Время продвигалось к обеду. Игорь сидел у себя за столом, в редакторском кабинете, и перечитывал материалы, подготовленные им для следующего номера. Работу эту Игорь давно уже перестал считать творческой. Когда-то, в былые годы, он старательно переправлял все языковые погрешности, допущенные корреспондентами - какие находил. Авторы, люди в основном пожилые, недовольно морщились, но ничего при этом не говорили. В какой-то момент Игорю надоело. Ему это все показалось вдруг сизифовой деятельностью. Зачем стараться, если почти никто не способен оценить? И Игорь перестал править. Он читал теперь все эти сочинения - статьи, заметки и фельетоны с одной единственной целью - выявить "политкорректность", под чем понимались любые выпады в адрес местных властей, местной милиции и местной мафии. Игорь со спокойной душой пропускал такие фразы, как "за долгие годы плодотворного труда компания добилась больших успехов". Проходили и словосочетания типа "беременная девушка" и "молодой человек лёгкого поведения". Ну не стилисты собрались в редакции! Не Чеховы! Неужели не ясно, что если бы сотрудники умели писать лучше, то и писали бы для более солидных изданий, освободив места в "Вечернем Нальчике". Игоря волновало другое: он не хотел проблем, которые могла бы принести та или иная публикация.
      Дочитав очередное произведение, где подробно описывалась технология посадки картошки, и давались ценные советы по борьбе с огородными вредителями, Игорь почесал ухо и глянул на часы. Время идти обедать. Заодно надо выпить кофе - иначе он уснёт здесь.
      Вставая с места, Игорь протяжно зевнул. Да, ему точно нужно сейчас выпить кофе.
      Уже в дверях он столкнулся с Петром Степановичем. Это был пожилой человек, ветеран войны; он хромал, опираясь на палку, и на груди его красовались несколько орденских планок, которые сегодня вызывали жалость скорее, чем восхищение. Петр Степанович являлся внешкором "Вечернего Нальчика" - Игорь печатал время от времени его фронтовые воспоминания. Год назад у Петра Степановича случилось несчастье: его внучку Веру - девочку с красивой челкой и наивными голубыми глазами изнасиловали двое её одноклассников. Вера на другой день покончила с собой - выпила жменю снотворных таблеток. Петр Степанович постарел за этот год так, что было удивительно, что он до сих пор жив. Лицо его стало как будто бы ещё уже и ещё суше, глаза запали, а волосы сделались более редкими. Насильников - Диму и Эдика милиция схватила сразу же, по горячим следам. Игорь знал, что на днях должен был пройти суд. Но поскольку отец Эдика был из числа "деловых", а отец Димы заседал в республиканской администрации, то мало кто сомневался, чем этот суд закончится.
      Теперь, глядя на Петра Степановича, Игорь почувствовал себя очень неловко. Он всегда ощущал неловкость, когда сталкивался с человеческим горем, которому был бессилен помочь. Всякий раз делалось стыдно, что беда произошла не с ним, а с кем-то.
      - Я статью принёс, - сказал Пётр Степанович. Голос его прозвучал, как из могилы. Пётр Степанович смотрел не на редактора, а куда-то в пространство.
      - Да, давайте, - Игорь поспешно протянул руку. - Я сейчас обедать иду. Давайте. Я прочту потом.
      - Прочитайте, - негромко сказал Петр Степанович, отвернувшись. Он сунул Игорю несколько листов машинописного текста. Потом ещё тише добавил: - Прочитайте.
      Игорь постоял на месте, провожая взглядом жалкую, ссутулившуюся фигуру Петра Степановича. Статья жгла пальцы. Он быстро вернулся в свой кабинет. Развернул рукопись. Начал читать.
      Написанная неумелым, спотыкающимся, топорным слогом, статья эта была криком отчаяния несчастного человека, в лепёшку раздавленного действительностью и разуверившегося теперь во всём. Собственно, содержание самой статьи укладывалось в несколько слов. Остальное было - эмоции. Суд состоялся, и Эдик с Димой получили по полтора года условно. Адвокаты их как могли выворачивали дело, доказывая, что пострадавшая сама спровоцировала случившееся, и что самоубийство её никак не связано с изнасилованием. А судья, в свою очередь, решил проявить мягкосердие и принял во внимание молодость подсудимых, их хорошую репутацию и чистые, ничем не запятнанные биографии.
