Очень старый, и проживший не легкую жизнь. Судя по виду, эта машина никак не могла развивать больше восьмидесяти километров в час. Жалкое зрелище, черная шкура его была тускла, мутна и изъедена ржавчиной. -Тут больше ничего нет, пойдемте! - сказал Владислав Сергеев. -А он, - кивнул на машину Мельников, - не вырвется. -Взгляните на него. Он уже никуда не поедет. Это было правдой, которую к тому же очень трудно было оспорить. Логика здесь не работала, и оставалось лишь прислушиваться к ощущениям. А ты говорили, что "сааб" стал просто "саабом", ржавой кучей железа, когда странная сила свившая себе внутри него гнездо, ушла. Потолкавшись возле изувеченных машин, они побрели прочь. -Это все? - спрашивал Мартиков. -Все! Разве ты не видишь, тут больше нечего делать. -Но как же так. Отгадки! Ответы на вопросы. -Вот они! - и Дивер покачал перед собой ключи, - знать бы к чему они подходят. -Куда лучше ключи без замка, чем замок без ключей. Через заметно посветлевший день они проследовали до Старого моста. -О! - сказал Мельников, - глядите, пес! -Да здоровый какой. Я думал они все повымерли... Серая желтоглазая собака, неподвижно замерла в отдалении, красный язык свесился чуть ли не до земли. Из пасти животного вылетали облачка пара. Мартиков изогнулся и упал на колени, так что идущие рядом Влад со Степаном испуганно шарахнулись в сторону. -А... - вымолвил Павел Константинович, а потом словно раздвоился. На потрясенных его сообщников уставилось сразу две личины - одна человеческая, безволосая, с кротким взглядом, и мохнатая звериная морда, точь-в-точь похожая на встреченную собаку. Морда мерзко гримасничала, глаза вращались, а похожий на гротескного сиамского близнеца Мартиков молча содрогался, стоя коленями на земле. Потом звериная морда потянулась вперед, словно стремилась встретиться со стоящей собакой. Та вздрогнула, и метнулась прочь, растворившись за линией берегового обрыва. Мартиков поднялся на ноги. Такой же, как прежде: -Что это было? -Это у тебя надо спросить, - ответил после паузы Севрюк, - Полегчало? Пойдем. -Я не знаю, что это было... - тихо сказал Павел Константинович, и пошел вслед за другими. -Не важно, - сказал ему Влад, - главное чтобы не повторялось. Потому что мне сейчас хочется, в основном спокойно дойти до дома. Многовато знаешь ли, уже для одного дня. Но видимо многовато еще не было, потому что следующее событие не замедлило свалиться им на головы уже через четверть часа.
      2.
      -Веди! - приказал Босх. -Сей момент! - расплылся в улыбке Кобольд и ушел куда то вглубь каменных, сыроватых хором. Там, за двумя стальными дверями располагался карцер. -Все готовы, да? -Да без проблем! - ответил Николай Васютко, - Стрый ты готов? -Готов, но... -Хандрит наш Стрый. -Пусть хандрит, главное чтобы стрелял хорошо. -Я не знаю, - медленно произнес Стрый, - не знаю. Кто ни будь видел Плащевика? -Я видел, - сказал Босх, - и дату назначил... сегодня. Не поймай бы этого, неизвестно что бы случилось. -Что там говорят про чумных? Вправду к замку каждый день уходят? Босх помолчал, поиграл компактным десантным автоматом, лежащим на столе перед ним: -Что нам до этого? Они же не Избранные, они чумные... так, погань. Как были так и остались. Рамена молчал, зато обросший, невыносимо воняющий потом и еще какой то дрянью Рябов на другом конце ствола, разинул немилосердно разящую свою пасть и заорал громогласно: -Как есть, Босх! Падаль одна, мочить гнусь паршивую! Всех их всех, под корень их! До восьмого колена!!! Грохнула ржавая дверь с неразборчивыми полустертыми угрозами, и в комнату вошел Кобольд, тянувший за собой на цепи человека, как тянут упрямую скотину. Свет пал приведенному на лицо и оно заиграло всеми цветами радуги от наложившихся друг на друга побоев. Нижняя челюсть пленника отвисла и явила редкий кровоточащий частокол зубов, один глаз полностью заплыл. Кобольд дернул