72

Дубровин пришел к нему в субботу утром и сказал:

— Одевайся, пойдешь со мной. И возьми с собой все, что касается твоей статьи.

— Что все? — не понял Дмитрий.

— Все — значит все. Черновики, варианты, заметки. В общем — все.

На улице Дубровин упорно молчал и шел явно не прогулочным шагом — торопился, хромал сильнее обычного, а когда Дмитрий спросил, куда он ведет его, Дубровин буркнул:

— Увидишь.

Пришли они к Александру Яковлевичу. Дмитрий догадался об этом еще в подъезде — дом, в котором жил Александр Яковлевич, был известен всему городу.

Дверь открыл сам хозяин — высокий, красиво поседевший старик с густыми бровями и светлыми глазами. Дмитрий до сих пор видел его лишь издали, за столом президиума, и теперь удивился тому, что выглядит Александр Яковлевич явно моложе своих семидесяти двух лет, что у него сильные, совсем не старческие руки с длинными гибкими пальцами. Дубровин представил их друг другу, Александр Яковлевич, задержав руку Дмитрия в своей, густо сказал:

— Однако, погодка не для прогулок, а?

— Это уж точно, — проворчал Дубровин, стряхивая со шляпы капли дождя. — Чаем угостишь?

Дмитрию показалось, что он ослышался, — Дубровин был на тридцать лет моложе своего прославленного учителя и, однако, говорил ему «ты».

— И даже с коньяком, — весело сказал Александр Яковлевич.

— Мне твои коньяки боком выйдут, ты вон его угощай.

— А я тебя и не заставляю.

Александр Яковлевич провел их в кабинет, показал на кресла:

— Алексей, займи гостя, пока я чай приготовлю.

— А что его занимать, не красная девица… — начал было Дубровин, но Александр Яковлевич уже шел к двери, пообещал с порога:

— Я — быстро.

И действительно, очень скоро пришел с подносом и, расставляя на столике чашки, спросил у Дмитрия:

— Чай, надеюсь, пьете крепкий?

— Разумеется.

— Даже так… А сигары курите?

— Не приходилось.

— Попробуете?

— Можно.

Дмитрий старался говорить спокойно — и опасался, что тон его может показаться слишком уж небрежным. Но, кажется, все получилось как надо — Александр Яковлевич с явным одобрением оглядел его, пододвинул ящик с сигарами, взял одну и показал, как нужно обрезать.

— На первый раз увлекаться не стоит, выкурите треть — и достаточно. Затягиваться тоже не рекомендуется.

Сигара оказалась крепчайшей, чай — необыкновенно вкусным, Дмитрий похвалил его, на что Дубровин насмешливо отозвался:

— Вот это уж зря, а то Александр Яковлевич и так считает, что он крупнейший специалист по чаю во веем городе. Самолично закупает чай в Москве и непоколебимо убежден, что обладает какими-то сверхсекретными способами заварки.

Александр Яковлевич не обратил внимания на эту тираду. Помешивая чай, он внимательно оглядел Дмитрия и серьезно сказал:

— Значит, вы и есть Дмитрий Александрович Кайданов… Дима. Не возражаете, если я буду вас так называть?

— Нет.

— Сколько вам лет?

— Тридцать один.

— Возраст самый подходящий… — Для чего «подходящий», Александр Яковлевич не договорил, задумался о чем-то и с сожалением сказал: — Почему-то совсем не помню вас, Дима.

— И не удивительно, ты же его не знаешь, — вставил Дубровин.

— Мало ли кого я не знаю, однако память на лица у меня неплохая, встречались же мы где-нибудь в коридоре.

— Нет, — сказал Дмитрий, — я редко бываю в вашем корпусе.

— Ну, неважно. Жаль, что Алексей раньше нас не познакомил.

— Нужды не было, — ворчливо сказал Дубровин.

