Приехавшая белая машина с красными крестами забрала неудачливых грабителей и отвезла их в реанимацию с тяжелым пищевым отравлением и подозрением на заражение глистами. Жадность, она до добра не доводит. К концу дня продавщицы в продуктовых магазинах и минимаркетах находились в состоянии тяжелейшей усталости и сил их хватало лишь на вялое взрыкивание к попрежнему толпящейся массе покупателей. Директор областного хлебзавода увидел, как в Нижнем городе хорошо раскупают хлеб и к вечеру выпустил партию батонов в котором мука была тщательно перемешена с отрубями. Продавалось, однако, это безобразие по ценам обычного хлеба и было сметено с прилавков в один момент. К утру следующего дня предприимчивый директор уже вовсю обдумывал идею добавления в муку помимо отрубей обычных опилок, но тут толи его остановила совесть, толи (что скорее всего) начавшийся резкий спад покупательской способности у горожан. Когда первый ажиотаж на продукты сошел и ободранный призрак надвигающегося голода перестал маячить на краю сознания социума, люди вернулись в свои квартиры и задумались над перспективами. Неожиданно оказалось, что на газе свет клином не сошелся и почти закончившийся бум на продукты резко перерос в бешеный спрос на портативные плитки. Магазин "Домашний" еще с советских времен торгующий электрическими плитками в один присест распродал все имеющиеся у него в наличии нагревательные приборы (в том числе и те, что с незапамятных времен пылились на складе, и заказал в области новую партию. Счастливые обладатели плиток поспешно разбредались по домам дабы насладиться горячей пищей, а их менее удачливые земляки еще яростнее продолжали охоту за огнем. Пользуясь случаем некоторые из недобросовестных торговцев втюрили неопытным но азартным покупателям электрические камины, выдав их за навороченные образцы плиток. И ты с радостными гримасами тащили их себе в квартиры, а потом задумчиво морща лбы пытались пристроить на них плюющиеся жиром сковородки. У кое-кого от таких экспериментов даже выбило пробки, но и это не остановило жаждущих горяченького испытателей. Потом кто-то вспомнил, что помимо электроплит есть такая незаменимая вещь, как керосинки, и началось повальное вытрясание пыльных чуланов и заросших паутиной антресолей. В старом нижнем городе было найдено рекордное количество древних примусов, которых тотчас вернули в рабочее состояние, залив в них за неимением керосина, бензин. Примусы дико воняли и не менее дико коптили, но свою службу выполняли исправно и скоро во многих домах зажглись эти, казалось навсегда утраченные желтоватые огоньки. Как сказал Николай Палин, учащийся в девятом классе Городской средней школы номер шесть (и оставшийся этом классе на второй год), когда увидел как его бабка жарит на коптящем примусе яичницу с колбасой, а его тринадцатилетняя сестра возвращается домой отягощенная двумя оцинкованными ведрами с водой: -Ну, блин, как после войны! В отношении Нижнего города данное определение подходило как нельзя кстати, когда тем же вечером во дворах один за другим взвились сдобренные бензином костры, на котором оставшиеся без плиток и примусов горожане попроще пекли картошку, сдабривая ее пивом и неспешными разговорами. У этих знаменитых и затянувшихся в результате костров, заводились новые знакомства, давние враги мирились, а местная молодежь пережила целую полосу влюбленностей, глядя друг на друга через пляшущие диковатые языки огня. А когда окончательно темнело, по пропахшему сладковатым дымом Нижнему городу разносились протяжные удалые песни, трогательно выводимые горластыми песнярами. Кому-то в окрестных домах может быть это и мешало, но погода была теплая, и потому без открытой форточки спать было нельзя. Измаявшиеся от бессонницы жильцы выглядывали в окна и нецензурно просили костровых петь потише. У костра смеялись и приглашающе махали рукой. И некоторые