Мой Кент

      Но Толик твердо решил жениться только тогда, когда он построит свой дом, своими собственными руками. В таксопарке, куда он попал сразу же после ПТУ, он пользовался большим и заслуженным авторитетом за свою честность и фантастическое трудолюбие.
      Галька работала в другом месте, но как-то так вышло, что их отношения стали у всех на виду.
      Директор таксопарка, человек взыскательный и педантичный, сам вышедший из шоферов, видя не свойственные большинству таксистов порядочность и работоспособность Толика, предложил ему сыграть уже ставшую забываться комсомольскую свадьбу с предоставлением молодоженам двухкомнатной квартиры, но, обычно безотказный Толик, наотрез отказался, заявив, что целью его жизни является дом, собственный дом, каких бы трудов ему это ни стоило, а он его построит.
      Директор развел руками, но не оставил его без внимания, и через некоторое время Толик стал владельцем небольшого участка в районе одного из жилых кооперативов в ближнем Подмосковье.
      Этот кооператив существовал уже лет тридцать и получить там участок простому смертному было невозможно, но в одном месте, примыкавшем к небольшой речке, когда-то, давным-давно свалили несколько машин мусора, потом еще добавили, пока не получилась пирамида Хеопса высотой в трехэтажный дом. Затем установили устрашающих размеров щит с предупреждением об ответственности за свалку мусора и, на этом дело кончилось. Расчищать Авгиевы конюшни охотников не находилось.
      Директору таксопарка этот козырь в рукаве по-видимому был известен давно. Договориться с местной властью ничего не стоило - они были безмерно счастливы, что нашелся чудак, который избавит их от этого позорного бельма.
      Небольших усилий ему стоило и заказать технику для уборки мусора и расчистки участка.
      Мне очень жаль, что я не видел выражения лиц Толика и Гальки, когда директор отвез их на своей персональной машине к их новым владениям и здесь, на месте, вручил им соответствующие документы.
      У Гальки и так глаза всегда были на мокром месте, а Толик так был потрясен, что не захотел уезжать обратно. Директор на стал настаивать и уехал, а Толик с Галькой неизвестно сколько просидели на хорошо вычищенном и уже отмеченном колышками участке, неизвестно о чем разговаривая. Можно предположить, что именно в тот момент у них родилась идея кроме своих будущих детей взять одного детдомовского. Или двух.
      Толику нужно будет рассказать все. Вранье он сразу почувствует. Но если рассказать честно, он обязательно поможет.
      Толик настоящий друг.
      В десять утра я сидел в сквере у Даниловского рынка. Это скорее длинная аллея, тянувшаяся две трамвайные остановки, обнесенная чугунной оградой, маленький оазис в раскаленных июньским зноем каменных джунглях.
      Здесь царила ленивая умиротворенность позднего утра. Редкие прохожие, пенсионеры, читающие газеты в тени раскидистых лип, бабушки или молодые мамы с колясками и я, одиноко сидящий на садовой лавке.
      Он появился в том же костюме и шляпе тироль, очевидно июньская жара не имела для него никакого значения.
      На этот раз он имел крайне озабоченный вид делового человека, время которого ограничено и, что еще более важно, чрезвычайно дорого.
      Он кивком поздоровался, сел рядом со мной на скамейку, поставил на нее свой портфель, и старательно подтянул брюки.
      - Значит такое дело, - начал он монотонным голосом, как хорошо заученный урок, - в определенный день и час во внутренний двор к одному из подъездов жилого дома подъезжает автомобиль. В нем водитель и пассажир (Я бы сильно удивился, если бы пассажир был, а водителя не было), который не выпускает из рук большой кейс. Пассажир с кейсом покидает автомобиль, направляется в подъезд и получает пулю в руку, держащую кейс. (Или в голову, уточняю я про себя).
      Шофер выскакивает из машины, осматриваясь кто и откуда стреляет...
      - Я должен захватить кейс и смыться, - перебил я его.
