Когда Бо прибыл в Хумри, взводный ночевал с ними в одной палатке. Так ему приказали до ухода дембелей. Дембеля ушли через неделю. Бо нравился взводный своим спокойствием. Он никогда не повышал голос. Когда он делал разнос, то говорил негромко, отрывисто и обиженно. Часто моргая. Иногда он натаскивал себя на строгость, и тогда раздражало, что этот по природе робкий и тихий человек пристает и требует.
      Сейчас, освобождая Бо из-под стражи, он говорил с ним немного насмешливо, как же это он умудрился влипнуть, а Бо было обидно, что его так поздно забрали.
      4
      Выждав несколько дней, Бо снова отправился к земляку. Рассказал ему про свое приключение. Земляк сказал, что прапорщик еще не уехал, но должен на днях, тогда он сделает ему сапожки. Бо не решился сразу сказать ему про Савика, скажу перед уходом. Пошли, пройдемся, - предложил земляк. Бо с радостью согласился. Они пошли в сторону бригадного клуба, внушительного квадратного здания. В вагончике рядом с ним жил приятель земляка киномеханик. Они болтали, а Бо сидел и слушал. Когда пошли назад, Бо решился: Понимаешь, зем, ко мне тут дембель у нас во взводе пристал... - Бо следил за выражением лица земляка. Ему показалось, что тот слегка поморщился, - в общем, он тоже просит сапожки, - выдавил Бо и смолк. Земляк на секунду задумался, глядя в сторону и вверх. Бо замер в ожидании. Ладно, сказал земляк, - и Бо расплылся в благодарности: Спасибо, зем.
      Все-таки назад он шел с неприятным чувством, как будто у него завязывалась хорошая дружба с земляком, и вот на нее легла неприятная тень сапожек для Савика.
      5
      Бо продолжал ходить к земляку. Обычно он заставал его, земляк подходил к проволоке и говорил, что прапорщик еще не уехал, или уезжал, но снова вернулся, и должен уехать опять. Сапожки были, но их пока невозможно было взять, или их не было, но они должны были появится, или они появились, но снова кончились. Иногда земляка не оказывалось, и Бо уходил ни с чем. Ждать он больше не оставался, чтобы снова не попасть на губу. Старался сразу переговорить с земляком и смыться. Походы становились тягостными, и Бо решил напомнить земляку, что Савик ждет от него сапожек, и у него могут быть неприятности. Хорошо, приходи в следующий раз - будут, - заверил его земляк. А в роте его подозвал Савик. Утром он сидел на своей кровати и был не в духе.
      - Дзимыч! Иди сюда, - Бо подошел. Савик смотрел мимо него, и выражение его лица на этот раз не предвещало ничего хорошего.
      - Дзимыч, я тебе что говорил? - Бо молчал, ждал, что Савик скажет что-нибудь еще, - отвечай!
      - Ты просил меня спросить земляка про сапожки, - Ну? - Я спросил, Савик молчал, - Он обещал... - Дзимыч, ты понимаешь, что ты заебал? - Савик, но я к нему через день хожу, он каждый раз обещает, - Не пизди, Димыч...- Бо замолчал.
      - Снимай ремень, - Лицо Савика стало серьезным. Бо машинально расстегнул бляху и снял свой кожаный рыжий ремень, который он боялся проебать на губе. Это означало, что сейчас его будут бить кулаком в живот, как провинившегося духа. Савик отдал распоряжение, чтобы один из настоящих духов, оказавшихся поблизости, встал у выхода и смотрел, чтобы случайно не зашел никто из офицеров. Эти минуты, от приказания Савика снять ему ремень, и пока он отдавал распоряжение, были самыми неприятными минутами для Димыча. Но прежде чем он стал его бить, он должен был преподать ему устный урок.
      - Димыч, ты сам понимаешь, что ты в залупу залез? Ты понимаешь, ты сам еще дух, но они, - Савик показал в сторону настоящих духов, - летают, а ты нет.
