Марина Бонч-Осмоловская
      День из жизни старика на БJркендейл, 42
      Посвящается Алеше.
      В спальне была кромешная тьма, но старик безошибочно ощутил наступление утра. Начиналось оно с того, что у него замерзали глаза. Сквозь сон он ощущал, что к теплым глазам прижаты совершенно ледяные веки, и когда контраст становился невыносимым, он просыпался. Всей душой старик убеждал себя не обращать внимания и уснуть, еще уютнее пристраивался калачиком, стараясь не замечать, как более холодные части прикасаются к нагретым, обжигая их. Спросонок он совершал одну и ту же ошибку: ища где бы отогреть нос, он передвигал щеку на подушке и попадал на участки, осененные замогильным холодом. Оттуда он прытко бежал под одеяло и тут в благодатном тепле испуганно трогал пух на своей голове. Не то поражало старика, что у него мерзла голова, а то, что всякое утро сами его редкие волосы делались ледяными.
      Его дрема была воздушна и тревожна. Но если поутру старику удавалось уснуть, ему вновь и вновь снился ненавистный сон: кто-то несет его оттяпанную голову и укладывает в промерзлую яму, ту, что он сам вырыл около ежевичника и не закопал. Голова его лежит и мучается, а потом начинает шевелить волосами, чтобы согреться. Старик в испуге дернул ногой и быстро открыл глаза. И тут раздался ужасный рев.
      Соседи на ближайших улицах завели в домах сигнализацию. Может системы были не столь хороши или часто падали ветки, но дома и дополняющие их машины ревели на все голоса днем и ночью, ломая психику начинающих воров и дрожащий сон стариков, которые пугались сквозь дрему и мерзли остаток утра, не умея снова заснуть.
      Но сегодня вторник и больше спать нельзя, вторник важный, большой день.
      Старик спустил с подоконника подоткнутые шторы и посмотрел в окно. Как обычно стекло было совершенно мокро, в разводах, слезных подтеках и ручьях, сбегающих на дощатый, выкрашенный под красное дерево подоконник. Старик опять пожалел, что не выложил его когда-то хорошим камнем, как он видел на экскурсии в одном замке, ведь его дом, сложенный из полуметровых камней, вполне мог иметь такое редкое украшение, как мраморный подоконник. Ну, да теперь поздно.
      Он пододвинулся к стеклу и выглянул на темную улицу. Он очень любил смотреть отсюда, со второго этажа. Перед домом расстилался обширный луг, на нем торчала пластмассовая круглая ваза на одной ноге, треснутая с одного боку. На противоположной стороне лужка, почти на дороге, рос колоссальный клен - его два совершенных ствола несли такую богатую крону, что солнце и в лучшие дни едва прикасалось к глыбе дома кончиками пальцев. Под кленом еще горел старый, густого желтого цвета фонарь. Он почти весь утоп в нижних ветках клена, унизанных огненно-золотой листвой, изнутри сиянием своим усиливая роскошь листьев, все пространство вокруг клена и дорогу, засыпанную праздничным слоем ночного листопада. Старик тотчас определил, что еще ни одна машина не спустилась с верхней части улицы, потому что листья на дороге не были разметены на две колеи. Впрочем, и проехать могло только семь машин. Домов наверху всего было десять, но машины были не у всех.
      Главное счастье улицы БJркендейл состояло в том, что она была тупиковой: верхним своим концом упиралась в аббатство, где в толстой стене была мелкая дверка для редких пешеходов. Задняя сторона старикова сада выходила на такую же тишайшую улочку, заканчивающую свой бег у той же стены аббатства, так что уютнее места нельзя было придумать. Сама же БJркендейл находилась в пяти минутах от центра города. Когда-то это был богатый район: огромные, сложенные из камней особняки стояли в обширных садах, даже небольших парках, открывая соседям только кончики печных труб или свет замерцавшего окошка.