цепь и человек упал на колени. Это был Евлампий Хоноров. Близоруко вылупив бледно голубые замутненные глаза и оглядев присутсвующих он привычно скривился, так что стало ясно - приводили его сюда уже не в первый раз, и о дальнейшем никаких иллюзий Евлампий не питал. -Ну что? - негромко спросил Босх, - оклемался? -Живой он, живой! - с готовность отозвался Кобольд, - ну, может пару ребер сломано, - и он снова дернул за цепь вызвав у Хонорова сдавленный стон. -Доведешь? - спросил Каночкин. Хоноров кивнул, с рассеченного его лба на холодный бетон шмякнулась капля темной крови. -В Сусанина играть не будешь? Помотал головой, пробурчал что-то невнятное. -Смотри Босх! - сказал Пиночет, - какого я вам полезного проводника достал! -Как достал-то? -Да сам пришел! - осклабился Николай, при этих словах Хоноров забился в цепях и тоскливо замычал, - Иду по улице, тут подбегает этот, глазки слепошарые свои щурит и мне заявляет: "ты, мол, знаешь!" "Знаю, говорю, вот только что?" А он: "Ты же из этих, которые от монстра бегут! По глазам вижу!" Ну я его спрашиваю: "А что еще есть?" Ну он мне про общину ихнюю и выболтал. А ведь сам то туда не пошел, в стороне болтался. -Выходит, рассмотрел он твою избранность? - сказал Босх. -Выходит так... -А что потом? - спросил вдруг Малахов. -Стрый, ты мне действуешь на нервы! - тут же отозвался Васютко, - потом все будет хорошо, понял! Потом будет рай! -А как же "чумные"? Что они делают с ними? Если те бегут - стреляют, а когда остаются... -Вот ты чумной! На самом деле чумной!!! -Все! - сказал Босх, - идем! Тридцать минут и нирвана. Исход уже скоро! -Но Плащевик обещал прийти! - сказал Николай. -К "чумным" Плащевика. Просрочил уже на полчаса. Идем. -Может быть лучше переждать?! - спросил Стрый и голос его дрогнул. Евлампий поднял окровавленную голову, удивленно в него всмотрелся и проронил: -Чую, уже скоро! -Ни чего ты не чуешь, шиз слепошарый!!! - заорал Кобольд, и сильно толкнул Евлампия, тот покатился по полу, тихо причитая. Встали, взяли оружие - все новенькое, современное, Босх не скупился. Рябов с наивным детским интересом, изучил массивный пулемет Калашникова, прежде чем подвесить его себе на шею. -Этого пустим впереди! - шепнул Босх Кобольду, большой знаток теоретики пушечного мяса. -Ну, пошли... Подле выхода из пещер на вечной стоянке примостился броневик Босха надежная машина, на которой и следовало бы выезжать на охоту за людьми. Увы, шальной осколок пробил бак. Еще тогда, и от него не защитила даже броня, раньше времени приковав средство передвижения к крошечной площадке на территории внутреннего периметра. Здесь было тихо и сумрачно. Чуть в стороне возвышался белокаменные, исчерченный трещинами дом - здесь когда-то были кельи монахов. Над головой угрюмой, краснокирпичной стелой возвышалась заводская труба, скоблила копченой верхушкой низкие облака. Уходящие вниз "чумные" говорили, что по ночам там зажигают красные огни, как встарь, но никто из нового отряда Босха сам это не наблюдал. Место здесь было неуютное и мрачноватое, но по иронии судьбы именно здесь было безопаснее всего во всем городе. Только здесь можно было пережить близкий Исход. -Стрый? - вдруг спросил Васютко, - Стрый ты чего? Названый стоял в дверях ведущего в катакомбы хода. Автомат на шее, во взгляде растерянность. Но когда на него стали оборачиваться, поднял голову и даже посмотрел на них с вызовом. -Нельзя идти! - сказал он. -Как нельзя?! Ты сдурел что ль... Стрый взмахнул руками, автомат подкинуло, он стукнул его по груди, и Малахов болезненно скривился: -Это... - сказал страдальческим тоном, - это... неправильно!!! -Да что неправильно, Стрый? -Все!!! - заорал тот, - И он! - ткнул рукой в Хонорова, который безразлично стоял со своей цепью, живо иллюстрируя проблему рабства, - И "чумные"! И замок! И Плащевик тоже!!! Я не хочу! Не хочу ради него лезть под пули! -Я понял