Глава 21

Они промчались вниз по лестнице мимо испуганной женщины, стоявшей с ведром воды на площадке третьего этажа. Добежав до первого этажа, они увидели внутренний дворик, огороженный стеной, за которой виднелась задняя часть соседнего дома. Он подсадил ее на стену, она подтащила его вверх и помогла ему залезть; верх стены был выложен битым стеклом. «Salauds», – выругалась она, слизывая с рук кровь.

Они пробежали по какому-то вестибюлю мимо стоявшего у двери лифта мужчины с газетой и остановились, тяжело дыша, на тротуаре. На углу раздались свистки и вой сирены.

– Ближайшая станция – «Миромениль», – крикнула она и бросилась бежать по улице.

– К «альфе»!

– Потом.

В метро было тесно, люди откровенно глазели на них. Он старался смотреть вниз, скрипя зубами от боли в колене и пытаясь дышать ровнее. Она сидела, спрятав окровавленные руки в свитер, под табличкой «Места для инвалидов и ветеранов войны».

– Если я буду сидеть здесь, – улыбнулась она, – все будут принимать меня за француженку.

– Мне жаль того парня. У него будет болеть голова.

– Такова у него работа.

– Нет, ему просто не повезло.

Выйдя на «Трокадеро», они перешли на другую линию.

– Надо выбираться отсюда. А то они перекроют все выхода.!.

Когда поезд замедлил ход, она встала.

– Я выйду здесь; а ты проедешь еще одну остановку до «Ля Мотт Пике». Встретимся на улице Эмиля Золя, 143, на крыше, – сказала она и выскочила из вагона.

Поезд стал набирать скорость. Коэн старательно отворачивался от парня в армейской робе и шапочке маляра, который с улыбкой и любопытством разглядывал его. «Я, должно быть, нелепо выгляжу. Да еще эта хромота. Боже, уже десятый час. Опаздываю в Серпент. А вдруг все это кончится тем, что меня сцапают в день встречи с Полом?»

Поморщившись, он встал и подошел к схеме метро на стенке. Поезд начал тормозить перед станцией «Ля Мотт Пике», и он, потеряв равновесие, свалился на парня в малярной шапочке. «Pardon», – сказал он, хватаясь за поручни. Замелькала станция «Ля Мотт Пике»: голая загорелая спина женщины – на одном рекламном щите, мальчик, с улыбкой чистящий зубы, – на другом. По схеме от «Ля Мотт Пике» шла другая ветка к Одеону. – Рискнуть? Не опаснее, чем другие варианты. Я еду. Пол".

Коэн вышел из открывшихся с шипением дверей вагона. Трое полицейских в черной форме с автоматами «стерлинг» следили за турникетом. Повернувшись, он быстрым шагом пошел назад к поезду. «Attends! – крикнул полицейский. – Toi!» Двери захлопнулись перед самым его носом; он успел просунуть пальцы в резиновый шов между ними и рывком открыл их. Перепрыгнув через турникет, полицейский бросился к поезду. Двери закрылись. Поезд дернулся. Полицейский забарабанил по ним так, что они задрожали, а затем побежал вдоль набиравшего скорость поезда, колотя стволом автомата по стеклу. «Arretez-le! Arretez-le! – кричал он пассажирам. – Остановите поезд!»

Высокий мужчина в очках встал и дернул ручку стоп-крана. Протиснувшись мимо него в следующий вагон, Коэн, спотыкаясь, стал продираться сквозь толпу людей. Поезд, взвизгнув тормозами, остановился. Коэн бросился в первый вагон. Перед ним промелькнуло удивленное лицо открывшего дверь машиниста, когда Коэн, разбив стекло, спрыгнул прямо на пути. Не упуская из вида контактный рельс, он бежал по шпалам, между которыми под ногами мелькали улицы, полицейский с автоматом – за ним. Перемахнув через поручни, он спустился по балке в тень нижнего строения. Полицейский устремился за ним, послышался стук его автомата -о металлические поручни.