— А теперь, выходит, нужда появилась? — с усмешкой спросил Александр Яковлевич и сам себе ответил: — Да, теперь определенно появилась. Ну что ж, приступим к делу… Ты ничего не говорил ему? — спросил Александр Яковлевич у Дубровина.

— Нет.

Дмитрий почувствовал, что лицо у него пошло красными пятнами, — как ни был он уверен в своей правоте, но теперь, в ожидании приговора, трудно было сдержать свое волнение. Александр Яковлевич заметил это и, взяв с письменного стола его статью, медленно заговорил, словно пробуя каждое слово на вес:

— Алексей сразу показал мне вашу статью, и вот все эти вечера мы с ним только тем и занимаемся, что обсуждаем ее. Факт в нашей с ним совместной работе единственный, надо сказать, и говорящий сам за себя. Обвинения, выдвинутые вами, по существу, против всех основных положений современной теории элементарных частиц… — Александр Яковлевич сделал паузу и повторил: — Да, именно против всей теории, вполне можно сказать и так… Так вот, эти обвинения столь серьезны и значительны, что мы попытались сразу же встать на защиту этой теории, которой оба отдали но один год нашей жизни. Звучит несколько высокопарно, но — так оно и есть. Неделя — срок не слишком большой, но и не такой уж маленький. За это время мы не только не смогли опровергнуть ни одного из ваших обвинений… Выпейте-ка коньяку, Дима, — прервал себя Александр Яковлевич, взглянув на лицо Дмитрия, и сам налил ему.

Дмитрий выпил, поперхнулся и закашлялся.

— Это… от сигары, — наконец выговорил он.

— Конечно, — чуть улыбнулся Александр Яковлевич. — Треть вы уже почти выкурили, так что можете пока отложить ее. Нет-нет, гасить не нужно, она сама погаснет… Так вот, Дима… Наши попытки защитить наше любимое детище пока что закончились полнейшей неудачей… С чем вас и поздравляю, — неожиданно сказал Александр Яковлевич. — Из этого, конечно, еще не следует, что других также должна постигнуть неудача. Возможно, мы просто неважные адвокаты. И наверняка не сделали всего, что могли, — этим еще предстоит заняться. Но одно несомненно: ваша работа — серьезнейший удар по существующей теории, удар такой силы, что даже если и удастся отбить его, это наверняка приведет к необходимости значительно изменить многие из устоявшихся представлений на природу элементарных частиц… Вы хорошо поняли, что я сказал?

— Да.

— В таком случае займемся более конкретными вещами. Статья вызывает множество различных предположений и вопросов, ответы на которые сейчас вряд ли возможны. Несомненно, что эти вопросы и предположения возникли и у вас, но вы, как я понял, намеренно избегали всего, что нельзя было подкрепить достаточно вескими аргументами.

— Да.

— Что ж, это хороший метод работы, хотя и не слишком практичный. Мы тут с Алексеем немного поспорили по этому поводу. Я хотел предложить вам расширить статью, дополнить ее некоторыми не совсем очевидными, но довольно существенными положениями. Нет ничего страшного в том, что пока эти положения будут не слишком доказательными, можно отыскать для них безукоризненные формулировки. Что вы об этом думаете?

— Мне кажется, этого не нужно делать.

— Что я тебе говорил? — насмешливо вставил Дубровин.

— Ваш обоюдный идеализм достоин, конечно, всяческого уважения, — серьезно сказал Александр Яковлевич, — но я-то стреляный воробей и как-никак лицо официальное, и мне далеко не безразлично, в каком виде будет опубликована эта работа. И уж не обессудьте, но я просто обязан позаботиться о том, чтобы статья вышла в свет в наиболее полном виде — разумеется, без ущерба для научной строгости. Так что давайте все-таки подумаем, как это сделать. Того, что здесь есть, явно недостаточно. И в конце концов, зачем нужно уступать кому-то первенство даже в области гипотез? Нет уж, друзья мои, — решительно сказал Александр Яковлевич, — придется вам согласиться со мной.

