Глава 2

Ущелье упиралось в крутой откос, переходящий выше в скат, проделанный снежными лавинами и похожий на гигантский желоб. Коэн опустил тело Алекса и вытер запекшуюся на его груди кровь, обломки ребер торчали из розового мяса в том месте, где вышла пуля.

– Он мертв, Сэм, – словно издалека донесся до него голос Пола. – Надо идти.

С невидящими глазами он повернулся, готовый броситься вниз и убить их всех там же, на месте.

– Потом! – крикнул Пол, удерживая его и толкая к желобу, который круто поднимался вверх по стене каньона на север. Голоса тибетцев невидимо следовали за ними. Задыхаясь, Пол остановился на выступе и, схватив поддавшийся камень, резко повернулся.

В конце желоба появился тибетец, он быстро карабкался футах в двухстах от них.

– Бросай! – прошипел Коэн, ощупывая стену позади себя в поисках камня.

Показался еще один тибетец с винтовкой на плече, за ним – Элиот. Мелькнула рука Пола, и с силой брошенный камень размозжил Элиоту голову. Неестественно изогнувшись, тот полетел вниз. Через несколько секунд до них донесся глухой звук упавшего тела. По нижней части выступа забарабанили пули. Коэн и Пол прижались к стене. Бросившись назад к желобу, они стали карабкаться по нему вверх, пока не очутились на продуваемом ветром выступе на вершине каньона.

Пол опять бросил камень, но промахнулся.

– Окружают, – задыхаясь, сказал Коэн, – с обеих сторон.

– Они приведут лошадей. Порознь кому-нибудь из нас, может, удастся выбраться. – Пол говорил спокойно. – Я – через Торунгце и Брату, ты – назад по Кали в Покхару. – Он резко отпрянул, пуля, шлепнув по скале, со свистом отлетела в сторону. – Встретимся в Катманду у меня через пять дней.

Пули снова забарабанили по скале.

– Запасной вариант! – крикнул Коэн.

– Где?

– В «Серпенте», в Париже!

Он бросился бежать по краю скалы, затем вверх по заросшему кустарником оврагу, острые шипы, впиваясь, раздирали ему ноги. Он бежал через пастбище, сквозь кусты можжевельника, потом по руслу извилистого ручейка, вдоль бычьей тропы, уходящей на юг высоко над каньоном. Река мрачно поблескивала далеко внизу. На повороте тропки он оглянулся и в полумиле от себя увидел пять быстро приближавшихся фигур. Повернувшись, он пробежал еще несколько миль без остановки, но фигуры не отставали.

Над Джемосомом в реку с грохотом впадал широкий приток, пополняющийся водами с вершин гор, расположенных к востоку. Преграждая дорогу, поток заставил его бежать по темнеющему каньону; на западе таяли последние лучи солнца. Остановившись в нерешительности, он было устремился вниз к Кали Гандаки по тропке вдоль притока, но со страхом подумал, что часть тибетцев на лошадях могла уже оказаться там. Перейдя вброд ледяной поток, он под покровом темноты вскарабкался на противоположную стену каньона; позади снизу доносились голоса и звяканье винтовок.

Споткнувшись на вершине каньона, он упал. Ноги дрожали, легкие жадно ловили воздух, пульс молотом стучал в голове. Внизу пять теней пересекали белеющую стремнину притока. «Не могу оторваться». Он вновь бежал, проклиная свои сделавшиеся ватными ноги, падал на камни, силясь вспомнить годы занятий бегом, давшие ему все необходимое для восхождений: физическую закалку и силу воли, умение побеждать тогда, когда другие проигрывали. Ноги слабели с каждой милей, мысли путались. Он оглядывался все чаще и чаще. «Не могу оторваться. Я мертв. Все это сон. Мертв – и сам того не понимаю».

«Мертв – и сам того не понимаю», – задыхаясь, повторял он снова и снова, пока слова, как удары метронома, не зазвучали в ритм с его шагами, с его бегом по каменистым холмам.