из отчаявшихся заснуть горожан, и вправду покидали свои душные квартиры и присоединялись к этим ночным посиделкам. Надо сказать, что незапланированное народное гулянье, спровоцированное отсутствием бытовых удобств, по воспоминаниям уехавших за городскую черту, было одним из самых ярких событий того лета. Самых ярких положительных моментов. Голь на выдумки хитра. Как-то раз, Василий Петрович Голованов в очередной раз завел свою девятку, работающую на газе и отправился на единственную приспособленную для таких машин заправку. Глядя как заправщики меняют один пузатый красный баллон на другой, Василию Петровичу пришла в голову простая до гениальности мысль. В тот же день, уплатив небольшую сумму он перевел свой автомобиль обратно на бензин (благо цены на него опускались уже со скоростью свободного падения), а пресловутый баллон присоединил к своей опустевшей плите. Вечером, счастливая семья Головановых устроила праздничный ужин с жареной индейкой и с умилением наблюдала как закипает на вновь работающей плите чайник. К несчастью младшая дочь Василия Петровича проболталась об этом ноу-хау своей подружки, а та в свою очередь донесла родной матери, язык которой славился на всю восточную часть Нижнего города. Весть распространилась как пожар, и не успело солнце очередного дня подняться как следует над горизонтом на газовую колонку выстроилась целая очередь автомобилистов (девять десятых автомобилей которых работали на бензине). Через два часа, подъехавший за желанной халявой Голованов понуро встал позади двадцать девятой по счету машины. После того как имеющиеся на заправке баллоны закончились (а счастливые заправщики принимали заказы на завтра), автомобилисты разъехались по домам, и плиты в Нижнем городе снова ожили. Трубы резали, пилили по живому и приваривали штекеры баллонов. У некоторых это привело к утечке но на этот раз к счастью обошлось без ЧП. У совсем неимущих возродились и уверенно заняли свое место на кухнях печки буржуйки, гордые владельцы которых теперь добывали топливо на окрестных свалках, становясь похожими на канувших в лету местных бомжей. Пламя весело трещало в печурках, дети восторженно смотрели как огонь пожирает трухлявые поленья, а старики задумчиво следили за полетом вертких искр, так похожих на огненных жуков-светляков. Кое-кто конечно возмутился текущим положением дел и посетил все те же местные Жеки. Но во-первых в зданиях Жеков никого не оказалось, а во-вторых еще свежа была в памяти людей статья о землетрясении, и потому отсутствие газа особо не взволновало население. В чем-то прав был Евлампий Хоноров, несчастная жертва глазоядного монстра - горожане упорно делали вид, что с ними ничего не происходит, накрывшись с головой одеялом повседневных дел. Вот такие перемены сотрясали Нижний город в течение этой недели последней недели уходящего июля. Надо заметить, что Верхний город они абсолютно не коснулись, потому что газифицирован там был один дом из пятнадцати. Потому-то жители панельных многоэтажек с удивлением взирали из-за реки Мелочевки, как над лабиринтом кривых улочек и старых зданий носятся дымы костров и песни Нижнегородцев. Кстати современность Верхнего города не позволила заметить его жителям и следующую странность - на полуслове оборвалось вещание маленького городского радио, студия которого базировалась неподалеку от Арены. Запнувшаяся на выпуске новостей радиоточка так и не возобновила вещание, но узнали об этом только те, у кого она собственно имелась. А эти решили, что испортился их собственный динамик, и благополучно захоронили сию тему. В маленькую студию у Арены никто не зашел, и еще три месяца она простояла с приоткрытой дверью. В абсолютно пустой комнате на режиссерском пульте одиноко мигала красная лампочка. Недолго мигала. Как бы то ни было, к сентябрю месяцу в бывшем источнике информации обреталась только пыль и дохлые мухи.
