Россия, Санкт-Петербург. 2007 год

 
      …Отточенная стрела чиркнула Олегу по плечу, располосовав кожу и пустив кровь. Пустяки, дело житейское. Не до того!
      Уводили его девушку! Косматый викинг, по колено в воде, волок пленницу за косу, громко гогоча, а пленница лупила по волосатой лапе маленькими кулачками. Олег бросился к пирату, выхватывая самурайский меч катану. Викинг увидал Олега, но девушку не отпустил, только намотал косу на руку. Красавица не удержалась и упала на колени во взбаламученную воду. Мечи скрестились. Отбив удар, Олег в ярости рубанул разбойника по руке, вцепившейся в косу. Катана начисто оттяпала конечность, словно и не было стального обручья. Девушка упала на четвереньки, рыдая, выпутывала из волос кровавый обрубок в железной перчатке и глядела, глядела на Олега, не отворачивая зареванного лица, не отрывая огромных умоляющих глаз.
      – К троллям тебя, нидинга! – прорычал Олег.
      Высверк. Отбив. Высверк. Тень. Удар! Катана обрушилась на бычью шею трубно ревущего пирата, разваливая кожаный панцирь и отворяя вены. Рев перешел в клекот и захлебнулся. Колени морского разбойника подогнулись, в светло-серых глазах угасла последняя искорка сознания, и душа отлетела в мрачный Хель…
 
      …Олега Сухова разбудил кот Онуфрий. Котяра орал под дверью, требуя незамедлительно впустить, накормить и обогреть.
      – С-скотина! – прошипел Олег, садясь в постели. Ведь минут десять еще можно было бы поваляться! Он протер глаза, тронул ладонью лоб. Лоб был мокрым. Ф-фу! Ну и сон! Боевик с элементами эротики, как пишут в аннотациях к фильмам. И какой яркий! Словно и не сон вовсе… Олег поднялся с развороченной постели и прошлепал к ковру на стене. На ковре была развешана коллекция – пара кинжалов, настоящий трехгранный мизерикорд, которым добивали рыцарей, пробивая латы насквозь, волнистый малайский крис, меч эпохи Каролингов. А на подставке-катэмото возлежала катана – та самая, из сна. Сухов любовно провел ладонью по ножнам сайя из дерева магнолии, покрытым черным лаком, сжал длинную, в три с половиной кулака рукоятку, обмотанную ремешком из акульей кожи, и вытащил клинок. Металл, отшлифованный древним мастером, казался прозрачным, как серебристо-серый лед. Сквозь лезвие проступал узор, запечатлевший тысячи проковок. Морозный блеск меча завораживал…
      По правде сказать, Олег и забыл уже, когда в нем проснулся жадный интерес к «стали разящей». В классе, наверное, третьем… Да, тогда боязливый Олежек, «мамсик» и «ябеда-корябеда», сам переступил порог клуба «Эспада», где экс-чемпион области по фехтованию учил мальчишей биться на шпагах. Фамилию экс-чемпиона Олег уже не помнил, а звали его Борис Борисович. Но все сокращали это обращение до Борь Борича. «Борь Борич, скажите Олегу! Чего он без маски дерется?!» – «А сам?!»
      В старших классах Сухов занимался в секции саблистов, заработал даже первый юношеский разряд, но бросил спорт. Жило в нем какое-то неудовлетворение оружием, недоставало чего-то для полного счастья. А на первом курсе института Олег записался в группу кэндзюцу, увидел катану и был сражен ее холодной, убийственной красотой. Катана колола как шпага и рубила как сабля, и в то же время это был меч. И в душе Олеговой все сложилось, все срослось…
 
      Онуфрий, почуяв хозяина, заорал благим матом.
      – Щас! – рявкнул Олег.
      Пройдя в прихожую, Сухов щелкнул замком. Дверь отворилась, и кот, благодарно муркнув, проник в помещение. И быстро-быстро протопотал в направлении кухни.
      – Собака ты! – обозвался Сухов, но кот не отреагировал на оскорбление. – Только и знаешь, что жрать, жрать, жрать!
      Онуфрий мявкнул в том смысле, что да, знамо дело, на том стоим.