Он ничего не видел при свете звезд, ничего не слышал сквозь шум стучавшей в висках крови. «Голову вниз, ладони на колени, вдох, выдох, вдох, выдох. Не обращай внимания на усталость, только вперед, не обращай внимания на боль, еще один шаг! Потом еще и еще один». Подняв голову и думая только о следующем шаге, он, спотыкаясь, продолжая бежать до тех пор, пока его дыхание не стало глубже, и в состоянии какой-то отрешенности от полного изнеможения он размеренно побежал на юг под холодным светом звезд.

Спустя несколько часов он остановился на обрыве над террасами рисовых полей, не видя ничего вокруг себя. Он побежал дальше медленнее, но все так же размеренно, полуночный воздух пронзал легкие, все мысли растворились в пульсирующей боли ног, рук и груди, и мысль-заклинание «я мертв и не понимаю, я мертв и не понимаю» было единственным, что он осознавал. Миль через десять он обогнул деревню, где, почуяв его, лениво залаяла собака. За деревней он напился прохладной воды на рисовом поле и свернул на юго-восток по бычьей тропе, идущей у подножия Гималаев к крутому горному хребту над каньоном Мристи Кхола.

Первый бледно-рубиновый свет зари окрасил восточные вершины гор, когда он, забравшись на четверть мили вверх по склону, добрался до кустов можжевельника, растущего из трещин в скале, и упал. Через несколько минут он очнулся и оглядел терпко пахнущие кусты в надежде увидеть Алекса, Пола и других, мирно храпящих рядом с ним в тесной, вонючей, сложенной из навоза бутти на обочине дороги.

Он протянул руку в темноту, чтобы успокоить Алекса. «Уходи дальше. Я всегда говорил тебе, чтобы ты уходил дальше». На мгновение возникла знакомая картина. Вот Алекс бежит с мячом по полю, обходя защитника и устремляясь к воротам. Его длинные быстрые ноги словно летят над подстриженной травой. Коэн видит его сквозь мелькание шлемов и взмахи рук, сильно и невероятно далеко бросает мяч, который, описав дугу на фоне позднего полуденного солнца, как по волшебству, падает в расставленные руки Алекса. «А теперь ты так далеко, что мне ни за что не найти тебя. Очень далеко. На краю света. Даже еще дальше. Птицы, трава, смех ребенка, любовь женщины – все ушло от тебя. Тебя, чуда Вселенной, больше нет. Они убили тебя. Они убьют всех нас».

«Галлюцинация. Схожу с ума. Немедленно приди в себя. Посмотри, все прекрасно». Он сел и огляделся, смолистый кипарис щекотал ему губы, колючие ветви окрашивались со стороны светлеющего востока. «Тебе больно, – сказал Пол. – Пойдем, это пройдет».

– Алекс, – прошептал он и потрогал землю, усыпанную сухими колючими иголками, – Алекс!

Это не сон. Уткнувшись лицом в колени, он обхватил руками ноги. Не сон.

– Пол! – простонал он, в кустах защебетала птица.

«Бомба. На пути к Тибету, на лошадях, как доисторическое орудие. Посылка ЦРУ? Кому сказать? Что же теперь делать? Не сдаваться. Опередить их. Ждать Пола. Сообщить в посольство. Пол, ты жив? О Господи, бедная Ким! Алекс, ради Бога, воскресни!»

Словно мотыльки в пламени, опять вспыхнули воспоминания.

– Не пропадай, – выразительно взглянув на Коэна, сказал Элиот во время их встречи как-то ранним весенним вечером.

– Никуда я не пропадаю, – парировал он, раздраженный явно требовательной интонацией.

– Через пару недель нас ждет одно путешествие, – сказал Стил, как всегда изобразив подобие улыбки. – Возможно, нам понадобится помощь. За хорошую плату.

– В Непале пять миллионов непальцев. Все, за исключением какой-нибудь сотни, голодают, – попытался уйти от разговора Коэн.

– Речь идет об опытных, проверенных проводниках, знающих все ходы и выходы, их дурацкий язык, умеющих подобрать носильщиков из шерпов.

– Югославы только что вернулись с Канченджунги. Спросите их.

Аккуратно подстриженным ногтем Стил поковырял в зубах.

– Мы предпочитаем своих, – сказал он.

– Что значит своих?

– Тех, кому мы можем доверять.