«Надо уходить, бежать. Бежать со всех ног, легко, не чувствуя боли, быстрее их, за угол и – теперь им меня не достать. Бежать что есть сил, нестись, словно ветер, бьющий в лицо и треплющий волосы. По тротуару, через улицу; скрипят тормоза машин, мигают голубые огни. Не останавливаться. Сюда, в переулок, через гараж, где машины подкрепляются горючим, ноги скользят по масляным пятнам, другая улица, с гулким топотом через церковный двор, в бар, не хватает дыхания, скорее в туалет в глубине». Он задержался перед зеркалом – лицо было красным, грудь вздымалась, на улице выли сирены.

Остановилась полицейская машина. Послышались голоса. Он выпрыгнул из туалета – коридор вел только в бар. Полицейский уже входил в дверь, когда он нырнул в женский туалет – две кабинки, одна закрыта. Шагнув в пустую кабинку, он запер дверь. Из коридора донесся звук тяжелых шагов и голоса: «Vous avez vu quelqu'un?»

От унитаза по потрескавшемуся бетонному полу растекались струйки, сбоку стояла щетка и корзина с использованной туалетной бумагой. «По крайней мере, не заглянут под дверь». Из соседней кабинки донесся запах свежих испражнений, потом шуршание туалетной бумаги. Послышалось хлопанье дверей в мужском туалете, звук застегивающейся молнии в соседней кабинке, шум спускаемой воды, цоканье высоких каблуков, стук открывшейся двери кабинки, плеск воды в раковине. «Если она скажет, что зашел кто-то еще...»

Шелест расчесываемых длинных волос, молодой женский голос – «Vache!» – щелчок застежки сумочки, скрип открывшейся двери, удаляющиеся на углу голоса, шуршание колес отъезжающей машины.

Он уронил голову и вздохнул. «Пронесло пока. Все начнется опять, как только я выйду. Надо добраться до Одеона, но как? Они проверяют метро, автобусы, такси, тротуары...»

Над кабинкой он увидел окно. Ему удалось его открыть. Он выпрыгнул в тот момент, когда входившая в туалет женщина завизжала на весь бар. Оказавшись в проулке среди мусорных ящиков и собачьего дерьма, он добежал до угла и решительно направился по Авеню Сюффрен мимо здания ЮНЕСКО, стараясь держаться как можно естественнее.

Рестораны закрывались; flaneurs, держась за руки, неторопливой походкой шли вдоль темных витрин магазинов. Возле киоска на улице Периньон стояла голубая «ланча», ее владелец листал журналы. Коэн вскочил в машину и, проехав на всей скорости по площади Бретёй, свернул на улицу Севр. Где-то сзади остался хозяин машины, бросившийся было вдогонку. Коэн поставил «ланчу» в тупике неподалеку от Сен-Сюльпис и небрежной походкой, словно прогуливаясь, направился к площади Одеон.

«Ле Серпан д'Этуаль» оказался замызганным невзрачным баром с длинной помятой оцинкованной стойкой, обшарпанными стульями и липким полом. За столиками на улице никого не было; те немногие, что сидели внутри, пили кофе и напитки. Но Пола среди них не было.

– Не было ли здесь высокого чернокожего парня? – спросил Коэн у женщины за стойкой.

– Не видела, месье.

– Может, он был и уже ушел?

– Я здесь с двух часов, месье.

Он медленно потягивал свой арманьяк, пока не наступила полночь и бар стал закрываться, но Пол так и не пришел. "Теперь я один. Его нет в живых. Я пережил весь этот ужас, Пол, я вынес столько горя и утрат ради того, чтобы вновь увидеть тебя живым. Чтобы не дать им победить. Но они победили. Они убили тебя и всех, кто об этом знал. Кроме меня. И они раздавят меня, как тот грузовик. В их силах сделать так, что никто не услышит, никто не поверит. Все было напрасно. Пол. Смерть всех этих людей, твоя смерть. Но ведь не мы выбирали. Вот как со мной расправились – я иногда даже забываю, какими простодушными мы были...

Пока все не кончено, это еще не конец. Я сам чуть не опоздал – может, и тебе тоже пришлось нелегко. Ты еще можешь прийти завтра. Он поднял глаза. «Здесь небезопасно. И на улице небезопасно. Клэр беспокоится, ждет на Эмиль Золя, 143. Верю ли я ей?» Заплатив за арманьяк, он побрел по ночным улицам.