— А что ты конкретно предлагаешь? — спросил Дубровин.

— Во-первых, все-таки дополнить статью. Вы, судя по вашему багажу, захватили с собой черновики?

— Да.

Дмитрий выложил все свои листки. Александр Яковлевич пододвинул к себе его статью и сказал:

— Что ж, давайте заглянем за кулисы…

«Закулисный» разбор продолжался часа четыре. За это время Дмитрий совсем освоился. Наконец они составили довольно внушительный список гипотез и предположений. Некоторые из них оказались полнейшей неожиданностью для Дмитрия. Когда он признался в этом, Александр Яковлевич добродушно заметил:

— Друг мой, чего же вы хотите? Это и естественно. Все мы в молодости расточительны и действуем по принципу: лес рубят — щепки летят. Щепок вы не замечаете — лес мешает. Ну, а с годами начинаешь ценить и щепки. У вас это еще впереди… Давайте думать, что делать с этаким богатством. На мой взгляд, вот эти четыре гипотезы непременно должны войти в статью. — Александр Яковлевич жирно выделил четыре пункта. — Возражений нет?

— Есть, — сказал Дмитрий. — Из этих четырех гипотез только три мои.

— Слушаю.

Дмитрий показал. Александр Яковлевич с любопытством посмотрел на него:

— Вот как? А чья же четвертая?

— Ваша.

— А почему я не знаю об этом?

— Знаете, — засмеялся Дмитрий.

— Друг мой, мне ваши лавры ни к чему, у меня и своих хватает. Ваша гипотеза, ваша, я ее только чуть-чуть переоформил.

— Ничего себе чуть-чуть.

— Вот именно, чуть-чуть. Не будь вот этого вашего уравнения, которое вы с такой легкостью готовы были выбросить в корзину, мне и в голову не пришла бы эта, как вы выражаетесь, моя гипотеза.

— Я потому и хотел отбросить это уравнение, что не понял до конца его смысла.

— Но позвольте, уравнение-то ваше, а не мое.

— Ну и что?

— Нет уж, вы ответьте, — даже как будто рассердился Александр Яковлевич, — уравнение ваше?

— Мое. А гипотеза все-таки ваша, — упрямо сказал Дмитрий.

Они еще с минуту вежливо препирались, и Дубровин наконец не выдержал:

— До чего же приятно слушать вас… Ну прямо рыцари без доспехов. Александр Яковлевич, есть же элементарный выход из этого положения. Насколько я помню, ты еще в первый день предлагал предпослать его статье что-то вроде вступления-комментария под двумя нашими подписями. Поскольку без такого комментария все равно не обойтись, не проще ли сделать так: включить этих трех приблудных китов в статью Димы, а четвертого, из-за которого вы так элегантно спорите, а заодно и весь остальной улов, — еще в одну статью, но уже коллективную, под тремя подписями.

Александр Яковлевич помолчал и хмыкнул:

— Однако ты мудрец, Алексей. Хоть так и не принято делать, но почему не попробовать? Одним выстрелом убьем всех зайцев. Без комментария действительно не обойтись…

— Почему? — спросил Дмитрий.

— Да потому, — сказал Александр Яковлевич, — что рядовая читающая публика — а ее, как и всяких рядовых, большинство — очень не любит, когда ее начинают поучать люди без имени, то есть, по их представлениям, такие же рядовые. А так как дерзость автора статьи очевидна, то наверняка она в первую очередь и будет отмечена. Ну и посыплются на вас незаслуженные обвинения.

— Я этого не боюсь, — сказал Дмитрий.

— Не сомневаюсь. — Александр Яковлевич учтиво наклонил голову. — Но надо подумать и о статье. Ей это, несомненно, повредит. А что вы имеете против нашего сотрудничества?

— Ничего, конечно, — поспешно сказал Дмитрий.

— И отлично. Наверно, мы действительно так и сделаем — напишем коллективную статью. Поскольку ты, Алексей, возглавишь список авторов, тебе и карты в руки. Пиши, да поскорее.