Стрый! - сказал Босх и кивнул Рябову. Тот, весело осклабившись (улыбка его со временем по бессмысленности все больше напоминала оскал человека-зеркала Витька), вскинул пулемет и выцелил Стрыя. Малахов испуганно подался назад. В пять шагов преодолев расстояние между ними, Рябов больно ткнул Евгения стволом в живот. Буйный отец семейства наслаждался ситуацией. -Хочешь ты этого или нет, - тоном образцового родителя читающего нотации непутевому отпрыску, произнес Босх, - но ты уже под пулями Стрый. Тебе только надо выбрать под чьими именно. В тебя попадут ОНИ, наша дичь, или тебя пристрелим мы. А это позорно так умереть, Стрый. Позорно. Ты, пусти его вперед. И Стрый получил пинок, который продвинул его в передовой отряд. Итого, впереди, эдаким живыми щитом шли уже трое - Рябов, который был блажен в своем безумии, Стрый, который напротив отчаянно боялся и Евлампий Хоноров, который соображал очень плохо и потому все пытался идти вперед, натягивая свою цепь, как не в меру ретивый молодой пес только что выскочивший на прогулку с хозяином. На выходе с заводской территории их поджидала батальная картина, без самой собственно баталии - золотистая россыпь гильз, словно перерытый бульдозером асфальт, росчерки пуль на стенах. Все было довольно свежим. -Это что? - спросил Рамена, - воевали что ли? -Курьеры разбираются. - Ответил Босх, - эх, кабы не Исход, ходили бы они все подо мной. Да что там, поздно теперь. -Чую! Чую! Чую! - страстно молвил Хоноров в дневную прохладу. -Чуешь? Веди. И они пошли - угрюмая собранная группа, от которой шарахались редкие прохожие. Рябов впереди, в припадке идиотизма скалил гнилые зубы, вращал безумными своими очами и нежно гладил сверкающий смазкой пулемет. Рамена был спокоен - он видел птицу тьмы, что летела над ними провозглашая и возвещая их приход. Их приход? Что за мысли лезут в голову. Не показалось ли на миг, что эти они... были не группой Босха-Плащевика? Другие они! -"Брось!" - сказал сам себе Пономаренко - "Есть только Ворон, и его Гнездовье". Стрый медленно бледнел, под глазами обозначились темные круги. Он кажется, начал понимать, что за роль отвел ему начальник. Пиночет нервно поглядывал на товарища, тот не выглядел так плохо с тех пор как они перестали закидываться морфином. Да еще мучила совесть, ну, не то, чтобы мучила, а так шевелилась гдето в селезенке. Все-таки Стрый - напарник верный, с детства дружили. Разом пришло воспоминание: он и Малахов, еще совсем мальцы, лет по девять пугают соседских голубей. У соседа были хорошие голуби, породистые, вот над ним и решили подшутить, выпустив птичек без ведома хозяина. Голуби шарахаются, хлопают крыльями, а вокруг замечательный летний денек, все в зелени, откуда-то издалека доносится музыка. Николай даже приостановился, зябко передернул плечами в утреннем сумраке. Когда он последний раз видел солнце? Давно, не вылезали совсем из пещер, вон бледные все, как покойники. А вот птицы взлетают одна за другой в ослепительно-голубое, с несколькими точеными облачками, небо. Хлопаю крылья, и Стрый, тогда еще Жека Шустрый довольно хлопает в ладоши - совершенно детский жест, а ведь они уже не дети. Они взрослые. Стрыя надо окоротить, вернуть ему серьезность, а то ведь не солидно. И Николай ловит одного голубя и говорит: "Эй, Шустрый!" Стрый оборачивается и улыбка его гаснет. Он понимает, что собирается делать его друг. Понимает и пугается. Трус, Стрый, трус, и всегда таким был. Птица бьется в руке, но только первое мгновение - ее шея слишком тонка и хрупка, так что даже детская рука может переломать в ней все кости. Что Николай и делает, и даже слышит глухой щелчок, словно сломалась сухая ветка. Он улыбается. А Стрый не улыбается, он плачет, ему обидно и жалко голубя одновременно. "Злой ты, Колька" - говорит будущий напарник, - "Злой, как Пиночет". И уходит в слезах, а Николай Васютко остается с мертвым