«Надо дать Полу еще денек. Не дергаться. ЦРУ будет скоро искать меня в Колорадо, думая, что Пол должен встретиться со мной там». Коэн остановился на тротуаре как вкопанный. Если в Ноенвеге Морт клюнул на то, что я должен встретиться с Полом в Колорадо, значит, Клэр не рассказала ему о том, что мы на самом деле встречаемся в Париже. Значит, она не лжет. Надо спешить к ней, убедиться, что с ней все в порядке".

Поймав на улице Вожирар такси, он доехал до площади Коммерс и спустился по тихой и пустынной улочке Виолет к дому 143 по улице Эмиля Золя. Это было высокое узкое здание, расположенное в глубине улицы. Никто не ждал его ни около дома, ни в темном фойе, ни на сырой, продуваемой ветром крыше. «Где же ты, Клэр? Неужели они схватили и тебя? И я опять потерпел поражение?»

Небо на востоке окрасилось зарей. Беспорядочно разбросанные стрелы кранов, черепичные крыши и шпили на горизонте подсвечивались дымчатой желтизной предрассветного солнца. Он стряхнул с себя сон, в котором постоянно был на грани смерти. Спина ныла, он попытался поглубже вжаться в холодный бетонный угол крыши, но уснуть не мог. Из квартир поднимался запах кофе и доносились сонные мужские и женские голоса.

Он пригладил волосы руками, потер лицо и спустился по лестнице. Он еще раз остановился, чтобы посмотреть на двери подъезда, в которые она так и не вошла. Появившаяся с baguette в руках девочка чуть не подпрыгнула от неожиданности, увидев его. «Са va?» – спросил он.

Она проскочила мимо него в дом. Перейдя улицу, он побрел к Сене, без аппетита поел в маленьком кафе, затем купил в Монопри бритву, ножницы и белокурый женский парик. В туалета другого кафе он побрился, ножницами подстриг парик и надел его. «Я похож на Дорис Дей. Как Дорис Дей в трансе». Выбросив парик в урну, он вышел на солнце.

Он сел на скамейку в Булонском лесу, наблюдая, как утка вела своих утят через прибитую к берегу грязь в бесцветную воду. Утята с писком плескались вокруг нее, брызгаясь, ныряя и выныривая в искрящихся капельках воды.

Легкий ветерок рябил воду. Утки с утятами уже не было. На островке посередине озера официанты расставляли столы и стулья в кафе в стиле трактира эпохи Тюдоров. Он потянулся, поглаживая себя по груди, и, вдруг хлопнув по пиджаку, снял его и прощупал подкладку.

В подкладке он обнаружил какую-то металлическую штуковину в черной пластмассовой оправе размером с наручные часы. Он уставился на нее, медленно кивая головой. «Так вот оно что! Идиот, кретин, какой же я идиот! Как ловко она исчезла, когда запахло жареным!» Похолодев, он сунул устройство в карман. Сейчас они откуда-то следят за мной. Из-за какого-нибудь дерева или из машины, следят и выжидают, принимая сигналы этой пищалки. А я чуть не вывел их на Пола". Он встал и, накинув пиджак на плечи, с невозмутимым видом вышел из парка.

«Сука, какая же сука, дальше некуда. Ужас, кошмар; любовь – это смерть, смерть таится в женском поцелуе». От ярости ныло в груди, он шел, как слепой по залитым солнцем весенним улицам Парижа; руки дрожали от проносившихся у него в голове задушенных образов. Впервые оглянувшись на улице Ассомпсьон, он никого не увидел. Позади ярдах в ста от него, у обочины, остановилась серая «симка». Пройдя три квартала, он опять увидел ее на таком же расстоянии от себя. Он перебежал улицу, ловко увернувшись от белого фургончика, бросился вверх по Буланвийер, сшиб с ног школьника с синим портфелем и, то и дело оглядываясь, пересек Ранелаг. Свернув на площадь Шопена, он побежал по улице Анонсиасьон, затем – по Болонь и дальше – по Пасси. «Симки» не было видно. Задыхаясь, он спустился на станцию метро «Трокадеро» и стал ждать поезда в сторону Севрского моста. Он сбежал по ступенькам в самый последний момент. Рядом с ним спешила девушка в черном плаще; добежав до поезда, он резко остановился, чтобы пропустить ее вперед. Когда поезд тронулся, она с удивлением посмотрела на него сквозь окно вагона.