      – О духовном подумай, животное! – увещевал кота Олег, шагая на кухню.
      Вскрыв баночку «Вискаса», он щедро вывалил угощение. Бездуховное животное вертелось тут же, тычась носом.
      – Жри!
      Пока Олег умывался, брился, одевался, кот успел слопать все дочиста.
      – Мя-ау-у! – заявил Онуфрий, облизываясь и щурясь. Дескать, неплохо бы добавочки…
      – Обойдешься, – буркнул Олег, приседая на табурет. – Мышей ловить надо!
      Онуфрий, усвоив, что вторая порция ему не светит, вспрыгнул Олегу на колени и разлегся во всю их длину, довольно выпустив когти. Сухов погладил котяру, и кухню заполнило громкое мурлыканье.
      А Олег постепенно переходил в фазу бодрствования. Сновидение в стиле «экшн» рассеивалось, заботы, вчерашние и вечные, возвращались и зудели в голове, как осенние мухи.
      До конца погрузиться в peaл помог звонок с мобильника. Олег поспешно достал верный «Нокиа». Звонил Стемид. Был он «мастером», устроителем и постановщиком ролевых игр. Олег, реальный «цивил», ролевиков не жаловал, полагая, что «каждый сходит с ума по-своему». Оказалось, однако, что не всякая ролевка – «хоббитовы игрища», пристанище инфантов, повернутых на эльфах и орках. Стемид увлекался исторической реконструкцией, у него все было по правде, как в «эпоху викингов», – и мечи, и «доспешка». Правда, завлечь Олега ему не удалось. Сухова заманила Вика, красна девица, ткавшая полотно по старинным правилам и одевавшая всех «стемидовцев». Олегу же хотелось ее раздеть…
      – Здорово, самурай! – проорал мастер жизнерадостно. – Как твоя жизнь?
      – Мас-саракш! – поморщился Олег. – Убавь звук! Совсем контузил…
      Стемид хохотнул и продолжил:
      – Слушай, мы тут решили на полигон выбраться! На все выходные! «Толки» обещали присоседиться, рыцари… Ну, не фест, конечно, но человек сто заявится! Отыграем ха-арошую такую боевочку-феодалку! Бугурт обещаю, и турниры будут, базар, пивка попьем… Ты как?
      – Я за! – бодро откликнулся Олег. – И далеко ты собрался?
      – Помнишь, где в прошлый раз полевка была? Ты тогда еще с гоблином схлестнулся!
      – А-а! Это где «анизотропное шоссе»?
      – Да-да-да! Вот по нему и шуруй! Как увидишь шатры, так и тормози! Место шикарное! Там же «запретка», местные шугаются! Тишина… Вода ключевая, хоть залейся! Дров – на три зимы хватит!
      – А нас оттуда не турнут?
      – Да не! Там не вояки, там физики окопались! Тау-электродинамика! Понял?
      – Не-а! – честно признался Олег.
      – Я тоже! Короче, подгребай!
      – Ладно… А Вика будет?
      – А как же?! – изумился Стемид. – Куда ж мы без Викулечки?! И Наташка будет, и Рогнеда… Да все, считай! Так что, не отрывайся от коллектива!
      – Ладно, уговорил!
      Сотик курлыкнул и высветил на экране безапелляционное: «Звонок закончен».
      – Может, и вправду съездить? – спросил Олег Онуфрика.
      Кот не ответил. Устав от ночных бдений, Онуфрий дрых, свесив хвост.
      – Гулять, зверь, гулять! – скомандовал Олег, вставая.
      Кот поначалу заупрямился, потом смирился. Спрыгнул и пошел, делая «потягушечки». Онуфрий был зверем вольным – проживал в подвале и «держал зону», гоняя Васек и Мурзиков со всего квартала. Сухова зверь навещал регулярно, а у Олега нога не поднималась дать пинка голодному представителю семейства кошачьих.
      – Мя-ау-у! – затянул Онуфрий, переводя медовые глаза с Олега на запертую дверь и обратно.
      – Подождешь! – пропыхтел Олег, скача на одной ноге и затягивая «липучки» на кроссовке.
