В гостинице Ганса иногда появляются австралийцы на него, Ганса, похожие, тоже толстые и розовые. Но те толстяки смеются и двигаются по-другому, чем Ганс. Эти австралийцы даже друг на друга совсем непохожи, хотя и толстяки - пластика тела у них у всех разная. Свободные они. Ганс когда с ними говорит, чувствует раскованность, они ему приятны... В них больше своего лица, а в Гансе - всех его родственников и знакомых вместе взятых.
      Рита позвонила в дом, Ганс немного посидел, не зная, что делать, потом пошел открывать.
      - Ты потеряла ключ? - спросил он, открыв жене.
      - Нет, мне приятно, когда ты открываешь мне дверь.
      Ганс в недоумении смотрел на Риту. Опять почувствовал марсианский холодок... Вот уже четыре месяца они прожили вместе, но не мог Ганс взять в толк, почему Рита сама не делает свое дело, а перекладывает на него? Когда они вдвоем к своей двери подходят, Ганс сам ключ найдет и дверь откроет, даже если у него в руках две сумки, а третья - в зубах. Ему в голову не придет помощь попросить ни в этом деле, ни в каком другом. И родные Ганса не будут просить, все делают сами. А Рита почему-то каждый час спросит: ты не видал мой ключ? ты не встречал мои перчатки?
      Услышав Гансов напряженный тон, Рита, наверное, что-то такое почувствовала, потому что провела по его щеке тыльной стороной ладони, прошептала: "Радость моя..." и Ганс, сразу отмякнув, нежно ответил: "Сокровище мое..." Нравилась Рите эта интимность в немцах...
      К сваренному Гансом кофе она принесла деревянную досочку, на ней сыр, ножик и хлеб - так он научил ее сервировать завтрак. Ганс покосился на сыр, но не взял. Рита отрезала себе сыру и, откусив бутерброд, спросила:
      - Почему ты не ешь?
      - Сыр невозможно есть, - ответил Ганс.
      - Почему?
      - Нет сырного ножа.
      - Возьми этот!
      - Сыр нельзя резать колбасным ножом, - глубоко вздохнув, ответил Ганс и пошел за ножом для сыра. Рита почувствовала себя виноватой, хотела помочь искать, но вспомнила, что делать это нельзя.
      Они сели рядом на красный диван кофе пить, фильм про роботов смотреть, как они в долине гейзеров ходят, от лавы и огня усовершенствуются. Тут Рита вспомнила, что когда Ганс в Бельгию за машиной уехал, его начальница, как обычно, без телефонного звонка залетела в квартиру и уставилась на нее немигающими, прозрачными глазами, что-то про кресло спросила. При гостинице есть клуб, и жилец хотел оттуда кресло взять, а Ганс не дал. Рита не знала, что положено Гансовой начальнице отвечать, она ее боялась.
      - Я ничего ей не сказала, но ты жильцу кресло отдай - инициативу прояви, - сказала Рита.
      - Меня начальница ценит. Мне чем меньше творческой работы, тем лучше. Я бы хотел отчитываться каждую неделю и чтобы она меня проверяла и говорила, что делать.
      - Там есть лишние кресла, - объяснила Рита.
      - В квартирах полагается быть стульям, а в клубе - креслам, иначе будет беспорядок. Как с ножом для сыра.
      - Откуда ты знаешь, какой такой порядок?
      - Все знают, - удивился Ганс.
      - Я не знаю.
      - А как твоя деревня немецкая жила?
      - Хорошо. Немцы в Россию переселялись.
      - Как же они к русской жизни приспособились?
      Рита поразилась.
      - Много немцев наверх в России выбилось...
      - Наверное, перед тем, как наверх попасть, эти немцы специально учились бардак устраивать, чтобы было, как у русских...
      Рита обиделась:
      - А твоя начальница носится, как робот, - будто в последний путь вышла! - Она показала на экран телевизора, где вокруг роботов пузырились и плескались фонтанчики лавы: - Робота сначала немного улучшат, а потом он станет немкой!
      Такую катастрофу в рождественский день мог спасти только внезапный приход гостя или счастливое письмо. Никто не пришел и не позвонил, но у Риты с Гансом была молодая любовь, новая машина, праздничный ужин в кругу семьи и свежие подарки. Через полчаса они задорно целовались на металлической лестнице, выкрашенной в коричневый цвет, у Ганса от нежности текли слезы. А еще через час, нарядные, счастливые, они подкатили на желтом автомобиле к дому Гансовых родителей.
