Консервативный вызов русской культуры - Красный лик

      Поразительно, откровенный каратель откровенно тоскует по несостоявшимся репрессиям против патриотов и государственников. Тоскует по железной клетке для Сергея Владимировича Михалкова. А добрый дядя Степа и его готов помиловать. Может быть, и в этом - наша непобедимость?
      К юбилею вышла книжка воспоминаний Михалкова "От и до" в издательстве "Олимп". Это уже не эмоциональные интервью, а продуманная итоговая книга писателя. Может быть, даже завещание своим читателям. Слово патриарха литературы. Всегда достаточно широкий и достаточно осторожный Сергей Владимирович мог бы и в книге попробовать определить себя поверх всех барьеров. Во имя собственного спокойствия. Во имя благополучия детей. Но не тут-то было. Семнадцать глав в книге, вереница эпох, ступени быта и бытия. И во всех главах - отсылка к современности, во всех воспоминаниях - боль за нынешнее предательство режима, боль за уничтоженную Державу... Читают такие книги сегодня больше, чем тот же журнал "Знамя". Да и кому не интересно стать собеседником одного из героев советского века? Кто не хотел бы узнать, чему и кому служил и служит столбовой дворянин Сергей Михалков?
      Во-первых, русской национальной идее. Ибо, "предполагаю, национальная идея - это та, когда лучшие люди страны озабочены самочувствием народа, его материальным положением и здоровьем". Об этом еще в первых главах, вперемежку с воспоминаниями о Пятигорске, об отце и о русском Кавказе.
      Во-вторых, детям всего государства. Но что мы имеем вместо бывших пионерских организаций, "Артеков" и "Орленков"? Беспризорников и наркоманов? "Дзержинский с Макаренко, думаю, ужаснулись бы, узнай они о масштабах нашей детской беспризорности... Я вовсе не собираюсь воспевать все, что входит в понятие "Советская власть"... Но мне, человеку, видевшему столько на своем веку, нет никакого резона превращаться в одночасье в апологета всего нового... Мне больно и горько, что опять под колесами исторических сдвигов гибнут самые незащищенные - дети и старики, и еще находятся "пророки", что готовы с цинизмом доказывать, будто иначе и быть не может..." А среди пророков - и внук того самого Аркадия Гайдара, книгами которого восхищается Михалков.
      Вспоминает он и о Павлике Морозове, убиенном зверски ребенке, которого и сейчас готова вновь зарезать новая власть... Когда же кончатся его страдания?
      В-третьих, служит Сергей Михалков великой русской литературе и прежде всего "русскому корневому крылу отечественной словесности". Среди своих соратников числит автор Шукшина и Твардовского, Белова и Распутина, Бондарева и Носова.
      Он искренне завидует своему любимому поэту Александру Твардовскому и его поистине народному "Василию Теркину". Я даже готов оспорить мотивы его хорошей доброй зависти. Не будем сравнивать таланты, не будем сравнивать художественную значимость поэм. Но с точки зрения русской народности, михалковский дядя Степа - не менее народный персонаж, чем солдат Василий Теркин. "Кто не знает дядю Степу, дядя Степа всем знаком..." Разве не так? У каждого ли даже из великих писателей есть такой всенародный персонаж? Во имя русской культуры в правилах и возможностях своего времени Михалков делал все возможное. Всем памятен скандал с Хрущевым, когда Михалков ему буквально навязывал идею создания общества по охране памятников культуры, первый очаг русской идеологии в послевоенной России. Вообще нелюбовь к лицемеру и двурушнику Хрущеву проскальзывает по всей книге... Этот чистюля по уши в крови, этот мужик, ненавидящий все мужицкое, - из худшей породы крепостных. Таких именно и пороли столбовые дворяне Михалковы на своих конюшнях. Не крестьян, а дворню! Мало пороли!
      Рассказывает Сергей Владимирович и о том, как помог Православной Церкви получить в свои владения Свято-Данилов монастырь, нынешний центр Московской Патриархии... И все без шума и звона, без биения себя в грудь.