      Дочитав, Игорь яростно потёр лоб руками. Он понятия не имел, как ему теперь быть. Даже и не со статьёй - со статьёй-то всё было ясно; Игорь мучительно переживал, как ему успокоить после всего свою совесть. А статья... Даже если бы она и была написана пером Льва Толстого - такое Игорь опубликовать не мог.
      Он представил себе, как завтра Пётр Степанович придёт в редакцию за ответом, представил себе глаза несчастного старика... Игорь замотал головой. Нет, надо пойти съесть что-нибудь, надо отвлечься.
      Обедал он каждый день в довольно неплохом, уютном кафе, прямо напротив редакции. Обед у главного редактора "Вечернего Нальчика" был достаточно скромным. Игорь обходился обычно горячей сосиской и чашкой крепкого чёрного кофе.
      Здесь было пусто сегодня, и Игорь жевал свою сосиску, глядя, как за окном, по запыленной улице, пробегают автомобили. Ему взгрустнулось: вспомнилось старое доброе время, когда он заканчивал школу. Все вечера Игорь тогда проводил в обществе книжных героев. Захотелось убежать туда - в эти годы. Игорю было приятно-тоскливо: он думал о том, что каждый прошедший кусочек жизни обладает неизмеримой ценностью, ибо вернуть его уже нельзя. Можно вернуть только воспоминания. Дожёвывая сосиску, Игорь решил - нет, иллюзию прошлого, воздух этого прошлого, вернуть можно. Тогда он запоем читал книжки - это никогда не поздно вернуть. Хорошо бы, прийдя вечером домой, вместо дурака-телевизора прилечь на диван в своей комнате и при свете навесной лампы почитать какой-нибудь роман. Игорь решил: так и сделает. Хотя хорошо знал: никогда он не будет читать романы - ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. А если станет, то это всё равно не решит проблем. Ещё Игорь подумал, что как было бы здорово уехать из города - навсегда уехать. Конечно, забыть Нальчик с концами он не сможет - куда бы Игорь ни уехал отсюда, ему всегда будет не хватать этих улиц и этих домов. Но такой страшный, опасный город, размышлял Игорь, лучше, всё-таки, любить на расстоянии. Однако, основная проблема была не в Нальчике: основная проблема была в самом Игоре. Любая идея, связанная с решительным переустройством всей жизни, заранее, от начала, обречена. Игорь понимал это.
      - Добрый день, - чуть не в самое ухо вдруг услышал он.
      Игорь вздрогнул. Перед ним стояла Таня. Поразительно, но он не заметил, как она появилась в кафе. Игорь быстро и испуганно огляделся.
      - Не бойся, - Таня качнула головой. - Я только на минуту.
      Игорь моргнул. Взгляд у Тани был жёсткий, стальной, как у тигра, и одновременно мягкий, спокойный.
      - Мне нужно знать убийц Марины. Исполнителей.
      Таня опустила глаза. Игорь поёжился.
      - Не говори мне, что ты не знаешь подробностей.
      - Подробностей я действительно не знаю. Меня там не было, - Игорь улыбнулся заупокойной, резиновой улыбкой. - Их было трое. Альберт, Миша и Руслан. Они вошли в подъезд. Их видели. Потом вышли. А Марину нашли... - Голос прервался. Игорь перевёл дыхание. - Нашли застреленной. Её убили из пистолета. Было четыре выстрела. Руслан и Миша - это люди Альберта. Всё. Больше я ничего не знаю.
      - Миша. Руслан... - выговорили Таня тихо. - Миша. Руслан...
      Она повернулась и быстро вышла.
 

 
      Руслан возвращался из ресторана. Было поздно. Он покачивался и угрюмо напевал что-то из народного балкарского репертуара. Это был невысокий мужчина с усами, как у Дудаева.