— Хорошо, — согласился Дубровин.

— А может, меня все-таки не нужно включать? — робко спросил Дмитрий.

— А вам не подходит наша компания? — Александр Яковлевич улыбнулся и встал, не дожидаясь ответа. — А теперь — прошу обедать.

73

На стол подавала маленькая, очень старая женщина, назвавшаяся Антониной Васильевной. Что-то мешало Дмитрию думать, что она — жена Александра Яковлевича: уж слишком почтительно обращались они друг с другом, да и представлялись очень разными. За обедом деловых разговоров не вели, лишь в самом конце Александр Яковлевич неожиданно спросил Дмитрия:

— Вы, кажется, собираетесь в отпуск ехать?

— Да.

— А какие планы на будущее?

— Нн-не знаю, — замешкался Дмитрий, недовольно взглянув на Дубровина.

Александр Яковлевич его ответу как будто не удивился и спокойно осведомился:

— Почему же не знаете?

Дмитрий промолчал — он растерялся и просто не знал, что говорить, — и Александр Яковлевич тактично перевел разговор на другое. Но после обеда, когда они вернулись в кабинет и закурили, Александр Яковлевич снова заговорил об этом:

— Мне кажется, Дима, что вы не совсем четко представляете масштабы сделанного вами и того, что еще предстоит сделать. В этом… — Александр Яковлевич взял в руки его статью и значительно покачал ею, — предстоящей работы не на один год и для многих сотен, если не тысяч, людей. Это вы понимаете?

— Приблизительно.

— А надо бы точно, ложная скромность здесь неуместна. И конечно, было бы странно, если бы вы не занялись самыми важными проблемами, поставленными вами же.

Дмитрий помолчал и сумрачно сказал, не глядя на Александра Яковлевича:

— Но я действительно не знаю… — И неожиданно для самого себя добавил: — Я не знаю даже, смогу ли я вообще работать дальше.

— Алексей мне немного говорил об этом, — мягко сказал Александр Яковлевич. — Вы уж не сердитесь на него за это.

— Ну что вы…

— Состояние это, в общем-то, неудивительное, даже, пожалуй, естественное для тех, кто пытается разобраться в тайнах мироздания. И если, конечно, оно исключение из правил, а не правило. В моей жизни было два подобных кризиса, когда я не мог работать и ни во что не верил — ни в себя, ни в других, ни в разум человеческий. А у вас это впервые?

— Нет, — сказал Дмитрий. — Второй раз.

— Уже второй… Для тридцати лет многовато.

— Для него — в самый раз, — серьезно сказал. Дубровин.

— Вот как. — Александр Яковлевич улыбнулся. — Ну что ж, тебе лучше знать. Да и то сказать — мы в его годы таких работ все же не делали.

Дмитрий покраснел и не знал, куда глаза девать. Александр Яковлевич словно не заметил этого и, подвинув кресло поближе к Дмитрию, заговорил:

— Только, пожалуйста, не думайте, что мы разыгрываем сцену для поднятия вашего духа. В этом нет никакой необходимости — вы человек не из хлипких, сужу об этом с уверенностью потому, что такая работа не для слабых духом. И что работать дальше вы будете, и работать крепко, значительно, — Александр Яковлевич сжал пальцы в кулак и энергично взмахнул им, — я ничуть не сомневаюсь… Ничуть. Просто вам нужно какое-то время, чтобы прийти в себя. Разумеется, сейчас я не собираюсь вытягивать из вас каких-то конкретных ответов и обещаний. Но, уж не обессудьте, и оставлять все на милость вашу и божью тоже не могу, именно значительность вашей работы не позволяет делать этого… Поезжайте, отдохните как следует, в сроках вас никто не ограничивает, и подумайте вот о чем… Сколько человек у вас в секторе?

— Тринадцать.