      В-четвертых, всегда служил дворянин и русский офицер Сергей Михалков родной армии, и он не понимает и высмеивает тех журналистов, которые сегодня готовы смешать русского солдата с грязью. Демпресса не затрагивает тех банкиров, которым нужна была та же чеченская война, но посланных президентом Ельциным и правительством Черномырдина русских солдат она проклинает и выносит на мировой позор. "И я никогда не посмею осудить Алексея Толстого или Илью Эренбурга за то, что они учили наших советских солдат ненависти к оголтелым фашистским ордам, к чему нынче призывают нас иные "доброхоты", не нюхавшие пороху... И я доныне горжусь, что писал тексты "горячих" листовок, где звучал призыв "...не давать этим гадам передышки, бить и бить их, проклятых, и верить - победа за нами!" И поэтому Сергей Михалков выступает против памятников немецким фашистам на русской земле, какие бы деньги нынешние немцы ни давали нынешним властям. Поэтому Сергей Михалков не побоялся дать еще в газету "День" свою басню о нынешних немецких посылках русским ветеранам войны... "Иногда мне кажется, что я пришел совсем с другой войны, о которой стараются забыть те, кому хочется начинать историю нашей страны едва ли не с нуля... Так ведь не получится! Память народная не позволит!"
      В-пятых, он служил сильному и единому государству. Служил дружбе народов в этом государстве. Служил своими стихами и баснями, своим величавым Гимном и эпитафией Неизвестному солдату, служил и своей работой. В этом он всегда был близок Александру Проханову. Поэтому и покровительствовал ему в молодые годы...
      В-шестых, он служил своему славному роду Михалковых, своей семье, своим детям... Я по разному отношусь к творчеству братьев Андрея и Никиты Михалковых, но, надо признать, они выросли самостоятельными. Они создали себе свои собственные имена. Конечно, взлетать из-под крыла Сергея Михалкова было куда легче, чем из какой-нибудь вологодской деревеньки, но сколько знатных отпрысков ушло в пустоту? Сколько стали лишь тенями своих знаменитых отцов? Можно сказать одно, что на потомках Сергея Михалкова природа отдохнуть не смогла... И поразиться пассионарности этого древнего рода...
      Нет, не сумел в своей книжке и в своих интервью Михалков взлететь поверх барьеров. И прекрасно. Он с теми, кто умеет и служить, и творить, и радоваться жизни. Россия воздает ему должное. Природа тоже... А враги и предатели, о которых немало написано в книге воспоминаний, от Алексина до Разгона, - они останутся примечаниями к будущим собраниям сочинений прекрасного детского писателя, сказочника, баснописца, сатирика Сергея Владимировича Михалкова...
      Мне всегда нравилось с ним спорить, даже когда он был тем самым высоким советским вельможей, о котором пишет Чупринин. Нравилось, потому что и в споре он был честен и соблюдал достоинство, не лютовал, не кипел ненавистью, по-античному был лишен амбиций. Увы, но какой-нибудь выскочка из крестьян чаще не подпускал к себе рядового, а тем более молодого писателя за километр, и даже за любой намек на критику готов был истребить дотла... С Михалковым можно было спорить, не боясь удара в спину...
      И последнее... Хорошо, что взяли за основу будущего Гимна России все те же михалковские слова... Что-то изменили, что-то подчистили, устранили временные тактические выражения и усилили вечное православное начало России. Мне жалко только двух строчек, исчезнувших из новой редакции Гимна. Неужели плохо звучит: "Союз нерушимый республик свободных / Сплотила навеки великая Русь!"?
      Пусть так и будет!
