Сцена представляет улицу в Севилье; во всех домах окна забраны решеткой.
 
       Графодин, в широком темном плаще и шляпе с опущенными полями. Прохаживаясь по сцене, вынимает часы.
      Я думал, сейчас больше. До той поры, когда она имеет обыкновение показываться в окне, ждать еще долго. Ну, ничего: лучше прийти раньше времени, чем упустить возможность увидеть ее. Если б какому-нибудь придворному любезнику могло прийти в голову, что я, в ста лье от Мадрида, каждое утро стою под окнами женщины, с которой ни разу словом не перемолвился, он принял бы меня за испанца времен королевы Изабеллы. А что в этом такого? Все охотятся за счастьем. Мое счастье заключено в сердце Розины. Но как же так? Подстерегать женщину в Севилье, когда в столице и при дворе сколько угодно вполне доступных наслаждений? Вот их-то я и избегаю. Я устал от побед, беспрерывно доставляемых нам корыстью, обычаем или же тщеславием. Это так отрадно, когда тебя любят ради тебя самого! И если бы с помощью этого переодевания я мог убедиться… Кого-то черт несет!
 

       Фигаро, Графпрячется.
 
       Фигаро весело напевает; за спиной у него гитара на широкой ленте, в руках бумага и карандаш.
 
Прогоним грусть: она
Нас заедает!
Без песен и вина
Жизнь даром пропадает!
И каждый – если он
На скуку обречен -
Исчахнет от забот
И дураком умрет!
 
      Пока что, право, недурно.
 
И дураком умрет,
Лень и вино – мои две страсти:
Они мне сердце рвут на части…
 
      Да нет, они его не рвут, они оба мирно уживаются в нем…
 
И спорят в сердце из-за власти…
 
      А разве говорят: «спорят в сердце»? А, боже мой, наши сочинители комических опер в такие тонкости не входят! В наше время чего не следовало бы говорить, то поется. (Поет.)
 
Лень и вино – мои две страсти:
Обеим предан я равно…
 
      Мне бы хотелось в заключение придумать что-нибудь необыкновенное, блестящее, сверкающее, содержащее в себе определенную мысль. (Становится на одно колено и пишет напевая.)
 
Обеим предан я равно:
Лень для меня источник счастья,
А радость мне дает вино.
 
      Э, нет, это плоско. Не то… Здесь требуется противопоставление, антитеза:
 
У лени я всегда во власти,
Вино же…
 
      Ага, канальство, вот оно…
 
Вино же – верный мой слуга!
 
      Молодец, Фигаро!… (Записывает, напевая.)
 
Вино и лень – мои две страсти:
И дружба их мне дорога:
У лени я всегда во власти,
Вино же – верный мой слуга!
Вино же – верный мой слуга!
Вино же – верный мой слуга!
 