— Мало, очень мало… Мы, откровенно говоря, уже решили укрупнить вас, перевести ваш сектор рангом выше, сделать его лабораторией. Как вы на это смотрите?

— Никак, — сказал Дмитрий.

— Хм, — задумался Александр Яковлевич. — Так-таки и совсем уж никак?

— Да. Жаль, но ничего более конкретного пока сказать не могу.

— Но вы подумаете об этом?

— Конечно.

— Видите ли, друг мой, я хоть и дал вам обещание не требовать от вас конкретного ответа — и от обещания этого не отказываюсь, — но войдите и в мое положение. Конец года на носу, надо утрясать планы будущего года, и хотите вы этого или нет, но вашей работе, в чем бы конкретно она ни заключалась, в этих планах должно быть отведено значительное место. Ждать еще год — просто преступление. Это вы понимаете?

— Да. Но поймите и вы меня. Если бы я мог что-то ответить, я сразу сделал бы это.

— Несомненно. Но, простите за назойливость, тая как я не сомневаюсь, чем закончатся ваши раздумья, то сделаем вот что: вы едете отдыхать и думать, а мы действуем так, словно вы уже дали согласие на руководство лабораторией, и, по возможности, планируем все необходимое для вашей дальнейшей работы… Я вижу, вам это не очень нравится?

— Да.

— Мне тоже. — Александр Яковлевич развел руками. — Я предпочел бы более конкретный ответ, но что делать? Деловая проза частенько входит в конфликт с нашими эмоциями. Вы можете предложить какое-то другое решение?

— Нет. — Дмитрий покачал головой. — Но и это мне не представляется удачным. Мне будет крайне неприятно, если я не оправдаю ваших надежд.

— Я думаю. И все-таки мы рискнем.

Дмитрий пожал плечами и промолчал.

На улице Дубровин предложил:

— Зайдем ко мне?

— Можно, — не слишком охотно согласился Дмитрий.

Они прошли в кабинет и несколько минут сидели молча. Наконец Дубровин спросил:

— Ты чем-то еще расстроен — кроме разговора о лаборатории?

— Вы думаете, этого мало?

— И не слишком много. Тебя ведь насильно никто не заставляет.

— Ну конечно, — Дмитрий усмехнулся. — Все выглядит очень даже мило. Ты можешь не соглашаться, но мы все-таки настаиваем. И попробуй откажись — сразу выйдешь дурак дураком и неблагодарной свиньей.

— Ну, это уже слишком.

— Ничего не слишком. Я не знаю, что вы говорили Александру Яковлевичу о моем… кризисе, но боюсь, что вы не слишком хорошо и сами понимаете, что это такое. Дело обстоит хуже, чем вы думаете. Я не стал особенно возражать Александру Яковлевичу, потому что это бесполезно, да и похоже, что лабораторию в самом деле надо создавать… Создавайте хоть целый институт, если моя работа стоит того. Но уж позвольте мне самому решать, смогу ли я принять участие в этой работе, а тем более руководить ею. Я сделал все, что мог, — и кончено на этом. А что дальше будет — увидим… И на вашем месте я не стал бы слишком рассчитывать на меня. Если я и выберусь… из этого кризиса, — Дмитрий криво усмехнулся, — то вряд ли скоро. А терять даже один год — это, как считает Александр Яковлевич, преступление. Если так — заранее ищите другого руководителя. Я наверняка ничем не смогу быть вам полезным… в ближайшем будущем по крайней мере. Я не только не могу сейчас ничего делать, но и не хочу, понимаете? Ничего не хочу. Я еле-еле закончил эту работу, и большего не требуйте от меня.

— Дима, — тихо сказал Дубровин, — успокойся, пожалуйста. Не будем больше говорить об этом. Поезжайте куда хотите и на сколько хотите. Жанне тоже надо как следует отдохнуть.

— Это уж точно. — Дмитрий поднялся. — Я пойду, Жанна будет волноваться.