      Пригладив волосы, Сухов вышел из квартиры. И откуда ему было знать, что больше он уже никогда не отопрет эту дверь, обитую черным дерматином, не покормит Онуфрика, не плюхнется со стоном в разваленное кресло перед теликом? Жизнь закладывала крутой вираж…

1

 

Ромейская империя, Константинополь

2007 год

 
      Кесарь Варда выглядел бы истинным римлянином, какими запечатлевали в бюстах цезарей и августов, если бы не второй и третий подбородки. Тучный, но крепкий, с проседью в густых черных волосах, Варда все еще нравился женщинам. Мужественный профиль кесаря с широким волевым подбородком и крупным носом, с кустистыми бровями и высоким лбом так и просился на новенькие серебряные монеты. Его императорское величество Михаил Третий «Пьяница» пожаловал ему сан магистра и назначил доместиком схол. Кесарю – кесарево. Варда нахватал все титулы и звания, подобрался вплотную к трону и притулился сбоку от василевса ромеев, а по сути исполнял обязанности самого императора – алкаша и гуляки, «византийского Калигулы».
      Варда поморщился и пришпорил коня – кесарь возвращался из имения-проастия. Следом пылила стража – полусотня архонта Асмуда, варанга из далекой страны Рос. Повывелись бойцы у ромеев, выродились потомки легионеров, все норовят золотом победить врага, а не железом, молитвой смиренной! А вот тавроскифы, эти варвары с Севера, не желали смирять гордыню и кротко подставлять щеки. Нет, они с великолепной уверенностью брали все, что хотела их душа и требовала плоть! Они наслаждались каждым мигом быстротечной жизни, выжимая из нее все утехи. Любить, так до безумия! Напиваться, так до смерти! Биться, так биться – с неистовством, сгорая от палящей ярости, презирая врага и погибель! Варда вздохнул. Он чувствовал опустошенность. Все его просьбы услышаны, все мечты сбылись – чего еще ждать от жизни? Пустота, холодная черная дыра разверзалась в душе и затягивала, затягивала… Хорошо Михаилу – напьется, и никаких забот! Да только пустоту в душе никаким зельем не наполнишь… Пробовал уже кесарь, тошнило долго, а толку – чуть. И девки тоже не помогают. Ни гетера Елена, черненькая очаровашка, ни Мария, первая жена протостратора Василия, ни его Евдокия, вдовствующая сноха Варды, с которой он сожительствовал при живой супруге…
      Все это, кстати, знали, но выводов не делали – Варда был родным братом василиссы Феодоры, регентши при непутевом Михаиле. Какие уж тут выводы…
      Вполне вероятно, что, если бы ему и далее позволяли жить по своему хотению, кесарь Варда так и затерялся бы в безымянной людской массе, не оставившей по себе ни дел, ни даже слов, а лишь один культурный слой.
      Страшный 856 год словно воздвиг губительные пороги в мерном колыхании жизни Варды, накрыл ледяной водой, сбросил с водопада, закрутил, поволок, притапливая… Великий логофет Феоктист, любимец василиссы Феодоры, коему она передоверила власть, невзлюбил кесаря, а патриарх Игнатий прилюдно отказал ему в причастии – за аморальное поведение. Без разницы Варде была та евхаристия, но оскорбление, да еще на глазах у всех… Нет, этого Варда простить не мог. И не стал. Он выплыл из холодной стремнины и одолел пороги. Он подсадил Михаила на императорский трон. Он удалил сестрицу от престола и сослал ее в дальний монастырь. Он сместил патриарха Игнатия и заменил его хитроумным Фотием. Он низверг великого логофета Феоктиста, никудышнего правителя, полководца, проигравшего все сражения, а осенью того же года лично зарезал его светлость.
      Теперь на коне он, Варда. Вот только куда скакать?..
      Кесарь вдохнул теплый воздух – пахло чем-то неуловимым, бодрящим. Всепобеждающей жизнью? Плоды наливались в садах и виноградниках, пшеница поспевала в полях. Лето.
      Дорога вывела кавалькаду к стене Феодосия – суровым и величественным укреплениям, защищавшим Константинополь с запада. От Мраморного моря к Золотому Рогу тянулся обложенный камнем ров шириной в пятьдесят локтей. За ним поднималась зубчатая стена из отличного кирпича. За первою стеной вздымался второй ряд стен и башен, высотой в пятиэтажный дом. А дальше вставала третья стена с башнями вдвое выше второй. Твердыня!
