Глава 18

Он промчался мимо «ситроена», схватил в «альфе» патроны, кинулся назад в дубы и перезарядил «маннлихер». Всматриваясь в ломоносы, он прошел вдоль ручья, затем сполз вниз по склону. Грязные следы с брызгами крови вели в заросли куманики; он осторожно двинулся в ту сторону. С дороги донесся шум заводившегося «ситроена». Подпрыгнув, он бросился туда; мотор загудел, но, когда он добежал до дороги, машины уже не было. На гравийной обочине в лучах утреннего солнца блестела лужица крови.

Он кинул «маннлихер» на заднее сиденье «альфы». Покрышка была разорвана в клочья. Шум машины заставил его спрятаться за деревья, но это был всего лишь «рено» со стариком за рулем. Коэн опять рванул багажник «альфы», но он никак не открывался. Он прыгнул в машину, вцепился в руль и поехал на скорости, какую только она могла развить. Проехав с километр, он свернул на проселочную дорогу и заглушил мотор.

Замка на багажнике не было. Он налег на крышку, но она не поднималась. Он попробовал откинуть заднее сиденье; оно не поддавалось. Замок был вделан в рамку дверцы водителя; он вставил туда один из ключей Дитера, и багажник распахнулся. Под двумя чемоданами из искусственной кожи он нашел запасное колесо и домкрат.

В кафе на окраине Экса он смыл с лица грязь и засохшую кровь Марии, поел и спросил, как проехать к гостинице «Метрополь». Отодвинув в сторону поднос, официант внимательно посмотрел на него и сказал:

– Здесь такой нет, месье.

– Должна быть... Может, «Метрополитен»?

– Ничего похожего. А это не «Рой Рене»?

– Вероятно, я ошибся, – резко сказал Коэн и, поднявшись, бросил несколько взятых у Дитера франков на стол. «Надо было взять его живым, надо было подождать». Он припарковал «альфу» на одной из тихих улочек с цветущими платанами на фоне высоких жилых домов, опустил разбитое стекло, поставил чемоданы на заднее сиденье и, положив «маннлихер» в багажник, запер его. Нацарапав ключами на темно-вишневом капоте «A bas les riches», а на багажнике «Vive la P.C.», он поехал в центр города.

Неподалеку от железнодорожного вокзала он нашел неприметную, захудалую автомастерскую.

– Можете это закрасить? – сердито и с раздражением спросил он веснушчатого мастера с квадратной челюстью, показывая на капот и багажник.

– Я этим здесь и занимаюсь, – ответил тот, вытирая руки тряпкой.

– На это я и надеялся.

– Что надежда: утешение для дураков и отрава для умных? Я тоже их не люблю, этих коммунистов.

– Еще и стекло разбито.

– Надо подсчитать. – Мастер что-то нацарапал в блокноте. – Вам это обойдется в тысячу двести пятьдесят. Вместе с окном.

– А краску подберете?

Послюнявив палец, мастер потер им по капоту.

– Эта уже старая, свежая будет видна. – Он потер подбородок. – Мы, конечно, попытаемся сгладить.

– А если покрасить всю, сколько?

– Таким же цветом, месье?

– Моей подруге не нравится этот цвет. Она бы хотела серебристый.

– С женщинами всегда так. Этот дороже всего. Может, белый или серый? Это бы стоило тысячу восемьсот, а серебристая – две тысячи сто.

– А черная?

– Столько же, сколько и белая.

– Тогда в черный. Когда будет готово?

– Если срочно, то через три дня.

– Мне нужно завтра.

– Тогда – тысяча девятьсот, завтра к пяти часам.

Он дал мастеру только ключ от зажигания. Сняв комнату неподалеку от вокзала, он осмотрел содержимое двух чемоданов, но не нашел там ничего, кроме французской и итальянской одежды и туалетных принадлежностей. На вокзале он купил карту с обозначением всех гостиниц Экса. К полудню он уже знал, что ни в одной из них нет и не было клиента, соответствовавшего описанию Морта.

Пройдя через прохладный полумрак собора, он подошел к галерее. На ее противоположной стороне была дверь, ведущая на лестницу, по которой он поднялся к окну, выходившему на крышу склепа. Он вылез в окно и добрался по скользкой рыжей черепице до стены нефа, оттуда по узкой лестнице до крыши, вверх по ее крутому скату, вперед по коньку до квадратной колокольни с горгульями. С узкой каменной дорожки у основания колокольни хорошо просматривался весь город, сам же он при этом мог оставаться незамеченным. Пригревшись на солнце на желтом камне, он вскоре уснул.