      Руслан ещё в школе пользовался всеобщим уважением: никто не умел так быстро и незаметно вытащить кошелёк у прохожего на улице. Зная хорошие отношения Руслана с большими людьми из криминального мира, учителя опасались ставить придурковатому и злобному мальчишке низкие оценки. Хотя Руслану было, вобщем-то, наплевать на школу и на учителей: делать карьеру в нормальном мире он не собирался: мир этот существовал для него только как дешёвый придаток, декарация, фон к миру бандитскому. Не больше. Про Руслана ходила легенда, будто он может отключить одним ударом любого. Прямых очевидцев не было, но никто и не опровергал. В свои тридцать четыре года Руслан успел уже дважды отсидеть, и оба раза, как сам он говорил, "по глупости".
      Руслан любил пьяные посиделки, кровавый кулачный бой и пухлых, с розовыми попами, мальчишек. Все его уважали и считали настоящим мужчиной.
      Оказавшись в подъезде, Руслан чуть не упал. Он удержался, схватившись за ручку двери, и тяжело приподнял себя, не прерывая куплета старинной балкарской песни. Отпирая квартиру, услышал, как пронзительно и тяжело звенит телефон. Руслан бросил дверь открытой и направился в спальню... Но тут он остановился: его нетрезвому сознанию представилось вдруг, как что-то тёмное и неясное быстро, словно ночной ветер, проскочило с лестничной площадки в квартиру. Руслан помотал головой: с галлюцинациями он уже имел дело и не только на пьяную голову - знал, что вещь это нехорошая: не знаешь, где реальность, а где химеры, рожденные в больных мозгах самого Руслана.
      Он прошёл в спальню. Телефон разрывался. Руслан схватил трубку.
      - Алё! Чё, спал там? Разбудил? - Это был Миша.
      - Нет... Не спал... - с трудом выговаривал Руслан, внимательно слушая каждое своё слово.
      - Чё, бухой?..
      - Чуть-чуть... чуть-чуть выпил... В кабаке сидели...
      - Блин... Ты - не чуть-чуть... Понимаешь, чё я говорю?..
      - П-понимаю.
      Это было не совсем правдой. Руслан понимал только отдельные слова, которые словно встревоженные нечёткие призраки выплывали из хмельного тумана.
      - Гасана замочили. Понимаешь? Щас стрелка. В "Южном". Там Альберт будет. Он сказал, чтоб я тебе позвонил. Понял?
      - Гасана замочили... Альберт будет в "Южном"... Сказал, чтоб позвонил...
      - Короче, Руслан. Иди в душ. Щас иди. Холодный душ сделай, понял? Холодный. Я за тобой заеду через двадцать минут. Быстро давай! Холодный! Понял?
      - Да, понял, - с трудом ответил Руслан. - Теперь он действительно понял.
      Руслан положил трубку и в этот момент шею ему мгновенно облепил извилистый и упругий, словно змея, шнур. Шнур впился тяжело, сильно - и так быстро, что Руслан не успел его перехватить рукой.
 

 
      Миша - высокий и крепкий парень, чернявый, лет двадцати пяти на вид, крутил руль, нервно поглядывая на свои часы. Его "Тойота" быстро бежала по пустым улицам, игнорируя светофоры и дорожные знаки. Эту "Тойоту" знает и уважает вся нальчикская милиция - какой патрульный посмеет её остановить? Позади оставались ночные улицы и перекрёстки Нальчика - деревья, серые, похожие друг на друга дома и одинокие, затерявшиеся в темноте прохожие. Время у Миши ещё имелось, но он хотел добраться до Руслана как можно скорее. Кто знает - возможно, того ещё надо будет приводить в чувство.
      Никаких предчувствий у Миши не было. Вообще никаких. Миша думал совершенно о другом. Поднимаясь наверх по лестнице, он ещё прикидывал, что будет делать, если застанет Руслана беспробудно дрыхнущим.
      Дойдя до двери, остановился - дверь была приоткрыта. Вот здесь Миша почувствовал недоброе. Он перевёл дух. Бесшумно достал пистолет. Пальцем осторожно взвёл курок.
      Держа пистолет в вытянутой руке дулом вниз, Миша толкнул дверную ручку. "Всё в порядке, - говорил он себе. - Всё в порядке. Просто козёл этот спьяну дверь бросил..."