      Старик смотрел на зелень своего оазиса - он неустанно любил свой дом. Напротив, за каменной стеной и садом еще спал соседский дом. Налево под холмом, прочерченный обычной сеткой дождя, блудливо подмигивал огнями бессонный город. Старик вспомнил о своей важной поездке и засуетился.
      Первым делом он протянул тонкую руку к градуснику и выяснил, что в спальне тринадцать градусов тепла. А ведь только вторая половина октября, золотая осень! Для проверки он выдохнул: так и есть - пар валил изо рта! Он решил, что это пожалуй чересчур и натянул на кофту ватный лапсердак. Кое-кто из соседей завел себе систему отопления горячей водой, он заходил к ним и видел, что тепло. Но старик все равно не мог себе позволить топить весь дом, а новым системам, пока они по-настоящему не проверены, он не доверял.
      Старик потрусил вниз. Дернул кухонную дверку - та не подалась. Опять отсырела! Он уперся ногами в пол и начал раскачивать ее, беспомощно озираясь и кряхтя. Наконец со страшным усилием распахнул дверь, вышел во внутренний двор и, завернув за стену дома, открыл дверь в туалет. Старик знал, что многие соседи уже сделали туалеты в домах. Лет двадцать пять назад он тоже сделал большой ремонт, но туалет тронуть не решился. Какой смысл менять то, что было всегда?.. Дверь туалета была выкрашена в черный цвет, и в ней была дырка для писем. Старик окантовал эту дырку металлом - почтовый ящик получился красивый. С внутренней стороны туалета к двери был приторочена полотняная авоська, куда и падала редкая старикова почта. Старик жил совсем один и поутру, в полотняном мешочке надеялся найти какое-нибудь письмецо, соединяющее его с миром. Обычно приходили счета за воду, землю, какие-то поборы на полицию. Старику все суммы казались грандиозными. Получив очередной счет, он впадал в отчаяние, с новой силой гадая, где взять деньги, как будто это случилось с ним впервые. Обычно эти терзания заканчивались глубокомысленно-настойчивым шепотом: "Мы стали бедные, потому что всегда платили свои долги".
      Сегодня у старика выдался на редкость удачный день. Кроме того, что это был вторник, в его почтовом мешочке лежало четыре письма. Три местных, из разных контор, он сунул их в карман. Последнее - заграничное. Старик уселся на горшок и принялся разглядывать конверт. Толстая белая бумага, в углу удивительные марки. На одной высокие кустистые пальмы между зеркальными небоскребами. Не окна, а все их стены горели синевой, отражая синь высокого неба. На другой марке - океан. Здесь тоже все ярко, но не голубизна полыхает, а зелень прекрасных вод. Белоснежные пески и паруса. Австралия. Письмо от сына.
      Старик зажал письмо в руке и поспешил в дом. На полдороге он подскользнулся и, проехав на одной ноге, чуть не рухнул в зеленоватую лужу: здесь, во внутреннем дворике, объемистые плиты разъехались, можно было не только споткнуться, но просунуть между ними палец. Лежали они, несколько вспучившись и подперев друг друга уже последние лет тридцать, и старик даже не помнил, перекладывал ли их кто-нибудь на его памяти. Но хуже было то, что поверхность плит давно покрылась ровным слоем зеленой плесени так же, как мириады оград доброй старой Англии, сложенные из бурого тяжелого камня и тоже покрытые плесенью: стены между двориком и газоном, между газоном и сараем, стены в человеческий рост между соседними домами, между фермами, лугами, полями, лесами... словом всюду, где для них нашлось подходящее место. Старик не замечал эти тяжеловесные корявые нагромождения, сложенные как будто в понедельник с утра после желудочного отравления. Но скользя по гнилостной плесени перед своей собственной дверью, он всякий раз грозил этой плесени разделаться с ней при помощи удушающей химии. Но яд не покупал: он был убежден, что химикалии испортят плиты, те разъедутся и нарушат рисунок и красоту двора.