      Бо подумал, что думают духи, наблюдавшие за ним и Савиком. Смотреть на это прямо было не принято, и каждый делал вид, что занят своим делом, кто уборкой, кто еще чем-то, но все сейчас следили за происходящим, и Бо знал, что они радуются, что он сейчас, как они, стоит перед Савиком со снятым ремнем, но он знал также, что ему сочувствуют: сочувствует Уцэ, потому что Уцэ хороший, и они дружат. И это сознание помогало ему, и он мог на него опереться, потому что другой опоры в разговоре с Савиком у него не было.
      И вдруг Дзимыч понял, что Савик сейчас не будет его бить... Он еще стоял перед ним со снятым ремнем, и Савик разговаривал так, как будто сейчас его ударит, но момент для этого уже прошел.
      - Дзимыч, - говорил Савик, - ты теперь будешь летать, как последний дух... Ты каждый день будешь уборкой заниматься... Все слышали? Не дай Божи я увижу, что утром кто-то моет пол... за Димыча... И передайте остальным... Ты понял? - обратился он снова к нему, - Пока не принесешь сапожки.
      6
      В тот же вечер Бо шел привычным путем. От склада он выходил на окраину гарнизона, мимо колонн автобата, только сейчас это место, огороженное колючкой, пустовало, ни одной машины, значит они в рейсе. И дальше, мимо разных ограждений, бугров и ухабов, Бо провожает по дороге каждый предмет: стершиеся разодранные покрышки, треснувшие доски, куски стальной проволоки. Глядя то в землю, то на неприветливые близкие горы, Бо доходит до знакомого ограждения, и у того же стершегося часового спрашивает про земляка. А часовой, который как будто никогда не меняется, все так же нехотя подходит к палатке, поднимает полог и заглядывает в нее. Из палатки слышится несколько веселых голосов. Там смеются, там хорошо. А Бо совсем невыносимо от сознания, что он завтра утром будет мыть пол, и как ему будут жечь плечи сержантские погоны.
      Часовой направляется обратно к Бо.
      - Они там в карты играют, - Но ты сказал ему? - Сказал, - Часовой усмехается. Бо ждет.
      - Но скажи ему, что мне очень важно с ним поговорить.
      - Ну подожди, - отвечает часовой, - сейчас они закончат.
      Бо ждет. Еще довольно рано. Его не схватят и не поведут на губу. Бо мучает нетерпение. Ему нужно знать свою участь. Получит он сапожки для Савика или будет летать как дух. Нужно все сделать, чтобы получить сейчас эти ... сапожки! Он снова подходит к часовому:
      - Зем! Иди спроси, когда он освободится. Я не могу ждать.
      Часовой снова заглядывает в палатку. Оттуда доносятся нестройные звуки веселья. Бо кажется, что смех становится громче. Чуткое ухо различает карточные шлепки. Часовой возвращается.
      - Ну что? - Они косяк забили.
      Бо снова ждет. У него плохие предчувствия. Недаром земляк заставляет его ждать. Бо снова подходит к часовому. Часовой поправляет на плече автомат и заглядывает под полог палатки. Теперь до Бо доносится не смех, а рассерженный голос. Часовой с ухмылкой на лице подходит к Бо:
      - Он говорит: пусть идет на хуй.
      Эпилог.
      Когда Бо вернулся в казарму, еще не ложились. Бо сразу подошел к Савику. Савик сидел, как обычно, на своей кровати, в выцветшем желтом хэбэ, и ничего не делал. Савик был нормальным дедом. Он никогда не донимал понапрасну. Иногда просил духа рассказать сказочку:
      Чик-чирик, пизды-куку,
      Скоро дембель старику,
      Пусть приснится дом родной,
      Баба с пышною пиздой...
      Или спросит, кто тебя ебет и кормит? - и нужно было правильно ответить, а если собьешься, заставит еще раз.
      - Савик, я ходил к земляку... Он мне каждый раз обещал, а сегодня меня на хуй послал...
      Савик ответил не сразу, он думал. Зимыч ждал, затаив дыханье решения своей участи.
      - Ладно, Димыч, я тебе верю... - Бо охватило чувство благодарности. Значит, он не будет мыть пол... - Но, Димыч, смотри, если я узнаю, что ты пиздишь... - Нет, Савик... - Иди, Димыч.
      Варежки.