Он сел на следующий поезд в сторону Этуаль. На Клебер он выждал момента, пока двери не начали закрываться и, вскочив с места, быстро выпрыгнул из вагона. На платформе никого не было, кроме старухи в синем фартуке, равнодушно подметавшей окурки сигарет. Двери за ним захлопнулись, и поезд отошел. Жуя окурок, свисавший из уголка рта, старуха уставилась на него.

Он доехал на такси через мост Пон де л'Алма до площади Резистанс. Пробежав мотостоянку на улице Коньяк-Жай и сев в другое такси, доехал до станции метро «Дюрок». На Восточном вокзале он купил билет второго класса до Страсбурга.

– Не слишком ли дорого? – сказал он кассиру, сидевшему за пластиковой перегородкой.

– Quoi – са?

– Да этот паршивый билет – он слишком дорогой!

– Скажи это папе римскому.

– Вы слышали? – воскликнул Коэн, обращаясь к кассиру в соседнем окошке. – Я обращаюсь с жалобой, а ваш приятель посылает меня ко всем чертям.

– Может, туда тебе и дорога!

– Я буду жаловаться на вас в Страсбурге.

– Давай-давай, couillon!

Отвернувшись, чтобы скрыть, улыбку, Коэв направился к платформе на Страсбург. В книжном киоске на вокзале он купил «Bonjour Tristesse» в мягкой обложке и оберточной бумаге, в табачном – перочинный нож и марки. Войдя в туалет, он бросил на блюдечко франк и заперся в кабинке. Вырезав ножом середину из «Tristesse», он вынул из кармана пиджака маленькое черное устройство и вложил его в книгу. Завернув книгу в бумагу, он написал на ней вымышленное имя и адрес в Страсбурге.

На платформе царила суета. За десять минут до отправления он подошел к темноволосому молодому человеку, читавшему «Le Canard Enchine»

– Мне нужен кто-нибудь, кто едет до Страсбурга.

– Я еду, – сказал молодой человек.

– У меня там живет сестра, и я хочу послать ей эту книгу, но по почте это займет неделю. Вы не согласились бы опустить ее там в почтовый ящик?

– Конечно, – улыбнулся молодой человек, – если это не бомба.

От вокзала он сменил несколько такси и несколько раз пересаживался на метро, пока не добрался до площади Одеон. В окнах «Ле Серпан д'Этуаль» тускло отражались лучи полуденного солнца. Внутри несколько подростков сгрудились вокруг игрового автомата-бильярда; старик в синем берете задумчиво сидел у двери. За стойкой стоял мужчина в рубашке с засученными выше локтей рукавами и сигаретой во рту.

– Я ищу одного высокого чернокожего типа, – сказал Коэн. – Он не заходил сюда?

– Сегодня нет, если только он не невидимка.

– Никого из черных?

– Я же сказал, никого. Здесь вам не Танзания.

Коэн сел возле стойки.

– Я бы выпил кофе.

Бармен вытряхнул из сеточки остатки кофе, наполнил новым, вставил в кофеварку и нажал на ручку.

– Судя по тому количеству черных, что я здесь видел, – сказал он, подавая Коэну кофе, – вам придется долго ждать.

После кофе он заказал сэндвич, затем pernod, а посетители все входили и выходили. Им овладело какое-то чувство равнодушия, отчужденности, оцепенелого страдания. «Ты уже опаздываешь на целый день. Пол. Я и в самом деле начинаю думать, что тебя нет в живых».

Он в ужасе вцепился в стол. «А вдруг Клэр с помощью того сигнала засекла меня здесь прошлым вечером, когда мы разбежались и мне удалось уйти от полицейских? Тогда я вывел их на него. Я убью себя». Его руки сжимали алюминиевый край стола. «Я убью себя. Но почему же они сейчас не здесь? Не схватили меня?»

В голове все кружилось. "Они загнали меня не только в физическую ловушку, но и в ловушку душевную, используют против меня мои же собственные неудачи, мою собственную глупость. А не убивают они меня лишь потому, что хотят довести до самоубийства.