      В один из этих странных дней они познакомились. Он шел вдоль тенистой аллеи, а рядом шумело шоссе, и чующие близость выхлопных газов деревья печально роняли на землю сероватые листья. Аллея была покрыта серыми трупиками листьев, он хорошо запомнил этот момент, потому что именно тогда увидел ее. Она сидела на покрытой облупившейся краской скамейке и читала. Может быть именно это заставило его лишний раз взглянуть на свой будущий объект воздыханий. Он любил книги, до этой поры они были первой и единственной настоящей страстью. Нет, он не верил в любовь с первого взгляда. Сама эта идея, дурацкие сцены в любовных романах, вызывали у него лишь кривую циничную усмешку. Он был снобом. У него было мало друзей - людям претила его эмоциональная холодность. И даже многогранное его образование и высокий КИ, скорее отталкивали, чем притягивали потенциальных приятелей. Он писал стихи - мрачные наполненные жестоким цинизмом, и обреченностью строки. Никому их не показывал, и в этом был прав. Она была другой - живее, веселее, общительнее, а самое главное она была очень терпелива и в меру практична. Во всяком случае, подняв глаза на задавшего ей какой то вопрос человека, она вдруг увидела не неряшливо одетого в темное человека с тоскливыми глазами, а пресловутого принца в белоснежных одеждах. А он? Он не умел общаться с женщинами, и потому, как-то само самой опустившись на скамейку рядом с ней завел разговор о книгах, да об окружающей тоскливой жизни. Ему было плохо в тот день, и в день до этого и на прошлой неделе липкая паутина вялотекущей депрессии удерживала его в своих черных пеленах. Он рассказывал ей, как выглядит жизнь если смотреть на нее сквозь дымчато серые очки, когда яркие краски сглаживаются, а яркие события если и случаются, то проходят как мимо тебя. Он говорил, что завидует тем другим - этому пестрому люду, что идет мимо по улице, завидует их возможности наслаждаться бытием (ему казалось, что большинство из окружавших его людей безмятежно счастливы - обычная фантазия таких как он). Проведя руками, вдоль улицы рассказал о той стене, что отделяет его от остальных людей, которую может быть и можно разбить, вот только для этого нет ни сил не желания. Он говорил много и жарко, сам того не замечая все громче. Ему давно хотелось выговориться. Она слушала, как я уже говорил, она была терпеливой, и почти не вникала в сказанное, а только смотрела на него. Он был похож на большого ребенка. В конце-концов он выговорился и умолк, а потом неожиданно для себя предложил ей как ни будь встретиться и поговорить, просто поговорить о чем ни будь. Она согласилась - кто знает почему? Чем он вообще ее привлек. Он поднялся со скамейки, и поспешно распрощался, а потом ушел дальше вдоль аллеи, и желтые листья летели ветру в след. По дороге он отругал себя за излишнюю говорливость. Он убеждал себя, что это дурацкое ни с того ни с сего назначенное свидание, принесет только вред. О да, самокопания были его коньком. Вот только на этот раз внутренний голос - холодный бесстрастный логик вдруг потерял силу и доводы его были неубедительные. Надежда - странная надежда непонятно на что вдруг очнулась от летаргического сна в этом уставшем от жизни человеке и зацвела. Он хотел вновь настроиться на отстраненный философский лад и не смог. Он укорял себя и называл сопливым подростком, у которого чувства главенствуют над разумом, но и это казалось таким незначительным. Против воли он вдруг улыбнулся, впервые за многие дни, и лицо его, усталое и угрюмое обрело неожиданно некоторую красоту. Он не знал этого, но природа не обделила его внешностью и он вполне мог бы стать любимцем женщин, если бы был как все. Но он не был. Он уже давно распрощался с мыслью, что может жить также как и окружающие его люди. А дома оказалось, что весь тот хрупкий многослойный быт, которым он занимал свой досуг