37

«Вот ведь как бывает, — думал Петр Волков, поворачивая с Университетской набережной направо, на Дворцовый мост. — Живешь себе, книжки всякие читаешь, людей выслушиваешь и считаешь, что все про все тебе известно, все ты уже знаешь. Неточно, правда, в общих чертах, но… Чем таким тебя, в принципе, удивить можно? Хвост у коровы растет книзу. Монгольфьер поднимается кверху, потому что в нем горячий воздух. Кто про коровий хвост сказал? Хемингвей. О! И это знаем. Помним, короче говоря. А кто его Хемингвеем называл? Набоков. И это знаем. Читали. А вот поди ж ты… Лиза. Или Джеки. Она теперь кто? А как она к Леону на шею-то кинулась…»

Он переехал мост, постоял на красном свете светофора, пересек Дворцовую площадь и покатил по Невскому проспекту.

«Хорошо им всем, — посмотрел он на заполненные людьми тротуары. — Живут себе и в ус не дуют. Что ж мне-то Господь хвост так прищемил? Чего мне неймется? Ну давай прикинем — берется нормальная баба (только хорошенькая, естественно, иначе на нее не встанет), и мы на ней женимся. Так? Она, значит, сейчас дома у нас сидит, ждет нас, еду готовит. Па-а-атом, значит… я приезжаю домой, а она уже там. Сидит. И… и она мне говорит: „Здравствуй, любимый! А что так поздно? И что это за люди у нас сегодня ночевали? Тебе тут звонил кто-то, я сказала, что тебя нет дома. Они спросили, когда ты будешь, я сказала — не знаю. А они сказали, что это ничего, они тебя у парадной подождут, такие странные… Раздевайся быстрее, я винегрет сделала“. Ну? Во-первых, винегрет я ненавижу. А во-вторых… да пошла бы ты на хер, дура!»

Волков повернул по стрелке на улицу Марата.

«Да, да, согласен. Не все, которые хорошенькие, дуры. Так ведь, если хорошенькая и не дура, то, значит, блядища. С этим мы уже столкнулись. И то сказать, красивая, да умная… на фига я ей сдался со своими заморочками? А готовлю я и сам весьма прилично. Гурский, правда, лучше. Этого у него не отнять. Но не жениться же на нем, на самом-то деле. А про то, что в старости, дескать, стакан воды некому подать будет… Так до нее еще дожить нужно, до этой самой старости. Вон, как я на складе лоханулся. А Гурский на даче. Так что…»

Он въехал в Поварской переулок, остановился у дома четырнадцать и заглушил мотор.

«Что же за мысль у меня была? Хорошая какая-то ведь мысль… Лиза эта, которая Джеки… Я, Гурский в погребе… А ведь грохнули бы их. Как пить дать. Если б я этих пацанов не взял, и приехали бы они туда, на дачу. Парфен да Жигун. Точно грохнули бы. И там же и закопали, в погребе. А меня на складе. Ну так что ж… все под Богом ходим. А! Вот! Вот чего! Под Богом мы все ходим. Под Господом нашим, Спасителем. И не хер из себя чего-то там корчить. На все его воля. Если в тебя стреляют, на оборотку имеешь право, тут и думать нечего. А так… Да пусть они все живут, как хотят! Господь им судья. Ему виднее».

Волков вышел из машины и вошел в парадную.

— Петр Сергеич? — слегка пошатнувшись, кап-два попытался вытянуть руки по швам. — Не ждал. Предполагал секретный вызов.

— Ситуация изменилась.

— Готов ко всему. По всей строгости закона.

— Можно войти?

— Так точно, — Седов отступил в сторонку. — Виноват.

Петр вошел и запер за собой дверь.

— Прошу, — кавторанг взмахнул длинной рукой в сторону гостиной.

— Спасибо. — Волков зашел в комнату и опустился на стул у стола. — Продолжаете выпивать?

— Никак нет. Опохмеляюсь. В соответствии с флотской традицией. С петровских времен тянется. Не вправе допустить, чтоб пресеклась.