      - Да, - он косо посмотрел на меня, видимо подумав, что я уж слишком шустрый малый, - здесь аванс пять тысяч, - он похлопал по портфелю, - а еще пятнадцать, когда отдашь кейс кому следует. Всего - двадцать. - Мне показалось, что он подавил вздох.
      Помешкав, он щелкнул застежкой портфеля и достал небольшой сверток, перехваченный резинкой, положил его на сиденье лавки между нами и, не спуская с него глаз, закрыл портфель, поставил его справа от себя и потерял к нему всякий интерес.
      - Ну теперь-то, я надеюсь, вы мне расскажете кого вы представляете?
      Он заерзал и хмуро и опасливо покосившись на меня ответил:
      - Не могу сказать ничего конкретного, я знаю столько же сколько и ты.
      Мне стало ясно, что я ничего от него не добьюсь, но тем не менее мне хотелось вытянуть из него все, что можно.
      - Ну вы постарайтесь все-таки поставить себя на мое место.
      У вас крупные неприятности, избежать которых вам своими силами нет никакой возможности. Вы даже не знаете ни причину ни источник этих неприятностей. Подходите к своему дому и видите, что неприятности продолжаются в лице человека, который тоже ничего не знает, но что-то от вас хочет, что-то наверняка связанное с предыдущими неприятностям и, нагнетает обстановку.
      И в то же время изо всех сил демонстрирует, что он в эти игры не играет.
      - Если вы в эти игры не играете и ничего не знаете, то почему для этой миссии выбрали именно вас? Каким-то образом вы с ними все-таки связаны.
      Он явно стремился как можно быстрее уйти отсюда и очень неохотно выдавил из себя:
      - Они шантажировали меня...
      - Чем? - Недолго думая спросил я.
      Несмотря на очевидный страх передо мной, он заметно разозлился.
      - Чем, чем!... У каждого человека есть в жизни что-нибудь такое, о чем он старается не вспоминать. У каждого.
      Он вызывающе посмотрел на меня, словно я возмущенно отрицал это.
      - Скажешь нет?
      - Да нет, почему же, случается. Не со всеми, правда, но случается.
      Кто-то же предлагает молоденьким мальчикам или девочкам поиграть в дочки-матери изощряясь в своей изобретательности для достижения известной цели. Не все же лезут напролом, не думая о возможный последствиях.
      Он с отвращением плюнул в сторону, но меня это отнюдь не смутило.
      - Все бывает. Приглашают гостей и тайком, в коридоре, обшаривают карманы их пальто, или крадут общие деньги, сваливая это на другого, поджигают дачи ненавистного соседа, пишут доносы на неугодных. Да мало ли что... Что они от вас потребовали?
      - Сначала они взяли... Да нет, это не имеет к тебе никакого отношения...
      - Имеет, - настойчиво перебил я его, - все имеет значение.
      - Я работаю техником-смотрителем. Они потребовали ключ от шахты лифта и через два дня... - он запнулся, - лифт сломался. Ну, потом еще кое-какие мелочи...
      - Какие? - Я был неумолим.
      Он ненадолго замолк, снял шляпу и протер носовым платком бледную лысину, засмущавшуюся от моего нескромного взгляда.
      - Видишь ли, в одном из домов, который я курирую, живет крупный начальник, большой человек, занимает самую просторную квартиру на шестом этаже. Серьезный товарищ. Он мне платит ежемесячно пятьдесят рублей за то, что я докладываю ему обо всем, что происходит в доме по моей части. Где и какие работы производятся, какой ремонт и кто конкретно этим занимается. Кто въезжает и кто выезжает. Дом большой, пятиподъездный, старой постройки и конечно случается, что кто-то получает квартиру в новом доме, а кто-то вселяется в освободившуюся. Обо всем я должен ему докладывать. Пятьдесят рублей к моей зарплате в девяносто - серьезное подспорье.
      Он посмотрел на меня, словно вновь спрашивая: "скажешь нет?"
      Я ничего не сказал.