      Старик удержал равновесие, но проехал ладонью по мокрой грязи, измазав плесенью белое письмо. Он уцепился за трубу. Уже который раз он падал на этом самом месте и всякий раз его спасали канализационные трубы, так удачно проложенные не внутри дома, а по поверхности стен. Старик восхищался чисто английской смекалкой, придумавшей такую конструкцию. А эстетическое чувство удовлетворялось тем, что переплетения крашеных труб свисали по крайней мере не по фасаду дома.
      Пока старик тер чистой рукой конверт, дождь вымочил его макушку, розоватую и нежную, покрытую серебристо-рыжими тоненькими нитями. На кухне он очистил письмо тряпкой, вгляделся в блеск австралийских марок, перевел взгляд на поехавшие плиты двора и внятно сказал: "Не может быть!"
      И тут он заметил, что миска пуста. Здесь, на заднем дворе, старик каждый вечер оставлял миску собачьей еды, смешанной с макаронами, для лисы и ежей. Сад старика был необъятен, и так же необъятны были густейшие заросли ежевики, с трех сторон ползущие к дому и уже поглотившие под собой половину террасного сада. Временами старик мечтал перекопать весь сад. Мысль его уходила глубже, и он гадал, нет ли в его земле старинного клада. Многие мечтали найти нефть, как нашла сама королева, но старик этого страшился. Когда-то вся земля на их двух параллельных улочках принадлежала аббатству. А еще раньше, в пятнадцатом веке, землю эту продал аббатству герцог Норфолкский. И хотя дом и сад принадлежали старику, было известно, что все, что таится в земле, будь то нефть, уголь или клад, заберет себе неведомый герцог. Старик не знал, жива ли еще хоть одна личность под этим именем, но копать глубоко боялся все равно.
      Сад старика стоял на холме, и от оползня его могла уберечь террасная конструкция. Кажется, третий хозяин по времени назад выложил края террас для красоты бурыми слабоотесанными каменюгами. Но теперь вся архитектура скрылась под могучим напором поливаемой круглый год дождями ежевики и травы. С последней дело тоже обстояло в саду хорошо. Если газон перед домом старик временами стриг, то луг на заднем дворе давно оброс мощными сорняками, как блохастый пес колтунами. И в самом деле, на лугу этом расплодилось невиданное количество блох от множества прохлаждающихся здесь зверей. Временами старик приносил в дом десятка два самых свирепых паразитов и тогда начинал чесаться, как белки, которые яростно скреблись на его глазах только не в доме, а за стеклом, на лугу, иногда обдирая свои хвосты двумя лапами. Кроме белок эти джунгли населяла стая ежей и несколько лис. Средь бела дня сад пересекала лиса с четырьмя лисятами, поглядывая на окна; старик отличал ее по круглым глазам и ободранным бокам: "Шатается по ежевичнику и шерсть повсюду висит, - думал он. - Пора на носки собирать". Кроме нее через луг неспешно проходил лис с улыбающейся треугольной мордой. Хвост он держал на отлете и любил писнуть в центре луга, подняв лапу, как собака.
      Вечером старик зажигал во внутреннем дворике фонарь. На поребрик луга он выставлял жестяную миску с едой. Очень скоро в круге света возникала лиса. Она чавкала в миске, как пес, но когда на пути попадались куски побольше, отскакивала с ними в траву и взволнованно уписывала их, прядая ушами и переступая передними лапами. Рядом крутились лисята, залезая лапами в миску и кувыркались на блохастом лугу. Яркий свет их совершенно не смущал, а скорее подбадривал. Макароны лиса есть не хотела, но от миски уйти тоже не могла, и, когда через полчаса около миски возникали ежи, она начинала вновь интересоваться ее содержимым, подходя, нюхая и волнуясь. Ежики уплетали макароны, глубоко запустив носы в миску. Кончалось пиршество одним и тем же: с одной стороны из корытца торчали ежиные попки, с другой - хвост лисы, добирающей вместе со всеми желанные остатки.