перестал иметь всякое значение. Раковина в которую он себя заключил - та самая о которой упоминал в дневнике обуреваемый тоской сосед Влада, тоже кстати имеющий схожий характер - дала трещину и весь огромный цветной мир хлынул сюда, внутрь, и захлестнул его потоком новых ощущений. И хотя он дал себе клятвенное обещание, что на свидание не пойдет, он разумеется пошел. Был тихий вечер второй половины лета - в садах зрели яблоки, и в воздухе витал неуловимый сладкий запах, все вокруг буйно жило, цвело и растило плоды. Они встретились у Старого моста, и некоторое время стояли, облокотившись на крашенные черной краской чугунные перила и смотрели, как несутся мимо воды Мелочевки. Сады на правом ее берегу активно зеленели, и в это время, перед наступлением ночи, река обрела даже некую красоту. Двое смотрели, как солнце склоняется к горизонту, облака наливаются светом, готовясь одарить город очередным изумительным летним закатом и разговаривали о пустяках. У него вдруг обнаружилось чувство юмора - черное и циничное, но оно было, и она улыбалась его каламбурам. Вечер завершился стандартно, но так как он еще никогда не переживал ничего подобного, то последующие события казались ему дивным сном, которому вроде бы не место в окружающей серой действительности. Они гуляли по городу, сначала по Верхнему, а потом пересекли Мелочевку и углубились в спутанные узкие улочки Нижнего. Как раз в тот день зажглись впервые костры, и абсолютно доселе незнакомый люд стал собираться вокруг них, разговаривать за жизнь. И они тоже подсели к одному из костров, и сидели рядом и смотрели как пляшет огонь - вечное завораживающее зрелище. Потрескивали заботливо принесенные поленья, красные искры прыгали вверх в летнее небо и поблескивали оранжевым глаза людей и было что-то в этом неожиданных людских сборищах. Ведь в те дни, когда вспыхнули эти костры, нарастающий вал жестокости в городе на некоторое время приуменьшил свою буйную силу. Пусть и не надолго. Поздно ночью они распрощались на мосту и разошлись в разные стороны. Он отправился в район Школьной, где жил, а она к Центру. Совершенно одуревший от нахлынувших на ощущений, бесшабашно топая посередине большой Зеленовской улицы, он неожиданно понял что счастлив. Это было очень глупо (и совсем не было повода, потому что он считал поводом для счастья лишь некое событие вселенского масштаба), это было совсем мелко и примитивно, дурацкая игра гормонов и химических реакций. Но, факт остался фактом - он шел посреди улицы и вся та грязь, все разложение, что раньше бросалось ему в глаза, в чем он купался и что смаковал больше не казалось чем-то значащим. Он любил эту ночь, любил весь мир, и шагал не чуя под собой ног отстраненных и возвышенный и одетый в душе в эмпирическое подобие белых одежд. Вот такое, бывает, случается с жесткими циниками, ведь известно - чем крепче наружная броня, тем мягче и ранимее то что сидит под ней. И если уж ктото добрался до этого розового и восторженного слизняка, тот, считай, получил над ни полную власть.
      Но он всего это не знал - он был наивен и восторжен, как пятнадцатилетний юнец, хотя он уже довольно давно вышел из подросткового возраста. Чувство в существование которого он не верил, вдруг накрыло его как могучий, брызжущий пеной прилив, и, казалось, вымыло из души всю грязь и мерзость, и то недоверие к людям, что там скопилась. Поэтому он шел, едва касаясь ногами асфальта, а то, в чем он до сих пор не смог себе признаться уже вовсю распахнуло крылья и летело над ним и впереди него.
      7.