      - Так вот, ЭТИ почему-то знали обо всем и предупредили меня, что если я ему что-нибудь скажу о НИХ, они меня разложат на элементарные частицы. Как он вам выдавал эти пятьдесят рублей?
      - Пересылал почтовым переводом.
      - Вы ему докладывали по телефону?
      Он кивнул.
      - Дайте мне этот телефон.
      Он с явной неохотой назвал телефон.
      Я задумался. То, что он мне рассказал было и много и ничего.
      Потом вдруг до меня дошло, что вся сумма составляет двадцать тысяч. Для меня эта сумма была настолько ошеломляющей, что я просто не мог в данный момент зафиксировать такую ситуацию: Я, Вадим Быстров, двадцати двух лет, холостой, сторож на стройке, имею двадцать, нет, даже без малого двадцать пять тысяч рублей. Так можно подумать о ком-то другом, постороннем, например вон о том мужике, который не спеша, лениво вылезает из новенькой Волги 24 модели, что остановилась напротив магазина "ЗОРЬКА".
      - Что с Юрием Михайловичем? - Я звонил Берте сегодня утром, она удивленным голосом (Разве ты не знаешь?) сообщила, что Юрий Михайлович вчера вечером улетел в долгожданную командировку в Лондон, и она, Берта, вместе с Зиночкой провожала его в Шереметьеве. Она так рада, так рада за него, он так давно мечтал попасть в Англию.
      Я заверил ее, что знал, и тоже собирался покрасоваться в Шереметьеве в толпе провожающих, но, к сожалению, не получилось и я тоже вместе с ней разделяю и т.д. и т.п.
      - Так что с Юрием Михайловичем?
      - Если ты согласишься, с ним все будет в порядке. Это все, что я знаю. - Он положил ногу на ногу и сосредоточенно уставился на носок своего знававшего лучшие времена ботинка.
      Задерживать его больше не имело смысла.
      - Ну что ж, Василий Андреевич, как мне ни жаль с вами расставаться, но увы...
      - Кстати, молодой человек, - он почему-то перешел на "вы", - откуда вы узнали мое имя-отчество? Мы ведь с вами вчера встретились впервые.
      - Из высших источников, - сказал я почти не прегрешив против истины.
      Он посмотрел на меня своими глазками-буравчиками поджал губы, медленно поднялся, взял портфель и нечего больше не говоря пошел в сторону Донских бань, походкой человека, выполнившего тяжелую работу.
      Теперь им займется Толик, и сегодня вечером или завтра утром я буду кое-что знать об этом человеке.
      3
      В пакете с деньгами оказалось еще и небольшое переговорное устройство величиной не больше пачки сигарет и инструкция к нему, отпечатанная на компьютерном принтере. Кроме сведений о том как им пользоваться, инструкция содержала указание, чтобы я не расставался с ним ни днем ни ночью.
      Это могло означать только одно: отныне все мои разговоры контролируются, кроме основной функции прибор содержал в себе подслушивающее устройство.
      Мой код на который я должен немедленно отзываться состоял из слова "Кент", а обратный адрес - "Марс".
      Кент... Кентом меня звал в детском доме, уже кажется давным-давно, только один человек - Серега Илюхин, Серега Геббельс - прозванный так за непомерную вспыльчивость, жестокость и очень худое телосложение. Но, несмотря на худобу, он был очень силен и в драке с ним невозможно было справиться и троим. Еще он обладал уникальной способностью освобождать связанные веревкой руки, но как он ни старался обучить этому меня, я выпутывался только в двух попытках из пяти.
      Он был старше меня года на два и почему-то опекал, а если кто-нибудь пытался называть меня Кентом, он тихо и зловеще обрывал: "Это мой Кент..."
      О нем я не слышал много лет, с тех пор, как он с четверкой таких же двенадцати-тринадцатилетних юнцов, вооружившись стареньким кольтом 38 калибра пытался ограбить маленькую сберкассу, находившуюся в помещении почтового отделения.
