«ДЕРЖИТЕСЬ ПОДАЛЬШЕ ОТ ТОРФЯНЫХ БОЛОТ…»

Оставшиеся до отлета дни были до предела заполнены самыми различными хлопотами. Первой в списке числилась станция «Сварог», та самая, которая страдала от видений. Или привидений. Командир станции чего-то недоговаривал. Боялся. Готовиться следовало на земле, с орбиты за всяким пустяком, забытым по рассеянности, просто так не сбегаешь, приходилось волочь с собой несколько контейнеров. Ерофей, например, потребовал телегу различных прутьев. Да-да, не удивляйтесь, подобно Кузнецову. Любой захудалый волхв отлично знает силу омелы, орешника, папоротника. Мы второпях этого с собой не взяли и были вынуждены сейчас летать в ближайшие леса, собирать.

Я готовился немного по-другому. Поскольку нечисть, судя по белым лицам командиров станций, буйствовала особенно сильная и нахальная, я решил взять с собой ручной пулемет с хорошим запасом патронов. Сами понимаете — с серебряными пулями. Главный Маршал поморщился, когда я выставил счет, однако расходы утвердил.

Потом пришла телега осиновых кольев для заколачивания в могилы вурдалаков и упырей… Кузнецов только рукой махнул. Везти дрова на орбитальную станцию?! Никогда! Я предложил ему очистить станции самому. Он сдался.

Тем временем Зибелла безуспешно разыскивал рыжую крысу, чтобы перемолвиться с ней накоротке парой словечек. Но та словно сквозь землю провалилась, подземный лабиринт опустел — духу крысиного не осталось…

А потом начались предполетные тренировки. Лучше всех переносил невесомость и перегрузки Зибелла. Зато управление «Вихрем» по причине малости роста никому из моих товарищей не далось. Ерофей к современной технике вообще неспособен — он путал авиагоризонт со спидометром… Поэтому мне предстояло трудиться одному за всех.

Взлетели мы без происшествий. В глубине души у меня не переставал копошиться червячок сомнения, занудливо точил: а вдруг… Но загрохотали могучие двигатели, нас со страшной силой вдавило в кресла, даже кости захрустели. Чудовищная мощь «Вихря» ощущалась с первой секунды разбега.

За толстым стеклом иллюминаторов желтизна степи почти мгновенно сменилась белизной облаков. Но мы и моргнуть не успели, как белый цвет превратился в прозрачный голубой, сияющий бирюзовый… Всего один вдох — и голубизна смешалась с чернотой, превращаясь в глубокий фиолетовый цвет. Конечно, под прессом перегрузок вдох был достаточно долгим, но калейдоскопическая быстрота перемен заставляла голову идти кругом. Вот только солнце каким было, таким и осталось. Палить еще более свирепо ему было не под силу.

Зибелла чувствовал себя неуютно — пищал и бился. Но постепенно увеличивающееся ускорение плотно припечатало его к креслу рядом со мной. Ерофей только недовольно бурчал себе под нос и что-то ощупывал за пазухой. Оно и понятно. В некотором роде он являлся персоной нематериальной, сущности не имеющий, хотя и вполне осязаемой. Поэтому он лишь ворчал да с явным интересом поглядывал в иллюминатор.

Голубизна окончательно пропала, небо стало угольно-черным. Я поспешно зажмурился. С детства не люблю бездонные провалы, шахты, колодцы и тому подобное. Все время кажется, что вот-вот ноги подкосятся, и я полечу, истошно вопя, в засасывающую бездну.

Это довольно утомительно — смотреть в потолок на протяжении всего полета, но человек с сильной натренированной волей способен на такое. Вот и я не отрывался от изучения плафонов. Лишь когда пилот известил, что мы приближаемся к станции, я рискнул выглянуть в иллюминатор.

Боевая орбитальная станция «Свароr» была первой, которую мне привелось посетить, поэтому я смотрел во все глаза.

Сначала из бездонной черной пучины вынырнула сверкающая голубая точка, регулярно брызгающая пронзительными зелеными сполохами. Точка постепенно росла. Когда она приобрела заметные для глаза ширину и высоту, я различил, что по поверхности голубого шарика пробегают дрожащие черные полосы. По мнению Ерофея это немного напоминало атмосферу Юпитера, только переведенную в голубую часть спектра. Я даже руками всплеснул, пораженный энциклопедическими познаниями домового.