– Лучше полагаться на непальцев, чем на приехавших с Запада. – Коэн отвернулся.

С тех пор, казалось, прошли не недели, а всего лишь несколько дней. Он смутно чувствовал, что его хотят использовать, и все-таки ему было интересно узнать об их намерениях. Тогда он ушел от разговора, но вскоре они появились в его двухкомнатной лачуге недалеко от Кингз Пэлис Роуд. На этот раз Элиот был менее уклончив:

– Нам срочно нужны два американца, которые проводили бы нас до Мустанга, где мы хотим поснимать. Времени у нас мало, а у тех парней, на которых мы рассчитывали, неприятности. Хотите пойти?

– Туда же нельзя без пропуска.

– Мы как раз этим сейчас и занимаемся. Нам, возможно, захочется дойти до границы.

– Тибетской?

– Какой же еще?

– А дальше?

– Там посмотрим.

– И смотреть нечего, я знаю, что там без пропуска никуда нельзя.

– Пять кусков тебе, пять – твоему приятелю, – вмешался Стил. – А пропуск – наша забота.

– Какому приятелю?

– Твоему напарнику – как его? Власик, кажется?

– Алекс Власик. Это один из моих напарников. А другой – Пол Стинсон.

– Стинсон? Это тот, у которого белая подруга, да? Коэн кивнул, улавливая насмешку в нарочитом растягивании слов.

– Ну и как он переносит здешний холод?

– Лучше, чем мы с вами. – Коэн посмотрел на открытую дверь. – По-моему, мы не те, кто вам нужен.

– Мы ошиблись, – Стил вышел стряхнуть пепел. – Мы не учли, что вы работаете втроем. В таком случае Стинсону тоже надо идти.

– И ему пять?

Стил помедлил.

– Мы могли бы сойтись на двенадцати на троих. По четыре каждому.

– Подозрительно большие деньги.

– Мы с этого хорошо поимеем. Публикации фотографий, статей в журналах, книги, – Стил попыхивал сигарой.

В тот же вечер Коэн пришел в обнесенный стеной сад и постучал в резную дверь под сандаловыми деревьями. Пол дал ему рисовой водки и тибетского хаша. Ким, сидя на подушках за козлоногим столиком, вязала свитер для своей племянницы в Орегоне.

– Как мне здешние холода? – Пол усмехнулся. – А кто этот парень?

– Техасец, – улыбнулся Коэн.

Когда они обсуждали это следующим утром в Глобе, Алекс выразился, более определенно:

– Не нравится мне этот сукин сын.

– Который из них?

– Оба. – Алекс поднес ко рту кусочек ранго. – Но четыре куска мне бы не помешали.

– Я тоже не богат, – рассмеялся Пол.

Облизав пальцы, Алекс расправил лацканы своего домотканого шерпского жилета.

– Весь секрет в том, как лучше распорядиться богатством.

– Тогда я за то, чтобы мы согласились, – сказал Пол. – Чтобы мне тоже было чем распорядиться.

Коэн дрожал. Сырость расползалась вверх по горам; спина, колени и ноги замерзли. Звук шаркающих шагов, доносясь откуда-то с востока, становился все слышнее. Показался силуэт носильщика, согнувшегося под ношей. С рассветом их становилось больше, с тугими повязками у самых бровей, с поклажей, возвышающейся над головами.

До восхода кроме носильщиков и нескольких женщин, торопившихся на соседние рисовые поля, больше никто не проходил. Он соскреб ногтем засохшую на ранах кровь, встал, размял ноющие ноги и, спустившись на тропу, пустился бежать. Разогревшись, он побежал быстрее, представляя, как каждый из тех, мимо кого он пробегал, будет описывать его позже тибетцам, преследовавшим его на лошадях: «Хоу, один босой сагиб бежал на восток».

День выдался жарким, струйки пота, стекая, проделывали бороздки в грязи, прилипшей к груди. Он то и дело перебегал с тропки на тропку, выбирая наименее хоженные и стараясь сбить с толку тех немногих непальцев, которые кричали ему: «Ката джанахунча?» – «Куда направляешься?» – бросая им на ходу: «Индияма джанчу».