      Сейчас около миски не было никого, но сама она колыхалась, кренилась, временами стукая краем о каменный поребрик. Старик подкрался ближе. На самом дне сидел маленький ежик. Он раскачивал миску, как ванька-встанька, и не мог выбраться наружу. На его колючках висели слипшиеся макароны.
      Старик вошел в дом и толкнул боком входную дверь - на сей раз удалось закрыть с первого раза! "Отсырела... Опять точить, опять потом красить", думал он. В первой комнате он снял ботинки с комьями грязи. Это была хозяйственная комната, и старик порадовался своему умению устраивать жилье. Когда-то раньше, когда дом был богат, здесь жили странные люди. Они построили кухню невиданных размеров, так что в ней даже помещался обеденный стол. Над столом осталась лепнина от люстры. Когда старик купил этот дом, он сразу почувствовал здесь что-то не то. Было решено перестроить кухню на английский лад. Вот тогда, лет двадцать пять назад, во время большого ремонта, старик много сделал, чтобы навести настоящий порядок. Слишком просторная гостиная в пятнадцать метров уменьшилась до десяти. Несуразную кухню он поделил на три хорошеньких комнаты, присовокупив к ним излишек в пять гостиничных метров. Теперь у него была хозяйственная прихожая для башмаков и звериной миски, столовая - для стола и кухня, где около плиты помещался еще и стул.
      Старик взял палочку с резиной, которой моют стекла на машинах, и принялся гнать воду по стеклам на подоконник, собирая ее тряпкой внизу. С этого начинался его день. Сначала замерзали глаза самого старика, потом он протирал ледяные и мокрые глаза дома, чтобы взглянуть на божий свет.
      Дома было слишком много окон. Прошлые хозяева, эти странные люди, украсили свою кухню тремя окнами в человеческий рост. Старик этого не понимал. Особенно поражали его форточки в двух из них. Слава Богу, в гостиной форточек не было совсем, одно окно могло быть приоткрыто, если летом появлялся к этому повод. Две форточки на кухне старик заколотил сразу. Тому было много серьезных причин.
      Старик очень боялся воров. Как и его соседи. На улице стояло десять фонарей по числу домов и на каждом был прибит жестяной плакат: "Осторожно, воры!" Однажды старик слышал, как какой-то чужак, проходивший мимо его дома, сказал спутнику: "Будьте осторожны, в этом доме воры и в этом, и в том!.." Это была совсем неумная шутка, потому что воров в округе было видимо-невидимо. В этом году из сада украли яблоки. Когда старик был молод, дети тоже воровали в саду: мальчишка яблоко надкусит, другое сунет за пазуху. Теперь, похоже, воры пришли целой бригадой с мешками и в полчаса оставили одни голые ветки. Воры таскали у старика продукты из холодильника, пока он работал в сарае. Иногда в газетах писали, что в Англии много совсем бедных людей, им не хватает даже на еду, но это звучало неубедительно. Почти никто такому объяснению не верил. Воры жили в кварталах ниже по холму, это знали все. Лет пятнадцать назад там поймали одного или двух воров, в этом квартале эмигрантов. Старик туда не ходил.
      Однако, была и вторая веская причина забить кухонные форточки: дома сразу стало много теплее. Сын из Австралии говорил, что дом нужно было строить с утеплением и вообще неправильно, что он стоит сразу на земле. В таком-то климате! Он говорил:
      "Ну как же так, мы, англичане, за века исколесили весь мир, бывали и в холодных странах - двести лет назад могли научиться, как кирпичи ровно положить, как заслонку приладить к камину и превратить его в отличную печь криворукость свою подуменьшить! А ведь нет: все по-своему! Хоть неудобно и мука адова, а назло папе и маме откушу себе нос!"
      "Это он теперь так рассуждать стал, сын из Австралии! - кипел старик. Строитель! Нет у них там никакого порядка! В бригаде итальянцы, греки, сербы - каждый в свою сторону тянет, разве такие постройки могут быть правильные?!"