      Так, так, а если к этому еще аккомпанемент, то мы тогда посмотрим, господа завистники, правда ли, будто я сам не понимаю, что пишу… (Замечает графа.)Я где-то видел этого аббата. (Встает.)
       Граф (в сторону). Лицо этого человека мне знакомо.
       Фигаро. Да нет, это не аббат! Эта горделивая благородная осанка…
       Граф. Эта нелепая фигура…
       Фигаро. Я не ошибся: это Граф Альмавива.
       Граф. Мне кажется, это плут Фигаро.
       Фигаро. Он самый, ваше сиятельство.
       Граф. Негодяй! Если ты скажешь хоть одно слово…
       Фигаро. Да, я узнаю вас, узнаю по лестным определениям, которыми вы всегда меня награждали.
       Граф. Зато я тебя не узнаю. Ты так растолстел, раздобрел…
       Фигаро. Ничего не поделаешь, ваше сиятельство, – нужда.
       Граф. Бедняжка! Однако чем ты занимаешься в Севилье? Ведь я же дал тебе рекомендацию в министерство и просил, чтобы тебе подыскали место.
       Фигаро. Я его и получил, ваше сиятельство, и моя признательность…
       Граф. Зови меня Линдором. Разве ты не видишь по этому моему маскараду, что я хочу остаться неузнанным?
       Фигаро. Я удаляюсь.
       Граф. Напротив. Я здесь кое-кого поджидаю, а два болтающих человека внушают меньше подозрений, чем один гуляющий. Итак, давай болтать. Какое же тебе предоставили место?
       Фигаро. Министр, приняв в соображение рекомендации вашего сиятельства, немедленно распорядился назначить меня аптекарским помощником.
       Граф. В какой-нибудь военный госпиталь?
       Фигаро. Нет, при андалусском конном заводе.
       Граф (со смехом). Для начала недурно!
       Фигаро. Место оказалось приличное: в моем ведении находились все перевязочные и лечебные средства, и я частенько продавал людям хорошие лошадиные снадобья…
       Граф. Которые убивали подданных короля!
       Фигаро. Увы! Всеисцеляющего средства не существует. Все-таки они иной раз помогали кое-кому из галисийцев, каталонцев, овернцев.
       Граф. Почему же ты ушел с должности?
       Фигаро. Я ушел? Она от меня ушла. На меня наговорили начальству. О зависть бледная с когтистыми руками…
       Граф. Помилосердствуй, помилосердствуй, друг мой! Неужели и ты сочиняешь стихи? Я видел, как ты, стоя на коленях, что-то царапал и ни свет ни заря распевал.
       Фигаро. В этом-то вся моя и беда, ваше сиятельство. Когда министру донесли, что я сочиняю любовные стишки, и, смею думать, довольно изящные, что я посылал загадки в газеты, что мои мадригалы ходят по рукам, словом когда министр узнал, что мои сочинения с пылу с жару попадают в печать, он взглянул на дело серьезно и распорядился отрешить меня от должности под тем предлогом, что любовь к изящной словесности несовместима с усердием к делам службы.
       Граф. Здраво рассудил! И ты не возразил ему на это…
       Фигаро. Я был счастлив тем, что обо мне забыли: по моему разумению, если начальник не делает нам зла, то это уже немалое благо.
       Граф. Ты чего-то не договариваешь. Помнится, когда ты служил у меня, ты был изрядным сорванцом…
       Фигаро. Ах, боже мой, ваше сиятельство, у бедняка не должно быть ни единого недостатка – это общее мнение!
       Граф. Шалопаем, сумасбродом…
       Фигаро. Ежели принять в рассуждение все добродетели, которых требуют от слуги, то много ли, ваше сиятельство, найдется господ, достойных быть слугами?
       Граф (со смехом). Неглупо сказано. Так ты переехал сюда?
       Фигаро. Не сразу…
       Граф (прерывает его). Одну секунду… Мне показалось, что это она… Продолжай, я тебя слушаю.
       Фигаро. Я вернулся в Мадрид и решил еще раз блеснуть своими литературными способностями. Театр показался мне достойным поприщем…
       Граф. Боже милосердный! (Во время следующей реплики Фигаро граф не сводит глаз с окна.)
       Фигаро. Откровенно говоря, мне непонятно, почему я не имел большого успеха: ведь я наводнил партер прекрасными работниками, – руки у них… как вальки. Я запретил перчатки, трости, все, что мешает рукоплесканиям. И даю вам честное слово, перед началом представления я проникся уверенностью, что завсегдатаи кофейной относятся ко мне в высшей степени благожелательно. Однако ж происки завистников…
       Граф. Ага, завистники! Значит, автор провалился.
       Фигаро. Как и всякий другой. Что же в этом особенного? Они меня освистали. Но если бы мне еще раз удалось заставить их собраться в зрительном зале…
       Граф. То скука бы им за тебя как следует отомстила?
       Фигаро. О черт, как же я их ненавижу!
       Граф. Ты все еще бранишься! А знаешь ли ты, что в суде предоставляют не более двадцати четырех часов для того, чтобы ругать судей?
       Фигаро. А в театре – двадцать четыре года. Всей жизни не хватит, чтобы излить мою досаду.
       Граф. Мне нравится твоя забавная ярость. Но ты мне так и не сказал, что побудило тебя расстаться с Мадридом.
       Фигаро. Мой ангел-хранитель, ваше сиятельство: я счастлив, что свиделся с прежним моим господином. В Мадриде я убедился, что республика литераторов – это республика волков, всегда готовых перегрызть друг другу горло, и что, заслужив всеобщее презрение смехотворным своим неистовством, все букашки, мошки, комары, критики, москиты, завистники, борзописцы, книготорговцы, цензоры, все, что присасывается к коже несчастных литераторов, – все это раздирает их на части и вытягивает из них последние соки. Мне опротивело сочинительство, я надоел самому себе, все окружающие мне опостылели, я запутался в долгах, а в карманах у меня гулял ветер. Наконец, рассудив, что ощутительный доход от бритвы лучше суетной славы пера, я оставил Мадрид. Котомку за плечи, и вот, как заправский философ, стал я обходить обе Кастилии, Ламанчу, Эстремадуру, Сьерру-Морену, Андалусию; в одном городе меня встречали радушно, в другом сажали в тюрьму, я же ко всему относился спокойно. Одни меня хвалили, другие порицали, я радовался хорошей погоде, не сетовал на дурную, издевался над глупцами, не клонил головы перед злыми, смеялся над своей бедностью, брил всех подряд и в конце концов поселился в Севилье, а теперь я снова готов к услугам вашего сиятельства, – приказывайте все, что вам заблагорассудится.
       Граф. Кто тебя научил такой веселой философии?
       Фигаро. Привычка к несчастью. Я тороплюсь смеяться, потому что боюсь, как бы мне не пришлось заплакать. Что это вы все поглядываете в ту сторону?
       Граф. Спрячемся.
       Фигаро. Зачем?
       Граф. Да иди же ты, несносный! Ты меня погубишь!
       Прячутся.
 