День клонился к закату, когда он, перейдя вброд Мристи Кхола, не сбавляя темпа, поднялся вверх по зигзагообразной тропе на восточной стороне каньона, остановившись спустя полчаса на его вершине, чтобы перевести дух. Сквозь раскаленный низким солнцем пыльный горный воздух краски казались размытыми, терялось ощущение глубины, однако было видно, как вдали, на противоположной стороне каньона, три всадника рысцой спускались по тропке, ведущей к реке. Как только они скрылись в каньоне, он свернул с тропинки и помчался вверх по каменистой дорожке в горы.

Когда оранжевый блин солнца опускался за низкие вершины Дхаулагири, он жадно пил чай, заваренный с молоком яка, в бутти на развилке дороги.

– Солнце садится, сагиб, – сказал хозяин бутти.

– Хоу.

– Ты останешься?

– Хуэна.

– Лучше не путешествовать в тот час, когда леопард выходит на охоту.

Коэн дал ему десять пенсов.

– К черту леопардов.

– Этот охотится не за козами, а за теми, кто их пасет.

– Далеко ли до следующей бутти?

– Тенсан Базар. Часа два.

Резкая боль пронзала мышцы ног. Он бежал по пружинящей земле между террасами рисовых полей, изумрудно поблескивавших в красных отблесках заката. На вершине заросшего деревьями холма он оглянулся назад. Сквозь мелькающие на фоне красного неба листья уходящий на запад пейзаж предстал перед ним розовато-серыми грядами гор и зелено-бордовыми долинами. Прохладный ветерок шелестел в ветвях, то доносился, то стихал звук плещущейся воды. Вдалеке на западе что-то двигалось: то ли возвращающийся домой крестьянин с двумя буйволами, то ли два всадника. Протерев рубашкой очки, он прищурился, тряхнул головой и посмотрел вокруг на покрытые кустарником горы, погружающиеся в темноту.

Вдруг внизу, в двух футах от него, мягко соскользнула на тропу самка леопарда и посмотрела на него своими зелеными глазами. Взмахнув хвостом, она грациозно потянулась, когти вонзились в землю, по спине пробежала дрожь. Она по-собачьи потрясла головой и, оглядевшись, рысцой направилась вверх.

Он стал лихорадочно искать дерево. Вокруг росли только низкорослые тощие рододендроны. Он бросился вниз по пологому склону холма, но тропинка затерялась в заросшем магнолиями овраге. «Мертв – и сам не понимаю». Он упал в ручей, разодрал руку, продираясь сквозь магнолии, и вскарабкался вверх, на другую сторону оврага. Шипы впивались в колени, огромный камень, вывернувшись из-под ноги, загремел вниз по склону. Прыжками миновав холм, леопард устремился в овраг.

Забравшись круче, он ринулся по уступу, пока тот не сузился до нескольких дюймов. Проскользнув между деревьев, леопард припал брюхом к земле на краю уступа, оскалился и облизал нос. Обнажились его огромные желтоватые зубы со сломанным верхним клыком. С прижатыми ушами и напружиненными мускулами, хищница, скользя, приближалась к Коэну, слюна шелковой ленточкой стекала из ее пасти. Он вдруг упал, защемив руку в трещине. Поджав брюхо, скребя желтыми когтями о камни, хищница мягко подползла ближе, почуяв запах крови, и бросилась на него, обдав горячим дыханием ногу.

Коэн никак не мог высвободить руку. Крадучись и сохраняя равновесие, леопард сделал еще шаг вперед. Теперь зверь был почти над ним, и сквозь шерсть на брюхе ему даже были видны розовые соски. Мелькнула когтистая лапа – он отпрянул, пытаясь увернуться, ноги судорожно искали опору. Она урчала, издавая отвратительные звуки где-то глубоко в утробе, в предвкушении удовольствия. Он сползал назад вниз; она вновь попыталась достать его когтями. Дернувшись в сторону, он свободной рукой нащупал трещину и подтянулся, выдернув руку из расселины. Выше оказалась еще одна трещина, потом наклонный выступ, перебирая руками по которому, он поднялся вверх по скале и выбрался на поросшую травой площадку. Хищница, оставшись внизу на краю обрыва, встала на задние лапы в поисках пути наверх.