      "Каждая нация нам лучшее принесла, - уверял сын-строитель. - Потому в Австралии у каждого дома свое лицо - двух одинаковых не найдешь! И это как раз южане научили нас хоть какому-то дизайну".
      Старик вспомнил, что в центре города тоже возвели необычное здание. Он сам его увидел и сыну показал. Настоящий дизайн применил архитектор и традиции не забыл. Дом построен из бурого слабоотесанного камня, а в середине сделан пролет из синего зеркального стекла. Старику понравилось, а сын вообще ничего не сказал.
      Но дома сын вытащил из чемодана два толстых альбома - жизнь свою австралийскую показать. Были там и фотографии зданий, которые построила их строительная бригада.
      "Много в них блеска, металла, стекла, а солидности нет", - подытожил старик. На фотографиях, как на почтовых марках, все сияло чистотой, невиданной какой-то точностью отделки, ухоженностью, и улицы города, как и сама природа светились счастливой неизвестной жизнью. Сын из Австралии уверял, что все так оно и есть, но старик все равно не верил.
      "Конечно, само по себе благоустройство - правильная мысль, - думал старик про себя. - Раньше, до ремонта, труба от камина проходила вверх через два этажа и грела все комнаты, это было отлично придумано".
      Но с тем камином было давно покончено. Сначала в Англии вырубили все леса, тому уж лет двести назад, нечем стало топить. Новые леса есть, но они проросли бурьяном, ежевикой, и со всей своей стоячей водой, имеют не очень привлекательный вид. Гулять бывает трудновато. Еще и плесень. Она покрыла не только дома и всякий камень в стране, она также вгрызлась ровным слоем в стволы деревьев. Может быть, в юности они имели коричневый или белый окрас, как у берез, например. Но это продолжалось недолго. Сколько старик себя помнил, все деревья в Англии имеют зеленые заплесневевшие стволы, как братья одного-единственного вида. Это про древесину для протопки. Дальше пошла эра угля. Старик в ней, в этой эре пожил. Но потом не стало у него сил таскать уголь взад-вперед, и во время ремонта он решился на газовый камин. Как-то страшно было начинать. Старик просыпался и шел проверять, не взорвалось ли что? Но со временем даже понравилось. Только у нового, газового камина, труба выходит в сторону, на улицу, и верхние комнаты больше не греет. Потому там бывает холодновато. Есть, конечно, электрический камин, но он для сильных холодов. Вот отчего огромные особняки вечерами стоят во мраке. Все окна плотно зашторены, а свет горит в одной комнате - сидят, греются, про погоду говорят. И не то волнует головы, что обрушится ледяной туман или вьюга, а что из этого получится дома, внутри, и удастся ли еще согреться?
      "Двойные окна двести лет назад, утепление в стенах двести лет назад..." - шептал старик, споря с сыном, и не мог успокоиться. Он не стал читать его письмо, а отложил его на полку, подальше, но на видное место. Зажег свой газовый камин, залил в овес молоко и стал завтракать. Не то старик не мог взять в толк, как это сын дошел до таких мыслей, а откуда, в самом деле, появились такие люди? Все, кого старик знал, думали, как он, делали, как он, и двести лет назад, и триста, наверное, тоже. Взять, к примеру, дом у соседей и тот замок, где он побывал на экскурсии, пришло ему в голову. Первый 19-го века, а второй - 15-го, и что же? Если зубцы сверху убрать, ведь точь в точь одна постройка - стены из камня, окна есть, крыша есть тоже... Теперь строят немного по-другому, но хорошо, когда в квартале все дома одного вида. А отличия тоже есть. Тут дома из серого камня с окнами и крышей, а в том квартале могут быть из коричневого кирпича, но тоже обязательно с окнами и крышей. Разве это не стиль?..