      И поступать, как человек, расправивший плечи. Кто же этот человек? Я? Нет, я другой. Но даже и такой должен, хотя бы иногда, чтобы собой гордиться, говорить "нет", или "да". "Нет" - если от ттребуют делать то, что ты точно знаешь, делать не нужно. Но чаще приходится сомневаться (брать или не брать того сома на продскладах?)
      Приступать с ножом к горлу и требовать - никогда. Клянчить, как сапожки у земляка - хватит. Значит, что же, уйти в свою скорлупу? В мире все так устроено, все добиваются своих целей. А если ты перестал добиваться? Тогда уж с упорством какого-нибудь буддиста или Льва Толстого сиди в своей скорлупе и не чирикай. А если заранее знаешь, что все равно не высидишь, и главное, что это неправильно - сидеть.
      Значит, упорствуй. Но не всегда и во всем. Умей уступать. И научись не уступать. Иначе...
      После учебки их погрузили в поезд и повезли к безумным узбекам. Первых безумных узбеков Бо увидел еще на распределительном пункте по дороге из Бывшего города в армию. Вдруг из дверей выскочило их несколько, схватило нескольких из них и потащило, как оказалось, мыть пол. Никто даже не заступался за "своих", а те не сопротивлялись. Только у всех, кто это видел, заныло внутри, что неужели так теперь будет всегда: схватят и потащат... Схватят! Но не каждого, а с растерянностью во взгляде - а надо поскорее избавиться от этой растерянности и затихариться - но не в буддистскую скорлупу, которую тут же счистят с тебя одним движением пальцев от бровей к подглазьям, так что искры сыпнут из глаз...
      И подальше держаться от дверей, откуда в любую минуту выскочат и потащат, хватая и перехватывая... Страшных дверей.
      Их долго везли на восток, а ночью поезд сделал крюк на юг, и утром они проснулись среди пустынь. Из Ташкента транспортный "Ту" доставил их ту-да. Бо попал в электромонтажники. Рота, куда их привели, кишела дембелями. Один из них, как индеец из "Золота Маккены", примерил его очки. Слава Богу, хитрый майор Иванов увез их в Кундуз, а оттуда в Хумри. В Хумри тоже сидели дембеля и отобрали у Бо парадку. И он не вспоминал о ней до приближения собственного дембеля. И так получилось, что когда подходило время задуматься о ней, Бо отправили на Саланг, а там он заболел желтухой и попал в госпиталь, а потом на реабилитацию под Ташкент.
      На реабилитации Бо не носил сержантских погон, чтобы никем не командовать. К нему приезжала Гуля. Кормили четыре раза в день. И не давала покоя мысль, что у него еще ничего не готово, и нету даже парадки. Среди дедов шли разговоры. Стоят ленивые румяные деды и хвастаются друг перед другом, один своими клубничными достижениями на гражданке, а другой, как у него парадка заделана. И мечтают вслух, как вернуться к себе в часть, как подостают из каптерок свои дипломаты, откроют, все пересмотрят, переберут и снова уложат. А у Бо пересыхало в горле. Погода установилась нелетная, и отправка обратно задерживалась. Повезли на аэродром и вернулись. Еще раз повезли, и хотя дул холодный ветер, и небо было плотно затянуто тучами, все же взлетели и сели в Кабуле, где стояла солнечная погода, вроде бабьего лета.
      В роте Бо обрадовался Марту, с которым вместе были в учебке, ездили с красным прапорщиком с полевой кухней. На повороте опрокинули кисель, и загорелые в полях солдаты дружно ругали Бо, что он им мало наливал, а когда он оправдывался, смеялись.
      Когда Бо увезли в Хумри, Марта оставили и сделали кладовщиком. На следующую ночь пришли деды. Забрали, что нужно, и пошли продавать. И так каждую ночь. Потом пришел прапорщик и стал кричать. Грозил трибунал, но не выгнали даже из кладовщиков.
      Март полез по своим стеллажам, извлекая дембельский дипломат. Открыл и переоделся. Пошли фотографироваться с гранатой за поясом. На снимках видно, как Бо растолстел.