       Жалюзи в первом этаже открывается, и в окне показываются Бартолои Розина
 
       Розина. Как приятно дышать свежим воздухом!… Жалюзи так редко открывается…
       Бартоло. Что это у вас за бумага?
       Розина. Это куплеты из «Тщетной предосторожности», – мне их дал вчера учитель пения.
       Бартоло. Что это еще за «Тщетная предосторожность»?
       Розина. Это новая комедия.
       Бартоло. Опять какая-нибудь пьеса! Какая-нибудь глупость в новом вкусе!
       Розина. Не знаю.
       Бартоло. Ну, ничего, ничего, газеты и правительство избавят нас от всего этого. Век варварства!
       Розина. Вечно вы браните наш бедный век.
       Бартоло. Прошу простить мою дерзость, но что он дал нам такого, за что мы могли бы его восхвалять? Всякого рода глупости: вольномыслие, всемирное тяготение, электричество, веротерпимость, оспопрививание, хину, энциклопедию и драматические произведения…
       Розина (лист бумаги выскальзывает у нее из рук и падает на улицу). Ах, моя песенка! Я вас заслушалась и уронила песенку. Бегите, бегите же, сударь, а то моя песенка потеряется!
       Бартоло. А, черт, держали бы как следует! (Отходит от окна.)
       Розина (смотрит ему вслед и подает знак на улицу). Пст, пст!
       Появляется граф.
      Скорей поднимите и – бегом!
       Граф мгновенно поднимает с земли лист бумаги и скрывается.
       Бартоло (выходит из дома и начинает искать). Где она? Я не вижу.
       Розина. Под окном, у самой стены.
       Бартоло. Нечего сказать, приятное поручение! Наверно, здесь кто-нибудь проходил?
       Розина. Я никого не видела.
       Бартоло (сам с собой). А я-то стараюсь, ищу! Бартоло, мой друг, вы болван, и больше ничего. Вот вам урок: в другой раз не станете открывать окон, которые выходят на улицу. (Входит в дом.)
       Розина (у окна). Оправданием служит мне моя горькая доля: я одинока, сижу взаперти, меня преследует постылый человек, так разве же это преступление – попытаться выйти на волю?
       Бартоло (появляется у окна). Отойдите от окна, сеньора. Это моя оплошность, что вы потеряли песенку, но подобное несчастье больше с вами не повторится, ручаюсь вам. (Запирает жалюзи на ключ.)
 