      Старик потер свой лоб, покрытый чередой мелких, бегущих в одном направлении морщинок, взбегающих от бровей до самой макушки. Проверил, все ли в порядке на лице. Детской голубизны прозрачные глаза его смотрели хорошо. Под ними, на своем месте, были мягкие мешочки. Рука скользнула ниже. Разгладила рыжевато-серебристые усы, красивыми дугами закрывающие рот и осеняющие террасами щеки до самого подбородка. Соревнуясь с их длиной, тут же на щеках находилась белая шерсть, нити, много лет не стриженные, опадающие до самой груди, мягким своим волнением завершая эту выдающуюся конструкцию.
      "Разве это не стиль?" - повторил старик и почувствовал и себя изящным. Он достал из кармана расческу, тронул пушок на голове, роскошь своих усов, ежась всей своей маленькой фигуркой за столом и жалобно поглядывая на сумрачные небеса. Ему показалось, что сквозь мглу где-то тонким бликом засветились тучи и оттуда, может быть, появится солнце. Но пока это был только неизвестный знак, воздушный сигнал, поданный зябнущему старику, не оставивший, однако, следа ни в размякшей хляби туч, ни в его занятой голове.
      "Да, - вернулся старик мыслью к началу своих рассуждений. - Откуда берутся эти люди? Как вообще мог появиться такой человек? Сами соседи и их дети учились в школе нашего района, работают в ближнем переулке, женились на девушках с соседних улиц и дома купили за углом. Многие никогда не выезжали из города! Им это и в голову не придет! Но иногда, без всякой причины, в самой толще наших соседей возникает личность, готовая сесть на корабль, жить с людоедами или даже уехать в Австралию... Нигде такого нет! Например, настоящий немец должен жить в Германии. А у нас? Как будто рождается два вида людей... ничем друг на друга непохожих, - с обидой думал старик о сыне-австралийце. - Ну и пусть едут. Строят себе стеклянные дома..."
      "Почему и нашу страну не сделать ярче?" - спросил сын. Старик поразился такому вопросу. "Потому что... пусть будет так, как было! - умело парировал он. - Все равно мы будем жить, как жили, в нашей доброй, старой, гордой Англии!"
      Он протянул было руку к письму, но тут вспомнил, как подтрунил сын над этими его последними словами. Он сказал, что англичане сами эту гордость о себе придумали, хвалят себя без зазрения совести и другим о себе внушают. А что за гордость такая особая? Упрямство и упорство, вот и все. И тут он взял и в довершение обиды показал две австралийские монеты. На одной была изображена английская королева, как и полагается - вечно юная и прекрасная. А вторая монета чеканки прошлого года, и королева на ней - совсем не привлекательная пожилая женщина! Старик тогда вспылил - это просто издевательство над короной! Он и сам, конечно, отъявленный скептик, он сам любит подтрунить над Англией, но критику от сына-австралийца не потерпит. "Тем более, что это мы вас породили, ленивцев!" - твердо напомнил он сыну его место.
      Сейчас старик вытащил английскую монету и всмотрелся в нее, чтобы еще раз убедиться, как должны выглядеть монархи. И что же! Королева на этой, правильной монете, была как две капли воды похожа на ту, пожилую, заграничную! Старик не заметил, как давно он пользуется такими несимпатичными монетами... И когда, сколько же лет назад королева так переменилась? С возрастом ее черты потеряли миловидность и неожиданно стало видно, как не по-королевски обыкновенно и незначительно лицо привычной монархии. Старику показалось, что таких женщин он встречал во множестве на улицах и в магазинах своего города. Он потупил глаза и бросил монету в общую кучку.
