Глава 5

— Представьтесь, пожалуйста, — раздался из-за двери голос Петра Волкова.

— Мы это, Петька, — сказал Адашев-Гурский.

— Произнесите пароль.

— Трое с боку, ваших —нет! — громко отчеканил Андрей Иваныч.

— Не валяй дурака, открывай, — сказал Гурский.

— Отзыв «пирамидон», — буркнул себе под нос Волков, отпирая замок и впуская гостей в дом.

— Вы позволите войти в ваш бункер, мой фюрер? — с пониманием произнес Андрей Иваныч, переступая порог. — Мы уже на нелегальном положении?

— Я же не одет, — пояснил Волков и затянул узел на кушаке халата. — А вдруг кто чужой?

— А что б тебе не одеться? —^ вошел вслед за Андреем Гурский. — Ходишь тут… в затрапезном виде. А ты ж командир, пример бойцам показывать должен. А коснись тревога? Коснись в бой?

— Отобьемся, — Волков запер дверь, — проходите.

— Куда прикажете? — Андрей повесил куртку на вешалку в передней.

— Да вон туда, пожалуй, — кивнул Петр в направлении кухни. — Там уютнее.

— Сразу предупреждаю, — Адашев-Гурский вошел на кухню и бросил взгляд на стол, где стояли открытая литровая бутылка водки и пакет с апельсиновым соком, — я на минуту.

— Никто не неволит. Но чаю-то выпьешь? — Петр поставил чайник на плиту.

— Чаю попью. С лимоном.

— А вот лимона-то у меня, скорее всего…

— Я купил по дороге. — Александр положил на стол крупный лимон. — А яйца есть?

— Есть.

— Вот. И яичницу.

— Эт-то мы мигом. С ветчиной? — Петр распахнул холодильник.

— Дай-ка я сам, пусти-ка, — Гурский открыл дверцу газовой плиты, вынул оттуда сковороду и занялся приготовлением завтрака.

— Слушай, Петр, а расскажи-ка ты мне еще раз эту твою историю, — Адашев подчистил с тарелки кусочком белого хлеба остатки яичницы и отправил его в рот.

— Зачем? — Волков выпил рюмку.

— Ну а что, прикажешь сидеть и смотреть, как ты здесь раскисаешь? Надо же что-то делать.

— Да, Петруша, — кивнул Андрей Иваныч, — мы же вчера собирались кому-то в рыло закатать. А вместо этого в клуб какой-то поехали, а там конюшней воняло.

— Он так называется. «Конюшня».

— А-а-а… вот ведь как! Значит, ощущение запаха у меня просто ассоциативно возникло! А я-то думаю… А зачем мы туда поехали?

— Так… затем, собственно, и поехали. Мне почему-то представилось, что там Чика непременно должен быть.

— А он там бывает? — Гурский отхлебнул чая из большой керамической кружки.

— А хер его знает. Мне, понимаешь, вчера спьяну в голову запало, что он с сестрами этими плотно завязан, а они в этом клубе работали. Именно там Заславский их и приметил. Вот он как раз там часто бывал. Нравилось ему там. Ну и… Заславский, сестры, Чика… вот меня туда и понесло. Только никого, естественно, там не оказалось, кроме мелюзги всякой. И вообще, по «зрелом размышлении» ничего там для меня интересного быть и не могло. В чем мы и убедились.

— А я? — На кухню шагнула юная блондинка, одежду которой составляли лишь свободно висящая на ней длинная просторная футболка Волкова и его же пляжные шлепанцы на толстой подошве.

Шаркая шлепанцами по полу, она подошла к столу и обиженно надула губы:

— Я что, не в счет?

— Ну, вот Вероника, разве что… — обернулся к ней Волков. — Присаживайся. Завтракать будешь?

— Только кофе.

— Там, на полке, растворимый. Сделай сама.

— Я поухаживаю, — поднялся со стула Адашев.