      Варда усмехнулся – это вам не деревянные заборы, обносившие какой-нибудь варварский Париж или Ингельхайм! Кесарь выехал на луг перед Золотыми воротами – трехпролетной триумфальной аркой, украшенной статуями Геракла и Прометея.
      Ворота фланкировали могучие квадратные башни, а над проходом, над зубцами стены-перемычки выступала бронзовая квадрига, запряженная четырьмя слонами, уворованная в Остии. Кесарь направил коня в средний пролет, предназначенный для императора. Нарушение? Конечно. Еще один повод злопыхателям перемыть косточки «этому Варде, вконец обнаглевшему!».
      Наверное, подумал Варда, беда его в том, что он позволяет себе смелые и решительные поступки, тогда как иные никак не расхрабрятся даже на смелые и решительные слова. А эти… балагуры только орать могут! Да пусть их… Те, кто «борется» на словах, за беседой в триклинии, не берутся за оружие. Пустобрехи разряжают свою ненависть в болтовне. С этими мыслями кесарь выехал на Месу, главную улицу Константинополя, роскошную и великолепную. На холмах вокруг, щетинившихся темной зеленью кипарисов, белели купола церквей и часовен, сверкали крыши золоченые, краснели черепичные. По обе стороны Месы тянулись портики, защищавшие пешеходов от дождя и зноя. Колонны, выломанные из эллинских и римских храмов, были и тонкие, и толстые, и граненые, и каннелюрованные, и круглые, и квадратные. Всех цветов и оттенков. Чудовищная смесь!
      Особую пышность Меса обретала за старой стеной Константина, где в зелени садов утопали беломраморные дворцы. Это миленькое местечко так и называлось – Константиниана. А над золочеными крышами палат, словно призывая заблудившихся, свечой уходила вверх колонна Марциана – как маяк. Мысль плавно перешла к воспоминанию о другой колонне – Аркадиевой, обвитой спиральной лентой мраморного барельефа, прославлявшего победы императора Аркадия и отца его, Феодосия, разделившего некогда Римскую империю между двумя своими сыновьями. Вон она, торчит впереди, на форуме Феодосия. «Дурак ты был, Феодосий, – подумал Варда, щурясь на солнце. – Нельзя было делить Рим, никак нельзя… Деление – это умаление, ослабление вдвое, это раскол и распад. Дурак…»
      Варда лениво перекрестился на храм и подумал: а не пора ли подкрепиться?
      Цокот копыт стих – конь ступал теперь по коврам, расстеленным по восточному обычаю на мостовой. Варда ехал мимо мастерских оружейников, предлагавших мечи, щиты, шлемы, золоченые и изукрашенные, мимо двухъярусного акведука Валента, мимо дворцов, отделанных розовым мрамором, мимо мрачных боковых улочек, зажатых девятиэтажными кирпичными инсулами-многоэтажками, крытыми черепицей, нищими и грязноватыми, и, разумеется, без каменных львов у парадных…
      И форум Тавра, плотно заставленный античными статуями, и форум Константина просто кишели народом. Толпа обтекала Варду, демонстрируя общество в разрезе – менял и купцов, кухарок и экономок, мистиев-поденщиков и горластых водоносов, муниципальных рабов-уборщиков и нищих босяков, деловитых чиновников, важных стражников, шустрых воров, константинопольцев и гостей города – пеших, конных, на осликах, ведущих на поводу верблюда… Муравейник.
