый вылет закончился благополучно.
      На аэродроме очень много воды. Наш самолет напоминает на пробеге глиссер. Тормозами не пользуюсь: от большого сопротивления воды и так малый пробег. Кто-то из залетевших к нам летчиков в конце посадочной полосы поставил на нос Р-5. Не столкнуться бы... А ливень продолжается. Заруливаю на стоянку машину и думаю: "В такую погоду никто нас не встретит". Но нет, у капонира стоит в воде наш батя - капитан Вишняков. И все наши техники с ним. Все мокрые до нитки, но улыбаются. Я смотрю им в глаза и тоже улыбаюсь...
      Прошло немного времени. Однажды наш бывалый комэск сказал мне:
      - Грешно даже вспоминать, Бондаренко. А ведь я тогда думал, что ты разобьешься...
      - Нет, товарищ капитан. Разбиваться у себя дома - не резон. А кто же немцев бить будет? - Ответил я ему, улыбнувшись.
      При фотографировании результатов бомбометания полка сбит огнем зенитки самолет командира звена Покровского. Теперь все задания на разведку выполняют экипажи Моисеева и мой.
      Когда хорошо выполнишь задание - радостно на душе. И тогда мы - дело прошлое - идем от линии фронта домой бреющим. Помню, в один из вылетов район разведки оказался закрытым низкой облачностью. Надеясь, что она вскоре останется позади и мы выполним хотя бы половину задания, я решил дойти до конечной точки маршрута - Барвенково, расположенного почти в двухстах километрах за линией фронта. Но облачность сопровождала нас.
      - Сима, проверим высоту нижней кромки.
      - Давай! - ответил Сухарев.
      Я закрутил глубокую спираль, пробил облака вниз, а Сухарев в бортовом журнале записал: "Верхняя кромка - пятьсот, нижняя - двести метров". Эта высота чересчур мала для выполнения задания. Снова пробиваю облака вверх и беру курс домой.
      - Скоро линия фронта? - спрашиваю Сухарева через некоторое время.
      - Да прошли уже, по-моему...
      - Ты точно знаешь?
      - Знаю. У тебя руки по бреющему чешутся - давай.
      Пробиваю вниз облака. Снижаюсь до земли и иду бреющим. В огородах вижу работающих женщин. Они, разогнувшись, смотрят на наш самолет. Нам машут руками дети. Сменяют друг друга красивые донбасские пейзажи. Земля стремительно летит навстречу самолету. У меня учащается дыхание, загораются щеки. "Вот это жизнь!" - радуюсь я. Но вдруг впереди замельтешили дымки разрывов, стали отчетливо вырисовываться танки, орудия. Под крылом поплыла изрытая разрывами снарядов и бомб земля.
      - Эх ты, Сима! Линия фронта...
      - Ерунда какая-то! А по моим расчетам...
      Гитлеровцы ударили по самолету из всех видов оружия. Вспоминаю Покровского, который как-то сказал: "Друзья, попадетесь фрицам - доли секунды не летите по прямой! Не давайте прицелиться". У самолета огромная скорость. Но только на скорость надеяться нельзя. Снаряд догонит. Дав полный газ, я резко бросаю машину поочередно из стороны в сторону, снизу вверх и обратно вниз. Подо мной вздрагивает пилотское кресло. Это Баглай ведет огонь из своей нижней установки. Мелькнула нейтральная полоса - и мы над нашими войсками. Поворачиваю голову к штурману. Сима смеется.
      - Вина моя, товарищ командир, - говорит он, - но зато советские люди за линией фронта увидели на крыльях нашего самолета красные звезды.
      - А фрицы, ну и гады же! Стоят в полный рост и палят по нас из карабинов, - говорит скороговоркой Баглай.
      - Ты томе молодец, Петро, что полоснул по ним из "Березина".."
      * * *
      Сегодня, пятого августа, мы вылетим на боевое задание в двадцать пятый раз. В эти дни войска Степного и Воронежского фронтов начали операцию "Полководец Румянцев" по уничтожению белгородско-харьковской группировки войск противника. Я и поныне горжусь, что всем чертям назло мой экипаж выполнил тогда это ответственное боевое задание командования.
      По агентурным сведениям стало известно, что немцы начали перебрасывать большие танковые соединения с Южного фронта в направлении Харькова и Белгорода. Мы получаем задание проверить это. Вылет назначен на семь часов.
      Прибываем на стоянку самолета. Вчера на его правом моторе потек масляный радиатор.
      - Товарищ младший лейтенант, радиатор заменил. Самолет к полету готов, - встретил меня докладом техник Беляев.