Пол, если ты не придешь, я разыщу Клэр, где бы она ни скрывалась, в какую бы страну, город она ни уехала, хоть на край света. На этот раз я убью ее сразу, не дожидаясь, пока закрадутся сомнения. Она – искусная обольстительница и так маскируется, что я начинаю ей верить. Любил ли я ее? Должен признаться, что да. Непостижимый дурак. Мария ошибалась: судьба не благосклонна к дуракам, она измывается над ними за их же глупость, подобно мальчику, отрывающему мухе крылья. Насколько все же лучше любить 6es обмана. Любовь – не любовь без полного доверия, как было у нас с Сильвией.

Где же ты, Пол?"

Время тянулось медленно, словно в ожидании чьей-то смерти. "Умирает надежда, надежда, что он еще жив. Иду уже за четвертым pernod. Денег нет и не предвидится. Может, ограбить банк? Нет оружия. Не могу рисковать, чтобы не навредить кому-нибудь. Идти некуда. Кто из тех, кого я знаю, мог бы спрятать меня от ЦРУ так, чтобы они меня не нашли?

Как бы я повел себя, если бы сейчас вошел Пол? Держался бы так же развязно, как у нас повелось? Нет, я повел бы себя иначе: я бы бросился к нему, обнял и заплакал от радости. Я бы даже восхвалял и благодарил Господа. Да, именно так.

Хотя, может быть. Господь, как сказала Мария, оставляет нас в одиночестве, и мы должны быть благодарны Ему только за то, что Он подарил нам жизнь. А я? Могу ли я быть Ему благодарным после всего, что обрушилось на меня?"

Пол шагнул в дверь, и Коэн, подпрыгнув, бросился к нему, схватил его, сжал в своих объятиях и боялся выпустить. Он чувствовал жесткую щетину на его лице, крепкую грудь и гибкую мускулистую спину. Всем своим сознанием он ощутил страшную гармонию жизни, которая, убивая одних, оставляет других жить, выбирая это подчас вслепую и пренебрегая справедливостью. И все же справедливостью было, несомненно, то, что Пол пришел сюда, похудевший, с ввалившимися покрасневшими глазами, с нервно подрагивавшими плечами, без конца озиравшийся по сторонам.

– Эй, – сердито окликнул бармен, – мне здесь еще этого не хватало: для таких, как вы, есть другие места. Vite, vite, sortez, sortez!

– Да это совсем не то, на что вы намекаете, – засмеялся Коэн, – просто каждый из нас думал, что другого нет в живых. – Я не мог дождаться тебя в Катманду, – добавил он, подталкивая Пола к столику. – Господи, расскажи же мне, что с тобой произошло!

Бармен подошел к Полу взять заказ.

– Этот парень думал, что ты уже не появишься, – сказал он Полу. – Вы точно не «голубые»? Я-то не против, vous savez, но у меня же и другие клиенты, n'est-ce pas?

– Да нет, – улыбнулся Пол, – са va. Мы обыкновенные американцы. С нами все в порядке. И я выпил бы анисовой водки.

Коэн улыбнулся, ему вдруг стало казаться, что говорить не о чем, и не было слов, чтобы выразить это; к глазам подступали слезы, но он ни за что не подаст виду. Он понимал, что почти все было проиграно, но сейчас в этом не признается, осознавал, что испытывает радость, но радость, смешанную с ужасными воспоминаниями и вопросом чьей-то вины, вопросом, на который он никогда не сможет ответить. Казалось, Пол сидел здесь, откинувшись на стуле, заказывая выпивку так же, как это бывало много лет назад после игры в каком-нибудь дешевом американском баре, где Пол, глотая пиво, хватал девиц за ноги и мир кружился в пьяной радости, радости молодости и наивности.

– Как ты? – спросил Коэн.

– Прекрасно.

– За тобой никто не следил?

– Ни души, старик. Я не оставляю следов.

– Тогда что же ты так долго?

– Я чуть не рехнулся – не знал, где я, – возможно, прошли недели, я даже не помню. В конце концов я выбрался, раздобыл кое-какую одежду, купил британский паспорт за пятьсот долларов и сел в Калькутте на самолет. Прилетел только сегодня днем.

– Они сказали тебе, что это сделал я?