      От форума Тавра до самого Милия, откуда начинались и Меса, и все дороги империи, тянулись Царские портики, в которых укрывались лавки ювелиров-аргиропратов и их мастерские. Этот район так и назывался – Аргиропратий. А Меса уже впадала в устье свое – площадь Августеон, украшенную статуей Святой Елены-Августы. И здесь же был исток всяческим властям. На форум с севера выходил сенат – его колоннада попирала возвышенность, с которой спускались широкие ступени. На южной стороне форума поражали роскошью и размерами бани Зевксиппа. Со всех сторон теснили площадь архитектурные изыски – и резиденция патриарха, и храм Святой Софии, и Главные ворота Ипподрома, и Большой императорский дворец. А рядом с библиотекой крепко сидело мрачное серое здание с колоннами – штаб-квартира городского эпарха, градоначальника Константинополя, уверенного почему-то в том, что является вторым лицом в империи после императора. Дурак… А вот и он сам! «Великолепный светлейший» эпарх Никита Орифа сходил по мраморным ступеням к своей колеснице-каррухе, запряженной лошадьми белой масти, – единственной колеснице во всем городе. Такая уж у эпарха привилегия. Никита ступал величаво, с большим достоинством, из-под складок белой хламиды выглядывала разноцветная обувь: на левой ноге – красный башмак, на правой – черный. Во всей империи обуваться так мог только эпарх и никто другой. «Хоть бы ты запнулся», – пожелал Орифе Варда, но пожелание его не исполнилось.
      Многоязыкая толпа толклась по Августеону во всех направлениях – люди будто все разом потерялись и толком не знали, куда им идти. Охрана из варангов-русов окружила Варду, оттесняя толпу даже не мощью мышц, а силою страха. Варангов здесь боялись и уважали – не рождала еще земля лучших бойцов, таких же безумно храбрых, могучих и опытных в войне. Не было им равных ни в пешем строю, ни на море. Пачинакиты-печенеги тоже опасны, но те берут числом. Русы же превосходят врага уменьем. И если, не дай бог, их конунг однажды построит флот и соберет военные дружины в легионы, спаянные железной дисциплиной… Никто тогда не устоит! Никакое царство. Все города падут, и все народы покорятся.
      Варда спешился перед Халкой – парадным вестибюлем Большого дворца, куда вели кованые медные ворота. Высокие мраморные колонны Халки, ее купол на четырех арках, вызолоченная бронзовая крыша – все должно было принизить чужеземца, явить варвару величие империи, потрясти дикаря уже в сенях «Священных палат», как прозывали дворец императора.
      За спиной гулко топали варанги, позвякивая доспехами. Кесарь вышел на Милий – обширный, как форум, квадратный двор между Халкой и храмом Святой Софии. Рядом с куполом, опертым на четыре арки – точкой отсчета ромейских путей, – высилась конная статуя, поднятая на семь мраморных ступеней. Облаченный в тогу, с перьями павлина на голове, восседал на коне Юстиниан – строитель Софии. В левой руке у него была держава, увенчанная крестом, а правую император простирал к востоку. Варда прочел надпись, высеченную на постаменте: «Злодей унижен перед ним, а он прославляет боящихся Господа», и усмехнулся. Передав коня подбежавшему конюшему, Варда размял члены и не спеша обошел Халку, не обращая внимания на хлопотливых провинциальных просителей, выстаивавших очереди у ворот с медной иконой Спасителя. «Одно и то же везде, одно и то же…» – продолжал свою думу Варда. Только и живописуют наши искусники бесконечную череду императоров, торжественных и безликих. Торжественно-безликих. Безлико-торжественных. Не стало красоты, зато складки одежд на статуях, прически, всякие ничтожные застежки переданы аккуратно и тщательно. Лисипп, Фидий, Пракситель ваяли поэмы. Скульпторы-ромеи составляли протокол. Скорбно качая головой, Варда отпер тяжелую железную дверь и проследовал в круглый зал с полом из фиолетового и желтого мрамора. Мозаика под куполом изображала Юстиниана и Феодору, царедворцев в парадных одеяниях, и полководца Велизария, любовника красотки Феодоры, но Варда даже не поднял головы – однообразное роскошество приедается.
      Толкнув створки бронзовых дверей, Варда вышел на дорогу, обставленную колоннами, и зашагал через внутренние дворы, куда выходили казармы. Тут проживала почетная стража императора. Воины носили белые туники и золотые шлемы с красными перьями, а на их позолоченных щитах значилось: «Иисус Христос». Хотя… Варда усмехнулся. Слово «воины» стоило бы взять в кавычки. Воины шагают позади него – молчаливые, суровые варанги. А эти… петухи только и годятся, что для парадов.