      От Марта повезли в Теплый стан, где Бо неожиданно встретил Мамона. Сантехника Мамона Бо каждый день видел в Хумри на соседнем складе, но не разговаривал с ним. Но здесь они обрадовались друг другу и разговорились. Мамон был приземистый, широкий, неторопливый. Говорил негромко, медленно и смотрел прищурившись. На голове у него был вихор. У Мамона с дембелем все было чики-чики. Бо удивился. Март понятно, был кладовщиком, а Мамон все время, так же как Бо, просидел в Хумри, гиблое место, как же он смог?
      - И ты сможешь, - сказал Бо Мамон, - Но как? - Как все... Кривого помнишь? - Какого Кривого? - У вас в роте Кривой, вы же со строителями сейчас живете? - Ну? - И не знаешь Кривого? - Мамон удивился, - Его все знают, - Не помню... - Ну, спросишь. Передашь привет от меня, он мне земляк. Попросишь, он тебя к духам сводит, - А что отнести? - А что вы обычно носите? - Не знаю, - Мамон очень удивился, даже засомневался: Не знаешь, что отнести? - Бо стало стыдно. Вдруг, как молния в мозгу, он вспомнил про варежки. Варежки трехпалые, чтобы удобней спускать курок. Мамон одобрительно кивнул: Снесешь варежки... Мало, что-нибудь еще, - Провод, - Провод снесешь, - Мамон вошел в роль проводника.
      - А он согласится? - засомневался Бо, - Что согласится? - даже не понял Мамон, - Меня вести, - Мамон усмехнулся. Махнул рукой: Согласится... Если еще ходит. Раньше он каждую ночь туда ходил.
      Ну вот, подумал Бо, жил-жил, а про Кривого не знал.
      Через несколько дней Бо попал к своим. Стал спрашивать про Кривого. А! Кривой! - сказал Родион, - Зачуханный такой, все время в наряды ходит. Бо засомневался, тот ли это Кривой. А что, Димыч, к духам собрался? одобрительно спросил Родион, - давай-давай, а то так и на дембель пойдешь, Родион показал на Бо пальцем и засмеялся.
      Вечером Бо спросил в роте про Кривого. Кривой был в наряде, и его куда-то послали. На следующий день Бо пошел на работу, и там увидел Кривого. Его тщедушная внешность не очень воодушевляла.
      - Ты Кривой? - Я, - Привет от Мамона, - Кривой обрадовался: Как он там? - Ничего. А правда, ты к духам ходишь? - Кривой сразу развеселился. И Бо обрадовался: Меня возьмешь? - Пошли, - А что взять? - А что у тебя есть? - Бо сказал про варежки, - Бери, - Можно еще провода отмотать, алюминиевого, - Давай, - А когда пойдем? - Кривой подумал, - Завтра я в наряде... А послезавтра, - Договорились.
      Теперь надо было думать, как спиздить варежки со склада. Утром майор-чмо отпер склад что-то взять, Бо зашел за ним, якобы за материалами, взял варежки и сунул за пазуху. Майор ничего не заметил. Вечером Бо пришел на склад отмотать провод от барабана, скрутил в бухту, спрятал. И стал с нетерпением ждать.
      На следующий вечер после ужина Бо был на складе. Провод был на месте, варежки тоже. Кривой пришел вовремя, но вид у него был озабоченный. Он опасался, что ночь будет слишком лунная, и их засекут. Что же теперь, не идти? - Ладно, пойдем.
      Бо запихал варежки за пазуху, взвалил провод на плечо, и они пошли. Рядом со складом начиналась канава. Она не скрывала человека в полный рост, поэтому шли пригнувшись. Нести провод в таком положении было неудобно. Когда канава кончилась, нужно было перебежать открытое пространство в овраг. Это был опасный участок, где их мог заметить патруль. Но Кривой сказал, что в это время патруль здесь не ходит. Собрались с духом и побежали. В овраге стало поспокойнее. Было уже совсем темно и действительно лунно. Вышли из оврага и пошли по голой равнине. Бо испытал странное чувство, впервые он выходил из части ночью, ступая в неизвестность. Что, если их поймают. Он спрашивал об этом у Кривого. А меня не раз ловили, - невозмутимо ответил тот, - И что? - Ничего, посидишь на губе, потом отпустят. Сейчас в наряды стали ставить через день, чтобы не ходил, а я все равно!.. - Кривой остановился и замолчал.