— Спасибо. — Она благодарно подняла на него глаза.

— Вам с молоком?

— Ага. И чтобы сладкий.

— А позволительно ли будет тэс-скать… очаровательную ручку поцеловать, — привстал Андрей Иваныч, — тем самым засвидетельствовав свое искреннее восхищение? Ах! Весьма признателен, просто тронут… — Звонко чмокнув протянутую ему ручку, он опустился на стул.

— А ты, значит, считаешь, — взглянув на Волкова, Гурский поставил перед Вероникой кофе, сел, достал сигареты и закурил, — что не сами по себе эти сестренки тебя подставили, что все-таки Чика за всей этой подлянкой стоит?

— Я не знаю, Саша. Я же тебе говорил, ничего я толком и выяснить-то не успел, как меня мгновенно с дерьмом смешали и изо всей этой запутки выкинули.

— И смерть самого Заславского тебя тоже настораживает?

— Ну, а ты сам рассуди: молодой мужик, бывший спортсмен, непьющий практически, и вдруг… инфаркт.

— Вообще-то всяко бывает. Как раз с бывшими спортсменами. Сердце-то расширенное, к нагрузкам приученное, если кто серьезно занимался. Когда резко бросают, да еще стрессы… А чем он занимался?

— Я толком и не знаю. Плаванием вроде. А что?

— Да нет, я просто так спрашиваю.

— Ну может, и было у него там… что-нибудь не все в порядке. Но ведь инфаркт и спровоцировать можно. Мало ли сейчас химии всякой-разной. Сыпанул ему в борщ, и ку-ку.

— Лучше в харчо, — поморщился Андрей Иваныч.

— Почему? — взглянул на него Петр.

— Ну… я харчо почему-то недолюбливаю.

— То есть, ты полагаешь, могли его и травануть? — Александр ложечкой размешивал в чае сахар.

— А почему нет?

— И когда ты в это дело сунулся, тебя сразу вычеркнули из ситуации, так?

— Именно.

— Испугались, что докопаешься?

— Может, и так.

— Я позвоню, можно? — Допив кофе и отставив чашку. Вероника поднялась из-за стола.

— Да, конечно, — кивнул ей Петр, — там в гостиной и в спальне… они параллельные.

— Спасибо, очень вкусный кофе, — поблагодарила Вероника Гурского.

— На здоровье. Хотите еще?

— Нет, я бы еще поспала немножко, это ничего? — взглянула она на Петра. — Я еще не надоела?

— Нет пока, — улыбнулся ей Волков. — Когда надоешь, я скажу, не сомневайся.

— Да я и не сомневаюсь, дяденька. — Она пожала плечами и вышла из кухни, шаркая шлепанцами.

— А кому смерть Заславского выгодна? — Гурский погасил сигарету и отхлебнул чая.

— Кому выгодна… — Волков задумчиво приподнял одну бровь. — Чике выгодна. Клиент же хотел его с хвоста скинуть, за тем к нам и обратился.

— А как Чика мог об этом узнать раньше времени?

— Да как угодно. Наверняка кто-нибудь из сотрудников фирмы стукачок. Еще от Савелия оставшийся. Теперь Чике стучит.

— Что ж, Заславский каждому подчиненному о своих планах докладывал?

— Ой, Саша… шила в мешке не утаишь. Кому надо — все всегда узнает. А потом и передаст кому следует.

— Понятно. Далее.

— Жене его выгодна, теоретически. Она же теперь — молодая, богатая и красивая вдова.

— А она и фирму его наследует?

— Очевидно. — Волков пожал плечами. — Почему нет? Как законная жена… наследует все его имущество. Движимое и недвижимое.

— А у него больше никакой родни нет?