      Кассирша попалась старая и опытная. Несмотря на направленное на нее дуло револьвера, она сразу же оценила обстановку и слишком юный возраст грабителей, сделала испуганное лицо и запричитала, протянув Сереге пачку разномастных мелких купюр: "Да что ты, сынок, что ты у меня всего-то двести рублей..." "Давай сколько есть", - милостиво согласился Серега.
      Они сели на трамвай и на третьей остановке их всех благополучно взяли. С тех пор о нем не было ни слуху, ни духу.
      На другое утро я собрался в продовольственный магазин и, выйдя из дома, носом к носу столкнулся с Толиком. Я прижал указательный палец к губам и показал на нагрудный карман рубашки. Он заглянул туда и увидел светящиеся зеленым светом цифры таймера, которым, ко всему прочему, был оснащен этот прибор. Я жестами показал ему, чтобы он написал все, что он хочет сказать.
      Две старухи сидевшие на лавке у соседнего подъезда прекратили разговор и уставились на нас.
      Мы прошли в соседний двор, где за кирпичным, когда-то оштукатуренным забором, сплошь заросшим канадским кленом, ютилась крошечная галантерейная фабрика, цеха которой, похожие на клетушки, находились в подвальном помещении.
      В центре дворика, покрытом потрескавшимся асфальтом, с криками носилась мелкая ребятня, мы присели на одну из свободных лавок и Толик, достав толстую записную книжку, с которой никогда не расставался и маленькую шариковую ручку, положив ногу на ногу, лихорадочно начал писать.
      "Вчера этот мужик был сбит на Шаболовке машиной. Когда он переходил улицу, рядом с ним суетился какой-то парень. Могу поклясться, что он брызнул на мужика газом из баллончика и быстро скрылся. Мужик резко остановился и в эту же секунду на него наехала бежевая Волга. Его отбросило на трамвайные рельсы, он ударился головой, с оглушительным звуком лопнул череп, Вадик, если бы ты видел..."
      Я не стал читать дальше, отобрал у него ручку и записную книжку и написал ему, чтобы он срочно посетил Шамана и попросил его кое о чем от моего имени.
      Поднявшись с лавки, я еще раз выразительно прижал указательный палец к губам и, попрощавшись сжатым кулаком правой руки, поднятой до плеча, направился в магазин.
      Следующий на очереди я. Когда я сделаю свое дело, со мной тоже произойдет несчастный случай. Рано или поздно. Скорее всего в момент передачи кейса. Может чуть позже.
      Вернувшись из магазина и бросив сумку с продуктами на стол, я завалился на кровать. Как всегда в момент предстоящей опасности мной овладела сонливость. Я не стал ей противиться и задремал.
      Меня разбудили сигналы переговорного устройства похожие на сигналы точного времени передаваемые по радио. Резкий и хриплый голос произнес:
      - Кент, ответь на вызов. Кент, ответь на вызов...
      Мне было неприятно, что кто-то неизвестный мне называет меня Кентом. Голос был явно не Геббельса, хоть я его не видел и не слышал много лет.
      - Кент, ответь на вызов... Кент, ответь на вызов, - журчало как сверчок переговорное устройство.
      - Кент на связи, - проворчал я сквозь зубы.
      - Добрый день, - воодушевилось устройство, - добрый день, Кент, давай уточним все детали, наверное у тебя масса вопросов, впрочем чем меньше, тем лучше для тебя. (Уж очень все озабочены тем, чтобы мне было лучше. Наверное и тому, в тирольской шляпе, говорили то же самое).
      - Изо всей массы вопросов я выделяю один и основной: что с Юрием Михайловичем. - Я вынужден был накрыться одеялом: не было никакой уверенности, что Женька Баранов не подслушивает.
      - Его благополучие полностью зависит от того, как чисто ты сделаешь свою часть работы, - голос был другой, свистящий как у разъяренной кобры.
      - Я хочу услышать его голос, - настаивал я.