      ...Техникам я верю, как себе. Когда тороплюсь с вылетом, самолет тщательно не проверяю. Знаю, что это большое нарушение соответствующего наставления. Но что было, то было. Техники (это все летчики знают) обижаются, когда им не доверяешь. И потом я знаю, что техники уважают меня так же, как я их, и они не подведут. Обычно, когда прилетаю с задания, техники нашей эскадрильи всегда собираются у капонира моего самолета. Замечаю, как они смотрят, улыбаются и как горят их глаза. "Ждали!" улыбаюсь в ответ им и я. Вылезаем из кабин. И тут обязательно механик по кислородному оборудованию старший сержант Симонов спросит:
      - Командир, как кислород подавался? Как вы себя чувствовали?
      - Отлично! - говорю.
      - А как проклятая немчура себя чувствует?
      - Фрицам скоро будет капут!
      - Вот это самое главное.
      - Так, говоришь, все нормально, самолет подготовлен? - спрашиваю я Беляева.
      - Ну! - произносит он чересчур уверенно.
      - Ясно.
      Сегодня я почему-то сильно волнуюсь. Но вида не показываю. Знаю: "дам по газам" - земля останется позади и все земное волнение как рукой снимет. Не самолет мой, а я распластаюсь крыльями и уйду далеко на запад, в голубое небо, разведывать тайну врага.
      Запускаю моторы. Долго газовать на стоянке я не имею привычки. Устанавливаю взлетные обороты, чтобы не было на взлете раскрутки винтов, и выруливаю.
      Одно время Покровский и я взлетали со стоянки. Дурной пример заразителен - стал так взлетать и Моисеев. И начальство поставило всех нас "на свое место". Теперь для взлета мы подруливаем свои самолеты к "Т".
      - Взлетаем! - даю команду экипажу и прибавляю газ.
      Вначале нехотя, лениво и медленно идет "пешка" на взлет, а потом рвется вперед, все быстрее и быстрее набирает скорость. Теперь за ней, как за норовистой лошадью, нужен глаз да глаз. Отрыв от земли. Бегло смотрю на приборы. Что за чепуха! В правом моторе почти нет давления масла, его температура быстро растет.
      - Убрать шасси! - подаю команду штурману, чтобы набрать немного высоты, и поясняю: - Нет давления масла в правом... Буду на одном левом заходить на посадку.
      Положение незавидное - высоты почти никакой. Пе-2 с одним мотором ведет себя плохо. Это является причиной случавшихся в первое время аварий и катастроф. Прикидываю в уме: наверное, что-то с масляной системой. А что? Правый мотор работает отлично, ровно. Но если ему дать еще немного "покрутиться" - его заклинит. Это не устраивает меня, и я захожу на посадку, убрав газ. Небольшое давление масла есть, и я, зная, что на малых оборотах смазки мотору будет достаточно, не выключаю зажигание. А вдруг неожиданно потребуется тяга? Использую все, учитываю и то, что за границей нашего Мечетного аэродрома ровная степь. Выпускаю шасси. Приземляю машину между капонирами второй и третьей эскадрилий и выкатываюсь на аэродром. Выключаю моторы. Ко мне бегут техники.
      Вскоре выяснилась и причина отказа. Чтобы не текло из бака масло, вчера при смене радиатора в системе перекрыли сконструированный для этого шунтовой кран. А открыть его?..
      Беляев, конечно, мне в глаза не смотрит. Хочется ему сказать несколько "ласковых", но разговоры вести некогда.
      - Бондаренко, - кричит начальник штаба, - бегом на запасную машину! И немедленный взлет!
      Одетые в меховое обмундирование, с заброшенными за спину парашютами, мы бежим на запасной самолет.
      Я сейчас сильно зол. Задание очень серьезное, и за его выполнением смотрят не только с КП нашего аэродрома.
      Навстречу с докладом торопится техник запасного самолета.
      - Короче! - бросаю ему на ходу. - Фотоаппараты стоят?.. Кислород?.. Заправка маслом, бензином?..
      - Все нормально, товарищ младший лейтенант! - козыряет он.
      - У меня нет времени вас проверять!.. Ну и "шхуна" у тебя!.. Ты что, с того света ее выкопал?
      - Она старая, товарищ командир, но хорошая.
      - Моторы сегодня пробовал?
      - Так точно.
      - Когда машина летала последний раз?
      - В день перелета сюда из Сальска.
      - Ладно, в воздухе разберемся, - говорю технику в быстро поднимаюсь в кабину.