– Ничего они мне не сказали. Я пришел часом позже тебя – подошел к дому, когда они уносили тело Ким. Я обезумел, чуть не разнес пол-Катманду в поисках Стила. По дороге в посольство я узнал, что он убит и все охотятся за тобой. Я быстро сел на самолет до Калькутты и там сломался; жил в каком-то жутком гетто, спал на улице, еле таскал ноги, пока от меня совсем ничего не осталось. Один старик сжалился надо мной – тощим, как изголодавшаяся крыса: он делился со мной своим рисом, когда удавалось раздобыть, паршивым грязным рисом, выброшенным из туберкулезного госпиталя. Я разваливался. Я действительно сломался. – Пол грыз кончик пальца, глядя на стену с пожелтевшими фотографиями скаковых лошадей, пересекавших финишную ленту голова в голову. Коэну хотелось обнять его.

– Я все продумал.

– Ты это о чем?

– Если этот адрес в Нью-Йорке – «Кохлер Импорт-Экспорт» на Фултон-стрит – не фиктивный, мы начнем оттуда. Когда мы узнаем, с кем они связаны в ЦРУ или еще где-то, когда мы будем знать их имена и лица, мы пропечатаем их в газетах.

– А почему нельзя это сделать сейчас?

– Мы пока ничем не располагаем, кроме слов. Какие у нас доказательства, кроме исчезновения нескольких людей? Пол рассмеялся, сложив ладони вместе.

– Да кто тебе поверит? Кто вообще поверит, что ЦРУ или какая-то его группа дала тибетцам атомную бомбу, чтобы они использовали ее против китайцев? – Подавшись вперед, он положил руку Коэну на плечо. – Ты серьезно думаешь, что «Ассошиэйтед пресс» и газеты, которые она подкармливает, могут это напечатать?

– А то, что сказала Клэр, и тот алжирский полковник, и...

Пол покачал головой.

– Не будь наивным, малыш. Для разнообразия взгляни на мир глазами чернокожего. Ты думаешь, что Штаты – это какая-то добродетельная страна? То, чем ты являешься в Штатах, зависит от того, сколько ты украл: если ты – негритос и угнал какой-нибудь старый драндулет – получишь десять лет, а если ты вице-президент и обворовываешь всю страну, ты можешь лишиться своей работы, но стать богаче в качестве так называемого «консультанта». Ты никогда не замечал, как все эти сенаторы, выходя из правительства, становятся «консультантами» – султанами-надуванами?

Коэн усмехнулся.

– Так какое это имеет отношение к нам?

– Мы же идем наперекор всему этому! Если шестьдесят процентов госбюджета США идет на военные расходы, ты сомневаешься, что это – самая крупная отрасль промышленности? Ты думаешь, что эта промышленность не руководит правительством? Выборы? Это же римский амфитеатр, малыш. ЦРУ – правая рука американского милитаризма в международной политике, развязывание войн – вот их работа.

– Ну и что теперь?

– Теперь? Мы едем домой, выбираемся из этого дерьма и начинаем новую жизнь. Мне надо все забыть и лучше не вспоминать.

– А мне – наоборот. Мне не забыть ни одного мгновения последних шести недель.

– В таком случае мы с тобой – разные люди; и пусть каждый идет своей дорогой.

– А как же возмездие, расплата? За смерть Алекса, Ким...

– Не трогай ее имя, Сэм, не пользуйся им как предлогом для какого бы то ни было убийства. Она этого не одобрит. Она не хочет, чтобы за нее мстили.

Коэн оглядел бар.

– Все было по-другому, когда мы были здесь. Всего три года назад.

– Вспоминаешь Сильвию, да?

– Пойдем пройдемся.

В Люксембургском саду Пол кидал голубям крошки сухого батона, а Коэн рассказывал ему о своих приключениях. Когда хлеб кончился, они сели на скамейку, глядя на прыгавших через скакалку девчушек на посыпанной гравием дорожке.

– И что же они теперь будут делать? – спросил Пол.

– Возможно, они думают, что я не узнал об этом датчике и отправился в Ноенвег. Или же что я поселился в почтовом ящике в Страсбурге.

– Странно, что они пожертвовали одним из своих людей.

– Тем, кого застрелила Клэр? Вот насколько им важно заполучить нас обоих; вероятно, они очень боятся. Должно быть, понимают, как мы можем им все испортить.

– А ты все же считаешь, что это была бомба?

– Я верю Алексу. Это были его последние слова. Из оставшихся в живых только мы вдвоем знаем об этом, поэтому-то мы им и нужны.