— Достойно.

— Хлобыстнете грамульку?

— А давайте.

— Есть. — Седов вышел на кухню и вернулся с граненым стаканом, громадным вяленым лешем и пепельницей.

— Вы что же, совсем не курите? — Петр неуверенно крутил в руках сигаретную пачку.

— Так ведь к этому делу смолоду приучаются. А я с юных лет на подводных пароходах… Но вы курите. Это ничего.

— Спасибо, — Петр прикурил сигарету.

— Вот сейчас это дело уговорим, — кавторанг разливал водку по стаканам, — потом в баньку сходим осторожно, ну пивка, разве что после баньки, а уж беленькой больше ни-ни. Вы рыбу ешьте, в ней фосфор. Это мне наши прислали, с Волги. Целый мешок. Пьем?

— Пьем, — кивнул Волков.

— За победу?

— За победу.

— Ура?

— Вперед.

Они чокнулись, выпили и, крякнув, поставили стаканы на стол.

— Петр Сергеич. — Седов утер рот тыльной стороной руки.

— Да?

— У меня к вам вопрос. Только честно, как офицер офицеру, можно?

— Конечно.

— Меня расстреляют?

— За что?

— Ну… за измену Родине.

— А вы изменили?

— Пока нет.

— Значит, пока не расстреляют.

— Годится. Выпьем?

— Выпьем.

Седов оторвал жирный кусок рыбьего мяса, положил перед Петром, налил водку в стаканы и поставил бутылку на стол.

— За что пьем?

— Вообще-то Пасха сегодня, — глядя в стакан, сказал Волков.

— Ага-а! Точно… Теща же заходила! А ну погоди. — Кавторанг вышел из комнаты и вернулся с небольшой миской крашеных яиц. — А у меня и из головы вон. У нас тут церковь рядом, ну… в которую Достоевский захаживал, Федор Михалыч, вот она туда святить ходила, еще вчера. Мне занесла, а остальное — жене, в больницу. Ну что, Христос Воскресе?

— Воистину.

— Целоваться-то нам вроде… а?

— Да не с руки как-то.

— Ладно, — кап-два поднял стакан. — Отгуляла бесовня, прищемили ей яйца. Ура!

— Поехали.

Они выпили и, кокнув крашении об стол, стали их чистить.

— Денис Григорьевич, — съев яйцо, Волков вынул из кармана бумажник, достал из него цветную фотографию и протянул Седову. — Кого вы здесь знаете?

— Ну-ка дай-ка, — тот протянул руку. — Так вот же! — ткнул он в снимок твердым пальцем. — Вот. Это мой связник.

— Кто? — Петр поднялся со стула, обошел стол и наклонился над глянцевым фото.

— Вот этот? — указал он на Славу.

— Да нет, этого я вообще не знаю. Вот она. — И Седов указал пальцем на одну из девушек, в которой Петр узнал Жаклин.

— Она? Вот эта вот девушка?

— Ну да. А кто же еще?

— Так вы же говорили «связник»… А! Ну конечно…

— Так она и есть связник. Когда это… авария когда случилась, она домой за деньгами и пошла, с собой-то у нее мало оказалось. И бугай этот, здоровый, с ней вместе. А я уехал. И все.

— Все. Теперь все ясно.

— А вы что же, не в курсе про нее были?

— Не до конца.

— Разве она тогда… не попалась?

— Попалась. Вот как раз тогда и попалась. Еще как. — Волков вернулся на свое место, налил себе водки, выпил и закурил сигарету.

— И что теперь?

— Теперь вот что… — Петр сделал глубокую затяжку, выпустил дым и задумался. — Значит, так, слушайте меня внимательно. Я вам сейчас дам номер телефона, вы его запишите и позвоните по нему завтра, с самого утра. Понятно?

— Так точно, — кивнул кавторанг.

— Позвоните, с тем, кто вам ответит, договоритесь о встрече и, когда встретитесь, не по телефону — слышите? — при личной встрече только, расскажете этому сотруднику все, что рассказали мне. Ясно?