      Все волнения Ганса - примут в семью его машину или нет - рассеялись в тот же миг: семья восхищенно разглядывала прекрасную машину и поздравляла их с Ритой. На ужин съехался узкий круг семьи после трехчасовой службы, куда водили детей.
      Это одиннадцатого ноября мама запекала гуся на день святого Мартина. Ганс вспомнил, что его начальница в шутку предложила выдать ему ноябрьскую зарплату гусями, как хозяева платили работникам в старинные времена, но, покосившись на Риту, шутку оставил при себе.
      Сегодня, в ночь перед Рождеством, была утка, запеченая с яблоками, и жареная по немецкому рецепту картошка. Если сегодня утка, то завтра, на Рождество, будет индейка, но Ганс любил есть утку два раза. Некоторые на рождественский стол подавали модную итальянскую еду, но только не у Ганса дома.
      Мама зажгла елку и радостно объявила:
      - Младенец Христос прилетел, подарки принес!
      К ней побежала дочка Герхарда, но среди взрослых сам Герхард оказался первым, и ему достался лучший рождественский подарок - обеденный сервиз. Ганс даже удивился, потому что мама знала, что у них с Ритой сервиза нет. Им она подарила отличную рамку для фотографий. Рита от себя и Ганса испекла огромный торт, Ганс ее научил: подарки на Рождество должны быть дорогие, но хорошо, если ты сделал подарок сам, семья это оценит.
      На ночную службу снялись вовремя, чуть зазеваешься - в полдвенадцатого в храме уже мест свободных не будет, если только с краю. Всей Гансовой семье удалось сесть на одну скамейку, и папа сказал, что это хорошая примета. Рита оглянулась и неожиданно увидела парня из их бывшей деревни, Витька...
      Рита вышла замуж не за казахстанского, а за настоящего немца, но таких пар раз, два и обчелся, даже вспомнить больше некого. Родня Риты, да что там родня, вся их деревня немецкая целиком переехала в Германию, потому что все соседи в деревне были родственниками. Они решили не расставаться, и, как многие семьи из Казахстана, сняли квартиры в одном и том же доме. Это было очень удобно: все родные и друзья под рукой, и мужчины могут на лестницу вместе выйти покурить, дела обсудить. Но когда они на лестнице повесили третью консервную банку для бычков, немцы из этого дома почему-то начали выезжать. Много пустых квартир образовалось, тогда и другие казахстанские семьи вселились, еще веселее стало. Около подъезда лавочку поставили, чтобы по-простому, в домашних тапочках выйти, семечки полузгать, о жизни поговорить... Только оттого, что все оказались рядом, немного смешно получилось. Ритина семья нашла и купила очень красивый зеркальный шкаф, на другие непохожий, а через месяц таких шкафов пять штук родственники себе привезли. И гипюр на окна повесили похожий... Но все же хорошо дом освоили и зажили совместно. Вот только с Витьком сложности.
      Он в деревне, в Казахстане, был коноводом, драчуном, и здесь, в Германии, на каждый день рождения - а их в доме полно - парней заводит по-страшному. Напьются всей оравой, и Витек уже кричит: "Пошли турок бить! Пошли!" - все радостно орут. Бегут они в соседнюю башню, где турки живут, и - стенка на стенку!
      Очень Рита удивилась, когда Витек рядом прошел, подумала: привиделось. Ей захотелось отвернуться, сделать вид, что она его не знает, застеснялась она Витька перед Гансовой родней. Но от этого ей стало еще хуже, и она храбро посмотрела Витьку прямо в лицо. Но тот из прохода исчез, а вместо этого хорошо известного Витька посередине храма шел негр, кроссовки откидывал вразвалочку. Да так, что несмотря на сдержанный гул, их удары очень ярко отдавались в готических сводах. Куртка расстегнута, из-под нее оранжевая рубашка сияет. Ганс, посмотрев на этого негра, не сдержался, даже крякнул. Элегантные женщины двигались ближе к скамейкам, чтобы дать негру пройти. Свободных мест уже не было, одна дама прижалась к самому боку Ганса, сидевшего с краю, сняла перчатки, положила их вместе с сумкой перед носом Ганса и начала сморкаться. Рита испугалась, хотела место уступить, но Ганс ее жестом остановил: все нормально, сиди, мол. И служба началась.