Шарик тем временем превратился в сложную конструкцию, медленно вращающуюся вокруг своей оси — этим и объяснялось размеренное мелькание света и теней. Наш корабль подошел к станции вплотную, и я смог наконец разглядеть одно из лезвий «Трезубца» во всей его грозной красе.

Основой станции была колоссальная труба длиной не менее километра и диаметром более ста метров. Она казалась карандашом, просунутым в бублик — вокруг центральной трубы обвивался исполинский многогранный тор. Именно он сверкал и мельтешил за счет бесчисленных ребер, выступов, иллюминаторов, антенн. На верхний конец стержня был наложен гигантский кубик ангара, матово-голубой, светящийся с успокаивающей мягкостью. Его верхняя плоскость имела два больших прямоугольных люка, размерами превышающих самый крупный из грузовых кораблей, не то что наш крохотный десантный катер. На люках красовались цифры «1» и «2». Для катеров предназначались другие причалы — на боковых поверхностях кубика я заметил крышки аппарелей. Одна из них откинулась, и в проеме торчал острый нос катера. Нижний конец трубы был постом управления. Красный шар опоясывало ребристое черное кольцо, на котором, как патроны в пулеметной ленте, были укреплены многочисленные цилиндры. Они! Стартовые кассеты ракет. Любая из них в тридцать раз мощнее хиросимской бомбы. Помимо средств нападения «Сварог» был недурно оснащен и средствами защиты. На граненом торе я заметил несколько башен с лазерными пушками.

Мои наблюдения были прерваны самым бесцеремонным образом. На пилотском пульте зажегся зеленый сигнал, и динамик гнусаво поинтересовался:

— Сорок седьмой?

— Так точно, — ответил пилот.

— Вали на аппарель «задний-два».

— Сорок седьмой запрашивает пост управления станции «Сварог», — сухо ответил пилот.

— Ты что, заболел? — фамильярно спросил динамик.

— Станция «Сварог», ответьте Сорок Седьмому, — не сдавался пилот.

— Не на плацу, — обиделся динамик. — Вольно, разойдись.

— Сорок Седьмой ожидает.

— Ага, понял, — наконец дошло и до динамика. — Какую-то шишку везешь. — Послышалось внушительное кашляние, и уже совершенно казенный голос продолжил: — Станция «Сварог» слушает.

— Сорок Седьмой просит посадку. Имею на борту генерал-инспектора с особыми полномочиями.

— Несет же на нашу голову, зачастили… — невесело отозвался динамик. — В каком чине?

— Генерал-майор КГБ.

— Опять врагов народа искать начнет.

— Сорок Седьмой ждет.

— Хорошо, — вздохнул динамик. — Даю посадку к адмиральскому трапу. Элеватор номер один. Командир станции извещен.

В то же мгновение по краям верхней плоскости ангара зажглась красно-зеленая цепочка, углы куба полыхнули пронзительным белым светом, в пространство устремились четыре ослепительных белых столба. Крышка люка номер один превратилась в бледно-розовую.

Пилот криво усмехнулся и заложил изящный вираж вокруг «Сварога». «Вихрь» выполнил что-то вроде иммельмана и с математической точностью сел в самый центр элеватора. Поняв, что теперь под шасси катера имеется нечто вроде твердой почвы, я почувствовал себя увереннее. Зибелла с Ерофеем тоже обрадовались.

Тем временем «Вихрь» провалился в шахту элеватора. Прямоугольная пластина размером с футбольное поле легко стряхнула катер и бесшумно скользнула вверх, закрывая отверстие в потолке ангара. Даже сквозь толстые борта «Вихря» долетело шипение насосов. Ангар заполнялся воздухом.

Я откашлялся и одернул китель. Перед встречающими нужно предстать в лучшем виде.

— Приведи себя в порядок, — приказал я Ерофею. — Хоть и полковник, а вахлак вахлаком.

— Есть, — грустно ответил домовой.

Чмокнула дверь, и я торжественно ступил на закопченные плиты пола.

— Товарищ генерал-майор, командир станции «Сварог» полковник Петров, — отрапортовал офицер в голубом комбинезоне.

Я величаво кивнул.

— Со мной прибыл большой специалист по противодиверсионным операциям полковник Ерофей.

Домовой был совершенно неподражаем в новеньком сверкающем мундире и лаптях. Его появление неизменно повергало любого в оцепенение, не была исключением и станция «Сварог». Потом оцепенение прошло, и по строю офицеров прокатилось сдержанное хихиканье.