      Юрий Бондарев
      Бондарев Юрий Васильевич родился 15 марта 1924 года в городе Орске Оренбургской области. В семилетнем возрасте переехал с родителями в Москву. Окончил среднюю школу, в начале войны был направлен в артиллерийское училище, а далее - на фронт. Командир артиллерийского орудия. Был дважды ранен: первый раз под Сталинградом в 1942 году, после второго ранения, в 1945 году, демобилизован. В 1946 году поступил в Литературный институт имени Горького, где занимался в знаменитом семинаре Константина Паустовского. До сих пор ценит уроки своего мастера. В 1949 году в "Смене" опубликовал первый рассказ. Затем стал печататься в "Октябре", "Молодой гвардии" и "Новом мире", в журналах разных ориентаций. Везде ценили молодого талантливого прозаика, ставшего одним из лидеров окопной, "лейтенантской" прозы. Известные повести и романы той поры - "Батальоны просят огня", "Последние залпы". Одним из первых в своем поколении был принят в Союз писателей по журнальным публикациям в 1951 году. Одним из первых опубликовал роман о репрессиях "Тишина" (1960), о котором писали целое десятилетие: кто принимая, кто осуждая его. Затем был такой же ошеломляющий успех романа "Горячий снег" (1970), где все действие проходит в одни сутки в боях под Сталинградом. Юрий Бондарев некоторое время работал в "Литературной газете", был близок к советским либеральным кругам, но со временем стал тянуться к русской национальной идее и как руководитель Союза писателей России безусловно поддерживал патриотическое направление, при всех разногласиях с конкретными, не принимающими его лично писателями и критиками. Именно при нем в августе 1991 года, после провала путча, состоялась трехдневная осада Союза писателей либеральными властями, когда и сам дом в Хамовниках, и Союз писателей России удалось отстоять. С 1991 года и до последнего времени связан с газетами "День" и "Завтра", с журналом "Наш современник". Его романы "Берег", "Игра", "Выбор", "Искушение", "Непротивление" посвящены судьбе русской интеллигенции в ХХ веке.
      Герой Социалистического Труда, орденоносец. Живет в Москве.
      ПРИДЕТ ДЕНЬ
      "Когда же придет наконец спасение этому родному и вместе тошнотворно безрадостному, внешне фальшиво принаряженному ковчегу, неизвестно куда несущемуся, с его торгашеским, жалким, американо-рекламным лицедейством под парусами изменников, перевертышей, преступников, мальчиков от политики, начисто заболтавших благоглупостью землю русскую?
      Мы много раз убеждались в том, что цепным псам перестройки (народное выражение), прорабам журналистского мата (выражение интеллигенции) и прочим охотникам из тьмы, возлюбившим погоду ненастную, смутную, не выгодна и не нужна сейчас даже элементарная правда и мало-мальски человеческая справедливость. Им стоило бы спросить себя, кто они, так называемые демократы, когда вокруг не появляется трупного запаха, помоев, склок, циничных провокаций?
      И тем не менее не страшны ни политические оборотни, ни клеветники, ни дебильные радикалы, ни русофобы, - страшно, что все это черное, грязно-липкое, продажное, враждебное самой простой порядочности, зловонным наводнением обрушилось на нашу нелегко прожитую жизнь, на нашу историю, нашу молодость и старость.
      Спаситель и Мессия пока еще в пути, а Россия с середины 80-х годов приближается и приближается к смертному распятию, которое сначала называлось перестройкой, плюрализмом, новым мышлением, а теперь, с либеральной мягкостью, - реформами.
      Но я верю, твердо и свято верю, что настанет последний срок предела и придет день освобождения от рабства и страданий, от доверчивости и гибельного простодушия русского народа".
      Из "Мгновений" Юрия Бондарева
      ОФИЦЕРСКИЙ ВЫЗОВ ЮРИЯ БОНДАРЕВА
      Вспомним звездные минуты жизни Юрия Бондарева времен перестройки. Знаменитое выступление перед всей перестроечной верхушкой и трусливо молчащей интеллигенцией - о перестройке как о самолете, который взлетел, но не знает своего маршрута. О стране, которая летит туда, не знаю куда, которой неведом пункт посадки. Знаменитый отказ от получения ордена из рук кровавого режима, расстрелявшего из танков свой собственный парламент.