      Рита знала, что разбирать слова ей будет не трудно, потому что она, как все русские немцы, говорила на старонемецком языке - живом раритете, который они, немцы, бережно сохранили в России со времен первых колонистов. Но Гансу и его родне этот язык не нравился: много слов незнакомых - как будто заговорил персонаж из древней сказки. Вот если бы сказка про Гарри Поттера...
      Зазвучали трубы органа. Огромные, летящие звуки наполнили весь храм, музыка, которую Ганс любил, и он вновь почувствовал то, чему не умел найти слова всякий раз, когда сила музыки переплеталась с величиной открывающегося перед ним праздника Рождества Христова. Все хлопоты предпраздничных недель и радости последних дней оставили его, даже новый, любимый Мерседес, и Ганс почувствовал огромную радость, наполненность горячим, сердечным чувством, приятие всего вокруг: людей с их поступками, событий, нарушавших точное течение жизни, как, например, недостроенная дорога, смеющиеся турки в кафе, негр в готическом храме или Ритин акцент... Тепло вошло в Гансово сердце, он простил всех, и от этой новой любви слезы побежали по его щекам, открывая и наполняя душу счастьем понимания себя как нового и лучшего... И пожилая дама, стоящая рядом с Гансом, тоже плакала, но Ганс уже совсем не замечал ее тяжелого навалившегося бока. Тихо сморкалась в платок его мама, отец и Герхард вытирали глаза, и какая-то бабушка, замыкавшая их ряд, как второй опознавательный столбик, прижавшись к боку Герхарда, доставала одну салфетку за другой. Гансу казалось, что это Рождество, как никакое другое, очистило его сердце, примирило его со всеми тревогами, открывая перед ним обновленную жизнь, в которой все люди и он совершат только предначертанное любви и правде... Это сильное чувство не отпускало Ганса, когда на исходе службы стоявшие рядом пожали друг другу руки, когда он отвел в машину и усадил маму и бабушку, пожелав им счастья, и медленно повез Риту домой по заснеженным улицам, наслаждаясь сразу глубиной пережитого чувства, плавным, крейсерским ходом огромного автомобиля и любовью к своей жене.
      Ганс не спеша поставил машину во дворе, выключил огни, запер ее и нежно поцеловал нагретый капот, как теплые губы. Прошептал Рите: "Сокровище мое..." и понес ее, счастливую, домой.
      Утром Ганс, влюбленный домовой, обошел все квартиры и подарил каждому жильцу открытку, а детей одарил конфетами. Один поляк полез обниматься, и Ганс слегка прижал его к своей груди. "Надо библейскую заповедь переписать, - смеялся поляк, - если тебе дали для поцелуя левую щеку - подставь правую!" Весь дом был счастлив, но Ганс, наверное, больше всех. Вместе с Ритой и рождественской желтой машиной он благодатно плыл в этих праздничных днях. Почти каждый день до Нового Года родственники звали их на обеды, Ганс пил, танцевал, даже помогал снять домашний фильм с шутками, чтобы послать его на телевидение, может выйдет премию получить. До Нового Года оставался один день...
      Старшие члены семьи новогодней ночью интересовались мало, а молодые сам Ганс, его племянники да кузины - уже в праздничное утро начали взволнованно договариваться о месте встречи. Всем надо было подъехать вовремя и найти друг друга в огромной толпе между двух соборов, где около полуночи соберется молодежь города и обязательно они сами. Обсуждали, куда пойдут танцевать и хватит ли выпивки на всю ночь. Решали, годится ли для зимней ночи пиво и в каком баре удастся найти стол в конце ночи, - словом, все нaиважнейшие детали, что придают Новому Году глубину и вибрацию. Предвкушение праздника оказалось правдивым. Там, около палатки, где троюродная сестра Ганса бойко торговала горячим вином, Ганса, Риту и толпу их вопящих друзей можно было разглядеть в сиянии разноцветных шутих, при вспышках салюта и хлопках шипучего вина. К середине ночи замерзшая компания оказалась за огромным деревянным столом в соседнем баре. Скоро девушки собрались уходить, зная об окончании ночи; Риту отвезла домой жена Герхарда. Мужчины пили, не скупясь, беззаботно заказывая все подряд, густо перемежая крепкую выпивку пивом. Здесь Ганс почувствовал наступление того самого чувства...