      Дорога уперлась в три двери, выложенные слоновой костью. Варда отворил среднюю и вошел в первый тронный зал, устланный драгоценными коврами. Далее шел Золотой зал – Хрисотриклиний. Двери, в него ведущие, отлили из серебра. А может, и выковали. Купол и стены были отделаны мозаикой на золотом фоне, а против входа висели массивные парчовые портьеры. Сколько денег на все это угрохали, а смысл?..
      Долго шел Варда. Через галереи, аркады, залы круглые, квадратные и многоугольные. В одних были колонны из зеленого мрамора, в других – из желтого, в третьих – из полупрозрачного оникса. Он шел мимо фонтана из серебра, мимо чудовищной вазы из чистого золота, мимо бассейна из яшмы. Спустившись в парк и обойдя Порфирную палату – императорский родильный покой с пирамидальной крышей и стенами, облицованными дорогим камнем пурпурного цвета, Варда сошел по гранитным ступеням на причал императорской гавани Буколеон. У самой воды красовалась скульптура, давшая название бухте, – косматый каменный лев терзал ревущего каменного быка. Изогнутые гранитные молы, украшенные статуями, обнимали мандракий – ковш порта. Молы кончались башнями, откуда цепями открывали и запирали ворота гавани.
      На тихой воде покачивались пять лодий варангов – изящных «моноксилов», как их прозывали ромеи, «однодеревок». Прозывали с большой долей зависти и ревности – варанги делали киль лодьи из одного дерева, даже если та вытягивалась в длину на пятьдесят шагов. В лесах империи таких громадных дерев не росло… Был и еще один повод для зависти – варанги умели гнуть дерево для шпангоутов. Римляне – те, давние римляне-язычники, тоже владели этим умением. А вот ромеи-христиане утратили тайну сию, забыли… И сколачивали шпангоуты трирем из отдельных кусков, гвоздями. Одно утешает – на громоздких, некрасивых, тихоходных триремах стоят сифоны, пышущие «греческим огнем»…
      – Вы славно послужили василевсу, – торжественно сказал Варда, – и будете щедро награждены…
      Асмуд с достоинством поклонился.
      – Тебе, архонт, – продолжал кесарь, – полагается по шесть литр золота за год службы. Прослужил ты ровно три года, итого – восемнадцать литр! Каждому воину дружины твоей приходится по литре золота за год, итого – три литры в одни руки!
      Он повернулся и сделал знак. Служители живо сволокли по лестнице тяжелые кожаные мешочки. Варанги весело загомонили, переняли ценный груз и понесли на борт.
      – Прощай, архонт, – чопорно сказал Варда. – С богом!
      Асмуд снова поклонился и взошел на борт. Ворота мандракия дрогнули, пошли открываться, но Варда не досмотрел отплытие до конца. Он поднялся во дворец Буколеон и прошел в свою комнату. Большое окно с бронзовой рамой, застекленной мутными стеклами, было распахнуто. Ветерок надувал тяжелые занавеси из дорогих паволок. Варда подошел к окну и облокотился о мраморный подоконник.
      Слева светился золотом купол Триконха, справа выступал мраморный вестибюль императорской термы. А впереди, за неприступной грядою стен, сверкал и переливался Босфор. Были хорошо видны кисточки кипарисов на азиатском берегу. По лазурной глади вод, отражаясь в ней, словно в зеркале, проходила мощная трирема, одновременно перенося две сотни весел. А ей навстречу летели пять лодий, распустив полосатые паруса, – варанги спешили домой.
 

2

 

Путь «из греков в варяги»

 
      Асмуд хевдинг не вторил трусливым купцам, плывущим за море вдоль берегов, – так и дольше, и опаснее. Бурю всегда лучше переждать вдали от суши с ее мелями и рифами. Лодьи пересекли Понт Эвксинский, прозванный Русским морем, по прямой, зашли за покупками в Херсон и двинулись к реке Непру, который ромеи звали Борисфеном. Четыре недели поднимались лодьи вверх по реке. Грести варанги могли и быстрее, но куда было спешить? Не в поход шли, а из похода…
 
      Ранним июньским утром лодьи Асмуда хевдинга, скаля зубастые пасти драконов на высоких штевнях, отчалили от пристаней Витахольма. Парусов не распускали, шли на веслах. Начиналось лето, разлив вешних вод давно минул, однако течение Непра не растеряло мощи. Свивая притоки, Непр нес на юг великую массу мутной влаги. Но сильные руки варягов одолевали могучую реку, единым махом окуная в воду десятки весел. Сливая усилия, они загребали на общем выдохе, и пенные бурунчики вскипали, расходясь от острых форштевней.