      - Не забывай, что условия диктуем мы, - оборвала меня Кобра, - а с Юрием Михайловичем все в порядке, чего и вам желает, - слегка подсластила она пилюлю. - Ближе к делу. Сейчас, после нашего разговора, поедешь на Павелецкий вокзал и в автоматической камере хранения (он назвал номер ячейки и шифр) возьмешь специально изготовленный рюкзак и точно такой же как ТОТ кейс. Чтобы положить кейс и надеть рюкзак, у тебя считанные секунды. Так что тщательно отработай этот момент. Подъезд имеет два выхода - один во двор, другой, в обычное время заколоченный, на улицу. К нужному времени он будет соответствующим образом подготовлен. Выйдя из этой двери, ты захлопнешь ее и замок заблокирует дверь. Лифт будет отключен. С момента начала выстрелов с шестого этажа будут спускаться как минимум двое профессионалов высокого уровня. На все про все у тебя от десяти до двадцати секунд. Ориентируйся на пятнадцать. На нашей стороне - фактор внезапности. Теперь вопросы по существу.
      - Мне считается очень важным предварительно осмотреть место действия, - сказал я, обливаясь потом под одеялом. - Это касается моей работы, и от этого в немалой степени зависит успех или провал всего дела.
      - Подожди минуту, - заколебалась Кобра.
      "Посоветоваться надо", - мысленно подсказал я ей и откинул одеяло, чтобы хоть немного отдышаться.
      Минут через пять переговорное устройство под одеялом вновь ожило:
      - Алло, Кент, - продолжала резко свистеть Кобра, называя перекресток улиц недалеко от Даниловского рынка.
      - У меня еще вопрос, - не унимался я, - в каком качестве я буду находиться в этом дворе.
      - Ты будешь находится на улице у своего мотоцикла. По нашему сигналу ты не спеша направишься во двор, таким образом, чтобы машина обогнала тебя.
      - Цвет машины и номерные знаки.
      - Сообщим, когда будешь на месте. У тебя все? - Кобра явно проявляла нетерпение.
      - Еще один маленький пустяк, - решился я окончательно доканать Кобру, - а что если им вздумается и меня пристрелить так, на всякий случай, для полной гарантии.
      - Ты тоже профессионал высокого класса, Кент, не мне тебя учить, если ты имеешь ввиду оружие, то у тебя наверняка с Афгана припрятана хорошо пристрелянная пушка.
      Он прав, мерзавец, пушка есть. Хорошо спрятана и хорошо пристреляна. Дураков нет среди больших людей, по блату в их компанию не вотрешься, естественный отбор - выживает умнейший. - Тогда у меня все, - мне смертельно хотелось курить.
      - До связи. Если что-нибудь непредвиденное - связь по инструкции. - В голосе Кобры явно чувствовалось облегчение. Надо бы, конечно, спросить каким образом они планируют передачу кейса, но немного подумав решил, что переговорное устройство обеспечивает постоянный контакт между нами.
      Я съездил на Павелецкий вокзал, забрал рюкзак с кейсом под пристальным взглядом хмурого мента, неторопливо расхаживающего вдоль узких коридоров камеры хранения, на всякий случай оставил в ячейке полиэтиленовую сумку набитую газетами, зарезервировав тем самым за собой ячейку - в камеру хранения стояла внушительная очередь железнодорожных скитальцев.
      Отвез все домой, немного перекусил, с удивлением рассматривая специально изготовленный для подобных целей рюкзак.
      В сторону обращенную к спине был вшит тонкий пластик, а все остальные представляли собой поролон, обшитый брезентом. Кейс, большой как чемодан с закругленными углами, армированный металлом и оснащенный цифровыми замками, легко входил в рюкзак узкой стороной и закрывался клапаном так, что не было необходимости ни завязывать, ни застегивать, достаточно было защелкнуть одну-единственную металлическую кнопку. Рюкзак совершенно скрадывал форму кейса и удобно размещался на спине.
      Затем я сходил в одно место, неподалеку, где находился тайник, извлек оттуда ПМ и вновь замаскировал тайник.