      - Смотри! - показал он на светящуюся точку прожектора вдалеке, - Что это? - Танк или бэтэр. Точка двигалась. Потом стала разворачиваться, и луч заскользил по равнине. Они залегли. Точка медленно приближалась к ним. Бо стало тревожно. Казалось, она движется прямо на них, но потом свернула по направлению к горам и стала удаляться. Еще некоторое время они передвигались ползком, потом встали и пошли дальше.
      - Сейчас я зайду на наш пост, ты меня здесь подожди, - сказал Кривой, Зачем? - За автоматом, - Зачем автомат? - насторожился Бо, - На всякий случай. Они подошли к проволочному ограждению. Бо остался ждать, а Кривой подлез под проволоку и пошел к часовому. Часовой щелкнул затвором.
      - Ты что, это я, Кривой, - замахал руками Кривой. Часовой выругался. Пока зема ждал Кривого, становилось зябко.
      - Откуда, зем? - спросил Бо часового, - С Украины.
      Пришел Кривой с автоматом и пошли дальше. Впереди показалась трасса, по которой днем двигались колонны. День в сторону Кабула, день в Союз. Сразу за дорогой серый домик дорожной службы. Возле домика часовой в серой форме. Кривой помахал руками. Часовой заулыбался и тоже помахал.
      - Абдулла есть? - Часовой кивнул. Они зашли.
      Внутри было тесновато и воздух спертый, зато тепло. Запах шел пряный, не как от наших людей. Бо как-то работал у трубачей с одним духом, и тогда учуял, что духи пахнут иначе. Каким-то благовонием, которое они, наверное, используют вместо одеколона.
      Духов было несколько, и они явно обрадовались Кривому. Он издавал радостные приветствия, а они улыбались, трясли ему руку и обнимали. Он сразу сел среди них и стал говорить без умолку. Бо не знал, как себя вести. Он тоже поздоровался со всеми, сел немного в сторонке и стал слушать, смотреть и ждать. Судя по тому, как духи реагировали на речь Кривого, они неплохо понимали по-русски, но хуже говорили, а Кривой употреблял некоторые их слова и вел себя столь непринужденно, что трудностей в общении у него не возникало никаких.
      Бо немного успокоился после ночного волнения, но теперь его начинало тревожить, что Кривой как будто забыл о нем и о деле, ради которого они пришли. Он подошел к Кривому, нагнулся к нему и спросил.
      - Погоди, - шепнул ему Кривой, - надо посидеть, поговорить, - и продолжал в том же духе.
      Забили косяк. От косяка Бо отказался, только дернул разок из вежливости, но стоял такой кумар, что поневоле обкуришься. Лицо расплылось в улыбке, и Бо попытался заговорить с ближайшим к нему духом, тоже сидевшим в сторонке. Но тот только улыбался в ответ, и потому и сел в стороне, что по-русски совсем не говорил. Но они хотя бы обменялись именами, хотя его имени Бо не запомнил.
      Забили второй косяк. Бо всерьез обеспокоился, что теперь дела вовсе не будет, и все ночные страхи оказались напрасны. Кривого совсем развезло, и вместо слов он теперь бессвязно смеялся.
      - Кривой, не пора? - потряс его Бо за плечо, - А сколько время?.. О! Да, пора... пошли, - встрепенулся Кривой, с помощью Бо поднимаясь на ноги. Бо возмутился: А провод? Варежки? - Ах, да... Абдулла, он товар принес... Покажи ему, только быстрей, - Бо стал доставать из-за пазухи варежки. Абдулла взял их и стал смотреть. Бо с надеждой смотрел на Абдуллу.
      - Ну что? - торопился Кривой. Абдулла кивнул и показал два пальца. Бо посмотрел на Кривого, - Он берет, за двести, - Двести?.. Это же совсем дешево, четыреста! - Бо показал Абдулле четыре пальца. Абдулла покачал головой и протянул Бо варежки. И вообще хотел уже уйти. Бо поспешно протянул ему варежки назад, - Ладно... - и достал из-за пазухи еще одни. Абдулла что-то объяснил Кривому, чего Бо не понял.
      - Он берет две по стопятьдесят, - Что-о? - Бо опешил и растерялся, - Ну пусть даст хотя бы триста пятьдесят за все...