      В начале августа Владиславу стало казаться, что-то не так. Что-то изменилось и, похоже не в очень хорошую сторону. Что? Он конкретно не знал. Но сотни неприятных мелочей, не складываясь в отдельную картину, между тем, давали странное ощущение, похожее на струйку холода между лопатками. Страх, тревога? Отчего это все. Сергеев дописал статью Краеведческому журналу, сопроводил ее гневным письмом его главредактору, в котором сказал что посылает окончательный вариант своего творения, и если он не подойдет, то он, Владислав порывает с журналом всякие отношения, а главредактор пусть подавится своим гонораром. Отбарабанив следующее послание, Сергеев гневно грохнул энтером, и заставил модем набирать номер местного провайдера. С десятой попытки приобщившись к свету высоких технологий, гневным тычком мыши отправил письмо, которое нехотя начало выливаться на свободу через тонкий гнилой телефонный провод. На середине оборвалось, и модем погасил две трети своих глаз с резким щелчком. Влад подавил гневное восклицание - настроеньице было не очень, если не сказать хуже. И день вроде был яркий солнечный, и листва вовсю шумела, только вот оставалось ощущение, будто все это как-то запылилось, покрылось тоникой серо-черной тканью. Фатой. Очень знакомое чувство, он испытал его, когда шел вместе с Дивером на место давешнего побоища. Но тогда это хоть как-то можно было объяснить, был сумрачный день, обшарпанные дома вокруг, общее гнетущее впечатление. Вздохнув, он стал названивать вновь. Легонько потренькав набором, модем вышел на линию. Раздался протяжный длинный гудок, затем еще один. И еще. Влад недоверчиво хмыкнул. Третий гудок - брат близнец первых двух. С щелчком модем отключился. -"Неправильный номер?" - подумал Сергеев и снова включил дозвон. Эффект был тот же. Вернее сказать, не было никакого эффекта. Там, на сервере и не собирались отвечать. И самое странное было то, что больше линия не была занята. Хорошо, сервер может зависнуть, но многочисленные его пользователи не перестанут звонить в то же мгновение поняв неким метафизическим способом бесполезность своих усилий. Только что он звонил. И линия была занята. -Да что же это? - спросил Влад у равнодушно помаргивающего монитора. Полчаса спустя он окончательно понял, что в интернет сегодня не попасть. Провайдер, единственный провайдер на весь город перестал работать. Накрывалась статья в журнал и статьи в местные газеты. Влад неожиданно почувствовал себя, так словно лишился какой то конечности - эдакой длинной загребущей руки, которой можно было в один миг дотянуться до любой точки в городе. Сергеев очень надеялся, что связь рухнула не надолго. Перспектива достигать пороги редакций на своих двоих его вовсе не радовала. В конце концов он решил, что проблема требует неотложного решения, и необходимо посетить провайдера лично. С тем он и покинул свою пыльную, неприбранную квартиру и вышел в этот солнечный, но почему-то не радующий день. У подъезда ворковали голуби, а скамейка на которой обретались старые сплетницы была в этот день совершенно пуста и поблескивала вытертой до глянцевого блеска чужими задницами спинкой. На самой середине полированного дерева четко выделялась вырезанная ножом надпись: "Они уже тут", Влад снова хмыкнул, подумав, что это звучит как фраза из низкобюджетного фильма ужасов. -Мы уже здесь... - произнес Владислав в пустоту, а потом озадаченно замолчал. В голову лезла всякая чушь. Голуби ходили под ногами, нежно ворковали и поглядывали на высокого человека то одним, то другим горящим оранжевым глазом. Чуть в стороне, у давно не вывезенной помойки птиц собралось великое множество никем не сгонявшиеся, они таскали всякую разлагающуюся дрянь, и пугливо разлетались, когда в их тесный кружок приземлялась потрепанная серая ворона. Владу почему-то пришло в голову, что мусорный бак не вывозили уже больше недели, вон отбросы живописной кучкой лежат вокруг ржавого короба, напоминая средневековые укрепления. А уж запах! То-то во дворе никого нет. Через узкую арку Владислав вышел на Школьную улицу, а с нее повернул на Стачика и позже на Верхнемоложскую. Движение было вялое, машин мало, а на каждом углу, напоминая безумной раскраски грибы