      Вернувшись домой, я запер дверь на замок, чтобы Женька Баранов ненароком не зашел, неторопливо и тщательно протер ПМ от смазки привел все в порядок, сложил в полиэтиленовый пакет и спрятал в ящик гардероба.
      Затем я занялся замками кейса. Мне не составило большого труда открыть их. Я засек время, которое потратил на их открывание - вышло на оба замка четыре с половиной минуты.
      Теперь мне необходимо было сделать разрядку. Я вышел в коридор и подошел к двери комнаты Женьки Баранова, которая находилась напротив лестничной клетки и постучал.
      Прозвучало "Да", полное гордого достоинства и французского прононса. Следовало соблюдать ритуал, и я как можно подобострастнее произнес:
      - Можно?
      - Да, конечно, - ответствовали с доброжелательной снисходительностью дворянина, ведущего родословную если уж не от Рюриков, то по крайней мере от Малюты Скуратова.
      Я открыл дверь. Женька Баранов лежал на кровати, закинув одну руку за голову, а другой высоко держа раскрытую книгу. На носу красовались изящные очки со стеклами без оправы, крупные голубые глаза глядели на меня поверх очков вопросительно и недоверчиво.
      - Баранкин, будь человеком, - обратился я к нему со страдальческим выражением лица.
      - Что случилось, Вадик? - он сел на кровати, положив книгу и осторожно снимая очки.
      - Убили, гады, брата Пантюху - выпить не с кем, - произнес я с горечью.
      Его лицо расплылось в скабрезной улыбке, глаза превратились в узенькие щелочки.
      - Сейчас снабдим, - двадцатипятирублевка в моей руке преисполнила его энтузиазмом строителя первых пятилеток.
      - Вы помните? - Меня понесло.
      Он насторожился, просовывая голову в рубашку, одновременно пытаясь надеть на босые ноги туфли с вельветовым верхом, изображая юного журавля в период брачной церемонии.
      - Вы все конечно помните, - я погрозил ему указательным пальцем.
      Он окончательно опешил, застыв в замысловатой позе.
      Кивнув в сторону двери, я продолжал:
      - Как я стоял приблизившись к стене.
      Он не шевелился.
      - Взволнованно ходили вы по комнате и что-то резкое в лицо бросали мне.
      Наконец до него дошло, глаза вновь превратились в щелочки, деньги нашли кратковременное убежище в нагрудном кармане рубахи, спросив что брать, он уже катился вниз по лестнице, бормоча себе под нос: "Две бутылки коньяка и сухого, кто ж упомнит всего Пушкина...", а вдогонку ему неслось мстительное:
      - Вы говорили, нам пора расстаться, что вам наскучила моя шальная жизнь...
      На перекрестке было всего два жилых дома.
      Каждый из них в виде буквы "Г" стоял одновременно на двух улицах.
      В каждом из них было по шесть этажей, выносные лифты и по две двери в подъездах. Двери, выходящие на улицы, были заколочены наверное с тех пор, когда исчезло с лица земли многочисленное племя настоящих московских дворников.
      В один из дворов можно было въехать с двух улиц, к тому же рядом с ним блистал современным дизайном новый девятиэтажный дом, создавая своим наличием архитектурный ансамбль со старым домом в виде буквы "П". Двор был большой, просторный, с многочисленными садовыми скамейками, столиками, похоже для игры в домино и сопутствующих ему мероприятий.
      Другой дом не имел близких соседей, зато во дворе имелся огороженный остатками чугунной ограды прямоугольник, размерами почти во весь двор, оставляя место только для пешеходных асфальтированных дорожек, прямоугольник голой бесплодной земли без единой травинки с чахлыми невысокими и запыленными деревьями неизвестной мне породы. Садовых скамеек не было ни одной, лишь валялись два деревянных ящика. На одном из них сидело худосочное существо женского пола неопределенного возраста, неприязненно наблюдая за маленькой лохматой собачонкой, сосредоточенно исследующей лабиринты таинственных запахов.