Гулкий звон колоколов раздался вокруг него. Он сел и потер лицо. Внизу на улице Гастон де Саппорта сновали люди. Словно игрушечные солдатики они входили и выходили из дверей собора. «Что ищете вы?» Никто из солдатиков не поднял своей крошечной головы, чтобы ответить на его вопрос. Ему вспомнились слова алжирского полковника: «После того что я видел, как я могу верить в Бога?» и Клэр: «Ревнивый, к тому же сексуально несостоятельный». «Да, Бог в Библии говорит: „Делай, как я велю, а не так, как я делаю“. Говорит: „Прощай“, а сам все учитывает и ждет. Но месть человека еще страшнее, чем возмездие Бога».

У него в карманах было пять с лишним тысяч марок и семьсот франков, найденные им в чемоданах, и еще около двухсот франков из бумажников Дитера и его напарника. Пообедав с каким-то безразличием в скромном кафе, он вернулся к себе в комнату и еще раз безуспешно осмотрел чемоданы. Проснувшись на рассвете, он почувствовал себя разбитым и невыспавшимся. После очередных безрезультатных поисков по гостиницам Экса он сел с мрачным видом в саду гостиницы «Де Терм». На деревьях щебетали птицы; за толстыми древними стенами сада город гудел, как улей.

Он усмехнулся, вспомнив, как Клэр в шутку сказала: «Не один добрый поступок не остается безнаказанным». Там, a залитом лунным светом Парфеноне, среди лившегося рекой красноречия эти слова содержали в себе горький вкус правды. Так же, как и бомба. Нобелевские премии рассеянным профессорам – выдающееся открытие, грозящее уничтожить всех нас. Так же, как и мое послание с предложением помощи Хассиму, гибель Марии. Какой же я смертоносный идиот! Мне все кажется, что я чему-то учусь, но получается, что задним умом.

Они шли за мной по следам в Оран и «Елисейские поля», значит, они вышли на капитана Андрея. Или, может, они просто проверили все крупные порты? Неужели они убили и Андрея, и алжирского полковника? За сколько Леон продал меня?

Надо представить себя на месте своих врагов. Они потеряли меня; что теперь они предпримут?"

Махнув официанту рукой, он попросил еще «экспресс-кофе». "Исходя из того, что им известно, они будут просто ждать, что я сам к ним приду. Но я могу вскоре встретиться с Полом, и мы вместе можем разоблачить их. До Пасхи пять дней. Ты придешь. Пол? Но, если ты жив, почему же Морт приказал немцам стрелять?

Три недели убегаю и до сих пор не знаю от кого. Не знаю, кто убил моих друзей. Нет, знаю: это – ЦРУ: Морт, Клэр, Стил, Элиот. Но кто же они?

Смогу ли я разоблачить их? Они скажут, что во всем виноват я. Была ли эта бомба единственной, переправляемой в Тибет? Или там уже сейчас есть еще бомбы? Их переправили в Китай? И они вот-вот взорвутся? Если так, то чего же ЦРУ ждет?

Как это нелепо, когда тебя преследует правительство твоей собственной страны. Когда ты ничего не сделал. А если бы они перестали меня преследовать, я бы успокоился? Смог бы? Смог бы забыть про ЦРУ, Стила и тех, кто убил людей, которых я люблю – невинных людей? Не думаю.

Сегодня вторник. Остается пять дней. Если Пол доберется до Парижа, мы сможем разоблачить их вместе. А кто нам поверит? Долго ли мы проживем после того, как все расскажем? А если Пол не придет?

Одни вопросы. Но если Пол не придет – если его нет в живых, – тогда я поеду в Нью-Йорк на Фултон-стрит. Пока я попробую выследить Морта здесь, в Эксе. До Парижа еще есть время.

Зачем? Затем, что я – мертвец, в котором жизнь поддерживается искусственно. Месть – единственное, что меня питает". Легкий ветерок коснулся волос на его руке. «Сильнее всех из них я ненавижу Клэр, но на самом деле я ненавижу себя самого, свою детскую доверчивость, непостижимую наивность, с которой я позволил ей обмануть меня. Если бы не пастух... Становимся ли мы мудрее, перенося такие страдания? Если так, то это не стоит того, этот тайный язык мудрости, передаваемый из поколения в поколение. Насколько было бы лучше сидеть на теплой травке у ручья с форелью, не испытывая ни страха, ни вины».