Дмитрий стал одеваться, но вдруг хлынул такой дождь, что Дубровин решительно отобрал у него пальто, и они снова вернулись в кабинет. Дмитрий встал у окна и смотрел, как яростно сечет дождь тонкие голые деревья. Потом повернулся к Дубровину и спросил:

— Антонина Васильевна — его жена?

— Да. Непохоже?

— Почему же…

— У них такая история — хоть роман пиши. Знакомы они с детства, но в гражданскую потерялись, несколько лет искали друг друга и не нашли. Он женился на другой, она вышла замуж, пошли у обоих дети, — в общем, у каждого своя жизнь. А в сорок седьмом, когда им уже по пятьдесят было, случайно встретились на улице и, представь себе, сразу же узнали друг друга. Как оба уверяют — только по глазам. Проговорили один вечер, другой — и решили, что расставаться им не надо. Дети у обоих были уже взрослые. Она ушла от своей семьи, он — от своей, и вот с тех пор и живут вместе.

— Давно вы его знаете?

— Лет двадцать.

— Я все-таки пойду, Алексей Станиславович…

— Дождь-то еще не кончился.

— Он, похоже, до самой зимы не кончится.

— Тогда возьми зонт.

Домой Дмитрий пошел не сразу. Остановился под узким карнизом закрытого магазина, плотно прижался спиной к его прозрачной стеклянной стене. Закрыл зонт, закурил, долго смотрел на пустую, чисто вымытую дождем улицу. Волнение, пережитое при разговоре с Александром Яковлевичем, казалось уже чем-то далеким, теперь спокойно думалось: ну вот, все кончилось самым благополучным образом, уверенность в своей правоте не подвела тебя и на этот раз, работа оценена на «отлично» — и что же дальше? Ответ может быть вроде бы только один: работать и работать. Прав Александр Яковлевич: работы этой не на один год, и кому же, как не ему самому, возглавить ее…

Но он знал, что не сможет больше работать. Ни сейчас, ни позже. И спасительное стандартное утешение, что все это временно, естественная реакция на чрезмерные нагрузки, не помогало. В конце концов, усмехнулся он, жизнь — явление тоже временное. Глупая, пошлая «философия» — все так, но вот беда: то, что глупо и пошло, еще не означает, что это неверно… А, к черту… И он пошел домой. Ольф тоже был у него, и, судя по всему, они заждались его.

— Виноват, ребятишки, — улыбнулся им Дмитрий с порога. — Великие дела требуют великого времени… — И, не дожидаясь их расспросов, сказал: — В общем, все верно, можете меня лобзать и поздравлять… Ну, что же вы?

Жанна обняла его. Дмитрий, поглаживая ее по плечу, посмотрел на Ольфа и тихо сказал:

— Как хорошо, что вы есть, ребятишки…

Потом Ольф заставил его рассказать все подробно, восхитился Александром Яковлевичем: «Могучий старик!» — и, подумав, сказал:

— Знаешь, что мне пришло в голову? Что нам очень везет с учителями. Сначала Ангел вытягивал нас, потом Дубровин, а теперь вот — Александр Яковлевич… И все за-ради так, наших прекрасных глаз для? И противников-то у нас, по существу, не было, один пунктиром наметился, да и то уничтожился, стопроцентным джентльменом оказавшись. А где же пресловутая борьба нового со старым, новаторов и консерваторов?

— Подожди, будет тебе еще борьба, — пообещал Дмитрий.

— Ну, когда-то еще будет, а до сих пор почти не было. Все нас приветствуют, все идут навстречу, — вот только чепчики в воздух не бросают. Это мы такие везучие — или так быть должно?

— Наверно, и то и другое.

— Да? — Ольф скептически посмотрел на него. — Ну ладно. А раз уж зашел об этом разговор — позволь мне покаяться.

— В чем?

— Я был неправ тогда, поддерживая Валерку, — уже серьезно сказал Ольф. — До меня только сейчас по-настоящему начинает доходить, в чем тут дело. И Ангел, и Дубровин, и Александр Яковлевич помогают нам, конечно, не ради наших прекрасных глаз…

— Я думаю, — улыбнулся Дмитрий.