Ерофей смутился и вознамерился было удрать, но я грозно приказал:

— Полковник Ерофей, назад! — Домовой дернулся и замер. — Назад, кому я говорю! А вам товарищи, рекомендую запомнить: насмешек я не потерплю и буду взыскивать за них беспощадно. Мы ведем жестокую борьбу, и никакие раздоры в наших рядах недопустимы. Особенно если они вызваны полной безграмотностью в вопросах оперативной маскировки.

Вдруг наверху раздался тихий ядовитый свист, ангар моментально заполнился туманом, дикий сквозняк сорвал у меня с голову пилотку. Все невольно подняли головы. Истошный вопль резанул уши, строй рассыпался, перед выходным люком образовалась непристойная куча-мала. Я стоял как завороженный, глядя на ворочающуюся плиту элеватора. Еще немного — и космос высосет все находящееся в ангаре. Да, противник не зря беспрепятственно выпустил нас с Земли, правильно рассчитав, что в пространстве с нами можно будет расправиться проще и вернее. Здесь даже не вполне удачная попытка может принести успех.

Уши заложило от резкого падения давления. К стыду своему должен признаться, что первым оправился от растерянности Ерофей. Пулей он подскочил к массивной стойке элеватора, с разбегу прыгнул на нее и сноровисто принялся карабкаться вверх. Успеет или нет? Успел. Прежде чем плита элеватора окончательно вырвалась из створа, домовой хлестнул ее чем-то. Ах, да, прутик омелы. Противный поросячий визг показал, что старания Ерофея не пропали даром. Плита задрожала. Если бы я не знал, что это невозможно, то я под присягой поклялся бы, что толстый броневой лист пытается изогнуться и сложиться вдвое. Ерофей ударил еще раз — и плита замерла, превратившись, как ей и положено, в кусок безжизненного металла.

— Уф, — Петров рукой придержал трясущуюся челюсть. — Спаслись.

— Да, — подтвердил я. — Благодаря тому, над кем вы только что посмеивались.

— Нет пророка…

Ерофей уже соскользнул на пол и с огорчением рассматривал перепачканные машинным маслом ладошки.

— Товарищ полковник, — почтительно обратился к нему командир базы, — приношу свои искренние извинения за крайне бестактное поведение офицеров. О вашей находчивости и энергии будет немедленно сообщено на Землю. Я буду ходатайствовать о награждении вас орденом.

Ерофей опять зарделся.

— Я что… Ничего…

— Вы герой, — веско сказал полковник Петров. — Я счастлив познакомиться с вами.

Как ни упирался Петров, я настоял на том, чтобы присутствовать при осмотре злополучного реле, управляющего подъемом и спуском элеватора. Я как нюхом чуял, что мы найдем много интересного. Причем именно по моему настоянию осмотр был произведен немедленно. И вот, сопровождаемые главным инженером станции и взводом техников, мы с Петровым двинулись в поход. Присутствие высокого начальства всегда действует магнетически. Уже через пять минут за мной по коридору маршировало слаженное каре. Погоны сверкают, ботинки грохочут, только строевой песни не хватает. Это было великолепное зрелище.

Когда мы подошли к шахте подъемника, меня охватила странная робость. Вспомнилась одна поездка в лифте.

— Прошу полковник, — предложил я Петрову.

Но и тот нее спешил шагнуть на струящуюся ленту.

— Прошу, майор.

Главный инженер почесал за ухом, скорбно вздохнул и приказал:

— Лейтенант, вперед.

Повторялась сцена на космодроме.

— Слушаюсь, — обреченно отозвался лейтенант и направился к подъемнику. Он уже занес ногу, чтобы поставить ее на вынырнувшую из шахты площадку, как вдруг мы услышали…

Негромкий, протяжный и невыразимо тоскливый вой донесся снизу. Вибрируя и отражаясь от стен, он прокатился по атриуму. Начавшись с тихого стона, вой усилился до львиного рева, потом снова сник до жалобного, щемящего сердце плача. Лейтенант кошкой извернулся и шарахнулся прочь от подъемника, словно перед ним распахнулась пасть крокодила.

— Не могу, товарищ майор. Никак не могу. Хоть под трибунал отдайте.

Майор поперхнулся, откашлялся и тихо доложил полковнику:

— Товарищ командир, он не может.

Полковник Петров закрутил головой, словно воротник комбинезона внезапно стал ему тесен, вытянулся в струнку и отрапортовал:

— Он не может, товарищ генерал. Что прикажите делать?

