Глава 42 Разрешение конфликта

— Поразительно, каких успехов можно добиться с помощью пары слабых козырных карт…

— Что вы сказали, генерал? — спросил начальник разведывательного управления. Верховный главнокомандующий силами НАТО в Европе покачал головой, глядя теперь на карту с возродившейся уверенностью. Альфельд сумел устоять, несмотря на натиск с двух флангов, подумал генерал. Немецкие части на западе понесли ужасающие потери, но, хотя противник местами оттеснил их, прорвать оборонительные рубежи ему не удалось. К фронту двигались подкрепления. На марше находилась свежая танковая бригада. Только что прибывшая бронетанковая дивизия наступала на юг, стараясь отрезать русскую дивизию, переброшенную с севера, от частей на Везере. Наиболее далеко продвинувшиеся русские дивизии израсходовали все свои зенитные ракеты, и союзная авиация неумолимо громила их позиции с воздуха.

Материалы воздушной разведки показали, что открытая местность к востоку от Альфельда представляет собой огромное кладбище сожженных танков. В Альфельд тоже перебрасывались подкрепления. Иван будет продолжать атаки, однако теперь небо снова прояснялось и появится возможность оказать обороняющимся поддержку с воздуха. Вся мощь авиации НАТО вступит в действие.

— Иоахим, я считаю, что мы сумели остановить их.

— Ja, герр генерал! Теперь начнем гнать их обратно.

— Отец, генерал Алексеев приказал мне передать, что, по его мнению, мы не сможем победить войска НАТО.

— Ты уверен?

— Да, отец. — Молодой офицер сидел в кабинете министра. — Мы не сумели воспользоваться фактором стратегической внезапности, недооценили воздушную мощь НАТО — словом, допустили слишком много ошибок. Нам не удалось нарушить морские коммуникации НАТО. Если бы не последнее контрнаступление, мы, возможно, сумели бы добиться успеха, но… И все-таки у нас остался последний шанс. Генерал приостановил наступательные операции, готовясь к последнему удару. Для этого…

— Раз все потеряно, какой смысл в этом последнем ударе?

— Если мы сумеем нанести войскам НАТО достаточно серьезные потери, чтобы помешать началу крупного контрнаступления, мы удержим завоеванную территорию и дадим вам — дадим Политбюро — возможность вести переговоры с позиции силы. Даже это нельзя гарантировать, но у генерала нет выбора. Он просит тебя сообщить Политбюро, что необходимо урегулировать вопрос дипломатическими средствами и как можно быстрее, прежде чем НАТО успеет собраться с силами и начать собственное наступление, которое отбросит нас назад.

Министр кивнул. Он повернулся в кресле и в течение нескольких минут смотрел в окно. Сын молча ждал ответа.

— Прежде чем все это произойдет, — произнес наконец министр, — они прикажут арестовать Алексеева. Ты ведь знаешь о судьбе тех военачальников, которых арестовали, правда?

Сыну потребовалось несколько мгновений, чтобы понять смысл этих слов.

— Этого не может быть!

— Прошлой ночью их всех расстреляли, всех семерых, включая бывшего главнокомандующего Западным фронтом.

— Но он был отличным генералом…

— Он не сумел добиться победы, Ваня, — тихо сказал министр. — Государство не прощает поражений, а ведь я ради твоего спасения поддержал Алексеева… — Его голос стих. Теперь у меня нет выбора, подумал старший Сергетов. Я вынужден поддерживать Косова, этого подонка, несмотря на возможные последствия. И рисковать твоей жизнью, Ваня. — Виталий отвезет тебя на дачу. Там ты переоденешься в штатское и будешь ждать меня. Не выходи из дома, и никто не должен видеть тебя.

— Но ведь за тобой наверняка следят!

— Разумеется. — По лицу его отца промелькнула легкая улыбка. — За мной следят офицеры Комитета государственной безопасности из числа личных сотрудников Косова.