голубем в руках. А тут и сосед прибежал и пытался поймать Стрыя, а Николай слез с голубятни и криками отвлек внимание на себя. А потом они бежали огородами, тут же помирившись. Да, так оно и было. Легкая улыбка тронула губы Николая, взгляд невидяще смотрел вдоль мрачной, замусоренной улицы. Рядом шагал Босх - лицо каменного истукана и глаза такие же, глянет - раздавит. И Кобольд, мерзкий чернявый коротышка - шакал двуногий. -"Что я здесь делаю!" - вдруг подумал Васютко, пред внутренним взором которого все еще стояла картинка того теплого, сгинувшего много лет назад дня. Тогда все было так хорошо, так просто и ясно, и не было этой липкой трясины, собачьей жизни, что привела его и Стрыя в ряды этой крошечной апокалиптичной армии идущей убивать других людей. Убивать потому, что так сказал человек в плаще. Человек, который как все яснее становилось Николаю, скорее всего вовсе и не был человеком. А Стрый идет впереди в качестве живого щита - Босх не привык ценить людей. Ему наплевать на чужие жизни, пусть это даже жизни близких ему людей. Ничего не скажешь, знал Плащевик, кого набирать в свою команду. И Николай ускорил шаг, обогнал Босха и Кобольда и стал шагать подле Стрый. Тот полуобернулся к нему, и как показалось, глянул благодарно. А эти шли сзади - люди сплоченные Исходом, люди с исковерканной психикой и неясными идеалами. И все равно, люди-кремни. Почему они стали казаться ему столь омерзительными. Следующая мысль была простой и ясной: -"Нас что, всех послали на смерть?!" - он не знал, почему это пришло в голову, но тяжкое осознание того, что это правда упорно не оставляло его. Он на секунду замедли шаг, и в голове мелькнула следующая мысль - "Я что, прозрел?" Он посмотрел на Стрыя, да, тот тоже ощущал нечто подобное. И Николай Васютко по прозвищу Пиночет, которому оставалось жить двадцать две минуты и сорок секунд, нервно втянул в себя холодный пахнущий зимой воздух и стремительно подбивал итоги своей подходящей к концу жизни. Неподалеку Рябов стал хрипло орать какой кошмарный боевой марш. Ствол его пулемета выписывал в воздухе сложные фигуры. Босх и компания приближались к школьному микрорайону по Верхнемоложской улице, не подозревая, что чуть более многочисленная группа их потенциальных жертв движется параллельно им по Последнему пути, название которого на глазах обретало зловещий смысл. И в отличие от своих убийц группа Дивера сейчас была настроена лишь на спокойный отдых, после ловли "сааба". Евлампий Хоноров натягивал свою цепь, губы его отвисали в угрюмом оскале, мутные слюни текли по подбородку - как и служебного ротвейлера, взявшего след. -Вы хорошо видите? - спросил Евлампий у Кобольда. Тот моргнул, ответил слегка растерянно: -Ну да... -Это хорошо, - сказал Хоноров и звучно сглотнул слюну - Оно любит когда хорошо видят. Почему-то ему нравятся глаза не страдающие близорукостью. Но и слепых оно тоже ест. Все же лучше, чем ничего, правда? - и он хохотнул добродушно, словно находился в хорошей компании и только что рассказал веселый анекдот, приведший аудиторию в экстаз. -Заткни его! - приказал Босх спокойно. До места, где двум отрядам было суждено столкнуться оставалось совсем немножко - два пустых, ледяных, продуваемых всеми ветрами кварталов. Скрюченная чьим-то автонаездом водяная колонка на перекрестке улицы Стачникова и Последнего пути была как проржавевшая веха на пути тринадцати идущих к ней людей. Тринадцать - несчастливое число и кто знает, как бы развивалось все дальше, если бы их на краткий миг не стало четырнадцать.
      3.