       Графи Фигарокрадучись входят.
 
       Граф. Они ушли, теперь давай посмотрим, что это за песня: в ней, уж верно, кроется тайна. Это записка!
       Фигаро. А он-то еще спрашивал, что такое «Тщетная предосторожность»!
       Граф (быстро читает). «Ваша настойчивость возбуждает мое любопытство. Как только уйдет мой опекун, вы с безучастным видом спойте на известный мотив этих куплетов что-нибудь такое, что мне открыло бы, наконец, имя, звание и намерения человека, который, по-видимому, столь упорно стремится обратить на себя внимание злосчастной Розины».
       Фигаро (передразнивая Разину). «Моя песенка, моя песенка упала. Бегите, бегите же!» (Хохочет.)Ха-ха-ха! Ох, уж эти женщины! Если вам нужно, чтобы самая из них простодушная научилась лукавить, – заприте ее.
       Граф. Дорогая моя Розина!
       Фигаро. Ваше сиятельство, теперь мне уже ясна цель вашего маскарада: вы ухаживаете на расстоянии.
       Граф. Ты угадал. Но если ты проболтаешься…
       Фигаро. Я, да вдруг проболтаюсь! Чтобы вас разуверить, я не стану прибегать к трескучим фразам о чести и преданности, которыми у нас нынче так злоупотребляют. Я скажу лишь, что мне выгодно служить вам. Взвесьте все на этих весах, и вы…
       Граф. Отлично. Так вот, да будет тебе известно, что полгода назад случай свел меня на Прадо с молодой девушкой, да такой красавицей!… Ты ее сейчас видел. Напрасно я потом искал ее по всему Мадриду. Только совсем недавно мне удалось узнать, что ее зовут Розиной, что она благородного происхождения, сирота и замужем за старым севильским врачом, неким Бартоло.
       Фигаро. По чести скажу, славная птичка, да только трудно вытащить ее из гнезда! А кто вам сказал, что она замужем за доктором?
       Граф. Все говорят.
       Фигаро. Эту небылицу он сам сочинил по приезде из Мадрида для того, чтобы ввести в заблуждение и отвадить поклонников. Пока она всего лишь его воспитанница, однако в скором времени…
       Граф (живо). Никогда! Ах, какая новость! Я готов был пойти на все, чтобы выразить ей соболезнование, а она, оказывается, свободна. Нельзя терять ни минуты, нужно добиться ее взаимности и спасти ее от тех недостойных уз, которые ей готовятся. Так ты знаешь ее опекуна?
       Фигаро. Как свою родную мать.
       Граф. Что это за человек?
       Фигаро (живо). Это крепенький, приземистый, толстенький, серый в яблоках старичок, гладко выбритый, молодящийся, но уже не мастак, отнюдь не простак, за всем следит, в оба глядит, ворчит и охает одновременно.
       Граф (нетерпеливо)Да я же его видел! А вот какого он нрава?
       Фигаро. Груб, прижимист, влюблен в свою воспитанницу и бешено ее ревнует, а та ненавидит его смертельной ненавистью.
       Граф. Следовательно, данных у него, чтобы понравиться…
       Фигаро. Никаких.
       Граф. Тем лучше. Насколько он честен?
       Фигаро. Ровно настолько, чтобы не быть повешенным.
       Граф. Тем лучше. Составить свое счастье, наказав мошенника…
       Фигаро. Значит принести пользу и обществу и самому себе. Честное слово, ваше сиятельство, это высшая мораль!
       Граф. Ты говоришь, что он держит дверь на запоре от поклонников?