— А если он обманет тебя?

— В этом случае мне конец, Ваня, и тебе тоже. Прости меня, я никогда не думал, что такое возможно. Последние недели я очень гордился тобой. — Он встал и обнял сына. — Иди и положись на меня.

После ухода сына, Сергетов поднял трубку телефона и набрал номер председателя КГБ. Косова не было на месте, и министр нефтяной промышленности попросил передать ему, что данные по добыче нефти в странах Персидского залива готовы.

Этот условный сигнал означал, что Сергетов просит о срочной встрече. Они встретились вскоре после захода солнца. Около полуночи Иван Михайлович уже находился в самолете, летевшем обратно в Германию.

— Председатель КГБ Косов восхищен тем, как ловко вы сумели избавиться от предателя. Он просил передать, что смерть его, даже случайная, вызвала бы подозрения, но теперь осведомитель КГБ находится в окружении и выполняет свой долг, поэтому все в порядке.

— Когда увидите этого подонка в следующий раз, передайте мою благодарность, — проворчал Алексеев.

— Вашего друга расстреляли тридцать шесть часов назад, — продолжил Сергетов.

Генерал выпрямился и посмотрел на майора пристальным взглядом.

— Что вы сказали?

— Бывший главнокомандующий Западным фронтом расстрелян вместе с маршалами Шавыриным, Рожковым и четырьмя другими военачальниками.

— И этот мерзавец Косов осмеливается поздравлять меня…

— Он сказал, что был бессилен что-либо предпринять для их спасения, и выражает глубокое соболезнование.

Подумать только, соболезнование от председателя Комитета государственной безопасности, пронеслось в голове Алексеева. Ну ничего, товарищ Косов, мы еще встретимся…

— Значит, скоро наступит и моя очередь.

— Вы правильно поступили, товарищ генерал, что посоветовали обсудить план будущих военных операций с моим отцом. По мнению его и Косова, как только такое предложение поступит в Ставку, вы будете немедленно арестованы. Политбюро по-прежнему считает, что победа возможна. Стоит им потерять веру в победный исход войны, может произойти что угодно.

Алексеев точно знал, что значит выражение «что угодно».

— Продолжайте.

— Ваша идея усилить обстрелянными военнослужащими прибывающие дивизии третьей категории вызвала интерес, это всем понятно. Сейчас каждый день через Москву проходит несколько таких дивизий. — Сергетов помолчал, чтобы генерал смог сам сделать вывод.

Алексеев вздрогнул.

— Ваня, но ведь ты говоришь о государственной измене.

— Товарищ генерал, мы говорим о спасении Родины…

— Не надо смешивать спасение собственной шкуры со спасением всей страны! Ты солдат, Иван Михайлович, как и я. Наши жизни — разменные пешки…

— В руках партийного руководства? — презрительно усмехнулся майор. — Слишком поздно вы начинаете проявлять уважение к партии.

— Я надеялся, что ваш отец сумеет убедить Политбюро в необходимости выбрать более умеренный путь решения проблемы. Мне и в голову не приходило поднимать мятеж.

— Время умеренности осталось в прошлом, — ответил Сергетов. Казалось, он внезапно повзрослел и говорит подобно политическому деятелю. — Мой отец выступал против войны вместе с несколькими другими членами Политбюро, но безуспешно. Стоит вам предложить решение конфликта дипломатическими средствами, вас арестуют и расстреляют — во-первых, из-за того, что вы не сумели выполнить поставленную перед вами задачу, и, во-вторых, за то, что осмелились предлагать политическую линию партийной иерархии. Кто вас заменит и каким будет результат? Мой отец опасается, что Политбюро может склониться к использованию ядерного оружия на поле боя. — Да, отец был прав, подумал Сергетов, несмотря на все недовольство партийными решениями, Алексеев служил государству слишком долго и слишком преданно, чтобы рассматривать понятие государственной измены с реалистических позиций.