— Сестра, по-моему. Или она двоюродная?.. Я не помню, он как-то вскользь ее упомянул в связи с тем, что у него мать старенькая, болеет, врачи посоветовали перебраться из Питера куда-нибудь южнее. Вот, мол, она с его сестрой и живет. То ли в Орле, то ли в Ростове, там климат здоровей. А он бывает у них наездами. Это когда я с ним по поводу возможных «терок» с братвой разговаривал, про родственников и поинтересовался на всякий случай, мало ли… Ну, он конкретно только мать и назвал. И жену, естественно.

— Значит, не одна жена наследует?

— Саша, когда (и если) дело до дележа денег дойдет, — Петр глубоко затянулся, — получит его мать… фиг да ни фига. Тут и обсуждать нечего. Все жене достанется, я тебя уверяю. Ну разве что какие-нибудь крохи… Короче, жене его, Ане, помимо Чики, эта смерть — повторяю, теоретически! — тоже выгодна. И сестре ее заодно, они же родная кровь и даже больше — двойняшки. У них же все пополам, может они и супружеское ложе тоже делили. Кто знает? Они же… две половинки.

— Возможно.

— Да и Игорю Дугину, все это, в общем-то, на руку.

— А это кто такой?

— Ну, я же говорил, он при Заславском замом состоял. Теперь, естественно, всей фирмой заправляет. Аня-то во всей этой кухне ни уха ни рыла.

— То есть, выходит…

— Выходит, что смерть Вадима Николаича Заславского со всех сторон всем выгодна. И бандитам, и его заму, и родной жене вместе с ее сестрой. И почти все они в тот «вечер, когда он скрипнул, вместе были.

— Как это? Где?

— В ресторане. Мне Дугин фотографии показывал. Все вчетвером они там сидят, а сестренки на одной из фотографий очень эффектно прямо в объектив ручки выставили, подарок от Заславского на день рождения демонстрируют.

— Чей день рождения?

— Ну Саша… они же близняшки.

— А-а… ну конечно.

— Ну вот, день рождения-то как бы формально у жены, но… Заславский им обеим по одинаковому колечку подарил. С маленьким таким брюликом. Вот они и сидят, сияют и колечками этими перед объективом красуются. Где-то она у меня… погоди-ка. — Волков встал из-за стола и вышел из кухни.

Гурский двумя пальцами взял с блюдца душистый кусочек нарезанного тонкими колечками лимона, с удовольствием вдохнул аромат и затем отправил кусочек в рот.

— Лимон — друг? — спросил Андрей Иваныч.

— Несомненно. Тем более, с похмелья.

— Вот, — Петр вернулся с небольшой глянцевой цветной фотографией, — это я у Дугина взял, на всякий случай. Вот это вот Заславский, а это Аня и Яна, только вот… кто из них кто…

— У жены, по идее, на правой руке должно быть, а у ее сестры наоборот, — Гурский взял фото в руки.

— Оно же не обручальное, где хочешь, там и носи. А старшая, между прочим, обручального вообще не носит. Чтоб от сестры не отличаться.

— Что за глупость?

— Ну вот такая у них, у двойняшек, фишка. Все должно быть одинаково.

— А этот четвертый кто?

— Дугин и есть.

— А он-то тут с какого боку?

— Ну-у… во-первых, он старый приятель Заславского, поэтому он его своим замом и сделал. А во-вторых… что-то у них там с этой Яной то ли было уже, то ли еще только намечается… В общем, создалось у меня такое ощущение, что клинья он под младшенькую подбивает. И очень активно. Больше ничего не знаю.

— Ясно.

— Что?

— Ну как что… сидел, выходит, наш упокойник за своей последней трапезой — за которой, собственно, его травануть и могли — в компании людей, которым его смерть исключительно на руку. Только Чики там и не хватало, чтобы уж для полного комплекта.

— Вроде так.

— Хотя с другой стороны… самому Чике отсвечивать там было вовсе и не обязательно. Достаточно было «расположить к себе» хотя бы одного из этих троих и…

— Трое с боку, ваших нет, — кивнул Андрей Иваныч. — Достаточно одной таблетки пирамидону.