       Фигаро. От всех на свете. Если б он мог ее замуровать…
       Граф. А, черт, это уже хуже! Ну, а тебя-то он пускает?
       Фигаро. Еще бы не пускать! Primo[ ], я живу в доме, хозяином которого является доктор, и он предоставляет мне помещение gratis.[ ]
       Граф. Вот оно что!
       Фигаро. А я в благодарность обещаю ему платить десять пистолей золотом в год, и тоже gratis…
       Граф (в нетерпении). Так ты его жилец?
       Фигаро. Не только: я его цырюльник, хирург, аптекарь. Когда ему требуется бритва, ланцет или же клистир, он никому не позволяет к ним прикоснуться, кроме вашего покорного слуги.
       Граф (обнимает его). Ах, Фигаро, друг мой, ты будешь моим ангелом-хранителем, моим спасителем!
       Фигаро. Дьявольщина! Как быстро выгода заставила вас перешагнуть разделяющую нас границу! Вот что делает страсть!
       Граф. Счастливец Фигаро, ты увидишь мою Розину, ты ее увидишь! Сознаешь ли ты свое блаженство?
       Фигаро. Я слышу речь влюбленного! Да разве я по ней вздыхаю? Вот бы нам поменяться местами!
       Граф. Ах, если б можно было устранить всех сторожей!
       Фигаро. Я об этом думал.
       Граф. Хотя бы на полсуток!
       Фигаро. Если занять людей их собственным делом, то в чужие дела они уже не сунут носа.
       Граф. Конечно. Ну, дальше?
       Фигаро (в раздумье). Я соображаю, располагает ли аптека такими невинными средствами…
       Граф. Злодей!
       Фигаро. Разве я собираюсь причинить им зло? Они все нуждаются в моей помощи. Вопрос только в том, чтобы полечить их всех сразу.
       Граф. Но у доктора может закрасться подозрение.
       Фигаро. Нужно так быстро действовать, чтобы подозрение не успело возникнуть. Я надумал: в наш город прибывает полк наследника.
       Граф. Командир полка – мой приятель.
       Фигаро. Прекрасно. Нарядитесь солдатом и с ордером на постой заявитесь к доктору. Он вынужден будет вас принять, а все остальное я беру на себя.
       Граф. Превосходно!
       Фигаро. Было бы недурно, если бы вы вдобавок сделали вид, что вы под хмельком…
       Граф. Это зачем?
       Фигаро. И, пользуясь своим невменяемым состоянием, держали себя с ним поразвязнее.
       Граф. Да зачем?
       Фигаро. Чтобы он вас ни в чем не заподозрил, чтобы у него было такое впечатление, что вам хочется спать, а вовсе не заводить шашни у него в доме.
       Граф. Необычайно предусмотрительно! А почему бы тебе не отправиться к нему?
       Фигаро. Да, как раз! Хорошо, если он вас-то не узнает, хотя с вами он никогда раньше и не встречался. Да и под каким предлогом введешь потом к нему вас?
       Граф. Твоя правда.
       Фигаро. Вот только вам, пожалуй, не под силу сыграть такую трудную роль. Солдат… да еще захмелевший…
       Граф. Ты смеешься! (Изображая пьяного.)Эй, дружище, это, что ли, дом доктора Бартоло?
       Фигаро. По правде сказать, недурно. Только на ногах вы должны быть не так тверды. (Более пьяным тоном.)Это, что ли, дом…
       Граф. Фу! У тебя получается простонародный хмель.
       Фигаро. Он-то и есть хороший хмель, потому что веселый.
       Граф. Дверь отворяется.
       Фигаро. Это доктор. Спрячемся, пока он уйдет.
 

       Граф и Фигаро прячутся, Бартоло.
 