Он переполз через площадку к краю обрыва, ухватился за торчащий корень и, раскачавшись, прыгнул на крутую стену горы, затем, перемахнув через вершину, оказался на грязном поле. За полем на фоне сумеречно-красного снега Мача Пукчаре маячили очертания черепичной крыши.

Расстояние в два футбольных поля. «Она настигает меня». Ноги шлепали, увязая в мягкой земле, дыхание – как раскаты грома в ушах, спину ломило от страха. Все как во сне – крыша не приближалась, леопард догонял сзади. Он перепрыгнул через забор и, очутившись во дворике, крикнул: «Намаете». Где-то вдалеке залаяла собака. Дверь оказалась распахнутой настежь. Он влетел в коридор – тусклый свет заплатами падал из открытых комнат.

Первая комната оказалась без двери. В следующей была толстая дверь с ржавым засовом, который закрылся от его удара. Воздуха не хватало, голова кружилась, он пересек комнату. Оконный проем выходил в сад, до земли было фута четыре. Качаясь, он вернулся к двери – засов заклинило, он вновь подбежал к окну и вылез через него на колючий кипарис, по которому добрался до уровня второго этажа. Вдруг хрустнули камни; леопард, перепрыгнув через стену, был уже во дворе.

Кипарис раскачивался под его тяжестью. С верхушки до окон второго этажа было довольно далеко. Пересекающая двор гибкая тень леопарда была похожа на акулу в темных водах. Раздался треск штукатурки в коридоре. Хищница прыгнула к окну, ее зеленые глаза горели. Содрогаясь от ужаса, он полез выше, но кипарис, качнувшись в сторону, сильно наклонился, и он, поспешно соскользнув на несколько веток вниз, оказался ближе к леопарду. Верхушка дерева выпрямилась.

Хищница выпрыгнула через окно во двор и, встав на задние лапы, вытянулась вверх вдоль ствола, ее когти драли кору. Ветки задрожали у него под ногами. Дерево дернулось в сторону. Он схватился за подоконник окна на втором этаже в тот момент, когда верхушка дерева наклонилась. Дерево сразу же выпрямилось, леопард зарычал и прыгнул к окну, когда он уже влезал в него. Когти полоснули по подоконнику, и леопард полетел вниз во двор.

Хищница вновь прыгнула вверх на кипарис. Он вырвал камень из оконного проема. Кипарис задрожал, когда она приготовилась к повторному прыжку на подоконник. Он швырнул камень, целясь прямо в зеленые глаза. Она заревела от неожиданного удара и полетела вниз. Ему удалось выдернуть еще один камень, который попал леопарду в шею, когда тот снова прыгнул на дерево.

Коридор. Другие комнаты без дверей. Сквозь зияющее окно виднелось поле и свет хижин у подножия Гималаев. Слышался лай собаки.

С лестницы долетел звук осыпающейся штукатурки – это хищница ворвалась в коридор. Вскрикнув, он едва успел запереть дверь, как она задрожала под ударами ее когтей. Он ринулся к окну, но она, опередив его, была уже внизу во дворе, бросилась на окно и, с визгом упав, вновь прыгнула на кипарис.

Она добралась почти до верхушки. Раздразненная, она смотрела на него своими ярко-зелеными глазами, горящими, как кусочки льда под водой, зелеными глазами дьявола, азартно-веселыми и безжалостными. Он бросил еще один камень, который с глухим стуком попал в ствол дерева. Она залезла еще выше, наклонив кипарис к окну, и в тот момент, когда она прыгнула на подоконник, он вылетел в коридор, захлопнув за собой дверь. Он услышал, как ее когти разносят дверь в щепки. Перепрыгивая через ступеньки, он бросился вниз и, перемахнув через стену, окружающую сад, что есть духу побежал к хижинам.

Глава 3

Ноги отяжелели от налипшей грязи. Он продолжал бежать в бесконечной расплывчатой тени, падающей от заброшенного дома. Леопард бесшумно настигал его. Ворвавшись во двор первой хижины, он отчаянно забарабанил в дверь. Собака на цепи, скуля, подбежала к нему.

– Хоу! – послышался сонный мужской голос.

– Откройте! Леопард!