      Асмуд хевдинг оперся спиной о мачту. Поскрипывая кольчугой, сложил руки на груди. Красиво идем!
      Он окинул взглядом широкие спины гребцов, бугрившиеся желваками мышц, оглянулся на лодьи, шедшие следом, перевел глаза на тающие синие тучки с лиловой опушью. Ночная гроза уходила на закат, пятная холмы отсветами зарниц. Плотно сжатые губы хевдинга дрогнули в скупой улыбке.
      Три года минуло с тех пор, как покинули они родные пределы, их одежды пропахли дымом походных костров и чужих очагов. Две сотни молодых, буйных дренгов водил он в Миклагард. Василевсы ромеев всегда привечали варягов, прозывая их по-своему, «варангами из страны Рос». Воинство Асмуда без разговоров взяли на почетную службу в великую этерию – личную гвардию императора. А кому еще охранить венценосца? У ромеев воины перевелись – мелочь всякая служит, трусливая и жадная до чинов и наград, будто для смеху нацепившая на свои слабые тельца золоченые панцири. А росы с малолетства к мечу приучены, их рука тверда, взгляд бестрепетен, сердце сурово. Недаром пылкие и страстные южанки искали их ласк! И находили…
      – Архонт Асмуд! – окликнули хевдинга.
      Асмуд повернулся навстречу глыбоподобному ромею, затянутому в черную рясу. Лицо ромея было сплошь покрыто волосами, длинные кудри цеплялись за курчавую бородку, оставляя лишь немного места для хрящеватого носа с горбинкой да черных глаз, цепких и холодных. Это был Агапит Комнин, то ли диакон, то ли иерей – в общем, жрец Распятого. Асмуд презирал христиан, а попов и вовсе считал за врагов веры, но Агапит был непрост. От него исходило ощущение силы и опасности. Другой бы ни за что не согласился плыть в Гарды вместе с варягами, а Агапит сам напросился в Херсоне – надо было ему сменить прежнего священника в Альдейгьюборге, в тамошней церквушке. Зачем, Асмуд не понимал. Все равно ведь в ту церковь никто не ходит! Но просьбу смелого попа уважил.
      – Как спалось? – усмехнулся Асмуд.
      – Скверно, архонт, – признался Агапит. – А мы что, так и будем плыть? Без остановок?
      – В Мелинеске постоим чуток, – прищурился Асмуд. – На торгу побываем, друзей проведаем… Там Непр кончается, и начинается Верхний волок.
      Асмуд подошел ближе к борту и оперся о распаренное плечо гребца.
      – Рогволт, – спросил он, – а это что там такое белеет?
      Рогволт приподнялся со скамьи, выглядывая за щиты, навешанные на борт.
      – Это колбяги! – уверенно сказал он. – С год как поселились! Мне в Витахольме сказывали…
      – Колбяги? – нахмурил брови хевдинг, не отрывая острых глаз от приземистых срубов, белевших свежим деревом. – Не слыхал! Какого они хоть роду-племени?
      – Да тоже славины!
      – Славины-склавины … – усмехнулся Асмуд и гаркнул: – Братие! А не разжиться ли нам трэлями? А?!
      – Любо! – заорала, загоготала, засвистела братия.
      – Вольгаст! Правь к берегу! – скомандовал хевдинг.
      Старый Вольгаст-кормщик осклабился, тряхнул седой гривой и шевельнул рулевым веслом, направляя лодью к селению колбягов. Протрубил рог, разнося приказ хевдинга, и еще четыре лодьи покинули стрежень, сворачивая к берегу. Рабов словить? Любо!
      Селение было невелико – десяток землянок, пара шалашей и три больших, длинных дома, сложенных из саманного кирпича, крытых поверху камышом. Хозяйство у переселенцев только-только налаживалось, но жили они без опасу – ни ров не копан вокруг, ни вал не сыпан.