Я повернулся к Ерофею, с любопытством прислушивающемуся к долетающим из шахты звукам. Домовой даже ладонь к уху приставил, чтобы лучше слышать.

— Что ты об этом думаешь, полковник?

Ерофей поскреб в бороде и смутно сообщил:

— Когда силы зла властвуют безраздельно, надлежит соблюдать сугубую осторожность. Мне кажется, наступает именно такое время.

— Ну, положим, такими фокусами нас не испугаешь. Дело знакомое. Подумаешь, воет… Очисти и побыстрее.

Ерофей достал неизменный прутик омелы и принялся терпеливо охлестывать каждую появляющуюся площадку. Техники почтительно ждали, затаив дыхание. После случае в ангаре никому и в голову не приходило смеяться над действиями Ерофея. Полагаю, вознамерься он станцевать лезгинку, это тоже восприняли бы как должное. Наконец домовой решил, что профилактика проведена достаточная и подал пример, первым шагнув в лифт. Я торопливо бросился следом, схватив Петрова за руку. Мне хотелось его кое о чем расспросить, но впечатлительный командир станции впал в сомнабулическое состояние и не мог связать двух слов, только шептал что-то бессвязное. Сцена в ангаре и какие-то мне пока неведомые происшествия полностью выбили его из колеи.

— Вот оно… То самое…

— Какое самое? — презрительно бросил Ерофей.

Но Петров закатил глаза и мне пришлось поддерживать его, иначе он рухнул бы на пол.

К злополучным контрольным щитам мы подошли строем. В коллективе чувствуешь себя гораздо увереннее. Петров немного воспрял духом, и потому первым предупредительно распахнул дверцу. Я поспешно зажал нос — таким зловонием пахнуло из шкафчика.

— Это што де, у вас дюбой божед так заптосто откдыть шкаф уптавдения? — прогнусавил я.

— Э-э… — выдавил Петров. — Они как правило опломбированы и закрыты.

— А как не пдавидо?

— Пять суток ареста, майор Сидоров.

— Есть! — с готовностью вытянулся главный инженер. — Десять суток ареста, лейтенант Ломанов.

— Есть! — живо среагировал техник. И угрожающе добавил: — Ну, погоди…

Я представил, как разольется волна наказаний на следующей ступеньке. Лет десять в общей сложности получится… И я разозлился. Стоять с зажатым носом было глупо, хотя на мне и красовались генеральские погоны. Как ехидно заметил один из писателей, это еще не основание, чтобы молоть чепуху. Я набрался мужества и разжал пальцы. Боже, ну и запашок.

— А мышей в шкафах вы не развели? — спросил я у Петрова. — С момента сдачи станции в эксплуатацию хоть один человек сюда заглядывал?

— Вообще-то во время регламента, как правило… — неуверенно ответил полковник, сам себе не веря.

— А как не правило? На самом деле? Паутину я вижу. Пыль вижу. Ржавчину вижу. И еще кое-что. — Я указал пальцем на темную массу, издававшую тот самый аромат. — Что это? Нет, я не вас, майор, спрашиваю. Мне хочется услышать ответ от полковника.

Петров переступал с ноги на ногу и нерешительно потрогал темно-коричневую кучку, поднял запачканный палец и повертел под носом.

— Не знаю, товарищ генерал.

Весь технический штаб станции, лучшие специалисты, собрались вокруг полковничьего пальца и внимательно обследовали его. Вердикт был единогласным и категорическим: не знаем! Только Ерофей, подозрительно крутивший носом, с шумом потянул воздух, скривился и смачно плюнул.

— Головы садовые. Звезд на погонах — целую галактику соорудить хватит, а собачьего кала не видали.

Последовала немая сцена, как в «Ревизоре». Полковник Петров выпученными глазами уставился на свой палец, поднятый для всеобщего обозрения.

— Ка-акого?

— Собачьего, — спокойно повторил Ерофей.

Полковник затрясло, он побелел и припустился куда-то бегом.

— Слабак, — сквозь зубы процедил ему вслед Ерофей.

В загаженном шкафу мы также нашли более чем странную записку. Она гласила: «Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от…» Записка была составлена из вырезанных маленькими ножничками с кривыми лезвиями газетных строк, наклееных на чистый лист бумаги. Что-то это мне напомнило. Но что?