— Так точно. А… как же вы?

— Обстоятельства изменились. Всего я вам, разумеется, сказать не могу…

— Разумеется, — согласно кивнул Седов.

— Но… они поняли, что их резидент у нас под колпаком. Устроили ему эксфильтрацию. Сеть рушится, и… мне бы очень не хотелось, чтобы вы погибли под обломками. Начинается новая игра.

— Моя легенда? — распрямил спину кавторанг.

— Какая, к черту, легенда… Вы просто расскажете сотруднику, который с вами будет встречаться, свою историю. От начала и до конца. Опустив, естественно…

— Про вас?

— Вот. Правильно. Рассказываете все, от начала и до конца, но про то, что были со мной в контакте, — ни слова. Ясно?

— Так точно.

— Так надо. В новой игре задействованы совершенно иные люди, и… вы, дескать, сами как честный офицер решили доложить о попытке вербовки посредством грубого шантажа. Не с моей подачи, а сами, по собственной инициативе. Чувствуете разницу?

— Понял-понял-понял…

— "Ну вот, обо мне, значит, ни слова. Я, возможно еще буду выходить с вами на связь, но… я же говорил — у нас тоже утечки возможны, нельзя даже исключить возможность существования «крота». Так что это для вашего же блага. Вы докладываете сами, чистосердечно, по своей воле. Далее поступаете так, как вам скажут. Не исключаю, что вас могут использовать как двойного агента. Этим вы окажете неоценимую услугу. Все это… что в вашей посылке, сдадите. Это еще один плюс в вашей позиции.

— Все не смогу уже.

— Почему?

— Там деньги были. Тысяча долларов.

— И что?

— Так прошу… отставить, потратил я кое-что уже. И машина сыплется. Хотел ремонт ей дать.

— Так. Про деньги ни слова. Не передавал вам связник никаких денег.

— А она скажет, что давала.

— Не скажет.

— Точно?

— Точно.

— Почему?

— Не забивайте себе голову.

— Есть.

— Значит, так — звоните завтра, договариваетесь о встрече, затем докладываете. Про меня ни слова, про деньги — тем более. А все остальное — четко, искренне, от начала и до конца. Ясно?

— Так точно.

— Все, — Волков поднялся из-за стола.

— А телефон?

— Ах да! — Петр вынул из кармана записную книжку и стал ее листать. — А если спросят, откуда у вас этот телефон, что скажете?

— Скажу, что особист наш, Шарудило, по пьянке дал на всякий случай, еще в прошлом году. А потом забыл об этом.

— Это правдоподобно?

— Вполне.

— Ну что ж… правильно мыслите. Записывайте. — Волков продиктовал номер телефона. — Значит, завтра, с самого утра. Все понятно? Вопросы есть?

— Никак нет. Спасибо вам, Петр Сергеич.

— Не за что, — Волков направился к выходу из комнаты.

Седов встал и вышел вместе с ним в переднюю.

— Вот, возьмите, — протянул он Петру в дверях два ярко-красных пасхальных яйца. — С Богом.

— Спасибо, — Волков положил яйца в карман куртки и шагнул за порог.

Дверь за его спиной закрылась, он стал спускаться по лестнице и невольно вздрогнул, когда из-за закрывшейся двери кавторанга на всю парадную гулко разнеслось:

— А ка-агда уста-а-алая-а падло-одка-а!..

38

Волков вышел из лифта, подошел к квартире Германа и позвонил в звонок. Раздалось звонкое тявканье, затем дверь открылась.

— Привет, — сказал Герман, — заходи. Петр вошел и протянул ему ключи от машины. Потом распахнул куртку и вынул из-за

— пояса обрез.

— Тачка под окном. Ас этим… не надо бы тебе с ним по улицам шастать.

— А я и не шастаю, — Герман запер дверь, взял обрез и положил его на вешалку. — По улицам.

— Через открытую дверь Волков увидел сидящих на кухне у стола Элис, Адашева-Гурского и Жаклин.

— Ну как там у вас? — взглянул Петр на Германа. Как она?