      Время, однако, приближалось к половине восьмого и пора было выезжать. Конечно, до места всего пять-семь минут, но старик любил все делать добротно. Взяв ключ от сарая, он вышел во двор. Выложенная камнем дорожка проросла травой до колена, на ней иногда отблескивали каменные вкрапления, но чаще пятна камней были покрыты землей, которая в дождь превращалась в жидкую грязь. Дорожка пересекла бывшую дорогу для пролетки, на ее краю стоял треснувший столб с раскрошившейся каменной нахлобучкой для красоты, увитый колючкой. Второй валялся в чертополохе. Старик поднялся на следующую террасу, пару раз проехался по раскисшей грязи и попал в сарай. Это было его излюбленное место.
      По профессии старик был столяр, и здесь, в сарае, он продолжал заниматься своим любимым делом. Кроме того, его пенсия была столь мала, что едва ли он смог бы свести концы с концами, если бы не мастерил иногда изделия на заказ. К его сожалению магазин, где он добывал заказы, предлагал их нерегулярно и платил ему, кустарю-одиночке, почти копейки. Но он и этому был рад. Получив очередной заказ, старик располагался в своей сараюшке как будто навечно: здесь среди досок, деревянной пыли, реек и клея, в настоящем деревянном доме было сухо, вкусно пахло, и старик, млея от сухого тепла, принимался за труд. Поработав часа два, он легко и тихо засыпал за своим верстаком, подложив под голову локти. Ему всегда было холодно, он быстро уставал, но дома ему не спалось. Здесь, в прогретой бледным солнцем сараюшке, он иногда дремал до самого вечера, до той поры, пока не зажигался на улице теплый желтый фонарь и филин, живущий на большом клене у самой дороги, не начинал вопить своим протяжным волшебным криком как в жуткой, но симпатичной сказке.
      Старик взвалил на себя законченную давеча дверь и поволок ее к машине. Как обычно, она только частью влезла в багажник и чуть не вывалилась. Он привязал ее веревочкой. Когда старик проезжал вдоль правой ограды, то заметил, что она, толщиной в полуметровую каменюгу, ужасно искривилась. Много лет он подкладывал под нее булыжники, они были разной толщины, и теперь центральная часть ограды грозно провисла над дорогой, как переполненное вымя. Старик разглядел этот абрис и понял, в какое место нужно подложить несколько новых камней. Прибавил газу и поехал со двора.
      Место, куда старик собирался все утро и с чем связывал свои надежды, была почта. Именно здесь по вторникам и четвергам он вместе с другими стариками мог получить пенсию. Среди них толклись одинокие матери, безработные всех мастей, так что очередь получалась огромная. Почта находилась внутри продуктового магазина. Он открывался в восемь часов утра, а почта только в девять. На этот час их в магазин - в душистое тепло - не пускали, и вся толпа стояла столбом под дождем и ветром осенью и зимой, круглый год терпеливо снося муку. Старику казалось, что во вторник людей поменьше, к тому же он много лет назад привык к этому дню.
      В прошлом году случилось небывалое: ему предложили открыть счет в банке и переводить пенсию прямо туда. Ему сказали, что их, английские банки, держат в своих руках пол-мира. Старик очень испугался и посоветовался со знакомыми в очереди. В общем, он услышал то, о чем думал сам: банкам доверять нельзя. Собеседник рассказал ему, как открывал счет один наивный человек. Сначала его в банке записали под неверной фамилией. Он сумел вернуть свои деньги. Потом попросил каждый месяц делить их пополам на два счета: первый - насущный, второй - неприкосновенный. В первый месяц банк поделил правильно, а на второй половина денег уплыла. Их нашли и вернули, но человек хлебнул горя. Потом он собрался полететь к дочери в гости и перед самолетом проверил в аэропорту свои сбережения. На его счету висел никому неизвестный долг. До самолетa оставался час. Он побежал в банк, где ему сказали, что в компьюторе нет не только долга, но и его самого, и что, наверное, он открывал счет где-то за границей...
      Много поучительного услышал тогда старик про их банковскую систему и твердо решил, что пусть уж лучше он постоит вместе со всеми в очереди, но наверняка получит пачку тяжелых английских фунтов с изображением вечно юной королевы.