— Произошло предательство идей партии и революции, товарищ генерал. Если мы не возьмем спасение страны в свои руки, погибнет и то и другое. Мой отец говорит, что вы должны решить, кому вы служите и во имя чего.

— А если мое решение окажется не таким, как вы ожидаете от меня?

— Тогда меня убьют, убьют и моего отца, и многих других. А в конечном итоге и вы не избежите расстрела.

Он прав. Он прав по каждому из этих вопросов. Партийная верхушка предала революцию, предала саму идею партии…, но…

— Вы пытаетесь манипулировать мной, как ребенком! Ваш отец предупреждал вас, что я откажусь принять участие в этом, если не буду убежденным в идейной… — генерал запнулся, подыскивая подходящее слово, — в идейной правоте подобных действий.

— Мой отец говорил, что за много лет вас отучили самостоятельно мыслить, как этого и требует коммунистическая наука от людей. Вам говорили на протяжении всей жизни, что армия служит партии, что вы являетесь защитником государства. Он просил напомнить вам, что вы — член партии, что пришло время сделать партию проводником народных идей.

— А-а, так вот почему он вступил в заговор с председателем КГБ!

— Может быть, вы предпочитаете очистить революционные принципы, полагаясь на поддержку православных бородатых священников или евреев-диссидентов из ГУЛАГа? Нам нужно бороться за справедливость, прибегая к тому оружию, которое у нас есть. — У Сергетова кружилась голова из-за того, что он говорил таким тоном с генералом, отдававшим ему приказы под огнем противника, но он понимал, что отец прав. Дважды за последние пятьдесят лет партия подчиняла армию своей воле, уничтожая лучших офицеров. Несмотря на свою гордость и силу, сконцентрированную у них в руках, генералы Советской Армии были склонны к мятежу и непокорности ничуть не больше комнатной собачки. Но стоит Алексееву приять решение, сказал отец… — Родина взывает о спасении, товарищ генерал.

— Не смейте говорить мне о Родине! — «Партия — душа народа», вспомнил Алексеев лозунг, который повторяли тысячи раз.

— Тогда кто убил детей из Пскова?

— Это дело рук КГБ!

— Значит, вы обвиняете в преступлении меч, а не руку, сжимающую его? Если это так, то кто вы сами?

— Непросто совершить государственный переворот, Иван Михайлович, — заколебался Алексеев.

— Товарищ генерал, неужели ваш долг заключается в том, чтобы выполнять приказы, которые ведут к гибели нашей страны? Мы не собираемся уничтожать государство, наоборот, стремимся укрепить его, — негромко произнес Сергетов.

— Скорее всего мы потерпим неудачу, — заметил Алексеев, испытывая от этих слов какое-то мрачное удовлетворение. Он сел за стол. — Но если суждено умереть, уж лучше я умру как мужчина и солдат, а не как собака. — Он начал составлять план, направленный, на то, что они одержат верх, а он не умрет, пока не добьется успеха по крайней мере в одном деле.

На вершине горы расположились хорошие солдаты, полковник Лоу понимал это. Почти вся артиллерия дивизии била по их позициям, авиация совершала непрерывные налеты, а пятидюймовые орудия линейных кораблей не прекращали обстрел. Он наблюдал за тем, как его солдаты взбираются по крутым склонам под огнем еще оставшихся в живых русских десантников. Универсальная корабельная артиллерия стоящих недалеко от берега линкоров обстреливала гору снарядами с бесконтактными взрывателями. Они взрывались в двадцати футах от земли страшными черными вспышками, осыпая все вокруг смертоносными осколками, а снаряды тяжелой артиллерии морской пехоты перепахивали вершину. Каждые несколько минут огонь прекращался, чтобы дать возможность авиации промчаться над самой горой, поливая ее напалмом и осыпая кассетными бомбами — и все-таки русские не сдавались.