— Да как… а никак. Только на Лизу и откликается пока. Кто ей это в башку вбил?

— Леон. Эффект запечатления. Она же как цыпленок новорожденный там, около метро, была. Тот, когда из яйца вылупится, кого первого увидит, с тем себя и отождествляет. Увидит утку, считает, что он утенок. Увидит собачку, считает, что тоже собачка, бегает за ней как щеночек. Леон, очевидно, первый с ней заговорил после того, как у нее мозги включились. Вот она теперь и Лиза.

— Если .так и дальше будет, ей же там в Америке даже гринкарту не выдадут.

— Ну вот еще. Отождествят уж как-нибудь, идентифицируют. Ее нужно в привычную среду засунуть, и чтоб на ее родном языке все вокруг говорили. Глядишь, и вспомнит себя.

— Да ладно, шучу я. Пойдем? За Светлое Христово Воскресенье? Они вошли на кухню.

— Держи, — Петр подал Гурскому его бумажник и ключи от квартиры.

— Слава Богу… Наконец-то хоть домой можно попасть, — Александр убрал их в карман. — А то мотаюсь по чужим углам. Аж с четверга. Просто как лишенец какой-то.

Герман открыл холодильник и достал из него бутылку водки.

— Присаживайся, — кивнул он Волкову на стул.

— Да я, в общем-то, на минутку.

— Но рюмашку-то всяко хлопнешь?

— Ну давай, — Петр присел к столу.

— Видишь, как у нас все ловко совпало, — Герман отвинтил пробку, — и праздничек сегодня, и Жаклин нашлась. Все живы и… почти здоровы. Все в порядке. Грех не выпить. Разве нет?

— Мне глоточек, Гера, — сказал Гурский, — чисто символически.

— Как скажешь, — Герман плеснул ему на донышко и взглянул на Жаклин: — Джеки, вам я тоже чисто символически, да? Мало ли что… а мне отвечать потом.

Она задумчиво тронула рукой свою рюмку, вздохнула и подняла на Германа скорбный взгляд громадных синих глаз:

— Не надо маму парить…

Элис подавилась бутербродом и закашлялась. Гурский переглянулся с Германом и похлопал ее ладонью по спине.

— Спасибо, — сдавленно выдохнула Элис Раен.

— М-да… — крякнул Волков. — Однако. «Вот оно, — Петр бросил взгляд на печальные черты сидевшей с потерянным видом девушки. — Вот оно, Петя, лицо врага. Господи ты Боже мой…»

— Все чокнулись и выпили.

— Ребяточки…— поднялся Гурский, — а пойду-ка я домой.

— Пошли, — присоединился к нему Волков. — Я тебя закину.

— Ну, как знаете, — Герман вышел из-за стола.

— Счастливо, — кивнул Адашев-Гурский Элис и Жаклин. — Не грустите тут, все обойдется.

— Да, конечно, — Элис взглянула на него и чуть пожала одним плечом.

— Пока, — кивнула Жаклин.

Гурский снял в прихожей с вешалки свою куртку, надел ее, и они с Волковым вышли из квартиры.

— Да, Гера! — обернулся на площадке лестничной клетки Александр. — Я чего приходил-то… Мы на рыбалку к Ваське в Лимовку едем или нет?

— Ой, Сань, даже и не знаю пока, — задумался тот. — Давай созвонимся, а?

— Ну давай. Всего доброго.

— Счастливо. Герман закрыл дверь.

39

— А что с тем хмырем, ну… который с Кирочной? — Гурский забрался в джип и достал сигареты. — Ты же так ничего толком и не рассказал. Почти.

— А что с ним… — Волков выруливал со двора. — Ничего. Отпустил я его. Что мне с ним делать? И потом, он, если уж так разобраться… ну что он такого сделал? А натерпелся…

— А не хрен с говном дружить.