      То, что Миша увидел в комнате, заставило его остолбенеть на мгновение. Руслан - точнее то, что когда-то было Русланом - висело под потолком, рядом с люстрой. Пальцы скрючились, шею плотно стягивала натянутая верёвка. Почерневшее лицо надулось, глаза были тяжело закрыты. Под ногами, застывшими в воздухе, поблескивала смердящая лужа.
      Миша покачал головой. Потом, вскинув дуло, развернулся. В квартире явно уже никого не было.
      Миша один тут.
      Один.
 

 
      Оля отложила книжку. Голова у неё мерно гудела от непрерывного четырехчасового чтения. Книжка нызывалась "Поединок". Роман Куприна. Оля читала только классику и презирала современных авторов. "Вся лучшая литература уже написана", - говорила она, делая при этом умное лицо.
      Читала Оля много. Она была записана в несколько библиотек и прочитывала любое произведение классического автора, какое бы ей ни попалось. Оля хотела обратно родиться где-нибудь в восемнадцатом столетии, но только чтобы обязательно аристократкой (на иное происхождение она была не согласна). Зажмурившись, Оля представляла себя в шикарном платье посреди сверкающего огнями бала, в окружении предупредительных кавалеров - красивых до умопомрачения.
      Саму же Олю назвать красавицей было нельзя. Но её серьезные кошачьи глаза в сочетании с пышными волосами пленяли многих во дворе. В глазах этих чудился смысл, которого на самом деле там не было.
      Оля знала, что нравится она многим. Но считала твёрдо - замуж успеет, торопиться незачем. Оле исполнилось семнадцать, и она училась заочно на историка в Кубанском Университете.
      Всю первую сессию Оля ютилась в общежитии, где сокурсницы её грязно, как мужчины, ругались, курили анашу и водили к себе женатых мужиков. От увиденного Оля была в ужасе. Такое прикосновение к грубой реальности показалось ей невыносимым. Она поклялась родителям, что бросит учебу "на хрен". Таким образом было договорено: в следующую сессию Оля будет снимать комнату. Итак, она продолжала учиться, хотя совершенно неясным оставалось, на что ей пригодится в итоге этот "исторический" диплом.
      Услышав звонок в дверь, Оля пошла открывать. Она догадывалась, кого увидит сейчас. И не ошиблась. Вася - её старый школьный друг. Статный красавец, широкоплечий, с орлиным уверенным взглядом. Вася носил русское котовое имя, но русским был только по матери. Васин отец - ни то армянин, ни то грузин. Вася и сам не знал. Папа когда-то кого-то пырнул ножом в ресторане и уже больше пятнадцати лет числился в милицейском розыске. Вероятнее всего, родителя давно не было в живых, и Вася мрачнел каждый раз, когда при нём вспоминали его отца.
      Родители Оли - люди серьёзные, прочитавшие за жизнь кучу толстых, в красивом переплёте, книг и потому числившие себя среди интеллигенции, Васю на дух не переносили. Правда, терпели. Вынуждены были терпеть. Оля поставила себя перед родителями гордым и независимым созданием. Юная девушка не принимала никакого диктата. Иногда в отношениях вызревала небольшая хмурая тучка - медленно она багровела, грозно увеличиваясь в размерах. Потом происходил скандал. После которого Оля, в наказание, не разговаривала с родителями несколько дней, а затем мирилась. И всё шло, как обычно. До следующего скандала.
      Претензий у родителей к жениху был вагон. Вася еле-еле закончил школу: учителя ставили ему дутые "тройки" и переводили из класса в класс - только, чтобы быстрее избавиться. Он поступил в ПТУ - единственное учебное заведение, куда брали без экзаменов, но и оттуда Васю уже успели выпереть - за пьянки и регулярные прогулы.
      Постоянной работы у Васи не было - перебивался случайными заработками. Несколько раз перед подъездом останавливался раскрашенный "бобик": Васю выводили на глазах у соседей. Но через несколько дней отпускали. И никто из соседей не знал - за что. Одни говорили - чего-то украл, другие - связан с бандитами, третьи - сильно избил кого-то. На прошлой неделе Васю увидели в новой роли: он спал у подъезда, а из кармана выглядывала опорожненная бутылка. Было неясно, то ли его в таком виде не допустила домой мать, то ли сам он не сумел преодолеть многочисленные ступеньки своего подъезда.