      Страшные сны, замучили Никиту Трифонова. Собственная кровать перестала казаться ему надежным и покойным убежищем, напротив, он теперь смотрел на нее, как на липкую черную паутину, только и ждущую, чтобы схватить зазевавшуюся жертву в свои пахнущие пылью объятия. Трифонов стал спать на полу, но легче не стало, ему мнились змеи - разные, длинные и короткие, зеленые - серые - черные, пестрой кислотной расцветки. Спастись от них можно было лишь на кровати. А там, все начиналось сначала. Мать ушла и больше не вернулась. Он провел много времени, выговаривая себе, что с ней все в порядке, просто она устала и слишком испугалась. Просто ушла из города, оставив его Никиту. Это не так уж плохо, он ее ни в коем случае не винил, главное чтобы с ней самой было все в порядке. А правда нахально пряталась в голове, скрываясь до времени за ширмой лживых самоуспокоений, а потом, в самый темный и сумрачный час (а их, к сожалению становилось все больше и больше), выползала на свету во всей своей ужасающей красе. Мать не просто ушла, - говорила она, эта похожая на изумрудную змею правда - она Изошла, и ты это прекрасно знаешь. И еще ты знаешь, что Исход не тоже самое, что просто исход, или побег. То, что матери больше нет, он понял лишь заглянув с утра в ее комнату пустую, чисто выбеленную комнату с пылью по углам. Исчезла вся мебель, цветастые занавески с окон, ее любимая ваза, которая, впрочем, уже почти два года обходилась без цветов. И даже пятно канцелярского клея, который она разлила подле окна много лет назад, и которое не стиралось никаким порошком и то пропало, наглядно демонстрирую прописную истину - Исход лучший растворитель. Это Никита и так знал. Исходящие не оставляли за спиной ничего, с маниакальной скрупулезностью сжигая за собой все до единого мосты. Вернее за них это делала мрачная, оккупировавшая сила, та что пришла снизу. Сколько Никита стоял на пороге пусто комнаты, прежде чем до него через боль от потери докатилась очередная горькая истина? Он не знал, да и не хотел знать. Никита Трифонов остался совсем один в этом холодном неуютном мире. Только он, город, и шумные соседи сверху. Но туда он пойти боялся, мать учила не доверяться посторонним. Впрочем сегодня все изменилось. Он ничего не ел третий день и от этого в теле возникали странные ощущения, какая то воздушная легкость. Соображалось с трудом. Сны становились все ярче, и начинало казаться, что скоро они станут ярче яви и что тогда случиться, Никита не знал, но все равно боялся этого. Кое какие сновидения умудрились все же прорваться сюда. Те же змеи, или темная тварь, что прилетает каждую ночь и тихонько стучит матовым клювом в оконное стекло. Мол ничего, подожди, придет время и эта непрочная преграда рухнет и я доберусь до тебя. И ты Изойдешь. Никита представил комнату после своего Исхода (пустота, пыль) и заплакал. Он боялся ворон, как и маленький Дмитрий Пономаренко. Вот и сейчас какая-то птица кружила лениво над двором. Огромная, покрытая блестящими синими перьями с круглыми, синеватыми же глазами. Она была не похожа на ту, темную, когтистую. Она была доброй, пришла из доброго сна. Где-то Никита ее видел, где-то про нее слышал. Птица перестала наматывать круги и зависла перед самым окном Трифонова. Теперь он узнал ее и робко улыбнулся. Еще бы, ведь к нему пришла Птица Счастья. Синяя птица, похожая на изящных пропорций голубя. Она нежно и успокаивающе ворковала, лениво взмахивала широченными. Похожими на махровые полотенца крыльями. -Что ты хочешь? - спросил Никита. Птица клекотнула, а потом в два мощных взмаха взлетела на этаж выше. Никита выскочил на балкон, свесился через него глядя наверх, и успел заметить как Птица Счастья влетает в окно соседей сверху. Тех там сейчас не было, Никита слышал, как они выходили. "Вот не повезло людям. К ним прилетала птица счастья, а их не было дома!" - подумал Трифонов, а следом за этой мыслью явилась другая: "надо пойти к ним и рассказать!" Эта мысль была уже не просто мыслью - она вполне смахивала на цель. А цель, как известно, это ни что иное как тот гибкий стальной стержень, что поддерживает существование каждого человека. Если хотите, это что-то вроде скелета духа, который, подобно скелету