— Возможно, — согласился Волков и раздавил в пепельнице окурок. — Возможно.

— А можно мне еще кофейку? — вновь возникла на кухне Вероника.

— Пожалуйста, — Адашев-Гурский поднялся из-за стола и потянулся к банке с растворимым кофе, — чайник еще не остыл, по-моему.

— Спасибо. — Вероника присела к столу.

Волков налил водки себе и Андрею.

— Ну что, Андрюша? Р-ра-авняйсь! — приподнял он над столом рюмку.

Андрей Иваныч распрямил спину, взял свою рюмку, расправил плечи и, выпучив глаза, вперил взгляд в бюст Вероники.

— Скромней, скромней себя вести нужно… — Адашев поставил на стол чашку с кофе, — нечего барышню в краску вгонять.

— По команде «равняйсь!» — пояснил Андрей Иваныч, — я должен видеть грудь четвертого человека. Раз, два, три, — он сосчитал себя, Петра и Гурского, а затем вернулся взглядом к Веронике, — четыре…

— Смир-рно! — скомандовал Волков.

— Шага-ам… — Адашев придвинул девушке чашку.

— Арш!!! — рявкнул Андрей Иваныч и опрокинул в рот водку.

— А вы, как я погляжу, настроены серьезно, — Александр, стоя, допил чай и кивнул на бутылку.

— Так ведь… — развел руки Андрей, — кирасир Его Величества не боится вин количества.

— Ловко. — Волков выпил свою водку. — Спиши слова.

— Ладно. — Гурский вновь присел к столу и закурил. — Значит, вот непосредственно после этого самого застолья в ресторане Заславский и помер?

— Непосредственно, — кивнул Петр. — Встал из-за стола, сел в машину, поехал к какому-то своему приятелю на дачу — то ли в Комарове, то ли в Репине — и, сидя за рулем, окончился. С трассы и вылетел. Мертвый уже, как врачи говорят. Жена чудом жива осталась.

— А сестра?

— Да нет, они вдвоем ехали. Там, видишь… в ресторане еще… сестренки разругались. В дым. Это мне Дугин потом рассказывал, я же с ним встречался, беседовал. После того, как Заславский помер, но еще до того, как меня рожей об стол.

— Понятно.

— Ну вот. Старшая за воротник перебрала, за ней вроде это водится, ну и… две бабы, хоть и сестры, но… ты ж понимаешь, слово за слово… эта Яна, младшая, подхватилась и домой уехала. Игорь ее проводить хотел, но та отказалась, по телефону тачку вызвала и укатила.

— А они втроем уже остались.

— Да. Посидели еще, а потом, уже заполночь, Заславский решил на свежий воздух выбраться, на дачу эту махнуть. Дугин с ними распрощался и домой поехал, а Заславский с женой в машину сел…

— …пьяный.

— Нет, я же говорил, он непьющий был практически. Ну вот, он, значит, в машину сел, а потом… Ну и все, в общем.

— А где они с трассы вылетели?

— Да за постом ГАИ. Не сразу, дальше, где-то в Ольгине вроде, но не в самом, а не доезжая. Там еще поворот и… место такое, относительно пустынное.

— И «скорая» сразу приехала?

— Кто ж знает… когда Анна в себя пришла, вызвала, тогда и приехала.

— А что же машины-то, которые мимо ехали?

— Ну, Саша… «что машины»… во-первых, это же все-таки «форд», он же не на куски развалился, просто кувырнулся через крышу и опять на колеса встал. Во-вторых, там кювет высокий, а он черный. Да и как он с дороги вылетел, никто, очевидно, не видел, там же ночью не такое уж движение. Пролетит мимо машина, фарами его хватанет, да и дальше. Кому какое дело? Прошлой зимой мужик пьяный в двух шагах от дома в сугробе замерз, а народ мимо шел. В общем, когда эта Аня оклемалась, трубку нашла, тогда сама и вызвала. И ментов, и «скорую».