      Оля знала Васю давно. Они учились вместе со второго класса. Вася нёс до дома Олин портфель и жестоко метелил каждого, кто смел как-то обидеть или оскорбить его драгоценную живую собственность.
      Все соседи знали Олю, как очень хорошую, воспитанную девушку. Её выбор их ужасал. Они вздыхали и вслух жалели Олиных родителей. И только тётя Клава - женщина старая, опытная, бывшая замужем аж четыре раза, сказала как-то, что хорошо воспитанные девушки из хороших семей часто останавливают свой взгляд на опустившихся субъектах, и в этом есть, пожалуй, какая-то своя мрачная логика.
      Оля запустила Васю внутрь. Вася чмокнул её аккуратно в губы.
      - Родителей нет, - сказала Оля. - До шести не будет.
      - Хорошо. - Вася кивнул. - Хорошо, что не будет.
      Чуть не вся комната Оли была заставлена книгами. Вася в глубине души чувствовал себя виноватым, что не прочитал ни одной. В школе ему с трудом давались даже учебники по истории. Чтение он читал для себя тяжким трудом, непонятно на что нужным.
      Вася присел на тумбочку и внимательно рассматривал Олю. Он хотел серьёзно поговорить, и собирал в кучу свои мысли, соображая, с которой из них начать. Вася был глупее тумбочки, на которой сейчас сидел, но Оля этого не замечала. Он хотел изобразить строгость, давая понять, что обижен, но, вот, Оля улыбнулась ему, и он улыбнулся ей - вся строгость улетучилась сразу же. Вася не умел серьёзно злиться на Олю, не смог бы, даже если бы и захотел. По крайней мере, ему так казалось. Эта, похожая на породистую выхоленную кошку девчонка имела над ним страшую могучую власть. Или, Васе только казалось так?.. А Оля, глядя на Васю, не видела его недостатков. Что сделаешь? Мы любим не человека, а только лишь образ, который сами же и создаём. Банальность, но на этой банальности лежит то, что зовётся любовью.
      Наконец, Вася собрался.
      - Я тебя видел... - сказал он. - Вчера вечером... С этим... Ты из машины выходила.
      Оля нахмурилась.
      - И что?
      Вася кивнул. Он снова перебирал свои мысли.
      - Я тебя видел. Ты ехала с ним на машине.
      Вчера вечером Оля ходила за хлебом в ближайший продовольственный. В магазине был зелёный горошек по бросовой, очень дешёвой, цене и очередь за ним в полкилометра. Пришлось выстоять. Домой Оля возвращалась, тихо кряхтя от тяжести. Пройдя почти полдороги, она увидела роскошного вида иномарку, притормозившую у бордюра.
      - Девушка! - окликнул её голос с акцентом.
      Оля, быстро оглядела иномарку и её хозяина - красивого горца с длинными, чёрными как смола, местами уже седеющими волосами и той же расцветки короткой подстриженной бородкой. На горце красовались малиновый пиджак и золотая цепь сверху. Пальцы его выбивали дробь по дверце автомобиля. На каждом пальце блестел перстень. Оля скорее испугалась, чем обрадовалась такой встрече. Она прибавила шагу, сосредоточенно и напряжённо глядя прямо перед собой.
      Кавказец проворно выскочил из машины, хлопнув дверью. Оля, повернув голову, рассмотрела горца. Она увидела джинсы и ковбойские с острыми носками туфли на босу ногу. На запястье, украшая мускулистую ладонь, уверенно поблескивал золотой браслет.
      - Девушка! - кавказец быстро подошёл к ней. - Простите! Не могу смотреть, как такая красавица несёт такую тяжесть. Сердце обливается самой горячей кровью!