— Вертолеты — вперед! — скомандовал Лоу.

Через десять минут послышался характерный шум лопастей — пятнадцать вертолетов пролетели к востоку от командного пункта, заходя с обратной стороны горы. Начальник дивизионной артиллерии приказал прекратить огонь, чтобы дать возможность двум ротам морских пехотинцев высадиться на южном гребне вершины. Высадку поддерживали штурмовые вертолеты «си кобра». Сразу после высадки пехотинцы начали продвигаться перебежками к русским позициям, находящимся на северном гребне горы.

Русский командир был ранен, а его заместитель с опозданием заметил противника у себя в тылу. Теперь он понял, что безнадежное положение стало отчаянным. Почти все рации были уничтожены, и отданный им приказ не сразу достиг солдат, которые продолжали вести огонь, так что морским пехотинцам пришлось убивать их в окопах. Но таких солдат оказалось всего несколько. Почти все десантники услышали, как ослабевает огонь, и увидели поднятые руки. Со смешанным чувством стыда и облегчения они вывели из строя свое оружие и стали ждать, когда их возьмут в плен. Бой за горную вершину продолжался четыре часа.

— Высота 914 не отвечает, товарищ генерал, — доложил связист.

— Наше положение безнадежно, — пробормотал Андреев. Артиллерия уничтожена, запасы зенитных ракет иссякли. Ему приказали удерживать остров в течение всего нескольких недель, обещали доставить морем подкрепления, говорили, что война в Европе продлится две, максимум четыре недели. Он сумел продержаться гораздо дольше. Один из его полков был уничтожен севернее Рейкьявика, и теперь, когда американцы захватили высоту 914, исландская столица просматривалась оттуда. Две тысячи солдат и офицеров его дивизии погибли или пропали без вести, еще тысяча ранена. Достаточно.

— Свяжитесь с командующим американскими войсками по радио и передайте мою просьбу о прекращении огня. Скажите, что я готов встретиться с ним в любом месте.

— Значит, вы и есть «Ищейка»?

— Так точно, генерал. — Эдварде попытался приподняться в кровати. Из-за трубок в руке и ноги в гипсе это оказалось непросто. Медсанчасть корабля была полна раненых.

— А это, должно быть, мисс Вигдис. Мне говорили, что вы красивая девушка. У меня дочь примерно таких же лет.

Флотские медики сумели подобрать для нее одежду почти подходящего размера. Врач уже осмотрел ее и пришел к заключению, что Вигдис здорова и беременность протекает нормально. Она успела отдохнуть и помыться; для Майка и всех остальных, кто видел ее, девушка напоминала о лучших временах и светлом будущем.

— Если бы не Майкл, меня бы убили.

— Да, мне докладывали. Вы нуждаетесь в чем-нибудь, мисс? Она посмотрела на Эдвардса, и этот взгляд ответил на вопрос генерала более чем красноречиво.

— Для метеоролога вы справились со своей задачей очень успешно, лейтенант.

— Сэр, мы просто старались не попадаться на глаза русским.

— Нет. Вы сообщили нам, какими силами располагает Иван на этом острове и где расположены русские подразделения — вернее, где их нет. Вы и ваши солдаты сделали много больше, чем просто старались не попадаться на глаза русским, сынок. — Генерал достал из кармана маленькую коробочку. — Молодец, морской пехотинец!

— Сэр, я из ВВС.

— Неужели? Ну что ж, вот это говорит, что вы из морской пехоты., — Генерал прикрепил к подушке «Морской крест». Подошел майор и передал генералу лист бумаги. Тот прочитал донесение и сунул его в карман. — Пора бы уж, — выдохнул он с облегчением. — Мисс Вигдис, вы обещаете нам присматривать за этим парнем?