      Асмуд пренебрежительно скривился – его гридни, даже если на одну-единственную ночь разбивали лагерь, обязательно обносили шатры крепким частоколом. И выставляли дозор. В степи, конечно, труднее деревом разжиться, но здесь-то что мешает? Вона, лес какой!
      За хатами колбягов вставали высоченные дубы, клены и грабы. Вывод? Или жители здешние ленивы, или глупы. И то и другое наказуемо…
      – Эгей, гридь! – кликнул Асмуд. – Берем только девок и мужиков помоложе! Крут! Заходишь слева! Лидул! Твои справа! Гляди, чтобы в лес не смылись!
      Лодьи, разогнанные веслами, врезались в глинистый берег.
      – Вперед!
      С ревом и дикими криками варяги повалили в атаку, сигая через борт в мелкую воду. Броней почти ни на ком не было – как гребли, так и в бой кинулись. Да и с кем тут биться?! Со славинами?!
      Асмуд громадными прыжками поскакал вверх по склону, забирая ближе к небеленой мазанке. Из-за угла выскочила девушка зим пятнадцати, испуганно вытаращила карие глазенки и завизжала, порываясь бежать.
      – Ку-уда?!
      Хевдинг сгреб визгунью за тоненькую талию и передал добычу Люту, поспешавшему следом.
      – Вяжи и складывай!
      Лют понятливо кивнул, перекинул девчонку через могутное плечо и понесся к лодье. Еще трое гридней бежали в ту же сторону, волоча за волосы вопящих девок. Кряжистый Свенельд, весело бранясь, тащил за шиворот молодого колбяга. Парубок был без сознания, его голова болталась, перекатываясь по впалой груди, а на лице расплывался здоровенный синяк.
      – К реке, к реке отжимай! – неслись азартные возгласы.
      – Эй, Руалд! Глянь! Никак девка?!
      – Вер-рна! Тащим до кучи!
      Асмуд быстренько развязал завязки на ножнах и вынул меч. Очень вовремя – из низких дверей хаты на него вылетел бледный мужик, борода лопатой, глаза бешеные, в руке топор. Яростно вереща, колбяг кинулся на Асмуда. Хевдинг небрежно отбил удар, соображая: подходящ ли славин? С сожалением признав – староват, Асмуд сделал выпад, легко уходя от удара, и снес колбягу голову. Тулово рухнуло, дергая топор, а синие губы еще пару мгновений шевелились на отрубленной башке, словно силясь вымолвить последнее слово.
      Переступив через труп, Асмуд шагнул в хату. В потемках он разглядел старика, вжимавшего голову в плечи, и двух детишек, таращивших на него испуганные глазенки. То старье, то малье… Хевдинг досадливо махнул мечом, подрубая деда, и развернулся к малышне. Откуда-то из-за печи выпрыгнула молодая женщина и бросилась к детям, заслоняя их своим телом.
      – Нет! – вопила она. – Не надо!
      В последнюю секунду Асмуд задержал меч, левой рукой хватая женщину за толстую черную косу. Зим двадцать будет славинке, самое то! И лицом смазлива… За такую арабы, не торгуясь, выложат двести дирхемов!
      – Не надо! – молила женщина.
      – Топай, давай! – велел Асмуд, но детей кончать не стал. Да и зачем? Если не от голода сгинут, так в зубах волчьих завязнут…
      Вытащив молодицу за порог, хевдинг толкнул ее подлетевшему Люту.
      – Всех взяли? – спросил он, оглядывая селение.
      – Кого успели! – ухмыльнулся Лют. – Чует моя душа, кто-то там, в лесу укрылся!
      – Не гоняться ж за ними… – пробурчал Асмуд.
      Варяги бегали по деревне, высматривая потаенные места, шаря по землянкам. Заполошно кудахтали куры, кто-то выл в голос, громко ревело брошенное чадо. Шалаши валялись, разворошенные, камышовая крыша на крайней хате пылала, с треском и гудом пожирая кривые стропила. В огне сгорали чьи-то мечтанья, надежды, тихие уютные вечера…