      Оля испуганно остановилась. Она быстро рассмотрела горца. Взгляд её задержался: лицо, глаза незнакомого джигита - во всём было что-то необычное... Оля поняла, вдруг, что покраснела. Внутри неуверенно дрогнуло. Кавказцу было лет сорок на вид - чуть больше, но в глазах его, удивительно живых и даже до странности добрых, пряталось что-то старчески мудрое, проницательное; одновременно сильное и мужское. Глаза эти очевидно, умели быть преданно нежными, но в другую минуту, когда смотрели на недруга, становились холодными, как у пса-убийцы и жёсткими, как у тигра. Оля поняла: перед ней почти уже отживший, ставший музейной редкостью тип, то самое, что в просторечьи зовётся "настоящим мужчиной".
      - Девушка! - горец улыбнулся. - Не обижайте! Прошу вас! Разрешите только донести вашу сумку!
      Прохожие уже оборачивались на них.
      - Я рядом живу. Почти пришла, - сказала Оля не так строго и не так категорично, как ей бы хотелось.
      - Девушка! - умолял кавказец.
      И, вдруг, у Оли что-то растаяло, размякло - там, внутри. Она, обернувшись, внимательно оглядела иномарку. Да и сумки - они действительно очень тяжёлые.
      - Хорошо, - произнесла Оля томно. - Но только немного - вон, до того угла.
      Кавказец изобразил счастье. Он подхватил сумки проворно и быстро - так быстро, что Оля даже испугалась немного. Потом неловко и сдавленно улыбнулась.
      - Девушка, как вас зовут? - спросил кавказец.
      - Какая вам разница?
      - Девушка! Как - какая разница?! Меня зовут Альберт. Весь Нальчик знает, кто такой Альберт!
      Кто такой Альберт - действительно знал весь Нальчик. Но не Оля. Она сосредоточенно читала книжки и мало интересовалась жизнью улицы.
      - А ваша машина? - спросила Оля. - Не боитесь, что украдут?
      - Какой "вы"? - Альберт поморщился. - Почему не "ты"? На "ты" давай! Я, что, старый такой стал, да? Меня красивые девушки уже на "ты" зовут?
      Оля засмеялась. Она, вдруг, почувствовала себя на удивление хорошо и легко с этим незнакомым Альбертом. Оля почему-то была уверена, что такой красивый горец-джигит никогда не сможет совершить подлость.
      - А, правда! - он остановился. - Зачем машина просто так стоит?! Такую красивую девушку нужно только на машине возить!
      Оля тоже остановилась. Она нахмурилась. Это предложение показалось ей уже чересчур.
      - Девушка! - крикнул Альберт. - Поехали! Я тебя подвезу! Хочешь, на колени стану!? На колени! Хочешь?!..
      Оля улыбнулась растерянно.
      - Не стыдно! - уверенно покачал головой Альберт. - Перед такой красивой девушкой не стыдно стать на колени!
      Проходивший мимо толстый мужчина с авоськой, в которой тяжело колыхались капустные головы, обернувшись, настороженно оглядел смущённо улыбавшуюся молодую девчонку и горячего, эмоционального горца.
      Оля растаяла уже окончательно. Мысль о том, что, вот, сейчас она подкатит к своему подъезду на супердорогой сверкающей иномарке, показалась ей страшной, постыдной, но в то же самое время непереносимо притягательной.
      - Хорошо, - сказала она. Однако в последний момент здравый смысл вставил-таки своё слово. - Но только до того угла.
      Кавказец опять изобразил счастье. Оля, словно обречённая поварами овечка, проследовала за ним до автомобиля. Разные сомнения опять поёрзали, покрутились внутри, но быстро затихли.
      Альберт включил зажигание.
      - Как тебя зовут, девушка? - спросил он.
      Оля посмотрела на горца, на его пальцы, увешанные бриллиантами, потом в окно, где проплывала улица. Знакомая улица казалась теперь другою совершенно, словно бесцветно-серый, неинтересный фон к ярким, фантастическим, сказочно-волшебным образам.
      - Оля. - Это прозвучало негромко - как кошачье мурлыканье.
      - Оля! Оля! - восхищенно повторил горец. - Это лучшее имя в мире! - Он покачал головой. - Это звучит, как мелодия! Как музыка! Оля! Оля! Оля!
      Через пару минут они были на месте. Кавказец остановил машину, выскочил и быстро распахнул дверцу перед девушкой, которая и захотела бы - не смогла бы не улыбнуться. Он помог Оле выйти наружу.