ОПЕРАЦИЯ «ФРАНЦУЗСКИЙ ПУДЕЛЬ»

Мне происходящее до крайности не понравилось, Ерофею тоже. Чувствовалась какая-то излишняя, нарочитая театральность. Пыльные закутки, потом зловещие знамения… Настоящие злые силы действуют тоньше, они не афишируют себя попусту. Но с другой стороны от фактов не уйти — служба на «Свароге» пошла наперекосяк. Офицеры долго упирались, но под моим нажимом, а отчасти с перепугу, начали рассказывать.

Только теперь немного приподнялась завеса таинственности над царившем на «Свароге» всеобщим ужасом, который подавил всех и вся.

С некоторых пор на станции начали отказывать механизмы. Дело привычное, никаких других эмоций кроме легкой досады вызвать не могло. Неполадки были раньше, не прекратятся и в будущем. Техники, правда, с ног сбивались, однако определить причину отказов не могли. А потом нашелся наблюдательный человек, который заметил, что рядом с отказавшим блоком непременно имеются отпечатки звериных лап. Чуть позднее начали появляться и дурно пахнущие лужицы.

— А не мог сюда кто-нибудь завести собаку? — начал я с наиболее логичного предположения. Не следует умножать сущности сверх необходимого. — Знаете, солдаты обожают всяких зверушек. Да и неписанная традиция по сей день благополучно здравствует. По-прежнему все стремятся на станциях иметь какого-нибудь зверька, ведь даже сами офицеры иногда не прочь побаловаться с ним. Короче, — в лоб спросил я, — вы можете гарантировать, что на станцию не попала контрабандой собака?

— Собака? — глупо переспросил Петров.

— Именно собака, — нетерпеливо вклинился Ерофей. — Милый такой, знаете ли, песик.

Полковник еще минуту крепился, потом не выдержал. Лицо его исказила судорога, он рванул галстук и, откинувшись на спинку кресла, разразился бурными рыданиями.

— Нет… неправда… не может быть… Я не хочу!

Мы с домовым с огромным трудом сумели успокоить его. Оказалось, что каждый из членов экипажа втихомолку подозревал, что попросту спятил, что у него начались галлюцинации. А поскольку это автоматически влекло за собой списание на Землю и увольнение в отставку, то все предпочитали помалкивать, каждый боролся со своим кошмаром в одиночку. Ведь медики не станут разбираться что к чему — их дело обеспечить нравственное здоровье экипажа. Истрепавшиеся нервы, неумеренное потребление спиртного, внешние причины — это лихих эскулапов не занимает. Их дело — лечить. Спишут и разговаривать не станут.

Борьба с призраками не всем оказалась по силам. Тем более, что видения были страшненькими. Это было чудовище, напоминающее собаку, но громадное, много больше любой собаки. Никогда земля не рождала подобного демона — из пасти он выдыхал пламя, глаза метали искры, он весь светился призрачным светом.

Первым пострадал часовой у продуктового склада. Он расстрелял в собаку, предпринявшую нападение на пост все три имевшихся магазина, не причинив ей ни малейшего вреда. Видя, что зверь неумолимо приближается, он влез в холодильник с мороженой рыбой. Когда примчался разводящий привлеченный стрельбой, часовой ни за что не хотел выпускать из рук мороженого палтуса, утверждал, что плывет в Америку, и нет на свете силы, которая заставит его выпустить из рук спасательный круг.

Следующим оказался дежурный штурман. Когда в созвездии Большого Пса ему привиделась не воображаемая, а вполне реальная собака, он горько заплакал, объявил по громкой связи всей станции что, разумеется, глубоко виноват, но умоляет всех простить его. В детстве он обидел щеночка и сейчас идет искупать свою вину. Его успели перехватить в выходном тамбуре, когда он рвался в открытый космос, не одев скафандра.

После этого случаи пошли обвалом. Врач станции заказывал пятикратную норму транквиллизаторов, а в результате был заподозрен в тайном пристрастии к наркотикам и списан. Петров не смог его отстоять, и сейчас они остались даже без врача, совсем беззащитные…

Я не Зибелла и бросаться в бой безоглядно не собирался. Отговорившись, что утро вечера мудренее, мы отправились в свою каюту и учинили гофкриксрат.

Сначала, как в подобных ситуациях бывает, пошли предложения «в порядке бреда». Не буду их перечислять, потому что сам до сих пор краснею, вспоминая. Отмечу лишь, что особенно усердствовал Зибелла. Горностаю явно хотелось развить успех, достигнутый на космодроме и хоть частично восстановить свое реноме. Ведь Ерофей, а не он, проявил находчивость.