— Да видишь ли… Он, собственно, ни с кем особо и не дружил. Ну принял у себя в доме Парфена некоего, приятеля, с которым сидел. Они с ним там, на зоне, что называется, «ели вместе». Ну так… а как не принять-то? Что ж он, пидарас какой? Все правильно. Жить у себя оставил. Это он вам грузил, что снимает, мол, у него кто-то комнату, а кто-что, дескать, он и знать не знает. А что ему, с другой стороны, вам еще говорить?

— Ну да.

— Вот. Парфена у себя оставил, а дальнейшее от него уже и не зависело.

— А как Джеки вообще к нему в дом попала?

— Как? Ну… — Петр остановился у светофора, — видишь ли… Она тем вечером, в четверг, на самом деле у Славы была. А потом… вышла, очевидно, на улицу, у нее там встреча была с одним… ну попросили ее, короче, посылку передать, а она города-то, видимо, не знает, вот и решила у Славиного дома встречу эту назначить. Вышла, в машину к этому, с которым встречалась, села. А тут в них бычара один отмороженный и впилился. Ну и… у братвы же обычай один, они же виноватыми не бывают. Короче, этот отморозок с них бабки, естественно, потребовал. Хотите, дескать, разойтись мирно — гоните лавэ. И видимо, настолько убедительно обосновал свою позицию, что даже Джеки поняла расклад и решила не усугублять конфликт. У того-то, которому она посылку передавала денег с собой не оказалось, и она решила, по доброте душевной, за него сразу, на месте, заплатить. Чтобы с быком этим разойтись, ну а потом… этот приятель ей бы компенсировал. Но у нее тоже то ли с собой не было, то ли было, но мало. И пошла она за деньгами к Славе домой, Может, сумка ее там лежать осталась, а может, и из Славиных решила взять, кто знает, какие у них там со Славой отношения были, если у нее свой ключ от его квартиры был. А отморозок этот хозяина с машиной отпустил и за ней поперся, чтобы не сбежала. Дальнейшее ясно?

— Примерно… — кивнул Гурский. — Она его в дом пустила.

— Ну да. Что там и как дальше вышло, в деталях только она сама рассказать может. Но… — Волков воткнул передачу и тронулся с места. — Увидел, видимо, браток, что квартира, упакована (Джеки, возможно, бабки еще, вдобавок ко всему, засветила) и решил не мелочиться. Решил он вынести из хаты вообще все, что можно. А Слава, вероятно, пришел неожиданно откуда-то и с ним и сцепился. Ну и… в процессе единоборства… Слава башкой о батарею, да и крякнул. А Жаклин — свидетель всего этого. Что с ней делать? По логике вещей, тоже валить надо. И уходить по-тихому. Но бычара этот — полный отморозок. Он решил на девке бабок наварить, чеченам ее продать.

В тачку свою засунул и вот к этому самому хмырю, на Кирочную, они ее и приволокли. Там и спрятали.

— Они?

— Двое их было. Второй-то как раз Парфен и был. У него-то там, в башке, еще кое-что, кроме мозжечка, присутствует. Он ситуацию под контроль и взял. Ну, там, что-как… не суть важно. Короче, утром они ее чем-то там по вене втрескали и… возле метро и оставили. Хорошо еще, что Леон твой глаз на нее положил. Бывает же… — Петр качнул головой.

— Да он не просто глаз положил, — закурил сигарету Адашев-Гурский. — Он совершенно искренне обознался. У него накануне гости были. И некая Лиза среди них, похожая на Джеки, судя по всему. Она ему просто, как факт своего наличия в интерьере, в память запала. Он уже для себя, видимо, решил, что с вопросом пальпирования предмета все решено, а ее вдруг из ситуации как ластиком стерли. Ну… он с вечера, по пьяному делу, к ней не сильно-то и приглядывался. Девка и девка. Хорошенькая, следовательно, функциональна в своем предназначении. Чего еще ее разглядывать? Куда денется? Потом, дескать, разберемся, какие такие у нее подробности и насколько непротивные на ощупь. А она свалила. Ну и дай ей Бог здоровья… Меньше хлопот. А утром, я так понимаю, не особо и протрезвев, видит он возле метро — беленькая, молоденькая, глазки синенькие. Ба! Лиза! Етит твою мать! Какими судьбами? Где же ты была все эти годы? Ну а эту, на тот момент времени, уже хоть Матреной назови. Говорят ей, что она Лиза, значит, так оно и есть. Тем более что русский она прилично знает. А акцент и странность поведения Леон ничтоже сумняше-ся шишкой на затылке объяснил.