      Бо уже не понимал, что происходит. Он только чувствовал, что сейчас наступит рассвет, и их поймают.
      - А провод еще, - Провод остался в прихожей. Абдулла посмотрел на провод и что-то объяснил Кривому, - А, - засмеялся Кривой, - провод у них не берут. Думают, они его со столбов снимают.
      Бо стало по-настоящему обидно. Зачем же он его пер? Абдулла объяснил, наверное, чтобы утешить, что если бы провод был в изоляции, то он бы его взял.
      Абдулла отсчитал деньги и вышел их проводить. Новый часовой зябко переминался с ноги на ногу. Бо тоже стало знобить, а Кривого пошатывать. Уже светало. Абдулла улыбался им вслед. Как только они перешли трассу, Бо отшвырнул провод в придорожную канаву. Пошло все... Больше он с Кривым не пойдет. Накопит с получки, и купит какой-нибудь дипломат. А парадку ему выдадут. Не могут не выдать. Он возмутится!
      Чики-чики.
      В Хумри к ним сразу приступили деды, и первое, что они услышали: Духи, вешайтесь! А Бо с другим сержантом подозвал Юра Жилин: Ну, мужики, смотрите... Вы должны за духами смотреть, чтобы все было чики-чики. Ну а если что не так, пеняйте на себя...
      И еще один невысокий сантехник-башкир (сантехникам духов не прислали) пристал к Бо: Ты че, обурел?! Счас пизды получишь, - и толкал его в грудь.
      Но все обошлось. И дальше все пошло ничего. Духи по-очереди заступали в наряд, убирались в палатке, ходили на заготовки в столовую, приносили дембелям пайки.
      Вскоре дембеля ушли, стало поспокойнее. Всякое, конечно, бывало. Если Юра Жилин бывал сильно не в духе, заставлял отжиматься в палатке от пола, или на складе бегать туда и обратно. Неприятно и унизительно, конечно, но это был редкий случай. Стало ясно, что то, как к ним приступили в первый день, было, в общем, для отстрастки, и не так страшна эта дедовщина.
      И вот провинился Ильяс. Его где-то не было. С утра, когда надо делать уборку и идти на заготовку. Все были, а его не было. Наверно, он затихарился нарочно, чтобы его не припахали. Потом он появился.
      - Ты где был? - Молчит, - Ты где был!? - Нигде, - Да из-за тебя тут... чуть всем пизды не дали! - И тут Ильяс странно отреагировал. Он улыбнулся. У него была особенность осанки откланяться назад, держа голову по-утиному, так что на подбородке образовывались складки. И при улыбке его рот не растягивался, как обычно, а открывался, и он издавал при этом легкий вздох. А что происходило при этом с его глазами, не было видно из-за толстых очков.
      Яблоков сказал, что Ильяса нужно отпиздить. Он хитрый. Сразу понял, что бурым быть выгоднее. Один раз пизды получишь, зато потом тебя больше не тронут. Но быть таким бурым получалось не у всех.
      Потом пошли работать: Бо, Ильяс, Яблоков. Пришли в пустую казарму. В казарме было холодно, как и на улице, поэтому бушлатов не снимали. Бо подошел к Ильясу, задумчиво стоявшему у подоконника:
      - Снимай очки, - Зачем? - Ты что, не понял?! - и Бо ударил Ильяса в грудь. Бушлат смягчил удар. Ильяс, как мячик, отскочил от Бо: Не надо, Димыч, ты что? - удивленно защищался Ильяс. Бо шел за Ильясом, нанося удары, Ильяс отпрыгивал по пустой казарме, не поднимая рук. Бушлат смягчал удары. Яблоков стоял в стороне и смотрел. Бо вспомнил, как в школе его выводил Мамонт. И когда он собирался его отпиздить, Мамонт положил голову на парту и закрыл голову руками, и Бо никак не мог ударить его по лицу, попадая в руки, плечи. И тогда Бо понял, что не сможет по-настоящему отпиздить Ильяса, перестал наносить удары, и они в молчании стали работать.