      Что двигало им в те минуты? Что заставляло вальяжного, пресыщенного властью и премиями литературного генерала пойти наперекор правящему режиму? Быть бы ему поуступчивее, выбрать путь непротивления - не оказался бы сегодня в таком одиночестве... Впрочем, он никогда не был непротивленцем. И тогда, когда шел на прорыв в военную прозу вместе с такими же молодыми Владимиром Богомоловым, Константином Воробьевым, Дмитрием Гусаровым, Василем Быковым. Как ледоколы, они взламывали толщу лакировочного льда над правдой войны. Сквозь брежневскую цензуру они донесли уже на века психологическое состояние на войне солдата и офицера, тяжелый окопный быт, жестокость и стойкость, любовь и ненависть, предательство и подвиг. Что нового в военной прозе дало нам нынешнее бесцензурное время? Ни роман Виктора Астафьева "Прокляты и убиты", ни роман Георгия Владимова "Генерал и его армия", ни эмигрантская проза Леонида Ржевского, Бориса Филиппова, Владимира Юрасова, Григория Климова не перевернули наших представлений о войне, сложившихся благодаря чтению военной прозы семидесятых-восьмидесятых годов. Мы не обнаружили никакой новой правды о войне, лишь узнали какие-то новые ее грани...
      Писатель-фронтовик Юрий Бондарев высказался сполна в "Горячем снеге" и "Батальонах..." Не был непротивленцем Юрий Бондарев и тогда, когда писал свою "Тишину", один из первых романов о послевоенных репрессиях. Он не писал о том, чего не знал, не фантазировал на лагерные темы, он писал о том неимоверном давлении, которое оказывалось на фронтовиков, привыкших к самостоятельности, к праву принимать мужественные решения, к уважению и себя, и русского народа, и державы в целом. Собственно, поколением фронтовиков и был осуществлен прорыв в национальный коммунизм, в русский космос, к вершинам фундаментальной науки, к расцвету национальной культуры. Это они проросли сквозь интернациональный марксизм, превратили страну в мировую супердержаву... Беда в том, что они оказались без своего национального лидера и вынуждены были создавать свою державу сквозь тупость, двуличность и мертвящее равнодушие тыловых крыс, составлявших оплот и хрущевского, и брежневского правления...
      И сам Юрий Бондарев обгорел в огне этого мертвящего, люто ненавидимого им тылового непротивления.
      Спасла его психология офицера, которую он осознанно культивировал в себе, не желая растворяться в мирном времени, не желая сдавать свои фронтовые офицерские позиции.
      Когда его затягивали в болото непротивления, в интеллектуальные чиновничьи игры, в тыловую псевдоэлитарность, он - уже почти сломленный, почти согласившийся, почти ушедший в эту тыловую элитарность, - вдруг, как ванька-встанька, поднимался во весь рост своими фронтовыми, офицерскими, сопротивленческими главами в романах "Берег", "Выбор"...
      Офицерский вызов сделал Бондарева в свое время центром "Литературной газеты" времен оттепели, что вынуждены были признать даже его нынешние ярые противники.
      Спустя десятилетия офицерский вызов сделал его негласным центром антиперестроечного сопротивления. Он продирался все эти годы сквозь приторные ласки тыловых лакеев, сквозь удушливые объятья бюрократического режима, сквозь многопудовую тяжесть премий и должностей, превращающих его в одного из творцов "секретарской" литературы. Эта тяжесть полностью сломала и уничтожила немалые дарования таких писателей, как Георгий Марков, Николай Тихонов, она приглушила критическую смелость Феликса Кузнецова. Эта тяжесть оказалась несущественной лишь для изначально бездарных чаковских и ананьевых, алексиных и шатровых. Она давит только таланты...