— Это ей отморозок ногой приложил.

— Да?

— Мне тот, который с Кирочной, рассказал. Это в его доме было.

— Ну вот.

— Слушай, а чего это Леон твой заполошничал?

— В смысле?

— Ну она-то ладно, с ней все ясно. С нее спросу нет. А он: «Доченька! Не отдам!» И, главно дело, совершенно натурально рыдает.

— Ну?

— Что «ну»?

— Что тебе не понятно?

— Зачем?

— Так ведь скучно же жить на свете, Петя…

— В этом смысле?

— Ну да, — пожал плечами Адашев-Гурский. — А что, нет?

— Ну… с этим спорить трудно. Это мы понимать можем, — Волков въехал во двор и остановился возле парадной Адашева-Гурского.

— Зайдешь? — повернулся к нему Александр.

— Пошли.

40

Поднявшись пешком по лестнице на пятый этаж старого петербургского дома, Гур-ский, тяжело дыша, возился ключом в дверном замке.

— Полная разруха, — вздохнул он, — лифт не работает, замок барахлит.

— Поменяй замок, — пожал плечами Волков. — Разнеси к чертовой матери этот пункт во дворе, в который из твоего лифта ханыги всякие запчасти таскают. В чем проблема-то?

— Даже уж и не знаю. Хлопотна

— Тогда и не стони. Пребывай в христианском смирении. А то ты хочешь и ничего не делать, и чтобы все было. Так не бывает.

— Да иди ты. Ты, прямо как Ванька Чежин становишься, тот последнее время совсем с ума сошел. Всех жить учит. Спасу от него нет никакого.

— Да?

— Звонил как-то мне тут… ну… часов, наверное, в восемь утра. Или даже раньше.

— Что сказал?

— Да ничего. Пора вставать, говорит.

— И все?

— И все. — Гурский отпер, наконец, замок и открыл дверь. — Проходи.

Волков вошел в переднюю, поставил черную спортивную сумку на тумбочку под зеркалом, снял с себя куртку и повесил на вешалку.

Александр вошел следом, запер дверь и тоже стал раздеваться.

— Господи, — вздохнул он, — хорошо-то как! Наконец-то дома. Сейчас разденусь догола, залезу под душ, потом надену халат и идет оно все-о… Лежать буду. Лежать и лениться в свое удовольствие.

— Ну вот, — Волков зашел на кухню. — А по стакану? Праздник же.

— Вообще-то надо бы, — согласился Александр. — Но… что-то обморок меня этот мой неожиданный пугает. А? Как думаешь?

— Да ладно… — Волков открыл холодильник и скользнул скептическим взглядом по пустым полкам. — А чем разговляться-то? Что ж ты не позаботился?

— А когда мне было? Я же в четверг еще из дома вышел на минуточку и… будьте любезны, нате вам. И вообще, ты же не постился, чего тебе разговляться, какая тебе Пасха? Ты же ее не чувствуешь.

— Не скажи. Во-первых, благословляются все, и постившиеся, и не постившиеся. А во-вторых… знаешь, что-то все-таки есть такое… ну вот особенно в эти дни, самые последние, пятницу, субботу… как будто, и правда, бесовня разная уж и вовсе безо всякого присмотра гуляла. А сегодня вдруг все закончилось. Ну есть такое ощущение, серьезно. Правду говорю. Давай-ка я в магазин схожу, а ты тут пока…

— Ключ возьми, там, на тумбочке. Я под душ полезу.

— Хорошо.

— Петр надел куртку и вышел из квартиры.

— Петя!

— Чего? — Волков, вернувшись из магазина, запер за собой дверь и заглянул в комнату.