      Старик стоял в очереди и внезапно нащупал в кармане забытые местные письма. Как удачно, что сейчас он может их спокойно прочитать! Старик вытащил первое письмо и с удовольствием занялся делом. Без обиняков с верхней строчки письмо начиналось такими словами:
      "До меня дошли сведения..."
      Это налоговое управление писало о мизерных стариковых заработках для магазина, как раз того, куда он вез свою дверь. В письме стояло грозное требование заполнить какую-то анкету, но не было имени чиновника, ни телефона, ни адреса пославшего. Старик не нашел подписи внизу письма и задрожал. Не так часто в жизни он получал письма, которые начинались со слов "Я узнал", но всякий раз получая подобное, он чувствовал, что его жизнь в руках и тайной власти того, кто имеет право не объяснять, кто он, собственно, такой, кто имеет право написать человеку удивительные слова: "Я узнал про вас..."
      С трепетом старик вскрыл второе письмо. Телефонная компания, счет за услуги. Открыл третье: счет за электричество. Но каковы были эти счета!
      Сын, когда приехал из Австралии в гости, решил обновить своему старику жизнь - подсоединить его к кипе новых компаний: к новой телефонной, газовой и электрической тоже, потому что эти новые очень хвалили свой сервис и дешевые расценки, а по стариковым доходам разница получалась большой. Старик очень не хотел перемен, боясь, как бы не стало хуже. Но сын убедил его, что современный сервис работает не так, как пятьдесят лет тому назад и даже не так, как десять. Он сам в Австралии менял компании каждые два-три года и всегда только выигрывал. Это правда, что в силу конкуренции становится великолепным сервис, быстро уменьшается плата. Старик не на шутку разволновался, даже поспорил немного, что-то настойчиво твердило ему ни за что не начинать. Но сын пообещал, что старика подключат в три-пять дней, он и перемены не заметит. А службы он обзвонит сам, сам бумажки нужные заполнит - старику не придется хлопотать. На том и порешили. И вот теперь наступила расплата.
      Старик смотрел на письмо. Это, из телефонной компании, повторяло такое же, по счету одиннадцатое, полученное со времени отъезда сына. В этом, двенадцатом, сурово сообщалось, что старика приведут в суд, если он не заплатит долг в восемьдесят восемь фунтов. Старик уже очень хорошо знал эту сумму, так как видел ее в письмах одиннадцать раз. В ужасе он не мог взять в толк, как бы он сумел истратить такие громадные деньги, если он совсем никуда не звонит, а сын звонит ему из Австралии сам.
      Но главное, что поражало старика до изумления: телефонная компания за четверть года так и не подвела к его дому свой, обещанный кабель, отговариваясь откуда-то выпрыгнувшей пятимесячной очередью для новых клиентов. Она не отключила его, старика, от старой компании, как посулила еще сыну, но счета на телефон регулярно присылала и проклятые восемьдесят восемь фунтов неустанно требовала! Значит предполагалось, что старик должен платить сразу двум компаниям!
      Старик им звонил и старался эту путаницу уладить. Он говорил, что не мог потратить такие деньги по той простой причине, что в его доме нет даже кабеля их телефонной компании! Служащие попадались толковые и все быстро понимали. Они ласково утверждали, что с этой минуты жизнь старика переменится и он может спать спокойно, не пугаясь насильственного привода в суд. Но через неделю на БJркендейл вновь приходило знакомое письмо, и старик хватался за сердце. Потому что он уже заплатил коллосальный для него депозит в сто пятьдесят фунтов в счет неизвестных будущих разговоров и теперь не хотел ссориться с компанией, разрывая отношения на пол-пути. Сын, звоня из Австралии, не верил, что у старика взяли такие деньги: он вообще не слыхал о бестолковщине, огромных депозитах и, одновременно, о пятимесячных очередях на кабель, приводах в суд, не понимая, почему телефон попросту не подключен!
      Но если бы несчастья старика ограничились телефонной эпопеей!