выросли тенты уличных кафе. Там людей было много, столиков не хватало и некоторые принимали пищу стоя, задумчиво глядя вдоль улицы. Выглядело это так, словно весь район одновременно поразил тяжелый случай голода. Кучка автомобилей стояли нос к носу неподалеку - дверцы раскрыты, из нутра, смешиваясь, несется разноплановая музыка. Проехал старенький грузовик, душераздирающе скрежетнул передачей. В кузове было полным-полно древнего барахла. Пятидверный, дубовый на вскидку, шкаф выделялся среди него как Эверест среди остальных Гималаев. Пыль вилась за старой машиной, заставляла прищурить глаза. Когда он уже был неподалеку от Центра его окликнули. Влад обернулся, зашарил взглядом, пытаясь отыскать среди пестрой толпы позвавшего. Но тот нашел его сам: -Привет, журналист! - бодро поприветствовал Степан, подходя. Выглядел он неплохо, если бы не подживающий синяк под глазом. -Здраствуй, - сказал Влад, а потом, чуть помявшись, добавил - а тебя что, уже выпустили? -Выпустили, - произнес Степан - как есть выпустили, - он осторожно коснулся фингала и добавил - и печать на прощанье поставили. Влад сочуственно покивал, не зная, что сказать, но Приходских позвал его по делу: -Слушай Влад, - быстро сказал он, - тут помощь нужна. -Моя помощь? Тебе написать что ни будь? -Да не! - махнул рукой Приходских - не твоя, в смысле не конкретно твоя. Тут любой подойдет. У тебя как со временем? -Обширно, - сказал Владислав. -Ну, пошли, там недолго. - И Степан за рукав увлек Сергеева в сторону одного из закрытых дворов. Окруженный со всех сторон бетонными коробами домов, двор этот как две капли воды напоминал Владу собственный. Даже горная цепь мусора у баков была примерно той же высоты. -А что, и у вас не вывозят? - спросил Влад. -Что? А, да, не вывозят, - и Приходских - да теперь в городе вообще чертето твориться! Ну не суть, тут вещи дотащить надо. У меня тетка переезжает, надо бы мебель хоть частично погрузить. -Это здесь что ли? - спросил Владислав тыкая пальцем в давешний грузовик, что устало пофыркивая примостился перед третьим по счету подъездом. В кузове его на этот раз был другой скарб, впрочем не менее древний. -О! - выдал восклицание бывший сталкер - уже подъехали. Ну, нам же проще будет. У деревянного, крашенного жизнерадостной синей краской борта, Степана ждала низенькая, сморщенная до невозможности старушка, которая смотрела на подходящих строго и с некоторым раздражением. По долгу службы много общаясь с людьми, Сергеев сразу понял, что она сейчас скажет. И вправду, блеснув двумя стальными коронками в глубине рта, бабка сварливо высказалась: -Долго бегал! - потом взгляд ее переместился на Влада и она добавила этот что ли помощник? Больно хилый. -Покидаете наш город? - спросил Влад, не реагируя на "хилого". -Покидаю, - ответствовала бабка - в некотором роде. Да вы не стойте, там еще осталось. В этот момент дверь подъезда с грохотом отворилась и из темной его пасти появилось двое, волочащие массивный, почерневший от времени комод. Один из его ящиком наполовину выдвинулся и из-за этого сей предмет мебели стал похож на исполинскую собачью морду с высунутым устало языком. Причудливо изогнутые дверцы комода только дополняли сходство. А потом Сергеев увидел, кто тащит этот антиквариат, и удивился - потому что тащили его, отчаянно напрягаясь, те давешние ханурики, Степановы собутыльники. -"А с виду не скажешь, что могут такое утащить, алкаши заморенные". Подумал Влад. Но и для Степана эти двое стали самой настоящей неожиданностью. -И вы здесь? - воскликнул он удивленно, вложив в это высказывание столько эмоций, что стал на мгновение похожим на актера в драматической роли. Ханурики, отдуваясь, приземлили комод на землю (ощутимо задев одной из его ножек за бетонную ступеньку, отчего она, ножка опасно скрипнула), и один снисходительно крикнул Степану: -Мы! Ты иди, иди, не стой столбом. Были