      Может быть, тот центральный, идеальный даже в своей фронтовой приземленности офицер-романтик Юрий Бондарев и сгорел в огне, раздуваемом тыловыми крысами, как сгорел его Княжко в романе "Берег", как сгорел его новый герой из романа "Непротивление" лейтенант полковой разведки Александр Ушаков, не желая подчиниться чуждым ему правилам, не желая выходить из фронтовых окопов...
      Но память о нем, а, может, и желание возродить, воскресить того фронтового рыцаря, помогла уцелеть таланту Юрия Бондарева, помогла ему выйти из игры непротивления, помогла бросить свой последний офицерский вызов нынешнему разрушительному режиму.
      Новый роман Юрия Бондарева "Непротивление" - это то, чего нам сегодня не хватает.
      Это не астафьевская злость и ненависть к стране и народу, захватившая того целиком, - по сути, тоже писательская реакция на тотальное разрушение, на свое нынешнее одиночество и ненужность в этом враждебном мире. Это не васильбыковский отказ от себя прежнего, отказ от своего офицерского вызова, по сути, перечеркивающий всю предыдущую жизнь безуспешной попыткой встроиться в идеологию разрушения.
      Это - роман русского сопротивления. Это - нынешний офицерский вызов Юрия Бондарева. К своему герою, полковому разведчику лейтенанту Ушакову, писатель подбирался долго. В "Береге" лишь намечен эскиз такого героя Княжко. И, может быть, не случайно герой сопротивления, герой офицерского вызова Александр Ушаков появился одновременно с офицерским вызовом Юрия Бондарева. Он пошел на свое "безрассудство" одновременно со своим героем. То, что подобный герой - не результат писательской лакировки, не натужная идеализация, а неизбежная форма существования русского человека, "неумного" в своей нерасчетливости, подтверждает и вся наша военная литература. Разве не таковы герои еще одного офицера чести - Владимира Богомолова? Разве не из таких же офицеров военный комендант в "Моменте истины", гибнущий в августе сорок четвертого? Чем, как не офицерским вызовом, объясняется поведение русского офицера Сотникова, лучшего из героев Василя Быкова? Даже столь далекий от Юрия Бондарева Александр Солженицын в "Пире победителей" вывел таких же офицеров чести и вызова, мы находим подобных героев и в "Одном дне...", и в "Раковом корпусе". Разве не похож на лейтенанта Ушакова капитан Буйновский? Пожалуй, они даже схожи, Юрий Бондарев и Александр Солженицын - подобными героями, подобной судьбой. Офицерский вызов и офицерское честолюбие. Ошибаются в людях, неразборчивы в своем окружении, но побеждают поступком своим, делом своим. Это герои-одиночки, но те, которые дают пример миллионам. Заметьте, и в окружении самих писателей Бондарева и Солженицына оказалась масса предателей и провокаторов, масса лицемерных лакеев, предающих при первой же возможности. У одного в друзьях и помощниках были Идашкин, Колосов и так далее, у другого - Гинзбург, Борис Парамонов и так далее. Но побеждает личностный прорыв сквозь толпу предающих, побеждает нежелание смиряться с пошлостью быта, нежелание дегероизироваться, подобно героям Виктора Астафьева. Чуждые друг другу в политике, они едины в ставке на героев сопротивления.
      Фронтовой разведчик Александр Ушаков возвращается в тыловую Москву сорок пятого года. Возвращается с чувством победителя. Возвращается с ненавистью к тем, кто звездочки получал, придя из тыла на завоеванный плацдарм, пока завоеватели валялись в госпиталях, с ненавистью к смершевцам и дезертирам, с верой в своих, пусть и грубых, но проверенных войной друзей. Драма и трагедия миллионов фронтовиков, вернувшихся в мирную тыловую жизнь, где они со своим вызовом оказались никому не нужны. Так же оказались не нужны в мирной жизни ветераны афганской войны, такая же участь ждет пришедших сегодня с войны чеченской. И уже неважно, какая была война, - важно то, что в России раз за разом фронтовикам приходится или вышибать себе место в мирной жизни силой, или сдаваться и гибнуть.