телесному поддерживает мышление и сознание, спасая его от распада. Поэтому голодный и ослабший Трифонов буквально летел вниз по ступенькам, целиком и полностью захваченный одной мыслью - донести хорошую весть до соседей. Плохих людей он увидел сразу, и ничуть не удивился сразу получив о них полную информацию. С ним такое бывало. Вот когда Рамена пытался его ловить, Никита сразу распознал его злую сущность. И к тому же он... постойте, и этот страшный убийца тоже здесь, идет посередине маленького, но грозного отряда. Вот и прибавилась плохая весть. И Трифонов со всех ног помчался вниз по Последнему Пути, отчего то отлично зная, что встретит Влада и сотоварищей там. И он не ошибся. Никита Трифонов вообще никогда не ошибался, хотя даже и не догадывался о своем странном даре.
      4.
      -До десятого колена! - проорал Рябов, картинно взмахнул пулеметом, словно дирижер палочкой. Смурный свет нового дня пал на его обезображенное рваным шрамом лицо, придав ему очертания гротескной маски. Николай шел подле Стрый и с каждым шагом ощущал, как ему холодно. День был отвратителен - апофеоз всех серых дождливых дней. Почему-то казалось, что и все последующие дни будут такими. До самого Исхода. Рамена с отрешенной ухмылкой наблюдал за небесными виражами своего Ворона. Вещая птица звала на бой и сулила им победу. Понурый Евлампий шагал и сверлил мутными своими очами покрывшуюся ледком землю. Он теперь тоже улыбался - похожей на Раменову отрешенной улыбкой, слабый отсвет веселья у отринувшего прошлую жизнь камикадзе. Если бы Босх, тонкий психолог и организатор (очень полезные качества, если ты хочешь управлять большим количеством людей), увидел бы сейчас его лицо, то неминуемо остановил бы процессию и переправил Евлампия в арьергард, а то и вовсе стрельнул прямо тут, благо цель их похода уже была видна невооруженным глазом. Просто потому, что люди вот с таким вот лицом как правило трудно поддаются управлению и в священном своем безумии способны развалить даже очень хорошо спланированный план. Но Босх не видел, потому, что шел позади и мог наблюдать лишь всклокоченный затылок Евлампия. А тот тем временем тяжело поднял голову и уставился куда то в сторону перекрестка Школьной со Стачникова. Глаза его, доселе пустые и бессмысленные, глаза животного ведомого на бойню, вдруг обрели некоторую ясность и цепко поймали какой то не видным другим объект. Хоноров пожевал губами, внимательно всматриваясь. Без очков он видел плохо, но что-то подсказывало ему, что вон то серое пятно в густой тени под декоративным деревом с обрезанной верхушкой - это прячущийся человек. Надежда полудохлой птицей трепыхнулась у него в груди, и это и был тот своеобразный запал, который привел бездеятельного доселе Евлампия Хонорова в состояние действия. Сделав немудреный выбор между пассивной гибелью и рисковой свободой он рванулся вперед, испустив хриплый крик: -Спа-а-са-а-йте!!! Рывок его был столь силен, что не ожидавший этого Кобольд не удержался на ногах и повалился вслед за своим ручным человеком на землю. Это и спасло его от насыщенного свинцового града, что со свистом пронизал воздух в том месте, где только что была его голова. Стреляли плотно, сразу с нескольких позиций, давя неожиданностью нападения и тем, что самих стрелков почти не было видно за стволами деревьев. Николай Васютко услышал вопль Хонорова, первый, похожий на глухой щелчок выстрел, стал поворачиваться, увидел лицо Стрыя - еще не испуганное, непонимающее, тот еще не мог уяснить, что происходит. Стрый стоял столбом, а изза деревьев уже стреляли вовсю, длинными очередями и не экономя патроны. Били на поражение, по самым видным целям. Снова вспомнился мертвый голубь, ах Стрый, ты даже не мог убежать от разгневанного соседа, ты всегда был слишком медлительным, и тебе в насмешку дали прозвище Шустрый. Ты слишком долго думаешь, а может быть глупо и