Как это сказал Хем, щуря свой единственный глаз, стоя за противоциклонным заграждением в аэропорту Покхары: «Перестань быть тем, кого они ищут».

Коэн улыбнулся и встал, оставив на столе деньги. «Спасибо тебе, Дитер, за ленч», – подумал он. Женщина за соседним столиком смотрела на него, теребя кончиками пальцев свои короткие кудряшки. Он подмигнул ей. Она тут же уставилась в свою тарелку. Пройдя дальше по Кур Секстюс, он вошел в парикмахерскую. Маленький суетливый парикмахер посмотрел на него.

– У меня проблема, – сказал Коэн.

– Вы не одиноки в этом отношении.

– Видите ли, моей девушке не нравится моя внешность.

– Люди редко бывают довольны тем, что имеют. Для меня это не ново. Что бы я без этого делал?

– Она говорит, что может полюбить только блондина.

– Это не сложно; и скоро она будет счастлива.

– Возможно. И я хочу, чтобы она полюбила меня.

– Это уже нечто иное. – Парикмахер осветлил Коэну волосы и накрутил их на горячие бигуди. – Вы будете неотразимы.

– По-моему, очень даже отразимым, – пробормотала немолодая дама, сидевшая в ожидании своей очереди с журналом на коленях.

– Как вам известно, мадам, – ответил Коэн, – любовь не знает границ. А иначе, зачем же вы пришли сюда маскировать свою седину?

– Когда я выгляжу моложе, я чувствую себя моложе. Когда я чувствую себя моложе, я дольше живу. Вам пока нет нужды об этом волноваться.

– Всех, в принципе, волнует одно и то же, – отозвался парикмахер, – раскрыть то, что у них внутри.

– И мужчин?

– Они более тщеславны, хотят невозможного. Par exemple, всего два дня назад вошел мужчина и очень настойчиво просил его постричь. Но у него не было волос.

Коэн пожал плечами.

Как можно постричь то, чего нет?

– У него было всего несколько свисавших здесь прядок. – Парикмахер показал на виски Коэна. – И тем не менее он – этот толстенный американец – следил за каждым волоском, который я отрезал.

– Чем меньше, тем ценнее.

– Но, если так, почему же мы не ценим доброту и великодушие?

– А каков он был, этот американец?

– Просто огромный. Но не жирный, а крепкий...

– И где он остановился?

– В гостинице «Де Терм».

– А вы не знаете его имени?

– Этого я не знаю, но моя жена, которая там работает, убирает его номер. – Парикмахер отвлекся, обращаясь к вошедшей маленькой, ярко одетой женщине. – А, мадам Петрак, как видите, я скоро освобожусь.

Женщина сердито взглянула на Коэна.

– Мне назначено на час. Парикмахер кивнул на часы.

– Еще без двадцати.

– Вы не успеете.

– Определенно успею. С этим джентльменом уже все. А леди, насколько я понимаю, хочет просто покраситься?

– Exactemant. – Дама начала складывать журнал. Коэн расплатился.

– А в каком номере живет этот американец?

– Я не консьерж. – Парикмахер со стуком захлопнул ящик кассы. – Я очень занят. Это не долго, мадам Петрак.

– Кажется, я знаю его, – не отставал Коэн. – Он еще здесь?

– Апартаменты «Мирабо». Слушаю вас, мадам.

Купив в салоне мужской одежды синие джинсы, голубую рубашку, бежевую вельветовую куртку и кроссовки, он переоделся. Засунув куртку Дитера и свою старую одежду, а также вышитую рубашку, купленную в Афинах, в урну, он вошел через заднюю дверь гостиницы «Де Терм».

Поднявшись на третий этаж, он остановился в конце коридора и, глядя на дверь апартаментов «Мирабо», почувствовал, как в карманах повлажнели его ладони. В зеркале напротив каждое его движение передразнивал кудрявый блондин в плотно облегающей французской одежде.

Широкий, устланный красным ковром коридор был пуст, если не считать тележки горничной и кадок с пальмами. Поднявшись на четвертый этаж, он подошел к окну, выходящему на веранду апартаментов. По краям веранды стояли ящики с кипарисами. На белом металлическом столике возле шезлонга стояла пустая коньячная рюмка. Город окутывала дымка, сквозь которую неясно вырисовывались крыши домов, шпили, темнели горы.