      Послевоенная Москва... Замоскворечье, голубятни, барахолки, спекулянты, бандитизм. Куда идти офицеру-разведчику, привыкшему все споры решать с помощью оружия, познавшему кровь, знающему цену и дружбе, и предательству? Как отойти от нервной фронтовой психологии и сесть за студенческую парту вместе с тыловыми пацанами? Как наладить жизнь дома, если мать уже пригласила к себе жить друга погибшего в госпитале отца? Неумение жить, неумение прощать, неумение понимать и принимать как должное. Бондарев не идеализирует своего героя. "Он... был чересчур циничен, жесток в столкновении с "интеллигентской шпаной", которую встретил впервые после возвращения из армии. Он понимал, что его офицерского порыва, былой солдатской непримиримости не хватит на то, чтобы к чертовой матери перевернуть тыловую жизнь послевоенной Москвы, ...порой смешно и даже опасно выглядело его желание справедливости, жажда ушедшего в прошлое товарищества, чего он искал в родном городе и не находил, готовый ввязаться в любую драку... Что все-таки толкало его на это? Тоска по прошлому? Одиночество? Разочарование?.."
      Александр находит компанию таких же, как он, фронтовиков, живущих еще по прежним фронтовым законам товарищества и справедливости. Но они в таком виде не нужны никому. Молодые студенты бросают им в лицо: "Между нами пропасть... Вы из другого мира, вы убивали, убивали... и вы способны на все!"
      Даже симпатизирующая им девушка признается: "Святые воины, как все это надоело! Все вы, как закупоренные войной!.. Милые мальчики, вы сидите в окопах и не хотите вылезать?"
      Может быть, в этом и смысл романа: что делать героям войны в тылу, в мирное время? Подчиниться мирной жизни, раскупориться? Будет интереснее, спокойнее, но придется подчиниться тыловым крысам с их шкурной психологией. Или засесть в окопах и при удаче, прорвавшись, подчинить фронтовым законам всю окружающую жизнь? Грубо отодвинули в сторону не только рядовых фронтовиков, но и маршалов, самого Жукова. Использовали гигантскую энергию пассионарного взрыва, вызванного войной за спасение Родины, но самих фронтовиков с их фронтовыми прорывами так к власти и не подпустили. Ни одного фронтовика не было у власти: политработников типа Брежнева сменили просто не служившие в армии Горбачев и Ельцин. Может быть, наш русский вариант генерала де Голля или генерала Эйзенхауэра дал бы иное развитие России и не привел бы к нынешнему тотальному развалу государства? Те, кто не воевал, не знают цену ни жизни, ни смерти, не знают цену державе, за которую проливается кровь...
      Юрий Бондарев всегда социален в своей фронтовой прозе, он мастер сюжета, и потому в спорах о романах почти не успевают сказать о его лиричности, даже об эротичности, чувственности его героев. Женщины всегда населяют его произведения, пожалуй, плотнее, чем у всех других писателей-фронтовиков. Но и здесь Юрий Бондарев придерживается все тех же понятий офицерской чести, традиционной русской офицерской психологии. Он не показывает нам женщин падших, разного рода ведьмочек, до которых так падка современная проза. Он возвышает своих героинь, любуется ими. Часто женщина оказывается последней надеждой в его прозе, той самой соломинкой, за которую хватается его герой в борьбе с враждебным миром. И пусть соломинка, как и положено, не выдерживает тяжести, герой гибнет, но остается любовь... Вот и в романе "Непротивление" в борьбе Александра Ушакова с миром враждебной власти, сбивающим с фронтовиков излишнее достоинство; с миром уголовным, подбирающим несломленных фронтовиков под себя, под свои воровские законы, единственной надеждой на спасение, на привыкание к этой тыловой жизни оставалась Нинель.