– Я всегда думал, что с этого и начнется: какие-то террористы, украденная бомба... но я и представить не мог, что это случится сейчас. Мне всегда казалось, что это будет когда-нибудь в будущем и я успею подготовиться...

Коэн рассмеялся.

– К чему подготовиться?

– Ты помнишь этот плакат с десятью рекомендациями на случай ядерной атаки, где говорилось о том, как найти укромное место, лечь на пол, сунуть голову под стол или еще подо что-то, а в десятом пункте – сунуть голову между ног и поцеловать на прощанье свою задницу?

– Нет, я не помню.

– Вот так это и будет. Мы все распрощаемся со своими задницами.

– Поэтому мы и должны все раскрыть, добраться до них, пока это не зашло слишком далеко.

– Нет, – Пол вновь покачал головой. – Чему быть, того не миновать. Я хочу жить, научиться любить жизнь, какой бы она ни была, как мой приятель, тот старик из калькуттского гетто. Я не собираюсь растрачивать свое время на пустую беготню и бессмысленные попытки объяснить миру, как ему следует жить. Если он хочет взлететь на воздух, так черт с ним, пусть взлетает.

– Ты не думаешь, что говоришь.

– Черта с два.

Пол смотрел, как дети разбегались из парка и спешили к обеду. Мимо торопливо прошла женщина с авоськой, из которой торчала спаржа. Какой-то старик в голубой шапочке бросал хлеб уткам, плававшим вдоль бетонированного берега пруда, на который солнце бросало темно-зеленые тени.

– Если мне захочется пойти прямо на запад, а на пути будет стоять скала, на которую мне не забраться, мне придется выбирать: либо борьба – тогда я должен буду убедить своих ребят разнести эту скалу, чтобы преодолеть ее; либо же я просто обойду ее один по своей собственной дорожке.

– Мне плевать на все это. Пол. Я хочу отомстить.

– Ты все больше увязаешь в этом. Как Братец Кролик со Смоляным Чучелком: чем больше дергаешься, тем глубже влипаешь. – Пол подался вперед. – Почему бы не отказаться от этого, перейти в другое измерение? Почему бы, например, не написать книгу?

– Действительно, – Коэн повел плечами. – И еще дать им свой адрес?

– Они бы не посмели тебя тронуть. Если бы они тебя убили, тем самым подтвердили бы, что ты прав. Ведь посмотри, они же еще не убили того парня, который написал все эти книги об убийстве Кеннеди.

– Потому что он так и не разгадал их тайны.

– Как и мы. А книга могла бы принести пользу. К этому и я бы присоединился – это же не убийство.

– Это меня не привлекает. Я – убийца. Они сделали меня таким.

– Тогда считай, что они уже победили, Сэм. Они завладели твоей душой.

– Мне нужна твоя поддержка. Пол. Давай вместе поедем в Нью-Йорк, узнаем, что это за Фултон, 294, а там решим. – Коэн задержался у фонтана в тени деревьев. – Для того чтобы заполучить и сохранить свою власть, Медичи использовали любые средства: убийства, яд, интриги, войны, попрание церкви. С чего нашим руководителям быть другими? Фонтан Медичи – неужели наши потомки будут стоять у таких же сооружений в честь Джонсона, Раска или Киссинджера, так и не сознавая, что их слава была создана на мучениях и смерти многих тысяч людей?

Пол смотрел куда-то поверх деревьев, темневших на фоне тускневшего неба.

– Я поеду с тобой на Фултон-стрит, Сэм. Но я бы предпочел другое.

Коэн сжал его руку.

– Ты не пожалеешь. Боже, как я голоден. Страшно возвращаться к американской еде. Ты хочешь, чтобы мы добирались по одному?

– Нет уж, хватит. За тобой должен кто-то следить, чтобы ты не влип в какую-нибудь переделку.

– Я уже влип. Меня ищет полиция, и у меня нет паспорта.

– Всему свое время. Но сначала приговоренные должны как следует поесть.

Коэн порывисто сжал Пола в своих объятиях.

– Мне так плохо от всего этого. Но я так счастлив, что ты вновь со мной. – К глазам подступили слезы, но он сдержал их. – Я бы ничего не пожалел, чтобы все было так, как раньше, всего несколько недель назад.