      Запускаю моторы. Они работают хорошо. Техник, убрав из-под колес колодки, козыряет. Другие техники тоже каждый по-своему провожают меня. Злость как-то сразу прошла. Я улыбаюсь всем в ответ. Отрулив немного от капонира, взлетаю.
      Первое впечатление о самолете после отрыва неплохое. Машина легко слушается рулей и хорошо набирает высоту. Одно мне только немножко не нравится: правый мотор дает небольшую раскачку оборотов. Но все же он, как и левый, поет свою песню. Оба они несут нас на запад, несут туда, где ползут немецкие танки.
      О раскачке оборотов я решил никому в экипаже не говорить.
      - Какая просторная кабина, - обращается ко мне Сухарев.
      - Это машина сибирского завода. Все они легкие, летучие. В них более просторная кабина штурмана, - отвечаю ему, поглядывая на тахометр правого мотора.
      Высота полета при подходе к линии фронта - семь тысяч восемьсот метров. Правый мотор, будто испугавшись вражеской территории, стал работать еще хуже. Сухарев это, конечно, заметил.
      - А что у тебя с правым? Почему он так?.. - с тревогой спрашивает он.
      - Раскачка оборотов, Сима. Не беспокойся, все будет нормально, отвечаю спокойно ему.
      Пройдена линия фронта. Мы уже набрали потолок - восемь тысяч шестьсот метров. Правый мотор по-прежнему работает неудовлетворительно. Затяжеляю и облегчаю его винт. Убираю и даю газ. Переключаю нагнетатель со второй скорости на первую и обратно. Не помогает. Нужно возвращаться домой. Но задание!.. А оно очень серьезное! Наши фотопланшеты отправят в штабы дивизии, армии, фронта, а возможно, и в Ставку Верховного Главнокомандования. Нет, возвращаться нельзя! Я уже один раз возвращался. Хватит. Поглядывая на правый мотор, я продолжаю лететь дальше, на запад. Вскоре далеко впереди появились вражеские танки.
      - Сколько же их!.. - восклицает, взглянув на землю, Сухарев.
      - Ладно, Сима, без эмоций. Захожу на фотографирование. Считай и фотографируй! - даю ему команду.
      По дорогам от Дебальцева и Горловки на Изюм в Харьков движутся колонны танков. Погода сухая, ветреная, и нам хорошо видно, как из-под гусениц валит клубами пыль. От ветра пыль тянется шлейфом далеко на юго-запад.
      Я рад, что мы с Сухаревым сосчитаем и сфотографируем танки.
      Но жутко и неприятно видеть, как но нашей земле ползет с паучьей свастикой эта мразь.
      Куда нацелил враг свой удар? Какие военные планы намечают немцы, если перебрасывают такое количество техники с нашего фронта на другой. Не исключено, что только благодаря нашим разведданным командование разгадает замысел противника. Да, конечно, многое зависит и от нас. А я еще хотел возвращаться!..
      Мы аккуратно выполняем свою работу. Все пока идет хорошо, но правый мотор стал вытворять такую свистопляску, что я на всякий случай распорядился:
      - Петро, передавай о танках открытым текстом!
      - Есть! Есть передавать о танках открытым текстом!
      Наконец боевое задание выполнено. Кроме танков мы под интенсивным обстрелом зениток фотографируем еще Горловку, Дебальцево, Артемовск, Константиновну, Краматорск, Славянск, а на обратном пути - Чистяково.
      Сухарев складывает свои штурманские принадлежности. До линии фронта еще около тридцати километров, но высота полета большая, и я, чтобы не держать моторы на высоком режиме работы, сбавляю газ. Самолет быстро снижается. Я с тревогой смотрю на правый мотор, с такой же тревогой смотрит на него и Сухарев.
      - Неужели сегодня еще не все? - спрашивает он.
      - Ничего, не беспокойся. Если уж со ста метров приземлились на одном моторе, то с восьми тысяч дотянем!
      - Будем надеяться...
      В это время в кабине резко запахло гарью.
      - Командир, из правого мотора бьет масло! - взволнованно доложил Баглай.
      - Понял, Петя. Смотри за ним внимательно, - отвечаю, стараясь быть спокойным.
      - Смотрю внимательно.
      - Сима, сколько осталось километров до линии фронта?
      - Двадцать. Будешь садиться в Ровеньках?
      - Нет, пойдем на свой аэродром. Хорошенько смотри за воздухом. Поведу машину на одном левом моторе.