       Бартоло (выходя из дома). Я сейчас приду, никого ко мне не пускать. Как это глупо было с моей стороны, что я вышел тогда на улицу! Стала она меня просить, вот бы мне сразу и догадаться, что это неспроста… А тут еще Базиль не идет! Он должен был все устроить так, чтобы завтра тайно от всех могла состояться моя свадьба, а от него ни слуху ни духу! Пойду узнаю, что за причина.
 

       Граф, Фигаро.
 
       Граф. Что я слышу? Завтра он тайно женится на Розине!
       Фигаро. Чем труднее добиться успеха, ваше сиятельство, тем решительнее надо приниматься за дело.
       Граф. Кто этот Базиль, который полез в устроители его свадьбы?
       Фигаро. Голодранец, дающий уроки музыки его воспитаннице, помешанный на своем искусстве, жуликоватый, бедствующий, удавится за грош – с ним сладить будет нетрудно, ваше сиятельство… (Смотрит на жалюзи.)Вон она, вон она!
       Граф. Да кто?
       Фигаро. За жалюзи, она, она! Не смотрите, да ну, не смотрите!
       Граф. Почему?
       Фигаро. Ведь она же вам ясно написала: «Пойте с безучастным видом»! То есть пойте так, как будто вы поете… только чтобы что-нибудь петь. Ага! Вон она! Вон она!
       Граф. Раз она, не зная меня, мною заинтересовалась, то я предпочитаю сохранить за собой имя Линдора, – тем слаще будет победа. (Развертывает лист бумаги, который обронила Разина.)Но что я буду петь на этот мотив? Я не умею сочинять стихи.
       Фигаро. Что бы вам ни заблагорассудилось, ваше сиятельство, все будет чудесно. Когда речь идет о любви, сердце становится снисходительным к плодам умственных занятий… Возьмите-ка мою гитару.
       Граф. А что я с ней буду делать? Я же очень плохо играю!
       Фигаро. Разве такой человек, как вы, может чего-нибудь не уметь? А ну-ка, тыльной стороной руки, дрын-дрын-дрын… В Севилье петь без гитары – этак вас мигом узнают, ей-богу мигом накроют! (Прижимается к стене под окном.)
       Граф (прохаживается и поет, аккомпанируя себе на гитаре).
 
Сказать вам, кто я, вы мне приказали:
Неведомый – я обожать вас смел:
Узнав меня, вы сжалитесь едва ли…
Но вам повиноваться – мой удел!
 
       Фигаро (тихо). Здорово, черт возьми! Смелей, ваше сиятельство!
       Граф.
 
Я ваш Линдор, я бакалавр безвестный.
Мечты мои смиренно к вам летят…
О, если б я был знатен и богат,
Чтоб кинуть все к ногам моей прелестной!
 
       Фигаро. А, прах меня возьми! Мне самому так не сочинить, а уж на что я, кажется, в стихах собаку съел!
       Граф.
 
Здесь буду петь я утром в ранний час,
Как страсть меня терзает беспощадно…
Отрадно будет мне хоть видеть вас:
Пусть будет слышать вам меня отрадно!
 
       Фигаро. Ну, уж за этот куплет, честное слово… (Подходит и целует полу графского плаща.)
       Граф. Фигаро!
       Фигаро. Что угодно, ваше сиятельство?
       Граф. Как ты думаешь, меня там слышали?
       Розина (в доме, поет).
 
Все говорит мне, как хорош Линдор
Его любить – удел мой с этих пор!
 