      "- Губы не надо, - сказала она, поворачивая голову к стене. - Поцелуй шею. Потом грудь. И потрись губами о соски. Нежно, нежно... Я тебе помогу. Я лягу на тебя. Только ты не шевелись. Я буду все делать. И не целуй меня в губы. Я сама буду целовать тебя".
      За этим, казалось бы, неприкрытым эротизмом и испорченностью скрывалась у Нинель боязнь его грубости, боязнь его фронтовой жестокости. Она не доверяла ему действовать самому, она приучала его к нежности и ласковости. Точно так же она старалась ввести его и в мирную жизнь, готовая сама идти за него на компромисс, подальше от опасностей и борьбы. Это был реальный выход. Немало фронтовиков, может быть, спаслось благодаря женщинам, становясь ведомыми, отказываясь от своего офицерского вызова. Может быть, это был не худший из выборов спасения. Унижение ради любви простительно, ...но не для полкового разведчика Александра Ушакова. Он защищает друзей, он противостоит как преследующим его бандитам, так и преследующей его власти, и, раненый, мечется между Москвой и Ленинградом. Но в Ленинграде его верный старшина как раз и уполз, спасаясь, словно в укрытие, в семью. Гибнут друзья, одно за другим раскрываются его спасительные убежища, в одном подкарауливают бандиты, в другом дежурят милиционеры. Из-за бандитов погибает мать, с которой он так и не смог помириться, от которой ушел с вызовом и упреком. Как в бреду, всплывают фронтовые эпизоды, его сумасшедшее везение назло всем смертям, его вылазки к немцам, гибель друзей, куцые медальки вместо обещанных звезд, ибо звезды доставались штабным тыловикам и адъютантам.
      В Юрии Бондареве и по сей день живет фронтовая ненависть ко всем штабным сволочам. Ее не придумаешь и не разыграешь. В этом он близок к Астафьеву и Быкову. Тем и отличается проза фронтовиков от прозы пишущих о войне журналистов, хотя бы от того же Константина Симонова или Василия Гроссмана. Думаю, такого романа, как "Генерал и его армия" Георгия Владимова, не смог бы написать ни один из фронтовиков, не смогли бы они преодолеть органическую ненависть к штабам. В этой явной субъективности проявляется предельная искренность непосредственных участников сражений.
      Поразительно, но эта фронтовая ненависть, похоже, и спасла прозаика Юрия Бондарева от втягивания в водоворот "секретарской" литературы: он не захотел становиться одним из тех, кого всю жизнь ненавидел.
      И отсюда вырастает в романе тема непротивления - обстоятельствам, друзьям, врагам. "Непротивление и трусливый сволочизм" большинства приводит к гибели тех, кто способен сопротивляться. Но гибель тех, кто сопротивляется, вдохновляет на сопротивление это самое большинство. Любому народу нужны герои. Любое сопротивление, отвечающее интересам народа, рано или поздно приводит к победе. Иначе народ исчезает за ненадобностью для мировой истории.
      Александр Ушаков вступает в схватку с бандитами, убивает одного из них, раненый отлеживается у Нинель. Вынужденный уйти от нее, спасая ее, он идет по какому-то замкнутому кругу, который становится все уже и уже. Его как убийцу ищет милиция, его ищут сами бандиты. Сдаться, пойти в тюрьму он не желает. Не желает и тихо отлеживаться. Кто заставлял его попадаться на глаза дворникам и охранникам, вылезать из самого надежного своего убежища?
      Он не мог стать тихим и незаметным, не мог уйти в тень, не мог смириться со сволочизмом. Такие первыми гибнут и в плену - вспомним прозу Константина Воробьева, и в лагерях - как у Варлама Шаламова. Такие гибнут и в жизни, но без таких гибнет сама жизнь. В эпоху тотальной дегероизации Юрий Бондарев с вызовом дал нам своего героя. Эльдара, одного из друзей-фронтовиков, запытали до смерти, узнавая адрес Александра, мать свели в могилу - все это банда Лесика, как-то странно связанная с самой милицией. Полковой разведчик, лейтенант Александр Ушаков идет в свой последний бой без надежды на спасение. Бросает свой офицерский вызов, не умея и не желая жить иначе.