      Гарь чувствуется все сильнее. В кабине появляется дым. Мы с Сухаревым молча переглянулись. Убираю газ, выключаю зажигание правого мотора. Но он не выключается. Вероятно, сгорела идущая в кабину электропроводка. Мотор дает очень большие раскачки оборотов и воет, как сирена. Этот заунывный вой сильно действует на нервы. Кабина уже полна дыма.
      - Командир, горит правый мотор! - кричит Баглай срывающимся голосом.
      - Спокойно, Петя!
      Смотрю на место пожара. Сзади в щель между капотом и центропланом вырывается пламя. Горит масляный бак. От закрывающего его дюралевого капотика отрываются белые, сгоревшие кусочки металла и улетают прочь.
      - Ребята, мы горим! Мы за линией фронта. Буду тянуть на свою территорию, сколько смогу. Действуйте по обстановке! - приказываю экипажу.
      - Петя, я предупрежу тебя, когда пройдем линию фронта! - говорит сразу же после меня Сухарев Баглаю.
      - Хорошо.
      Самолет горит. Быстро мечутся мысли. "Что делать? Бросать машину и прыгать? Но внизу фашисты! Нет, только не плен! Плен - хуже смерти! Нужно во что бы то ни стало дотянуть до своей территории, а там..." Мгновенно принимаю решение: разогнать самолет, используя большую высоту, перетянуть через линию фронта и прыгать над своей территорией.
      Даю левому мотору полный газ. Со снижением двадцать метров в секунду разгоняю скорость до семисот километров в час.
      В кабине уже не продохнуть от дыма. Он режет глаза, затрудняет дыхание. В наушниках шлемофона сильный треск - не слышу ни штурмана, ни стрелка-радиста. Жарко, очень жарко! Вижу, как языки пламени облизывают мой правый унт. На нем горит и закручивается шерсть. Печет в затылок - горит мех воротника моей куртки. Открываю левую форточку. Прислоняюсь лицом к образовавшемуся небольшому отверстию. Вижу, как Сима показывает: "Скоро будет линия фронта!" Самолет еще управляем, и я тяну его к своей территории.
      Правый мотор горит как свеча и надсадно воет. От косого обтекания самолета воздухом при полете на одном моторе и очень большой скорости возникла вибрация. Смотрю на крылья - они сильно дрожат. Меня, как при езде на телеге по тряской дороге, подбрасывает на сиденье.
      Начал гореть и центральный бензобак, установленный за штурманской пулеметной установкой. В штурманской кабине настоящее пекло. Сима мечется по кабине. Рвет ручку аварийного сбрасывания фонаря, чтобы выпрыгнуть, но фонарь почему-то не сбрасывается. Сима торопится. Еще раз рвет ручку и, убедившись в тщетности своих усилий, стремительно бросается вниз, в пламя, чтобы открыть нижний входной люк. Но там тоже все горит. Тогда он лезет через меня и пробует открыть астролюк, находящийся в верхнем остеклении кабины над головой летчика. Между правым бортом и моим сиденьем очень узко, и Сима не может с парашютом пролезть. Он снова бросается в пламя, к нижнему люку, и я его больше уже не вижу.
      "Нужно прыгать! Машина вот-вот взорвется!" - решаю я. В этот момент самолет внезапно свалился в левый штопор. "Обгорели рули высоты. Нет, еще не все!.."
      Инстинктивно беру штурвал на себя, а затем резко отдаю его от себя. Сознание работает четко и ясно. Отстегиваю поясные ремни. Рву ручку аварийного сбрасывания фонаря, но он, как и раньше у Симы, не сбрасывается. Сильно рву еще раз. Ручка переломилась! Окрашенная ярко-красной краской, она торчит, удерживаясь на одной жилке металла.
      "Если погибну - как это будет тяжело для матери!.. Нет!.. Нет!.." Приподнимаюсь с сиденья. Выставляю руку в открытый Симой астролюк - по ней сильно бьет поток воздуха. В левом плече чувствую острую боль. В изнеможении опять опускаюсь на место. Но через мгновение снова с каким-то остервенением приподнимаюсь к люку.
      Прыжок совпадает со входом самолета в штопор и действующей при этом отрицательной перегрузкой. Меня, как бумажку, вырывает из кабины. Обо что-то сильно ударяет. И я чувствую, как потоком воздуха мое тело словно разрывает на куски. Еще мгновение, и меня вдруг охватывает тишина. Я в свободном падении вниз головой. "Хорошее положение для раскрытия парашюта", мелькнула мысль. Правда, я увидел, что из ранца высосало небольшую часть шелкового купола, но это неопасно.