они абсолютно трезвыми, как, кстати, и сам Степан. Влад попытался вспомнить, не этих или ударников наемного труда он видел вчера в невменяемом состоянии у палатки со спиртным, но так и не пришел к единому мнению - могли быть они, а могли и не они, эти алкогольная братия вся на одно лицо. Приходских затопал в темное нутро подъезда, озадаченно озираясь на принявшихся грузить шкаф собутыльников. Кажется он ничего не понимал. -И когда она их позвать успела? - сказал он Владу, поднимающемуся позади по обшарпанным бетонным ступенькам. В подъезде было пыльно, темно и пахло кошачьими экскрементами. -Куда старушка то едет? - спросил Сергеев. -А не знаю, - ответил сталкер, - не говорит. Сказала, все сама сделает. И вишь делает! -Разве такое бывает? Ты же ее родственник и не знаешь, куда она едет? -Ага, родственник, - ослабился Степан - и причем единственный. И мне! - с громогласным пафосом воскликнул он - Единственной родной душе не сказала! В крохотной однокомнатной квартирке подняли расшатанный столик с резными ножками - единственный оставшийся предмет обстановки предмет и поволокли его вниз, то и дело задевая за стены, густо исписанные неандертальским граффити. Подъезд был старый, заслуженный. У выхода возня с мебелью уже закончилась. С трудом погрузив столик на грузовик, Степан взял у бабки ключи от квартиры и побежал наверх. Влад было дернулся за ним, но раздумал. Старуха обреталась рядом. -Что ж вы Степану не скажете куда уезжаете? Он же должен знать... наконец сказал Сергеев. -Ничего он не должен, - оборвала его старуха, - а то сдуру еще за мной попрется. А я уже старая, - неожиданно добавила она - мне теперь один путь - в землю. Вот туда я считай и собралась. - После этого несколько претензионного объявление старая тетка Степана повернулась и неторопливо побрела к кабине грузовика. На приступке она остановилась, и добавила с некоторой теплотой: -Степану скажи, что б не волновался. Они, знают куда ехать, - и она кивнула в сторону снисходительно скалящихся хануриков в кабине (один из них сел за руль, хотя раньше Влад был уверен, что эти двое машины отродясь не имели) Довезут. Сергеев хотел, было, хоть что-то сказать, чтобы подождала Степана, пока он спустится вниз, а потом раздумал. В конце концов проблема здесь была, похоже, сугубо личного характера. Грузовик взревел двигателем (клапана которого отчаянно стучали), с треском включил передачу и отчалил, производя столько шума, что в окна соседних домов один за другим появлялись силуэты озадаченных жильцов. Из подъезда выскочил Приходских, все еще с ключами в руке, и ошеломленно проводил взглядом уезжающий грузовик. -Как это? - тупо спросил он. -Степан, - сказал Влад - это конечно не мое дело, но эта твоя родственница, она на учете не состояла у врачей? Но Приходских качнул головой. Сказал:
      -Вот оно как обернулось... Знаешь, Влад - он повернулся к Сергееву - Если какие соображения будут, ты звони. Тебе телефон продиктовать? Владислав качнул головой, он его помнил. -Тогда до скорого. Извини, дела есть. Спасибо что помог. - И Степан поспешно зашагал прочь, в сторону, куда только что уехал грузовик. На полпути он заметил, что все еще сжимает ключи от бабкиной квартиры, и засунул их в карман. Пожав плечами, Владислав пошел в сторону прямо противоположную. Все происходящее заставляло задуматься, что не только Степанова бабка находится на учете у психиатра. Возможно, что и у ее племянника с головкой проблемы. Все-таки затянувшийся бытовой алкоголизм... И эта фраза старухи - мол в землю ей пора. Дурацкое выражение напомнило Владиславу его инструктора по вождению, большого мастера изречения психоделических истин. Одна из его любимых сентенций звучала так: "К пятидесяти годам вас потянет к земле" и имелось в виду вовсе не предчувствие скорой могилы, а всего лишь безобидное желание поземледелить, поокучивать грядки. Но