      "- Встать! Рядом с ...Летучей мышью, мразь! В визжащих и рыдающих не стреляю! Заткнись, гнида! А ну, рядом, Лесик-Песик-Дресик! Встать рядом! И молчи, убийца! А это кто такой?.. Твою мать, да никак мильтон?... Эх, мрази! - сказал Александр сквозь зубы. Пропал я, пропали и они. Все. Он сделал шаг назад и выстрелил два раза... Почти одновременно повалились они лицами вперед... Он с ненавистью посмотрел на тучного милицейского старшину... - А ну, мотай отсюда, мильтон... Запомни меня: командир взвода полковой разведки. Лейтенант Ушаков. Честь имею".
      Вот так и поныне приходится защищать честь офицера, честь армии и России нынешним героям сопротивления, бросающим свой офицерский вызов всей сволочи, с перебором появившейся в нашем государстве.
      "Что это было? Честолюбивое сумасшествие? Безумие?" - задается вопросом в финале писатель Юрий Бондарев.
      А герой его умер в сельской больнице дачного поселка Верхушково, умер, не приходя в сознание.
      И привиделось ему перед смертью, как "люди в ужасе бежали по городку, прикрывая головы руками, газетами, ставшими сразу черно-алыми, с ног до головы облитые чем-то красным, женщины тянули за руки кричащих детей, струи хлестали в их открытые рты, заливали брошенные на тротуарах коляски, текли кровавыми ручьями по лицам плачущих младенцев. Густо-алая стена падала с неба нескончаемо... Это была кровь, она соединялась в реки, изгибалась, змеилась везде... - и всюду стоял приторно-жирный, железистый запах человеческой крови..."
      Роман Юрия Бондарева "Непротивление" появился одновременно с романом Виктора Астафьева "Прокляты и убиты". Оба не приемлют штабную сволочь, оба презирают смершевцев и трибуналы, даже эпизоды есть схожие: форсирование Днепра, показательный расстрел перед строем. Но насколько противоположны они в своей сверхзадаче!
      Один ушел в дегероизацию, другой - в откровенную проповедь героя. Один - смирился со злом и даже сам заболел им. Другой - бросает свой офицерский честный вызов злу. Герои одного ухмыльнулись бы, видя "честолюбивое сумасшествие" полкового разведчика, и ушли бы в сторону, не принимая бой.
      При всем демонстрируемом неприятии советского режима, Виктор Астафьев и его герои были всегда теми самыми непротивленцами, которые уходили от поединков, смиряясь с обстоятельствами, и только опосля выплескивали свое накопившееся зло.
      При всем своем недавнем официальном величии, Юрий Бондарев никогда не был непротивленцем и не один раз за свою жизнь бросал офицерский вызов неугодным ему порядкам. С романом "Непротивление" он попал в самую точку. Это не только его художественная победа, но и призыв художника к сопротивлению, ставка на героя, так необходимого всем нам.
      Александр Зиновьев
      Зиновьев Александр Александрович родился 29 октября 1922 года в селе Пахтино Костромской области. Отец - художник, мать - крестьянка. Во время Второй мировой войны был летчиком-истребителем. С 1946 по 1951 год учился на философском факультете МГУ. Доктор философии. С 1954 по 1977 год работал научным сотрудником Института философии АН СССР. Кроме того, преподавал в МГУ. В 70-е годы обратился к литературе, стараясь в сатирических образах выразить то, что нельзя было передать в философских построениях. Считается одним из лучших логиков мира. За публикацию на Западе сатирического романа "Зияющие высоты" (1976) был исключен из КПСС и уволен с работы. Вынужден был по приглашению переехать в Германию, где долгое время жил в Мюнхене. Мне доводилось бывать у него в уютной мюнхенской квартире, где я брал у философа и писателя первое интервью.