— Хо-ро-шо-о… — задумавшись произнес по слогам Адашев-Гурский. — Ладно. С-слушай, Петр… а вот такое у меня к тебе предложение… а давай-ка я с этой Аней встречусь да поболтаю, а? Она где живет?

— На Савушкина.

— Так там вроде бы и район-то не богатский. Что ж он, риэлтер, жилье себе приличное сделать не мог?

— Ага… у него там такое наворочено… в подвале тренажерный зал с сауной.

— Как это «в подвале»?

— Там дома такие, типа коттеджей, ну которые…

— Немцы после войны строили.

— Ну да. Он этот дом свой, ну… в котором у него сейчас квартира, собирался целиком со временем откупить:

— Тогда понятно.

— А с чего это ты решил, что она с тобой беседовать станет?

— Н-ну-у… я журналист. Скажу, что мы с Заславским Вадим Николаичем знакомы были, и меня смерть его потрясла до глубины души.

— И что?

— Петя… ну уж найду я, наверное, что сказать, а? У тебя телефон ее есть?

— Вон, на холодильнике. Черный блокнот.

Гурский подошел к холодильнику и взял блокнот.

— На букву «З», — подсказал Волков. Петр наполнил рюмки.

— Заславский?

— «Заморочки»

— «Автостоянка на Барочной. Какого хера!!!» — бегло читал вслух Гурский, раскрыв черный блокнот Волкова на странице, обозначенной буквой «З». — «Напомнить Бяше про Акима», «Фаина Георгиевна — таможня. Пропальпировать!!!» Это Раневская, что ли? — вскинул он взгляд на Петра.

— В самом конце ищи, — буркнул Волков.

— Ага, нашел, — кивнул Гурский, перелистнув страницу. — Я перепишу?

— Дерзай, — Петр взял в руки рюмку, взглянул на Веронику, затем на Андрей Иваныча и негромко и проникновенно произнес: — Ребяточки… какая это все, в сущности, херня, в сравнении с энтропией Вселенной и преображением души, а?

— О-о-о… — Гурский, заложив пальцем страницу, закрыл блокнот и направился из кухни, — все, я пошел.

— Блокнот оставь, — сказал Волков.

— Сейчас, перепишу и верну.

— Что ты, Петя, — понимающе сказал Андрей Иваныч и поднял свою рюмку, — о чем ты говоришь.:. А мне тут еще Александр и про телегонию рассказывал, так я чуть не разрыдался, ей-богу. Это ж такое… такое…

— Какое?

— Потом расскажу, давай выпьем.

— Давай.

Они выпили, взяли по кусочку лимона, обмакнули их в соль и с удовольствием закусили.

— Я ушел. — Гурский вернулся на кухню, положил черный блокнот на место и взглянул на товарищей: — Держите себя в руках.

— Увидимся за чаем, — кивнул ему Андрей Иваныч.

Глава 6

— Алло, — держа телефонную трубку в руке, Адашев-Гурский присел на краешек стола в редакционном кабинете, — извините, пожалуйста, это вас Гурский беспокоит, Александр Васильевич, будьте добры Анну.

— Да, я вас слушаю.

— Анна… еще раз извините, мы с вами не знакомы, но… видите ли… дело в том, что меня не было в городе, я журналист, в командировке был на Таймыре. И вот вернулся.

— И что?

— Видите ли, у меня материал в плане стоит, интервью с вашим мужем, ну… о бандитских крышах, охранных структурах и… обо всем, что с этим связано. Материал этот у меня готов, мне его в номер сдавать нужно, но у нас принято сначала показать тому, с кем интервью было. Профессиональная этика, так сказать. Ну вот… я звоню Вадим Николаичу в офис, а мне там говорят, что его убили. Вот я и решился вас побеспокоить. Вы меня простите, я понимаю, что вам не до меня, но… и вы меня поймите — этика. Что мне с этим материалом делать, ставить в номер?