      Больше всех доставалось Витьку. Вите-ок! и-ди сю-да ро-дной... Витек подходил, по-слоновьи медленно передвигая ноги, заранее обреченно склонив большую печальную голову. Нагнись! Витек послушно нагибался. Крути головой! Быстрее! Еще быстрее! - и тут его настигал удар ребрами ладоней одновременно с двух сторон головы. Такой удар назывался колобахой. Получив колобаху, человек на секунду терял ориентацию в пространстве, и не всегда удерживался на ногах. Но Витек, хотя он был такой рыхлый и обмякший, никогда не падал. И тогда он получал еще один удар по затылку, от которого отлетал назад, разгибался и шел прочь. Было что-то коровье в его толстой шее, взгляде усталом и безразличном, вечном покорстве своей участи. И наклоняясь и начиная вертеть головой, он еще больше напоминал корову, или слона, не хватало только мягких больших ушей.
      Бледное лицо с большим, выступающим вперед хоботом. Бледное, не постиранное и неушитое хэбэ.
      Когда ушли дембеля и деды, и Витька никто больше не трогал, он мало изменился, такой же рыхлый, ленивый, безразличный ко всему. Вите-ок! ты когда постираешься? - донимали его теперь свои, - Что ты ходишь, как чмо, нас позоришь!
      Витек что нибудь отвечал, как обычно, растягивая слова, и эти его ответы потом повторялись и передразнивались. Он служил теперь предметом насмешек и приколов. Витек! - А... - Сколько сгущенки сможешь съесть за раз? - Де-эсять ба-анок... - Витек! Что ты пиздишь? Никогда тебе не съесть столько! - Да-а запросто, - Да на спор, - Да-авай.
      Почему-то Витька нет нигде на фотографиях, а Зобнев есть на всех. Про Зобнева все знали, что он сволочь, амбал и сволочь, это знали и свои, и деды, и когда Юра Жилин разбудил его ночью и повел за перегородку, все знали, что он еще ничего не совершил, но так ему и надо.
      - Зобнев, подъем, - Зобнев вскочил в одном белье.
      Никто не спал, всем было жутко. Юра Жилин был амбал, и Зобнев был амбал, Юра жилин наносил удары, а Зобнев их сносил. Сначала молча, потом слышались его сдавленные стоны, похожие на плач. И всем было жутко, но не было жалко, все лежали и слушали, запоминали, учились.
      Дитя зари.
      Вот и в пионерском лагере у Бо все украли. Дедушкин ножик, самодельный приемник, печенье, привезенное в родительский день, потому что его чемодан, стоявший в чемоданной комнате, не закрывался на ключик.
      И в армии у Бо много чего украли. Украли парадку, книги. Существовала такая традиция: каждый солдат, уходя на дембель, дарил своей части книгу. В первый раз Бо вырвался в город в приезд Гули, они пришли в книжный магазин и купили ему две книги: Гаршина и Языкова. Гаршина он потом читал в оцеплении, поедая черную смородину с кустов и холодный обед из зеленого котелка. Мрачный Гаршин, иллюстрированный Верещагиным. Языкова Бо успел прочесть два-три первых стихотворения:
      Вот он летит над бледною вселенной,
      Во прах, безумные, во прах,
      И ... меч в руке окровавленный,
      И пламень Тартара в очах.
      Языков поразил Бо своей одержимостью. В то время Бо еще слабо разбирался в поэзии золотого века, застряв на Лермонтове.
      В армии вообще много чего воровали. И Бо много чего воровал. Не у других, конечно, но вообще он, наверно, украл больше, чем у него.
      Главной и самой обидной кражей за время службы была кража у него дембельского дипломата производства Индии, и ему пришлось идти на дембель с простым советским, из искуственной кожи, о котором потом не осталось никакой памяти, и в который поместилось меньше книг. Не поместилась Ольга Берггольц и Эдуард Багрицкий не поместился. Все они, надеюсь, обогатили библиотеку родной части, подаренные ей благодарными солдатами.