— Просто, наверно, так надо. И мы перед ними в долгу, который, очевидно, придется возвращать другим. Я, по своей несознательности, не понимал, что время возвращать долги уже настало…

— А сейчас понял? — насмешливо спросила Жанна.

— Сейчас — да, — серьезно сказал Ольф.

74

В Долинске стояла унылая бесснежная зима. Дмитрий и Жанна приехали вечером, и через полчаса Ольф уже заявился к ним. Открыла ему Жанна; Дмитрий слышал, как Ольф о чем-то тихо спросил ее и потом встал в проеме двери и оценивающе прищурился:

— Привет, бродяжка.

— Привет, — заулыбался Дмитрий, направляясь к нему.

— Винца-то южного привезли?

— А то как же.

— Ну, тогда можно и поручкаться… — Ольф милостиво пожал Дмитрию руку, потом ткнул его кулаком в бок и довольно ухмыльнулся: — А ничего, мясцо наросло. Женщина, — обратился он к Жанне, — выпить-то дашь?

— Сейчас, садитесь.

Открыли бутылку вина, и Дмитрий спросил:

— Ну, как живы-здоровы?

— Да по-всякому. Кто жив, кто здоров, а некоторые — и то и другое.

— Дубровин как?

— Сам увидишь, — нехотя отговорился Ольф.

— Болеет, что ли?

— А ты здоровым-то его часто видел?

— А как выглядит?

— Неважно.

— А ребята как?

— Ребята? — Ольф немного подумал, словно вспоминая. — А ничего ребята.

— Далеко продвинулись?

— Куда? — Ольф сделал невинное лицо, и Дмитрий догадался, что дело нечисто.

— Ты дурачком-то не прикидывайся… Сдвиги какие-нибудь есть?

— Ну, как им не быть, — уходил от ответа Ольф.

— А ну выкладывай, — приказал Дмитрий.

— Да чего там выкладывать… — Ольф вздохнул. — В общем, оставили мы эту работу.

— Это как же понимать? — удивился Дмитрий.

— А так. Не хотят ребята заниматься этой мелочью.

— А чем же они хотят заниматься?

— Твоей работой.

— Какой моей работой?

— А той самой, которую ты родил в тихоокеанском уединении.

— Та-ак… — Дмитрий встал и прошелся по комнате. — И кто же подал им эту блестящую идею?

— Никто. Сами додумались.

— Ах, вот как, сами… — Дмитрий остановился перед ним. — А как все это объяснить Ученому совету?

— А это уже не моя забота.

— А чья?

— Твоя и Дубровина.

— А он знает об этом?

— Конечно.

— И как ему понравилась такая самодеятельность?

— Очень даже понравилась, отче, — с удовольствием сказал Ольф, откидываясь в кресле и смакуя вино. — Это во-первых. А во-вторых, никакой самодеятельности вовсе даже и не было. Можно сказать, наоборот. Он сказал, что недурно придумано и, если бы мы сами не додумались до этого, рано или поздно так решили бы сверху. Что, Одиссей, съел?

— Н-да, дела. — Дмитрий покачал головой. — И чем же конкретно вы занимаетесь?

— Пока что ликбезом. До сих пор толком не поняли ни одной твоей закорючки. Ждем тебя как господа бога, чтобы ты хоть немного просветил нас.

…Утром Дмитрий сразу пошел к Дубровину, но его не было. И только после третьего телефонного звонка услышал знакомый голос:

— Слушаю.

— Это я, Алексей Станиславович… Здравствуйте.

Дубровин несколько секунд помолчал, словно не узнавая его, и невнятно сказал:

— Приходи ко мне.

Он сидел за пустым столом — очень непривычно было видеть его ничем не занятым — и показался Дмитрию необычно маленьким.