— Как это убили?!

— А разве нет? Он что же — жив?

— Да нет, но… никто его не убивал! Он умер. Инфаркт. Что за слухи такие дурацкие?

— Господи… вы меня простите, пожалуйста, еще раз, просто… мне сказали «погиб» и еще про машину что-то, вот я и… это, очевидно, в свете того, о чем мы с ним разговаривали, вот, наверное, у меня такое впечатление и возникло, что аварию подстроили. А вы говорите: «инфаркт»? Дома?

— Нет, не дома. Все правильно, в машине это произошло, но… а когда вы с ним встречались?

— Да не так давно. Просто мне на Таймыр пришлось улететь, поэтому я материал вовремя сдать и не успел. А тут вот вернулся и… вы уж простите меня, пожалуйста, я прекрасно понимаю ваши чувства, не стану больше беспокоить. А интервью это я сейчас пойду и сдам, вы не против?

— Нет… то есть, да… то есть, против, конечно!

— Почему?

— Могла бы я на него взглянуть?

— Ну конечно! Для этого я вам и звоню.

— А как я могу это сделать?

— Очень просто. Я даже сам могу к вам подъехать. У вас компьютер дома есть?

— Конечно.

— Ну вот. Я могу к вам подъехать с дискетой и показать. Только, если можно… я очень спешу, мне на Камчатку лететь.

— Приезжайте прямо сейчас, можете?

— Могу, диктуйте адрес.

Записав адрес вдовы Заславского, Александр положил телефонную трубку на рычаг, вышел из кабинета и прошел коридором до двери, на которой висела табличка: «Не входи, а? Тебе это очень надо?»

Открыл дверь, вошел и, увидев сидящую за компьютером девушку, сказал:

— Ленка, очень надо, честное слово. Я потом услужу, я отстираю…

— Саша-Саша-Саша-Саша, — не отрывая взгляда от монитора и легко скользя пальцами по клавишам мануала, девушка даже не повернула к нему головы. — На хуй — на хуй — на хуй — на хуй…

— А Васька где?

— Ни-ни-ни-ни-ни-ни-ни… Гурский вышел, закрыл за собой дверь и пошел дальше.

Из одной из дверей быстрым шагом вышел чуть полноватый седой мужчина, на его груди поблескивали оправой очки, висящие на черном шнурке.

— Аркадий Андреич, — чуть придержал его за плечо Гурский, — чем можно спровоцировать инфаркт у человека с больным сердцем?

— Скажите, что у него машину угнали.

— А медикаментозно?

— Амфетамины. Только с дозировкой будьте внимательны, — не взглянув на Александра, мужчина поспешил дальше.

В конце коридора Адашев повернул направо и едва успел схватить за рукав свитера пробегающего мимо юношу невысокого роста.

— Васька, стоп!

— Саша, у нас номер горит…

— С меня банка.

— Саша, ну ни секунды…

— Два слова можно?

— Ну?

— Мне нужна дискета, чтобы она не раскрывалась.

— Не понял?

— Объясняю: я ее вставляю — директория есть, файлы есть, все в порядке, но один файл, нужный, не раскрывается. Можно так сделать?

— Зачем?

— Тебе надо? Ты скажи — сделать можешь?

— Побежали. Только очень быстро.

Глава 7

Выбравшись наконец — посредством электромеханического эскалатора — из подземелья на поверхность, Адашев-Гурский шагнул в вестибюль станции метро «Черная речка». Вышел на свежий воздух, облегченно вздохнул, спустился по ступеням широкого крыльца, пересек сквер и, перейдя улицу, остановился на трамвайной остановке.

Вынул из кармана записку с адресом, уточнил у стоящего рядом мужчины, на каком трамвае ехать и на какой остановке удобнее выйти.

Сел в трамвай. Доехал. . «Господи… — рассуждал он, неторопливо бредя от трамвайной остановки к дому Анны Заславской. — Ну что же это за жизнь? Что ж им всем неймется-то, а? Прав Андрей Иваныч, пока в рыло не сунешь, не успокоятся».