Адашев-Гурский стоял в халате возле секретера и недоуменно смотрел в выдвинутый ящик потайного отделения.

— Петь, а меня обнесли…— негромко сказал он и пригладил влажные волосы.

— Как это? — Петр поставил на тумбочку в передней принесенные из магазина пластиковые пакеты и вошел в комнату.

— Как… а вот так, — кивнул Александр на пустой ящик. — Я же чувствую, что кто-то здесь был… И ключ в замке вдруг заедает. Петь, как же это, а?

— Ну… — вздохнул Волков. — Не жил богато, не хер и начинать. Что еще тут скажешь?

— Я же сразу почувствовал, что здесь кто-то был.

— А как? — осмотрелся вокруг Петр. — Все вроде как и всегда. В меру аккуратный бардак.

— И ничего подобного. Это тебе так кажется. А обычно все на своих местах. Так, как мне нужно. А вот сейчас как раз и нет. Что же, я не вижу, что ли? Вот ведь… Ну лежали у тебя, и пусть бы и лежали. На фига, спрашивается, ты мне их принес? Специально, чтобы спиздили?

— Именно, — кивнул, усмехнувшись, Петр.

— Да ну тебя. — Гурский присел на корточки, задвинул ящик, который, встав на свое место, мягко щелкнул потайным механизмом, распрямился и прошел мимо Волкова к двери. — Лыбится он тут еще.

— А ты никому про тайник этот свой не рассказывал?

— Нет, — буркнул, обернувшись, Адашев-Гурский. — Я его вообще никогда и никому не показывал. Только тебе. А ты сам-то никому не брякнул? И ключи мои у тебя пропали, а потом, ты говоришь, опять нашлись… А?

— Да брось ты. Еще скажи, что это я тебя обнес.

— С тебя станется… — Гурский вышел из комнаты.

— Сань!

— Пошел в задницу.

— Са-ань… — Волков, захватив с тумбочки пакеты, вошел вслед за ним на кухню.

— Ну что?

— Да не расстраивайся ты. Все цело.

— Ты забрал?

— Ну… можно и так сказать.

— И что за игры? С материальными ценностями?

— Да тут… видишь ли, такая история… Давай наливай пока.

— Не буду я пить спиртного.

— Да ладно, не бойся.

— Ну поня-атно… Я сдохну, а тебе все и достанется. И делиться ни с кем не надо, да? Ты же ждешь не дождешься, когда я лыжи сдвину, я же вижу, — Гурский доставал из пакетов и раскладывал на столе принесенную Волковым еду. — У тебя же глаза завидуйте, руки загребущие… Небось хочешь, чтобы я и квартиру свою на тебя отписал, да? Не дожде-отесь… никогда не дождетесь вы этого от меня, гражданин Гадю-кин! Не буду я пить.

— Сань, это… не опасайся ты, короче, водку пить. Все у тебя в порядке со здоровьем.

— Да? А ты откуда знаешь? Тоже мне Склифосовский.

— Ну… знаю. Это я тебе… сыпанул чуть-чуть в рюмку, вот тебя и скрутило. Извини, а?

— Чего-о?

— Ну хочешь, ударь меня. Только несильно.

— Как это сыпанул? Чего это ты мне такого сыпанул? — уставился Александр на Волкова.

— Ну… так нужно было. Для пользы дела. — Петр сел за стол и достал сигареты. — Не обижайся.

— Петь, ты чего, совсем мозгами двинулся? Ты чего говоришь-то?

— Сейчас объясню, — Волков вынул из пакета литровую бутылку «Флагмана» и с треском отвинтил крышку. — Стаканы дашь?

— Вот ведь гад… — буркнул себе под нос Гурский, достал из шкафчика широкий стакан тонкого стекла и поставил на стол. — На. Пей, Хоть залейся, отравитель.

— А ты?

— Не буду я теперь с тобой вместе ни хлеб делить, ни выпивать, ни закуривать. До самого того момента, пока ты передо мной не оправдаешься. Понял? Убийца…

— Да ладно тебе, — Петр налил в стакан водки. — Я же все объясню. А на зубок?