      Дома он всегда добродушный, а вне дома - несколько скованный. Даже, скорее напряженный, как будто твердый. И другие, как Ганс заметил, напряженные. Как будто у всех внутри очень много энергии, много внутренней силы. Ганс это почувствовал, и ему стало приятно от этой близости с другими, где все понятные, такие же, как он. Ему захотелось всегда быть таким, полным особой силы, его влечет это, как ничто другое... Еще в родительский дом тянет - после родителей туда вселиться, зажить, как отец живет. Что ж, позже хорошо и машину на более дорогую поменять. Но это уже мелочь, а самое важное чувство возникает - вот как сейчас - когда он сидит или делает что-то с другими, и между ними как будто искра пробегает, зажигает внутри огонь - и у всех зажигает. Ганс среди других самим собой становится, и все становятся. Нe важно, во что эта сила может вылится, тут главное, что обязательно выльется. И каждый этого ждет и хочет. Побежал огонь, откуда взялся? Из тайных глубин? Из твердых камешков в глубине глаз? - уже все захватил. В пабе просто попойка, а в глазах появилось: брызжет оттуда - холодком, холодком несет, но все-таки огонь! Перельется ли? Лица розовеют, натягиваются, становятся бодрее, ярче. Глаза блестят - твердые, блестящие. Еще не прорвалось: снаружи плотная корка, а под ней бушует дьявольская лава и огонь - не тронь! Душа всякого Гансова друга - это то, что лучше не копать. Только копнешь - рванет, польется и соединит всех в лучшей, главной минуте!
      - Вперед! - крикнул один парень, схватил с пола сумку с петардами, и все повскакали.
      К концу новогодней ночи, когда накатывали эти чувства, Ганс вместе со всеми засовывал в чужие машины петарды - иностранцам, конечно. Для этого кто-нибудь из ребят заранее намечал машины для новогоднего салюта. Самое интересное - это суметь вскрыть машину, подложить вовнутрь петарду и дождаться водителя, чтобы увидеть взрыв и пламя. Убивать иностранца насмерть не стоит, но почему бы не поучить?.. Только для этого надо долго сидеть в кустах. Проще подложить взрывпакет под машину или на крышу, если вокруг полный мрак. Может, водителю палец оторвет.
      Сейчас, на одну минуту Ганс задержался в баре, остался сидеть за столом: перед ним ярко встала рождественская ночь и служба в храме, на которой он был только несколько дней тому назад. Он неожиданно вспомнил свое приятие неправильных людей и плохих событий, свои горячие слезы любви... Герхард дернул его за рукав и вышел, а Ганс остался совсем один. Он почувствовал, что не хочет взрывать машины иностранцев, людей с таким же сердцем, как у него... На рождественской службе его наполнила вера и без слов дала почувствовать правду и добро... Ганс колебался. "Это было наше Рождество. А не для них", - пришла ему в голову мысль, он встал и вышел вслед за другими.
      Компания пробежала два квартала со свистом и гиканьем - им ответили восторженные вопли. Навстречу шли ребята, по виду которых Ганс определил, что они тоже вышли на тропу войны.
      Быстро проскочив небольшой парк, Гансова компания остановилась около высокого многоквартирного дома. Ганс здесь не бывал, но понял, что в этом доме, скорее всего, не живут немцы - дом очень старой постройки, грязный, какой-то допотопный - дом бедняков и иностранцев. Из окон доносилась музыка и праздничный, заливистый гам, сверкали елочные гирлянды и бенгальские огни.
      Около дома удалось открыть только две машины, но это большой успех! Подсунули петарды еще под десяток, Ганс хорошо знал, как получше прикрепить. Герхард в своем солидном пальто на зеленой подкладке ходил по еле освещенной улице, наблюдая, не появится ли прохожий.
      Закончив, Гансова компания решила дождаться первого взрыва и засела за живой изгородью. Возбуждение и страх немного улеглись. Ганс нащупал в кармане куртки программку рождественской службы, покрутил ее в руках. Он вспомнил пережитое в храме и свои новые мысли о том, для кого должна быть вера. "Наша, - обдумал он свою мысль. - Это наша вера". В этот момент на темной улице, переполненной запаркованными машинами, на подъездах к бару, где они только что пили, взорвался и запылал желтый Мерседес с бельгийскими номерами.
      1-3 января, 1 октября 2002 г.
      Мюнстер, Германия.