Он спустился в гардероб для персонала, накинул на себя белый пиджак официанта и, вернувшись назад, громко постучал в дверь апартаментов. Ответа не последовало, дверь никто не открыл. Спрятав пиджак, он спустился к портье. Тот же клерк, которого он уже дважды расспрашивал накануне, поднял на него глаза и, судя по всему, не узнал его.

– Мой приятель в апартаментах «Мирабо» почему-то не отвечает.

– Он уехал, месье.

– Надо же? Он оставил у меня фотоаппарат. Он наверняка оставил адрес, по которому его можно найти.

Пока портье смотрел в ящике с ключами, Коэн изучал лежавшую перед ним вверх ногами книгу регистрации. В графе «Мирабо» было лишь одно слово: «Гослин».

– Ничего, – сказал портье.

Выйдя из гостиницы, Коэн вновь зашел в нее через заднюю дверь. На третьем этаже было по-прежнему пусто. Тележка горничной стояла через три двери от апартаментов «Мирабо».

Он встал за поворотом коридора и ждал, пока горничная не постучала в дверь апартаментов. Не дождавшись ответа, она достала связку ключей и открыла дверь.

Досчитав до пятидесяти, он подошел к двери.

– Мадам, – крикнул он, входя. Она стаскивала с кровати простыни.

– Мадам, – повторил он, задыхаясь, – это ваш муж работает в парикмахерской на Кур Секстюс?

Она уставилась на него непонимающими коровьими глазами.

– C'est moi.

– Alors, идите быстрее. Там что-то случилось. Она выронила простыню.

– Quel accident? Шарль!

– Ничего страшного, но поторопитесь!

Всхлипывая, она выбежала из номера. Отсчитывая секунды: «одна, две, три, четыре...» – он порылся в столе. Ничего, кроме рекламных проспектов. «Семь, восемь...» – в туалете тоже ничего. Пустая бутылка из-под ликера на тумбочке рядом с кроватью. «Пятнадцать, шестнадцать...» – в ванной, в мусорной корзине – книжка. «Двадцать четыре, двадцать пять...» – схватив книжку и бутылку, он спустился по лестнице и выскочил на задний двор.

Пол-литровая бутылка из темно-коричневого стекла была немецкой. На липкой этикетке он прочитал, «Belchen-geist, Schwarzwalder Hausbrennerei, Munstertal». В книжке под названием «Семь девственниц за одну ночь» он не нашел ни подчеркнутых абзацев, никакой записки между страниц. На странице с загнутым уголком он прочел: «Рыдая, она неистово умоляла, просила, упрашивала, ползала на коленях, цепляясь ногтями за его рукав: „Только не трогай мою сестренку!“ Но, грубо отпихнув ее обнаженное тело, он встал перед молоденькой девушкой, сжавшейся в комок и прижимавшей к своей едва наметившейся груди разорванную рубашонку; ужас застыл в ее глазах. „Иди сюда“, – усмехнулся он, сдергивая рубашку».

У черного хода гостиницы стояла машина, из которой выгружали куски красного мяса. Один кусок упал; мальчик в белой куртке, оглянувшись, стряхнул с него песок и поволок на кухню. С грохотом задом подъехал мусоровоз, чтобы вобрать в себя содержимое бачков с отходами.

Рядом с университетом Коэн купил немецко-французский словарь и карту Германии. В кафе у фонтана он попытался перевести то, что было написано на этикетке бутылки. «Geist» означало дух, ум или разум, однако он не мог найти значение слова «Belchen». Даже со словарем смысл того, что было написано на этикетке, приклеенной с другой стороны бутылки: "Jeder, der recht froh gestimmt, gern den Belchengeist mal nimmt... ", тоже был ему непонятен. «Schwarzwald», однако, переводилось как «черный лес», и находился он, судя по карте, в юго-западной части Германии, в пятистах километрах от Кёльна. В центре Шварцвальда было написано слово «Belchen», за которым следовала цифра 1414.

– Вам надо было оставить мне ключ от багажника, – сказал мастер автомастерской. – А так, я не смог закрасить красные края; так что, они остались видны.

– Са va. Моей девушке все равно.

– Ради этой женщины вы решили все поменять? – Он кивнул на волосы Коэна.

– У меня есть брат-близнец. Я боюсь, как бы она не переспала с ним по ошибке.