– Кто там?

– Помогите! Леопард!

Сквозь щели в двери мелькнул свет. Собака визгливо зарычала.

– Это леопард, – раздался женский шепот. – Не открывай!

– Да нет же! – завопил Коэн. – Я убегаю от него.

– Уходи, Демон-Леопард, прочь! – крикнул мужчина. – Ты не проведешь меня, Демон-Леопард!

– Спасите! Бутти!

– Это не бутти! Бутти на дороге к Покхару.

Коэн оглянулся. Жалобно скуля, собака терлась об его колени. Он машинально почесал ей за ухом и снова забарабанил.

– Откройте, леопард!

– Бутти чайна! – взвизгнул мужчина. – Покхарако батома ча.

Собака зарычала, шагнув в темноту, потом, вернувшись, поскреблась в дверь, лизнула ему руку и завыла, тогда он побежал в гору мимо других хижин, из-под дверей и сквозь решетчатые окна которых пробивался свет и доносился детский, похожий на ласточкин, щебет. За ним молнией в темноте мелькнул леопард – он резко повернулся, чтобы встретить его. Взвизгнула собака, яростно зарычал леопард, звякнула цепь, послышался сдавленный звук булькаюшей крови в собачьей глотке. Восточная часть тропы от развилки уходила в сторону Покхары. Он стал барабанить в дверь последней хижины.

– Хоу?

– Бутта ча?

– Бутта ча. – Дверь открылась. В желтом свете лампы показалось небритое лицо хозяина бутти, его грязный помятый шлем. – Хорошо, что ты один, сагиб. У меня сегодня полным-полно. – Он махнул рукой, показывая на полуголых носильщиков, сидящих на корточках в тускло освещенной комнате вокруг лампы с рисовым маслом. – Но не могу же я оставить тебя на съедение леопарду.

Захлопнув дверь, Коэн, тяжело дыша, прислонился к ней.

– В деревне меня назвали Демоном-Леопардом.

Хозяин внимательно посмотрел на него своими черными глазами.

– Кали может принимать человеческое обличье. Они испугались, что она – это ты.

Все еще не в силах отдышаться. Коэн устало опустился на пол.

– Лучше змея, чем леопард.

– Так говорится в пословице. – Хозяин бутти запер дверь на засов. – Неизвестно, что страшнее.

Скрестив ноги, он сел среди носильщиков в горьковато-сладком от тлеющего дерева и ганджи дыме. Их разговор стих из-за присутствия незнакомца. Хозяин бутти перевязал ему рану; миска с дхал бхатом, рисом и чечевицей стояла нетронутой у него на коленях. Тесная задымленная комната, истощенные и кисловато пахнущие носильщики, поблескивающие угли и дрожащий огонек лампы, грубые зерна из миски в его руке казались чем-то, не имеющим значения, чем-то нематериальным. Как человек в ожидании казни, он был далек как от реальности, так и от снов. «Мертв – и не понимаю». Остекленевшим взглядом он смотрел на носильщиков, они – на него.

Один за другим носильщики, заворачиваясь в мешковину, укладывались спать на жестком земляном полу. В комнате стихло, слышалось только их дыхание. Бесшумно от краев к центру очага гасли угли, пока в середине не остались два желтых глаза.

Обхватив колени руками, он стиснул их, чтобы остановить дрожь, до крови сжал зубами запястье. "Алекс мертв. И что бы я ни делал в бесконечной Вселенной времени, ничто не сможет оживить его. И Гоутин. Стил убил их. Стил и его бомба. Может, и Пола нет.

Я никогда не сдавался. Разве нет? Разве я когда-нибудь сдавался без боя? Как было просто в футболе, когда мы проигрывали, или с командами, заносившими меня в черный список из-за Вьетнама за то, что я сделал. Горы, на которые я не взошел. Но что сделал я, когда умерла Сильвия и мои старики? Сдался, удрал в Непал. Отказался от любви. Ушел от борьбы.

Война лишь символизирует нашу смерть. Только тот, чья душа мертва, может хотеть убивать, может лишить жизни другого.