В этом месте нашего повествования, автор вынужден буквально на минуту отвлечь внимание любезного читателя от непосредственного, так сказать, изложения данной истории для того, чтобы дать необходимые, на его (автора) взгляд, пояснения относительно последней— фразы своего героя.

Дело в том, что существует на свете некая категория пренеприятнейших людей, достаточно редкая — слава Богу! — но тем не менее весьма распространенная.

Сия, кажущаяся парадоксом, фигура речи на самом деле парадоксом не является, и объясняется этот факт тем, что при всей своей малочисленности данная популяция обладает чрезвычайной активностью. Наверняка читателю доводилось встречать их на своем жизненном пути.

Называется эта категория — «правдолюбы».

Даже чисто антропологически это совершенно особый тип: лоб у них иной раз может быть очень высоким, а может быть и гориллообразно низким, но надбровные дуги непременно ярко выраженные, выпуклые, и нижняя челюсть тяжелая. Они все, как правило, ноздрястые, со склеенными в ниточку бескровными губами, светлоглазые и нервически бледные.

Господи… Сколько греха-то на них! Они жизнь свою, не колеблясь, отдадут — а заодно положат и вашу — для того, чтобы:

а) выяснить, почему из подвала соседнего дома не откачивают воду;

б) доказать, что последние выборы — не важно кого и куда — были сфальсифицированы;

в) определить, с какого конца — острого или тупого — правильнее есть яйцо всмятку;

г) et cetera

Так вот, уважаемый читатель, наш с вами герой к этой категории людей, конечно же, не относится.

И если он и взялся выяснить, каким это образом женщина славянских кровей, будучи замужем за мужчиной не менее славянского типа, все-таки умудрилась родить от него негроидного младенца, то исключительно из собственного любопытства, а уж никак не ради восстановления торжества справедливости в отдельно взятой семье.

И вообще, являясь прямым потомком дворянского рода, достаточно древнего и славного — иные представители которого имели влияние на европейскую политику, а иные были по-настоящему богаты, — и, следовательно, неся в своей генетической памяти информацию о причастности к событиям поистине значительным, на мелочную сутолоку окружающей его действительности Александр Адашев-Гурский взирал несколько скептически.

Ну зашел он, допустим, в жилконтору — узнать, когда наконец починят лифт в его парадной — ну встретила его там какая-то мерзкая харя по-хамски, ну и что? Опускаться до раздражения в ее адрес? Кто она такая, эта Гекуба? Что ему до нее? Все проходит, и это пройдет. Суета…

Но случалось иной раз так, что некие события втягивали Гурского, помимо его воли, в чуждую ему логику своей порочной проблематики и принуждали к действию.

Вынужденный, сообразуясь с навязанными обстоятельствами, погружаться в чуждую ему стихию активного образа жизни, Александр анализировал ситуацию, принимал решения, совершал поступки, но чувствовал себя при этом весьма дискомфортно, потому что в глубине души жаждал лишь покоя и отстраненной созерцательности. («Тишина и Евангелие. А больше ничего и не надо».)

Но… если уж так случилось, если уже сделан самый первый шаг — вольный, невольный, это значения не имеет, — то теперь уж необходимо идти до конца, к самой что ни на есть окончательной победе. А как же иначе? И тем более во всей этой грязной истории с другом детства Петром Волковым. Ибо… н-ну… есть же, в конце концов, на свете и «клятва на Воробьевых горах», есть у нас еще и «небо Аустерлица». Разве нет? А как жить-то иначе? И зачем?

Глава 8

Адашев-Гурский обошел крашенную битумным лаком чугунную решетку, вошел во двор небольшого, отдельно стоящего двухэтажного дома, подошел к двери, над которой глазела на всех входящих портативная телекамера и нажал на некую кнопку.