– Она получила бы двойное удовольствие, – сказал мастер. Коэн заплатил ему и, оставив теперь уже черную блестящую «альфу» в переулке недалеко от вокзала, позвонил в гостиницу «Де Терм».

– Это Гослин, – сказал он по-английски.

– Да, мистер Гослин?

– На мое имя есть что-нибудь?

– Нет, месье.

– Хорошо. Кажется, в воскресенье я заказывал разговор из своего номера. Мне опять нужно позвонить туда, но я потерял номер.

– Un moment. Я посмотрю в книге. – В замолчавшей трубке раздавалось жужжание. – Алло, месье Гослин? В воскресенье вы звонили в Германию, в Ноенвег. Вам нужен этот номер?

– Да.

– Alors, c'est 5-1243.

В кафе на площади Де ля Либерасьон он заказал ар-маньяк и развернул карту Германии. Пробило семь; на влажных гулких улицах пахло ранними цветами и бензином. По навесу застучали капельки дождя.

Ноенвег был в четырех километрах южнее Белхена – горы высотой в 1414 метров. Чувство какого-то спокойного удовлетворения охватило его. Он еще заказал арманьяк. Свет подфарников скользнул по мокрым камням; на парапетах сидели нахохлившиеся грачи и голуби; скворцы и вьюрки суетились в ветвях платанов. Откуда-то взятая строка всплыла в его памяти: «В самое сердце огня, в безмолвие», но он не мог вспомнить, откуда это. Вдыхая теплый чистый запах дождя, он начал продумывать свой маршрут до Ноенвега.

За соседним столиком одиноко сидела женщина со спутанными волосами, покачивая головой в такт мелодии, которую наигрывал сидевший на тротуаре под дождем гитарист. Большинство расположившихся за другими столиками читали вечерние газеты и как бы не замечали эту женщину, почесывавшуюся и напевавшую себе что-то под нос.

Она была в грязном, рваном, поношенном платье, лицо и руки чем-то измазаны. Пробормотав что-то бессвязное по-итальянски, она замолчала, затем, тряхнув своими сальными волосами, вновь запела, повернулась и посмотрела на него своими широко раскрытыми глазами.

– Я знаю твою судьбу.

– Non, merci.

Она кокетливо улыбнулась, обнажив обломки коричневатых зубов, торчавших из десен кофейного цвета.

– Когда знаешь будущее, меньше теряешь. Он вернулся к своим мыслям. Усилившийся дождь струйками растекался по тротуару. Она поманила его рукой.

– Многих опасностей можно избежать, если знать о них заранее. На некоторые вопросы есть ответы.

Он допил арманьяк и, вытащив из кармана деньги, отсчитал несколько монет на стол.

– Сколько ты хочешь?

– Пять новеньких франков. – Сев напротив, она собрала монеты со стола. – Для начала я вижу, что ты не хочешь слушать. – Она взяла его руку. – Твоими поступками руководит сердце, оно у тебя сильное. – Она посмотрела в его раскрытую ладонь. – От любви ты перенес много боли. Впрочем, как и все. Любовь может быть губительнее ненависти, хотя она придает тебе больше сил. Ты глубоко запрятал свое сердце, вот здесь, видишь? Ты заблуждаешься, но у тебя хватит силы преодолеть это.

– А будущее?

– Пустое. Я не верю в него.

– В мое будущее?

– В линию жизни. Я держала руки молодых парней, убитых в бою, так же, как и твою. И видела длинную линию жизни на их ладонях. Это ни о чем не говорит. – Она облизнула верхнюю губу. – Ожидания обкрадывают жизнь. Не рассчитывай на них.

– Так у меня короткая линия жизни?

– Ты ничего не хочешь слушать. – Она повернула его руку. – Ты умрешь, как только перестанешь жить.

– И за это я должен платить пять франков? Она резко встала и задвинула свой стул.

– Держи, – она кинула его монеты на стол. – Я возвращаю тебе твою судьбу. – Она пошла от столика к столику, спрашивая: «Не желаете ли узнать свою судьбу?» Люди, не отвечая, смотрели в свои газеты. Через несколько минут она скрылась в бисерной завесе дождя за тентом.

Он ехал по мокрым блестящим улицам, пока не увидел другую черную «альфу». Он поменял номера, открыл окно с противоположной от водителя стороны и достал из ящика страховое и регистрационное свидетельства. Он закрыл окошко и, убедившись в том, что не оставил следов, поехал по автомагистрали на север к Лиону.