— Ну, здравствуй. — Дубровин, не вставая, протянул ему через стол руку и кивнул: — Садись, рассказывай.

— Да что рассказывать… Вот, явился, — почему-то смешался Дмитрий.

— Об этом мне еще утром доложили.

— Быстро, однако.

— А ты как думал!

Дубровин так внимательно оглядывал его, что Дмитрий улыбнулся:

— Ну, как товар?

— Товар хорош, — серьезно сказал Дубровин. — Поправился, потолстел и глядишь… почти приемлемо.

— А как вы?

Дмитрий ожидал услышать обычную для Дубровина отговорку, но он вздохнул и невесело сказал:

— Скверно, Дима. Надо почку удалять.

— Так плохо?

— Да.

— Когда?

— Предлагают сейчас, но я поторговался — и отложили до весны. Сейчас очень уж некогда.

Дубровин как-то неловко, боком вылез из-за стола, прошелся по кабинету, прислонился к стене и, пристально глядя на Дмитрия, спросил:

— Что, рассказывать тебе действительно нечего?

— Нет, — сказал Дмитрий, опуская глаза.

— Тогда я расскажу кое-что. С января организуется новый отдел, смысл и назначение которого — заниматься проблемами, поставленными тобой. Как тебе нравится эта новость?

— Никак.

— Плохо, что никак… Ладно, поехали дальше. Будет в отделе пока две лаборатории: одна твоя, другая… — Дубровин чуть помедлил, — моя.

— Ваша? — с удивлением спросил Дмитрий.

— Да. Начальником отдела буду я. Чем ты так удивлен?

— Но ведь у вас были другие планы…

— Были, а теперь нет. Точнее, твоя работа заставила их изменить — и настолько, что от них почти ничего не осталось. — Заметив, что Дмитрий хочет что-то сказать, Дубровин сухо проговорил: — Твои эмоции, а тем более сожаления по сему поводу по меньшей мере неуместны.

— А законченную работу это сильно задело? — прямо посмотрел на него Дмитрий.

— Пока трудно сказать, но похоже, что да. Однако — все это уже в прошлом, а нам теперь придется основательно подумать и о будущем.

Дубровин так явно выделил это «нам», что Дмитрий поморщился.

— Насколько я тебя понял, ни к какому определенному решению ты еще не пришел?

Дмитрий хотел сказать, что решение у него более чем определенное — руководить лабораторией он не сможет, — но посмотрел на Дубровина и тихо ответил:

— Нет.

— Жаль, — жестко сказал Дубровин. — Значит, придется мне пока одному всем заниматься.

— Почему одному? Ольф…

— Ольф в таком деле не помощник, — оборвал его Дубровин. — Ладно, не будем об этом. Нет так нет. Но кое в чем тебе все же придется помочь мне сейчас.

— В чем?

— Тут приходили трое, изъявивших желание работать у нас. Тебе нужно поговорить с ними, и, если решишь, что они нам подходят, мы возьмем их.

— Хорошо, я поговорю, — сказал Дмитрий.

— Это первое. Второе — Шумилов уходит из института.

— Почему? — удивился Дмитрий.

— Решил, что работать он здесь не сможет. Вероятно, правильно решил…

— А как же его лаборатория?

— Об этом и речь. Лабораторию решено расформировать. Часть людей я беру к себе, часть уходят в другие отделы, а шестеро изъявили желание работать у тебя.

— Именно у меня?

— Да. Тебе придется поговорить и с ними. Одного ты возьмешь или всех — это уже твое дело.

— Но, Алексей Станиславович…

— Никаких «но», — решительно остановил его Дубровин. — Я отлично помню твое «нет», но этим все-таки изволь заняться, у меня и без того забот хватает. К тому же я их почти не знаю, а ты работал с ними.

— А о чем мне с ними говорить?

— Вот уж не знаю, голубчик, — развел руками Дубровин. — Судя по тому, как ты раскусил Мелентьева, опыта в этом деле тебе не занимать.