       Окно с шумом захлопывается.
       Фигаро. Ну, а теперь вы-то сами как думаете, слышали вас или нет?
       Граф. Она закрыла окно, должно быть кто-то к ней вошел.
       Фигаро. Ах, бедняжка, с каким трепетом она пела! Она поймана, ваше сиятельство.
       Граф. Она прибегла к тому же самому способу, который указала мне. «Все говорит мне, как хорош Линдор». Сколько изящества! Сколько ума!
       Фигаро. Сколько лукавства! Сколько любви!
       Граф. Как ты думаешь, Фигаро, она согласна быть моей?
       Фигаро. Она постарается пройти сквозь жалюзи, только бы не упустить вас.
       Граф. Все кончено, мое сердце принадлежит Розине… навеки.
       Фигаро. Вы забываете, ваше сиятельство, что она вас уже не слышит.
       Граф. Одно могу сказать вам, господин Фигаро: она будет моей женой, и если только вы поможете осуществить мой замысел, скрыв от нее мое имя… ты меня понимаешь, ты меня знаешь…
       Фигаро. Весь к вашим услугам. Ну, брат Фигаро, желаю тебе удачи!
       Граф. Уйдем отсюда, иначе мы навлечем на себя подозрение.
       Фигаро (живо). Я войду в этот дом и с помощью моего искусства одним взмахом волшебной палочки усыплю бдительность, пробужу любовь, собью с толку ревность, вверх дном переверну все козни и опрокину все преграды. А вы, ваше сиятельство, – ко мне! Военная форма, ордер на постой, в карманах – золото.
       Граф. Для кого золото?
       Фигаро (живо). Золота, боже мой, золота! Это нерв интриги.
       Граф. Не сердись, Фигаро, я захвачу побольше.
       Фигаро (уходя). Я скоро вернусь.
       Граф. Фигаро!
       Фигаро. Что вам угодно?
       Граф. А гитара?
       Фигаро (возвращается). Забыть гитару! Я совсем рехнулся! (Уходит.)
       Граф. Да где же ты живешь, ветрогон?
       Фигаро (возвращается). А ведь у меня и правда ум за разум зашел! Мое заведение в двух шагах отсюда, выкрашено в голубой цвет, разрисованные стекла, три тазика в воздухе, глаз на руке, consilio manuque[ ], Фигаро. (Убегает.)
 

       Сцена представляет комнату Розины. Окно в глубине закрывает решетчатое жалюзи.
 
       Розинаодна, держит подсвечник. Берет на столе бумагу и садится писать.
      Марселина больна, люди все заняты, – никто не увидит, что я пишу. То ли у этих стен есть глаза и уши, то ли некий злобный гений своевременно извещает обо всем моего Аргуса, но только я не успеваю слово сказать, шагу ступить, как он уже угадывает мое намерение… Ах, Линдор! (Запечатывает письмо.)Письмо все же надо запечатать, хотя я и не представляю себе, когда и как я могла бы его передать. Сквозь жалюзи я видела, что он долго беседовал с цырюльником Фигаро. Фигаро – малый славный, он несколько раз выражал мне сочувствие. Вот бы мне с ним поговорить!
 

       Розина, Фигаро
 
       Розина (в изумлении). Ах, господин Фигаро, как я рада вас видеть!
       Фигаро. Как вы себя чувствуете, сударыня?
       Розина. Неважно, господин Фигаро. Я умираю от скуки.
       Фигаро. Верю. Жиреют от нее только глупцы.
       Розина. С кем это вы так оживленно беседовали? Слов я не могла разобрать, но…
       Фигаро. С моим родственником, молодым бакалавром, подающим большие надежды: умен, чувствителен, одарен, весьма приятной наружности.
       Розина. О, весьма приятной, можете мне поверить! Как его зовут?
       Фигаро. Линдором. У него ничего нет, но если бы он покинул внезапно Мадрид, он мог бы там найти хорошее место.
       Розина (беспечно). Он найдет себе место, господин Фигаро, непременно найдет. Если этот молодой человек действительно таков, как вы его описываете, то он не создан прозябать в безвестности.
       Фигаро (в сторону). Великолепно! (Розине.)Но у него есть один большой недостаток, который всегда будет препятствовать его продвижению по службе.
       Розина. Так у него есть недостаток, господин Фигаро? Недостаток? Вы в этом уверены?