Тогда и моя душа мертва. Потому что теперь я буду убивать. Крещенный смертью Алекса, я покончу со всеми убийцами. Сначала со Стилом, затем с теми, кто послал его, потом с теми, кто послал бомбу. С теми, кто сделал на заводе винтовку, убившую Алекса. Кали, Мать смерти, Дочь смерти – я клянусь тебе, что сделаю это. Демон-Леопард, помоги мне, за это я отдам тебе себя навсегда.

Я стану таким же, как они. Я буду убивать их. За тебя, Алекс. За тебя и два миллиона во Вьетнаме, за сестер и братьев в Бухенвальде и Дахау, за костры в Испании, за каждую жертву с начала отсчета времени".

Он отпер дверь и шагнул в причудливые тени, падающие от рододендронов. Деревня купалась в сером безмолвии под полуночным серпом луны. Серебристой проволокой тропа, петляя, уходила на северо-восток, поднимаясь в близлежащие горы, – дорога в Татопани. За этими горами поднимались более высокие и темные вершины, над которыми вспенивались облака. А над облаками возвышалась черная ледяная стена Гималаев, от нее в отдалении от всего мира устремлялись ввысь сверкающие пики, словно зубы, разрывающие черное пространство и стирающие звезды.

Величественный белый шпиль Мача Пукчаре воспевал надежду своей несравненной красотой, чистотой и ликованием, которые сейчас только раздражали его. Он внимательно смотрел на тропу в Татопани – на ней никого не было: ни пеших, ни наездников. «Нужно идти сейчас». Эта мысль вызвала у него острое чувство усталости, распространившейся дрожью по всему телу – от бедер вверх по спине к плечам. «Немного посплю и пойду».

Он вернулся в душную хижину, наполненную запахом кэрри, джута, ганджи и пота, и стал осторожно пробираться между спящими, стараясь не наступить ни на кого и никого не задеть.

– Ката тими джанчау? – шепотом спросил хозяин из угла рядом с зарешеченным окном. – Куда ты?

– Писаб гарна пардаичу, – отозвался Коэн.

– Лучше потерпеть, когда леопард охотится.

– Леопард вечером поужинал собакой. До завтра он сыт.

– Если он наполнил свое брюхо...

– Наверняка. Кто не предпочтет собаку человеку? Коэн расправил мешковину и устроился в углублении на полу. Что-то стукнуло его по коленке, он приподнял мешковину. В него уперлась чья-то желтая мозолистая нога. Он оттолкнул ее своей.

Положив руки за голову, Коэн смотрел вверх на темный узор соломы и слушал размеренное дыхание носильщиков. «Надо было остаться с Полом. Пробираться через Торунгце тяжелее. Может, его уже и нет в живых». Он стиснул виски ладонями, стараясь избавиться от этой мысли, но она не уходила, и, как в кино, он вновь и вновь видел Алекса, падающего под градом пуль. Он сел, нагнувшись вперед, положил голову на колени, пытаясь подавить слова. «Надо было остаться с Полом. Может быть, Алекс ошибся. Может, это была не бомба, а какое-нибудь устройство, насос или еще что-нибудь?»

Он усмехнулся своей мысли принять желаемое за действительное. Как бы там ни было, эта штука оказалась достаточно серьезной, чтобы из-за нее убивать. Убить Алекса. Он сжался от представшей перед ним картины: пули, насквозь пробивающие грудь Алекса, его легкие, ребра.

«Кому вздумалось отправить бомбу в Тибет? Кто посылал оружие? ЦРУ? Во время гражданской войны в Китае оно принимало участие в подготовке Тибета как пристанища для частей национальной армии. А националисты под предводительством Чан Кайши ушли на Тайвань. Но для того, чтобы защитить себя с фланга, китайцы, несмотря на яростное сопротивление плохо вооруженной оппозиции, захватили Тибет в 1950-м. ЦРУ вскоре вновь оказалось при деле, вооружая тибетских партизан в их войне против китайских захватчиков. Но могло ли оно, стало бы оно посылать эту бомбу? Зачем? Циничное поощрение одной формы экспорта жестокости меркнет перед другой, еще более изощренной. Кто и где должен был собрать бомбу?» Он не находил ответов на эти вопросы и вертелся с боку на бок на жесткой земле, как бы пытаясь найти объяснение.