наивно надеешься, что в последний момент рука провидение отведет от тебя быструю свинцовую смерть. Нет, Стрый, не отведет. Николай действовал быстро. Он шагнул вправо, заслоняя собой Стрыя, толкнул его плечом, одновременно закричав: -Ложись, Стрый, ложись!!! Тот понял, бросился на землю, но медленно, слишком медленно. А Николай все еще думал о голубе, и о том, как холоден осенний воздух, когда что-то тупо ударило его в живот и грудь, и после мгновения холодной пустоты, вспыхнуло жаркой, обжигающей болью. -Колька, Колька!!! - орал Стрый и тянул его за собой на землю, но Николай и так уже падал, не способный стоять на враз размягчившихся вдруг ногах. Какие глаза были у того голубя - черные бессмысленные, с белыми кружками вокруг угольно черных зрачков. И Пиночет упал, на спину, ударившись затылком о холодную землю, но даже не почувствовав это. Наверху клубились облака - серые, холодные, вечные. -Ты как? - в панике шептал Малахов, судорожно передергивая затвор своего оружия, - В порядке? "В порядке", - хотел ответить Николай , но почему-то не смог. Смешное чувство, словно из него выпустили весь воздух, как из проколотого мячика. В детстве он любил играть в мяч, у него был такой старый, футбольный с заплатой на пузатом боку. Кобольд отпустил цепь Хонорова и по пластунски пополз в сторону близких деревьев. Руки подгибались, сердце заполошно колотилось, глаза заливал мигом выделившийся пот. Бывший драгдиллер искоса глянул направо и встретился с глазами Босха, что полз в ту же сторону. Губы того шевельнулись и произнесли несколько неслышных слов, адресованных тем, кто стрелял из-за деревьев, Стрыю, Рамене и лично ему, Кобольду. Босх призывал поднять оружие и стрелять. Кобольд притворился, что не слышит, и полностью поглощен перемещением себя в сторону укрытия. В суматошную дробь выстрелов вмешалась новая раскатистая трель. Драгдиллер повернул голову и даже на миг замер. Совсем рядом от него, Рябов стоял во весь рост и давил на гашетку своего пулемета ведя плотный заградительный огонь. Пронесшийся по улице свинцовый шторм ни оставил на нем ни царапины, да и теперь, уже явно нацеленные точно пули каким то образом миновали отлично видимую массивную мишень. Рябов по-доброму улыбался, водя стволом пулемета из стороны в сторону, золотистые гильзы взмывали в холодный воздух, а упав на землю, катились к Кобольду. Рябов был как утес, как огневая башня, асфальт вокруг него исходил крошкой, пули свистели в сантиметре от кожи, а ему было все равно. Брат Рамена возился с затвором автомата, резко вздрагивая, когда девятиграммовая болванка врезалась в землю слишком близко от него. Потом оружие все же соблаговолило встать на боевой взвод и он стал посылать короткие прицельные очереди. Его усилия увенчались успехом - в стане врага зашевелились, а потом на дорогу упало дергающееся тело, рот раскрыт в немом крике, глаза широко открыты навстречу смерти. Рябов среагировал моментом и перенес огонь на возникшую мишень, из-за укрытия выскочил еще один человек и резко дернул раненого назад, но не успел короткая очередь из трех пуль, накрыла упавшего. В следующий момент его вдернули за издырявленный древесный ствол. Огонь резко убавил в интенсивности. Тихо ругаясь про себя, Босх высунулся из-за своей ухоронки и стал стрелять из новенького вороненого десантного автомата. Две пули нашли свое убежище в стволе дерева над его головой, посыпалась древесная крошка а острая щепка больно кольнула в шею. Было неуютно. Да, давно Босх не был сам под огнем, всегда было кем прикрыться. -...