      Кстати, в одной из армейских библиотек Бо сам украл книгу из серии "Памятники древнерусской литературы", а другую сдал туда наполовину. Дело в том, что Бо записали туда по дружбе, он прокладывал там провода, и подружился с одним пареньком, который там служил при библиотеке. И Бо записали туда, хоть это была не его часть. И Бо брал там книги на неограниченный срок. Пробовал даже читать в армии Жуковского, что оказалось не под силу. Правда, Бо и потом плохо ладил с Жуковским. А кончилось все тем, что Бо дал Яблокову почитать книгу научной фантастики, а тот потерял вторую половину от нее. И Бо пришлось позорно подклеивать к ней похожую по цвету половину книги, оставшейся от политзанятий. Бо и сам удивился, когда молодая новая библиотекарша ничего не заметила и приняла у него все книги.
      Когда Бо осталось дослужить около полугода, а он надеялся уйти еще раньше, но еще не отпустили даже отдельных дембелей прошлого призыва, стали дольше готовить замену и труднее увольнять, так что Бо уволился в августе, пересидев все мыслимые терпения и нетерпения, бывшие у него в запасе.
      Бо часто ходил на работу мимо большого квадратного здания бригадного клуба. Бо боялся, что его не запишут туда в библиотеку, но он хотел читать, и наконец решился переступить порог и предстать перед девушкой-библиотекаршей.
      Женщин было мало. Каждая казалась... А что же говорить, про Розу, которую он увидел. Конечно, она сразу понравилась Бо. У Розы не было шансов ему не понравиться. Ему понравилось в ней все сразу: и то, что она Роза, и то, что она татарка, и ему казалось уже, что она была такой же нежной, как роза, и такой же пышной, а Гуля давно ему изменила.
      Но Бо и понятия не имел, что можно начать ухаживать за Розой. Просто он спросил ее, не может ли он... выпалив, сбивчиво от волнения, приготовленные заранее аргументы о том, что ему надо учиться и готовиться к несданным до армии экзаменам. Оказывается, она тоже училась на филологическом в Казани, почему Бо и заключил, что она татарка, хотя она могла быть и еврейкой... и русской... И ее татарское происхождение подтверждалось именем Розы. Почему-то имя Роза казалось Бо особенно татарским, наверно, потому что ему запомнилось, что в Крыму росли розы и жили крымские татары.
      Роза позволила Бо выбрать книги, и еще с-иронизировала, когда он выбрал книгу Варгаса Льосы "Зеленый дом": Это что, к экзаменам? Смущенный Бо пролепетал что-то про лектюр по зарубежной литературе и покраснел. Солдаты беспрестанно сквернословят, но очень краснеют.
      Через неделю Бо прочитал "Зеленый дом" и приперся обратно к Розе. Этого момента он ждал с нетерпением, читая "Дом" невнимательно, и плохо помнит содержание. Бо думал о Розе. Своей Розе. О том, как он снова увидит ее и с ней заговорит. А потом, вернувшись из армии, напишет ей письмо, а может, и женится на ней... Так думал Бо, под мышкой с "Зеленым домом" подходя к зданию бригадного клуба, и переступая его порог.
      Стоит ужасная жара. Но вечером она спадает. Бо весь загорел и высох. Сейчас он увидит ее... Но он ее не увидел. Вместо Розы в библиотеке была совсем другая женщина. Она разговаривала с каким-то офицером, Бо пришлось подождать. Потом он ушел, и Бо подошел к этой незнакомой женщине, положил книгу, и стал объяснять, что ему надо учиться и готовиться, все то же самое, что неделю назад Розе. Да-да, конечно, - ответила ему она, - и вдруг Бо внутренне вздрогнул. Его осенило, что это и есть Роза, но он ее не узнал, и она уже это поняла, она поняла это. Просто она поменяла прическу, и он ее не узнал, приняв за совершенно другую женщину... Бо так смутился. Смутился оттого, что он даже не удивился, увидев перед собой совсем незнакомого человека. В армии все так быстро меняется. Уходят одни люди, приходят другие. Эта слишком быстрая и частая смена людей приучает воспринимать как должное.
      - Да-да, - остановила его Роза, - вы говорили... И Бо только что в тех же заученных выражениях все это ей повторил. Бо так смутился, что не стал брать больше книжек. Не мог же он признаться новой Розе, что он ее не узнал. Скованно походив между книжных полок, Бо попрощался с ней, даже на нее не взглянув, и сказав, что больше ничего не выбрал.
      А через месяц у него украли дембельский дипломат.