— Обойдешься.

— Ну дай хоть колбаски кусочек.

— Ага, сейчас… у меня тут где-то средство от тараканов было, сойдет?

— Грубый ты. И совершенно неженственный, — Волков, закинув голову, выпил стакан водки и демонстративно занюхал собственной подмышкой. — Ох, ядрено…

— Ты этот каботинаж закончишь когда-нибудь? Я жду разъяснении.

— Докладываю, — Петр закурил сигарету. — Дед наш тут дело мне подкинул, с неделю, ну, может, чуть больше назад. Обнесли какого-то… не то чтобы его знакомого, но, в общем, не совсем постороннего ему человека. Он же со многими в контакте, с разными людьми. Ну а человек такой, что в менты со своими проблемами… ну не с руки, что ли, ему обращаться. Вот он к Деду и стукнулся. А тот его головную боль мне переправил. А дело — ну чистая головная боль, голимая. Мистика сплошная. Врагу не пожелаешь.

— Петя, не дави слезу, ты не Чехов. Что за дело?

— Обнесли его. И обнесли настолько чисто, что… У него там и сейф дома, да еще и припрятанный, и квартира на сигнализации, и… в общем, туши свет. А обнесли ну в какие-то минуты, так по всем подсчетам получалось. В общем, такое впечатление, что это он сам и сигнализацию отключил, и на сейф указал, и открыл его, и вообще… ну все сам сделал.

— Так сам и сделал.

— Вот это меня и насторожило. Слишком — понимаешь? — слишком чисто. Ну не бывает так. Не может быть! Стал я думать…

— Чем?

— Думать, спрашивать. И вот, представляешь, всплывает еще один эпизод. Тоже у терпилы сейф в доме, и тоже открыли его за какие-то секунды. Как будто код заранее знали. Ага, думаю! Ну-ка… Встретился я с ним, поговорил, и вот, что выясняется — оказывается и тот, и другой, ну, который мой клиент, понимаешь?

— Понимаю.

— Оба они незадолго до того, как их обнесли, отдыхали в больничке на Васильевском. Один — из номенклатуры бывшей. Ну, у них-то от трудов праведных на благо народа у всех печень посажена, а клиник ведомственных, видимо, уже и не осталось. Ну, он в платную и прилег. Раз средства позволяют, почему нет? А мой клиент — непьющий. Но тоже, знаешь, видать, жизнь потрепала… Вот ему свой человек эту клинику настоятельно и рекомендовал. Обслуга, дескать, комфорт, специалисты, анонимность. Посмотрят, подлечат.

— А на фига ему анонимность?

— Ну а зачем немощь свою афишировать? Очевидно, не хотел он этого. Вот в свою очередь и полежал там, несколько дней буквально.

— Ага. На Васильевском. В той самой?

— Ну да.

— И ты, гад, решил, значит, на меня… типа, как на живца…

— Саш, ты прикинь, одного после его пребывания в этой самой клинике обнесли — ладно, бывает. Двоих — ну, может, и совпадение, но уже… А уж если третьего…

— Ладно, чем кончилось-то?

— Чем… взял я их. У тебя на квартире. И все деньги нашел.

— Поэтому ты на той даче и оказался?

— Ну да. Это наводчика дача. Они там бабки прятали. Я за этими бабками туда и приехал.

— Очень кстати.

— Да напрасно вы опасались. И этот, который с Кирочной, тоже зря друганов своих там ждал. Я же их к тому времени взял уже, я ж говорю. Это вот Парфен как раз с отморозком тем самым и оказались.

— Вот ведь, — Гурский покосился на Петра. — Ну прямо как в кино.

— Ну что ж… бывает.

— И все равно ты гандон. И нет тебе оправдания. Друга травить! Я, понимаешь, мучался, загибался. Здоровьем, жизнью, можно сказать, рисковал…

— Так ведь для пользы же дела.

— Ага… Тебя бы вот так травануть, чтоб загнулся. А я бы посмотрел. Для пользы дела, видите ли…