Ворона!!! - крикнул Рамена, это у Рябова кончились патроны, и сразу стало много тише. Со вражеской стороны стреляли двое или трое. Бывший отец семейства так и не залег на землю, словно полагал себя бессмертным. Отточенным движением он вынул новый магазин, вставил его, а старый упал ему под ноги, после чего она из пуль настигла его, поддела и отбросила на Рамену. Тот сжал зубы и стал потихоньку отползать к деревьям. В его автомате тоже кончились патроны. Под деревьями, Босх свирепо пнул Кобольда, прошипев: -Стрел-ляй, гад! И Кобольд тоже открыл огонь. Хоноров закрыв голову руками так и лежал на асфальте, а чуть в стороне, за телом Николая, словно за бруствером отстреливался Стрый, не замечая, как под напарником скапливает темно-красная лужа. Следует признать, что в той быстротечной битве нормально умели стрелять только Босх, с его выучкой, да Дивер, с ней же. Остальные посылали пули из дергающегося и ходящего автомата куда попало, что впрочем заставляло противника не подниматься от асфальта. Рябов задорно качнул головой, встряхнув редкими волосами, ствол пулемета на миг вознесся к небесам в патетическом салюте, но тут же скорректировался и снова занял горизонтальное положение. Улыбка Рябова стала щербатой - чужая пуля попала ему в рот, выбила два зуба и вышла из щеки оставив рваную дыру. Кровь окропила десны, и словно он только что закончил кровавую трапезу. Еще одна свинцовая подачка глубоко пропахала бицепс правой руки почтенного отца семейства. -Левее, левее! - орали во вражеском стане. Рамена решил, что он кого-то зацепил, во всяком случае неясное шевеление и прекратившаяся стрельба об этом свидетельствовала. А потом что-то клюнуло его в плечо, Дмитрий поднял голову, думая увидеть разгневанного Ворона, но того там не было, только вспарываемый пулями воздух. Следующий выстрел угадил точно в автомат бывшего сектанта, и тот звучно сдетонировал, разом подорвав все оставшиеся патроны в магазине расшвыряв в стороны тучу мелких стальных осколков, большая часть которых осела на лице брата Рамены-нуллы. Чувствуя как кровь заливает глаза, Рамена уронил голову на асфальт. Черные блестящие крупинки покрытия казались бездонным, полным сгоревших звезд космосом. У Босха закончились патроны, Кобольд возился с затвором, а те, на той стороне улицы испытывали такие же проблемы. На несколько секунд возникла пауза в течении которой кто-то громко, на всю улицу, стонал. На уровне пятого этажа распахнулось окно и звонкий женский голос прокричал: -Мань, закончилось все? -Да не, передыхают, - отозвались из соседнего дома, - Возьми их Исход! Рябов мучил несчастное оружие силясь отыскать причину прекращения им стрельбы - в пулеметах он не разбирался, и потому не знал, что от беспрерывной стрельбы у пушки заклинило ствол. Кобольд снова стал стрелять силясь накрыть очередью как можно большее пространство улицы. Естественно, толку это не приносило. Босх грязно ругался, подрагивающими руками перезаряжая автомат. С крепким словцом Рябов швырнул пулемет на землю и собрался, было залечь, как в стане противника звучно хлопнуло, и быстролетящий предмет размером с яблоко вонзился ему в живот. Рябов вытаращил глаза, открыл было окровавленный рот для новой порции брани, как предмет вдруг разорвался с оглушительным грохотом, от которого у всех заложило уши. Кобольд выронил автомат, Босх застыл с раскрытым ртом. Стрый лежал носом в асфальт и держался за уши. -Ну это право чересчур, - отчетливо сказали среди невидимых врагов. -КОЗЛЫ!!! - заорал Босх, высовываясь из-за дерева и поливая из автомата смутные тени под деревьями, - Козлы все!!! Кобольд бросил оружие и бочком стал покидать место битвы. Со стороны деревьев снова стреляли. Босх захлебнулся фраз, и упал на колени. -Я сдаюсь!!! - вопил Стрый, - не стреляйте!! Я сдаюсь!!! - он поднялся с земли с поднятыми руками. Босх пробулькал что-то невнятное и выстрелил в Стрыя, но промахнулся. Кобольд бежал во всю мочь, смешно качаясь на сбитых ногах. Стрый сделал движение, словно собирался кинуться за ним, но запнулся об Пиночета, и упал на землю. Поднялся, изумленно вгляделся тому в лицо. -Колян? - спросил он, а потом поднял руки и увидел какой алый оттенок они приобрели, - Колян, ты что?