      Ближайший дом, не менее старый, отстоял метров на пятьдесят, почему-то отгородившись от углового высоким кирпичным оштукатуренным забором.
      На других углах перекрестка жилых домов не было - на одном стояло стандартное четырехэтажное здание средней школы, обнесенной забором из стальных прутьев, имеющих наконечники боевых пик, - на другом одно из бесчисленных столичных НИИ.
      Мужественно выстояв длинную очередь за мороженым, я направился во двор архитектурного ансамбля "П" и пристроился на одну из скамеек, на которой уже восседала единственная во дворе старушка в цветастой ситцевой кофточке с короткими рукавами. Она сидела сложив руки на груди с выражением на лице, словно когда-то, давным-давно ей дали понюхать что-то крайне непристойное и с тех пор ей никак не удавалось согнать с лица гримасу отвращения.
      - Что-то у вас дворник от рук отбился, - начал я напрашиваться на долгий душевный разговор.
      Она, глядя на меня искоса из-под нахмуренных бровей, смерила с головы до ног, оценивая, стою ли я ее внимания:
      - Да нет, милок, у нас дворничиха очень порядочная женщина, каждый день убирает и подметает, да и сынок ей все время помогает, хороший такой мальчик, даже в пионерский лагерь на лето не поехал, буду, говорит, маме помогать, а путевку-то им бесплатно давали - отца у них нету. А с чего ты взял, что дворник у нас плохой? - Она смотрела на меня со своей брезгливой гримасой, как будто я и был тем самым, непристойным, что она когда-то понюхала может быть даже попробовала на вкус.
      - Ну как же, - воодушевился я хорошим началом, - вон на дорожках, прямо перед подъездами елочные ветки валяются, как будто нарочно накидали. - Нарочно и накидали, милок, ты вроде похож на русского, а таких простых вещей не знаешь, - она вновь смерила меня взглядом, казалось ее вот-вот стошнит от отвращения.
      - Нарочно и накидали, женщину сегодня хоронили, вон из того подъезда, где лифт не работает, из-за него проклятого и померла, собака ничего, хоть бы что, а она померла позавчера в лифте.
      - Разбилась что ли? - насторожился я.
      - Если бы. - Она покачала головой, словно осуждая покойницу за то что та не посоветовалась с ней, как лучше помереть. - Трос оборвался, да лифт-то не разбился, а вроде бы как на подушку шмякнулся, она и померла от страха. Вышла, называется с собачкой погулять, сунулась в лифт, а трос возьми да и оборвись, ни царапин, ни ссадин, ни ушибов, со страху померла, сердце не выдержало пока летела с шестого этажа, царствие ей небесное, вечный покой.
      Хорошая была женщина, не старая еще - шестьдесят лет всего было незамужняя, одна жила, собачку держала, пуделя карликового, сама работала в театре бухгалтером, работники из театра и хоронили. Анной Георгиевной звали, хорошая была женщина, душевная. А лифт специально не ремонтируют все комиссии ходят третий день. Комиссии ходят, а человека-то нет...
      Я ее уже почти не слышал.
      Выносной лифт, остановленный надолго на первом этаже - идеальное место для вооруженной засады! Все пять подъездов под прицелом и выход так же в парадную дверь на улицу...
      Теперь все встало на свои места, сориентироваться стало значительно проще, сориентироваться, чтобы самому не попасть под пули.
      Старушка еще говорила что-то насчет легкой смерти, о том как плохо оказаться больной на руках у своих близких, как например в тридцать четвертой квартире женщина парализованная седьмой год лежит, с дочерью замужней живет, у которой детей двое и муж, вроде бы не пьяница, а нет-нет да и нажрется, все в одной комнате, а квартиру который год обещают...
      Отдав остатки мороженого болтавшейся неподалеку дворняжке с большими грустными и доверчивыми глазами, пробормотав старушке невнятные извинения по поводу нехватки времени, я вышел на улицу и свернул к троллейбусной остановке.