Через двое суток им предстояло отправиться на фронт. 77-я мотострелковая дивизия принадлежала к категории третьеочередных и, как и остальные подобные части, состояла из резервистов. У нее было всего лишь чуть больше трети вооружения и техники кадровой дивизии. Со дня мобилизации вели непрерывную подготовку солдат и более старшие передавали опыт военной службы юным призывникам. Личный состав дивизии представлял собой странное сочетание. Молодежь, только что призванная в армию, была хорошо подготовлена физически, однако не имела представления о военной службе. Те, что постарше, уже раз отслужили свой срок, еще помнили, как следует воевать, но с возрастом утратили форму. Призывники отличались задором молодости и, несмотря на то что испытывали вполне естественный страх перед предстоящими боями, были готовы без колебаний защищать родину. Солдатам старших возрастов, оставившим семьи, было что терять. Содержание бесед, проводившихся приехавшими в часть участниками боев с офицерами дивизии, просочилось к солдатам. В Германии им придется несладко. Сержант-связист узнал и сообщил друзьям: в Москве в их ряды вольются опытные боевые офицеры, прапорщики и сержанты, уже обстрелянные на фронте. Резервисты почувствовали себя лучше — опыт, завоеванный на фронте, придется весьма кстати.

Теперь они знали кое-что еще: 77-я мотострелковая дивизия будет переброшена на запад меньше чем через неделю.

Этим вечером в расположении части было тихо. Солдаты не спали, выходили из промозглых казарм и стояли, глядя на сосновые леса, покрывавшие восточные склоны Уральского хребта.

— Почему не начинается наступление? — спросил генеральный секретарь.

— Генерал Алексеев сообщил мне, что готовится к решительному удару. Он говорит, что для этого требуется время, — ответил Бухарин.

— Передайте генералу Алексееву, что мы требуем от него решительных действий, а не пустых слов! — произнес министр обороны.

— Товарищи, — взял слово Сергетов, — я припоминаю из собственной военной службы, что начинать наступление следует только тогда, когда у тебя есть решающий перевес в людях и технике. Приказывая Алексееву начинать наступление еще до того, как он достиг полной боевой готовности, мы заведомо обрекаем армию на поражение. Надо дать ему время, чтобы он смог подготовиться должным образом.

— Значит, теперь вы стали уже специалистом и по военным вопросам? — поинтересовался министр обороны. — Жаль, что у вас нет такого же опыта в своей специальности, тогда мы не были бы втянуты в такие неприятности!

— Товарищ министр, я предупреждал вас о том, что потребление горючего на фронте намного превзойдет представленные вами цифры, и оказался прав. Вы говорили: «Дайте нам горючее, а мы сумеем использовать его должным образом», — правда? Это вы предсказывали победу за две недели, самое большее за четыре, верно? — Сергетов обвел взглядом сидящих за столом. — Такие вот специалисты и привели нас к катастрофе!

— Мы одержим победу над Западом!

— Товарищи, прошу извинить меня за опоздание. — В зал вошел Косов. — Мне только что сообщили, что наши войска в Исландии сдались. В качестве оправдания генерал, командующий дивизией, говорит о потерях, достигающих трети личного состава, и безнадежной тактической ситуации.

— Немедленно арестовать его! — рявкнул министр обороны. — Арестовать и семью предателя!

— Похоже, что наш министр обороны умеет куда лучше арестовывать своих собственных подчиненных, чем одерживать победы на поле боя, — сухо заметил Сергетов.

— Щенок! — Министр обороны побелел от ярости.

— Я не говорю, что мы потерпели поражение, однако совершенно ясно, что нам пока не удалось одержать победу. Наступило время урегулировать конфликт политическими средствами.

— Мы могли бы принять условия, предложенные немцами. — В голосе министра иностранных дел прозвучала надежда.

— Вынужден с сожалением сообщить вам, что такой возможности больше не существует, — заметил Косов. — У меня есть основания считать, что с самого начала предложение немцев решить вопрос мирными средствами, за столом переговоров, было мистификацией, немецкой маскировкой.