Но в конце концов мы перешли к серьезному разговору.

— Что будем делать? — спросил я у Ерофея.

Тот пожал плечами.

— Пока не знаю. Предлагаю выполнить обычные ритуалы очищения, а уж позднее, если выяснится, что они не подействовали, изобретать что-то новое.

— Хорошо, — согласился я и приказал Петрову явиться ко мне в каюту. Полковник не заставил себя ждать. Ерофей оглядел его с головы до ног, сурово хмурясь. От неласкового приема у командира станции сразу задрожали колени.

— У вас обереги есть? — прокурорским тоном осведомился домовой.

— Ч-чего? — поперхнулся полковник.

— Обереги.

— Не знаю таких. Уставом не предусмотрены. — Вид у Петрова был совершенно жалкий.

— Амулеты попросту, — поморщился Ерофей.

— Не-ет, — протянул полковник, блудливо отводя глаза.

— Смирно! — рявкнул я, уловив его колебания.

Полковник вскочил.

— Отвечать!

— Я… не могу… не имею права…

— Говорите, говорите, — мягко поощрил Ерофей. Зибелла молча усмехался в усы.

Трясущимися руками командир базы извлек из-под куртки шелковый шнурок, на котором болтался самодельный крестик.

— Вот… только… не помогает… — с трудом вымолвил он.

— П-ф… — презрительно сморщился домовой. — Ну что за темнота! Я просто поражаюсь дикости захвативших вас суеверий! Где это видано: крестом от собаки спасаться?! Тоже мне, братство Франциска Ассизского.

Я весело рассмеялся. На полковника жалко было смотреть.

— Что мне делать? — хныча, словно грудной ребенок, спросил он.

— Прежде всего выбросить эту дрянь, — сурово ответил я. Полковник покорно снял крестик с груди и бросил в угол.

— Взрослые люди, а не знают простых вещей, сокрушенно вздохнул Ерофей. Кто есть первейший враг собаки? Ответ — кошка. Вот мы должны пользоваться… лютым зверем.

— Кем? — не понял Петров.

— Нарисуйте везде, где только сможете, лютого зверя, — кивнул я. — Тогда у вас на станции и духа собачьего не останется. Сами тоже обязательно наденьте его изображение и можете считать себя полностью застрахованным от неожиданностей.

— Но кто он такой, этот лютый зверь?! — в отчаянии возопил полковник.

Мы с Ерофеем переглянулись, а Зибелла так просто зашелся.

— Его ни в коем случае нельзя называть, иначе он явится сам, и тогда случится беда пострашнее нынешней, — ответил Ерофей. — Подумайте сами, полковник. Какой хищный зверь из кошек водится в наших лесах?

— Да это же… — обрадованно вскинулся Петров.

Бац! Я торопливо зажал ему рот.

— Только не скажите! Ради бога, не скажите!

— Хорошо, — Петров облегченно вздохнул. — Теперь понятно, чего вы хотите. Но куда деть самое… это создание?

— Идите и выполняйте, — приказал я. — Остальным займемся мы сами, вас нельзя допускать к столь деликатному делу. И еще. Займите чем-нибудь людей. У них не должно быть свободного времени, чтобы пугаться. Пусть хоть ямы копают.

— Ну, это совсем просто, — осклабился Петров. — Это я мигом.

Он умчался галопом, на бегу созывая художников. А я начал добиваться связи с Главным Маршалом. Тот озабоченно потер плешь и пообещал разжаловать меня в рядовые, если в недельный срок нечисть не будет выведена. Поговорили! Мне осталось только принять к сведению его мудрое приказание.

Ночь прошла спокойно. Возможно, сыграли свою роль искусно расставленные Ерофеем охранительные знаки. А может, противник пока вырабатывал план действий в изменившейся обстановке, ведь для него ситуация поменялась кардинально — пришел конец прежнему безнаказанному хозяйничанью. Настало время решающих схваток и расплаты. Да-да, расплаты.

Проснулись мы от страшного грохота и лязга. Я еще не отошел полностью ото сна, и потому мне померещилось, что какой-то злобный титан ломает станцию на куски. Инстинктивно я схватился за пулемет. Черт возьми! Общение с военными дурно повлияло на меня. Если волхв первым делом протягивает руку к оружию, это конец. А пока я благословлял свою предусмотрительность — заряженный пулемет лежал рядом с кроватью.