      Подходя к общежитию, я увидел такси Толика. Заметив меня, он вышел из машины и кивнул в сторону дворика, где мы с ним переписывались вчера. Там, так же как вчера, резвилась ребятня, лишенная возможности жить летом на даче или в деревне у бабушки, в тени канадских кленов покоилась пара колясок с младенцами, под присмотром молодых мам, лениво беседующих между собой.
      Мы присели на скамейку, стоявшую на самом солнцепеке и Толик протянул мне почтовый конверт, слегка приоткрыв который, я увидел паспорт, военный билет, трудовую книжку и записку, написанную удивительно красивым каллиграфическим почерком. Не могу сказать, что это был почерк Шамана - он сам часто говорил еще в в детском доме об отсутствии у него собственного почерка.
      Записка гласила:
      "Вадик! Я даю тебе адрес в Питере, брось это дело и поезжай туда. Там у тебя будет комната в общежитии и нормальная работа. Предварительная договоренность есть. Эти люди оставят тебя в покое - я об этом позабочусь. О Мокрове не беспокойся - не тот человек Мак, чтобы попасть в заложники, тут что-то другое мне кажется он тебя элементарно подставляет. Собирай рюкзак, бери пару канистр бензина для Матильды и дуй в Питер. Даю слово, что все улажу".
      Шаману можно верить. Такие специалисты как он ценятся очень высоко и попадают за решетку крайне редко, их берегут как зеницу ока. И не обязательно воры. Свою первую серьезную работу он сделал для женщины, у которой что-то было не в порядке со стажем в трудовой книжке и, соответственно, с оформлением пенсии.
      А несчастные прогульщики с клеймом трех тузов в трудовой книжке? После долгих мытарств в поисках работы они готовы были отдать все за избавление от позорного, не всегда справедливо поставленного клейма. Но нужно отдать должное Шаману - он никогда не драл три шкуры с клиента.
      Я жестами показал Толику, чтобы он дал мне записную книжку с ручкой и, немного подумав, написал: "Спасибо, Толян за все. Больше здесь не светись, не надо. Я перед тобой как всегда в долгу.
      Передай привет и большущее спасибо Лехе-Шаману. Прощай, может когда-нибудь увидимся. Пожелай мне удачи, она мне вскоре очень-очень пригодится. Еще раз спасибо, брат".
      Толик выхватил у меня записную книжку и ручку и торопливо начал писать: "Вадим, послушайся Шамана! Остановись, Юрка выкрутится, это не он заложник, а ты..."
      ...Я вернулся из Афгана полный радужных надежд на работу, на учебу в институте, на получение квартиры. Через неделю о надеждах я вспоминал с горькой иронией.
      В автоколонне, куда я обратился по поводу работы, мне предложили рафик, стоявший у забора, на корпусе которого следовало бы сделать надпись несмываемой краской: "ОСТАВЬ НАДЕЖДУ ВСЯК ПОДХОДЯЩИЙ КО МНЕ". Механик стараясь не смотреть мне в лицо сказал:
      - Вот, приводи ее в порядок и вперед.
      До "вперед" было месяцев шесть изнурительной работы и столько же месячных зарплат на запчасти.
      В райжилотделе, на просьбу выделить квартиру участнику войны в Афганистане прозвучала крылатая фраза: "Мы вас туда не посылали", и моя койка в комнате общежития для лимитчиков оказалась четвертой по счету.
      Об институте не могло быть и речи.
      К тому времени, когда появился Юрка, я уже серьезно приуныл.
      Как он узнал, что я вернулся, для меня осталось загадкой - я не хотел встречаться с моими немногочисленными друзьями, пока основательно не устроюсь в этой жизни. С его появлением все изменилось как во сне. Через день я вселился в отдельную комнату в семейном общежитии, а под лестницей на первом этаже был сооружен большой металлический ящик, в котором стоял новенький мотоцикл - Матильда Ивановна. Место сторожа на стройке не было для меня заманчивым, но Юрка сказал, что пока я поработаю на больших людей, а там видно будет...