тут явно речь шла не о грядках. И закапывать собирались совсем не старую проросшую картошку. Но оставался еще безвременно ушедший провайдер, а Влад твердо решил с ним разобраться. Поэтому он прибавил шага и свернул с Зеленовской на Центральную, а оттуда на Овечкину улицу, названную так не потому что здесь выпасали тонкорунных, а по названию речки Овечки, притока Мелочевки несправедливо загнанной в трубы при строительстве Верхнего города. Здесь стоял уродливый квадратный дом, построенный здесь ориентировочно в начале пятидесятых, и наверняка в то время выделялся на фоне многочисленных изб, и крохотных особняков составлявших в то время основной жилой массив заречной части города. Теперь же он был с трех сторон скрыт многоэтажными домами, двумя панельными и одним красным, кирпичным, прозванным в народе элитным, и в его окна почти никогда не заглядывало солнце. В этом кубическом уродце с незапамятных времен находилась Верхнегородская АТС, а с недавних пор, во флигельке под самой крышей приютился еще и интернет сервер. Путь к нему надо было знать, потому что дверь во флигель находилась позади здания, хитро маскируясь под дверь подсобки. Влад, впрочем все эти хитрости знал, и потому прошел на задний двор (как следует заросший лопухами и лебедой). Потянул на себя обитую крашенным жуткой оранжево-коричневой краской железом, дверь и стал подниматься по узеньким стертым ступенькам наверх. Тут всегда было грязно, но в этот раз уровень загрязненности превысил все мыслимые границы. На крохотной площадке между этажами растеклась белесая и жутко воняющая лужа, в которой медленно дрейфовала одинокая шкурка банана, похожая на распластавшуюся морскую звезду. Здесь же как уменьшенный вариант подводной лодки дрейфовала банка из-под тушенки с бока которой приветливо лыбилась нарисованная корова. Зрелище было еще то, и самое омерзительно заключалось в том, что этот дурнопахнущий океан занимал собой почти всю площадку, оставляя для прохода только крошечный перешеек. Влад брезгливо прошествовал по этой узкой тропинке, и чудом умудрившись не влезть в это месиво поспешил наверх. На следующей площадке его поджидало мусорное ведро темно-коричневого гнусного оттенка, лежащее на боку и рассыпавшее свое содержимое по ступеньками. Здесь же лежала высохшая куча перьев, среди которых угадывалось очертания скрюченной тонкой лапки - все что осталось от анонимного голубя. Здесь Сергеев остановился и со смешанными чувствами осмотрел россыпи мусора. Он не помнил, чтобы такой бардак царил в здании раньше. Чуть выше ступени были обшарпанны и с обколотыми ребрами, словно их погрыз какой то невменяемый и страдающий жутким голодом зверь. Крашеные темной краской стены пестрели занимательным мусорным чтивом. Дверь во флигель находилась на самом верху - как раз напротив однотипной двери на крышу, которая всегда была закрыта на замок. А для того, чтобы страждущий посетитель их не перепутал, на двери к свету высоких технологий помещалась соответствующая табличка, сделанная из выдранного из тетради клетчатого листа с надписью ручкой, и скотча. Только на этот раз и листка не было - только следы от липкой ленты, похожие на выросшую внезапно плесень указывали, что она здесь была. А потянув на себя эту, никогда не запирающуюся дверь, Владислав испытал самый настоящий шок, и в последующие две секунды начала августа этого года, ему даже казалось, что все это тяжелый шизофренический бред с многочисленными случаями ложной памяти. Нет, там не было сочащихся серой слизью многоглазых монстров, да и прекрасных до жути иных миров с бирюзовым небом, которыми так любят забавляться фантасты, тоже не было. Там даже не лежала гора кровавых тел и стены не пестрели дырками от пуль.
      Самое страшное, что там вообще ничего не было - только пустое светлое помещение, без признаков мебели, или хотя бы хоть какого-то жилого духа.