      "Тянуть, тянуть", - неустанно колотится в голове.
      Наконец скорость падения погасилась, и я рванул кольцо. В сильном возбуждении я не чувствую динамического удара при раскрытии купола. Бросаю кольцо и смотрю вниз. Самолет горит на земле. Намного ниже меня снижается на парашюте кто-то из экипажа. А где еще один? Беспокойно шарю глазами вокруг, но ни в воздухе, ни на земле не вижу второго парашютного купола. "Кто-то погиб. Кто? Сима или Петя?.." - думаю с горечью.
      Смотрю на сильно изрытую землю, на множество горящих на ней костров. По этим кострам и по дыму с характерным запахом определяю линию фронта и направление ветра. Вижу, что меня относит на запад. Превозмогая боль в левом плече, натягиваю обеими руками половину строп купола и удерживаю их, преодолевая упругость воздуха, чтобы не угодить на вражескую территорию. Скольжу. Внизу пустынно. Снижаюсь и думаю; "А что, если к фашистам?" От этой мысли по телу пробегает дрожь.
      С тревогой смотрю вниз и вижу, что к месту моего приземления уже бегут солдаты в касках. "Немцы!" - с ужасом подумал я. В груди что-то оборвалось. "Зачем же я прыгал? Зачем?" Рядом засвистели пули. Что делать? И вдруг я чуть не вскрикнул от радости. По погонам и обмундированию определил: наши!
      А вот и матушка-земля. При приземлении не удержался на ногах - упал и свалился на руки, но тут же вскочил. Впереди меня стояло около пятидесяти наших солдат с автоматами.
      - Стой! Руки вверх! - коротко приказал молоденький лейтенант невысокого роста.
      - Товарищи, да я же свой!..
      - Свой?! Ребята, гляди, у него оружие!..
      - Руки!.. - кинулся ко мне белобрысый солдат, увидев торчащую из-под моей куртки кобуру пистолета. (Часто у летчиков от динамического удара при прыжках отрываются пистолеты. Я это знал и предусмотрительно хранил свое личное оружие под курткой, прижимая его подвесной системой парашюта.)
      - Да свой я, свой! Ну что вы... Я разведчик...
      Лейтенант подошел ко мне вплотную и схватил за лямки парашюта:
      - Брешешь, фашист проклятый! Сейчас мы покажем тебе своих!
      - Да что ты!.. - заорал я на него и загнул такими, что лейтенант вытаращил глаза.
      - Свой же я, свой. Ну, что ты? - говорю я уже тихо.
      - А почему кресты на самолете?.. - все еще не веря мне, кричит лейтенант.
      - Это не кресты. Это в нашей дивизии опознавательный знак: на крыльях сверху белая полоса. При падении самолет штопорил, и вы его плохо разглядели.
      - Да, ты, пожалуй, прав. Ну, извини, браток, - уже более миролюбиво сказал лейтенант.
      - А один ваш погиб... - заговорили наперебой солдаты.
      - Знаю, ребята, знаю... - С их помощью отстегиваю лямки парашюта и, не обращая внимания на боль в левом плече, торопливо спрашиваю: - Где ваше командование? Мне надо немедленно доложить о разведке.
      Солдаты показывают находящуюся в двухстах метрах от нас землянку. Объясняют, что в ней и располагается штаб дивизии.
      Вокруг стучат пулеметы, ухают взрывы. Но здесь к этому привыкли, и никто не прячется. От солдат я узнал, что в расположенном в полутора километрах отсюда большом селе Дмитриевка - фашисты. "Нам здорово повезло! Мы на своей территории. Одна только беда: погиб кто-то из экипажа", - думаю я, торопясь в штаб дивизии. Лица моих товарищей стоят у меня перед глазами.
      Захожу в землянку штаба дивизии. За столом сидит полковник, а рядом стоит майор. Я сильно возбужден. Вероятно, здесь это возбуждение достигло своего наивысшего уровня.
      - Почему ваши солдаты не знают силуэтов советских самолетов? Почему? вместо доклада закричал я. - Они меня чуть не расстреляли!..
      Майор в растерянности смотрит то на полковника, то на меня, а полковник встает из-за стола и направляется в мою сторону.
      - Успокойтесь, пожалуйста.
      - Да что вы успокаиваете!.. Обидно ведь!.. Свои же... И кричат: руки вверх!..
      Я высказал все, что наболело, и успокоился, доложил полковнику, кто я, куда летал и какое задание выполнял. О передвижениях танков противника просил немедленно доложить вышестоящему командованию.