      - Оля! Оля! - повторил горец. - Оля! Оля!
      Та не выдержала и засмеялась.
      Всё это видел Вася, который выпивал, сидя на лавочке через улицу. Оля его не заметила. А Вася, хоть и был очень нетрезв, но всё-таки разобрал девушку, появившуюся из сияющего "БМВ". Щурясь и старательно соединяя расклеивающиеся образы, Вася понял, что там - Оля. Он нахмурился тогда и злобно сжал зубы.
      Оля дошла до своего дома, не оглядываясь, но чувствуя, что Альберт наблюдает за ней. Очевидно, тот хотел проследить - в какой именно подъезд девушка войдёт.
      Всё это случилось вчера. А сегодня Вася сидел на тумбочке, и смотрел на Олю, ожидая ответа. Оле меньше всего хотелось бы объясняться. Тем более с Васей.
      - Это мой знакомый, - произнесла Оля важно и отвернулась. Краем глаза она наблюдала за хахалем. Мысль, что Вася ревнует, приятно ласкала и грела её.
      А Вася почернел. Собственно, это можно было предугадать. Оля таким его уже видела.
      - Зарежу, - сказал Вася тихо. - Одним ударом зарежу.
      - Сумасшедший совсем! - Оля обернулась и с ненастогящим, деланным испугом посмотрела на него. Она чувствовала себя сейчас героиней романа. Какого-нибудь старого классического писателя. Девятнадцатого века.
 

 
      Ресторан "Южный" был местом, где собирались люди из группировки Седого. Заглядывал сюда и Альберт со своими ребятами. Альберт покровительствовал Седому, хотя тот был вором в законе, а Альберт не был. Точнее, Альберт и Седой покровительствовали друг другу. Седой пользовался серьёзным уважением в бандитском мире не только Нальчика и окрестностей, а у Альберта были свои карманные люди среди представителей власти любого уровня, в том числе в милиции, в прокуратуре и в суде. Альберт был нужен Седому, а Седой Альберту.
      Здесь, в "Южном" иногда случались шумные вечера. Седой и Альберт не участвовали. Всё происходило без них. Стоило одному подогретому джигиту задеть словом другого, и ссора вспыхивала тут же. От высказываний быстро переходили к делу. Тогда здесь летали ножи, стулья, гремели выстрелы. Иногда на полу оставалось лежать несколько трупов. Милиция, дежурившая у входа в ресторан, не вмешивалась. Только если действительно убивали кого-нибудь, то уже спустя пару часов, с нарочным опозданием, приезжала опергруппа. Эксперты осматривали труп (или же трупы), оперативники опрашивали немногочисленных свидетелей и составляли никому не нужный протокол. Дело потом парилось несколько месяцев на столе у какого-нибудь следователя и, отлежав срок, списывалось в архив, как нераскрытое. Но убийства в "Южном" случались редко. Да и столы тут летали не каждый вечер.
      Альберт здесь бывал если и не каждый день, то довольно часто - три-четыре раза в неделю. Ему особо не нравился мордобой, хотя при необходимости он мог съездить по чьей нибудь физиономии. Но обычно, если драка вспыхивала в его присутствии, он разнимал и быстро гасил конфликт. Альберт ходил в ресторан не драться. Он любил выпить, станцевать что-нибудь под зажигательную горскую мелодию и, хотя не был чревоугодником, получал удовольствие от хорошего сытного обеда из кавказских блюд, заряженного русской водкой и грузинским сухим вином.
      Однако сегодня ему было не до обеда и не до выпивки. Альберт сейчас пил только минеральную воду. Была назначена стрелка, и предстоял серьёзный базар. Здесь уже находилось несколько человек из группировок Альберта и Седого. Вместе с ними сидел Дима Григорьев - опер из уголовки. Дима был "карманным стволом" Альберта - выполнял для хозяина грязную работу. Он хорошо стрелял и умел поработать кулаками. Если нужно было от кого-нибудь технично избавиться, Дима никогда не отказывался. Он всё делал художественно и аккуратно, а после также аккуратно заметал следы. Здесь, в "Южном", на посиделках, Дима знал своё место. Он никогда не начинал говорить первым - больше молчал и больше слушал.