Времени до его визита было достаточно – без сомнения, сделано это было для того, чтобы Рентелл мог еще раз обдумать свое поведение. Утром он успел забежать к миссис Осмонд, та заметно нервничала, зная, наверное, о надвигающемся конфликте. Постоянное напряжение – нелегко было выглядеть неизменно беззаботным – начало сказываться, и Рентелл, поелику возможно, стал избегать появляться на людях. Хорошо, что школа еще не открылась.
      Секретаря суда Рентелл встретил в гостиной. Барнс, энергичный темноволосый молодой человек, перешел прямо к делу. Отказавшись от приглашения сесть, он обратился к Рентеллу, держа в руке листок бумаги – явно протокол последнего заседания Совета:
      – Мистер Рентелл, Совету стало известно о вашем намерении устроить праздник в саду мистера Бордмена недели через две-три. В связи с чем я уполномочен передать вам, что Совет крайне отрицательно относится к этой идее и просит вас незамедлительно прекратить всякую деятельность в этом направлении.
      – Мне очень жаль, Барнс, но боюсь, что подготовка продвинулась слишком далеко. Мы вот-вот начнем рассылать приглашения.
      Барнс помедлил, оглядывая запущенную комнату Рентелла, словно надеясь отыскать там скрытый мотив поведения ее хозяина.
      – Мистер Рентелл, возможно, мне следовало бы уточнить, что переданная просьба Совета равносильна его прямому приказу.
      – Я так и понял. – Рентелл сел на подоконник и посмотрел на сторожевые башни. – Я уже беседовал на эту тему с Хэнсоном, что, надо полагать, вам известно. У Совета не больше права отменить праздник, чем запретить мне дышать.
      Варне гадко улыбнулся:
      – Мистер Рентелл, данный вопрос не находится в юрисдикции Совета. Приказ издан на основании полномочий, возложенных на Совет вышестоящими инстанциями. Для удобства можете считать, что Совет передает прямое указание, полученное от…– Варне слегка кивнул в сторону сторожевых башен.
      Рентелл встал:
      – Наконец-то! Добрались до сути дела! – Он взял себя в руки. – Не могли бы вы передать через Совет этим «вышестоящим инстанциям», как вы их назвали, мой вежливый, но решительный отказ? Вы меня поняли?
      Варне сделал шаг назад и внимательно оглядел Рентелла:
      – Полагаю, что да, мистер Рентелл. Без сомнения, вы понимаете, что делаете.
      После его ухода Рентелл опустил шторы, лег на кровать и в течение примерно часа попытался хоть немного расслабиться. Итак, решающий бой с Советом состоится завтра. Получив повестку на экстренное заседание, он решил, что сможет использовать эту ситуацию для достижения своей главной цели – разоблачения деятельности Совета публично.
      Хэнсон и миссис Осмонд пытались убедить Рентелла, что он должен сдаться.
      – Во всем виноват ты сам, Чарлз, – сказал ему Хэнсон. – Однако я надеюсь, что они будут снисходительны к тебе – им надо сохранить лицо.
      – Дело не только в них самих, – ответил Рентелл. – Они утверждают, что выполняют прямые указания сторожевых башен.
      – Да, наверное…– замялся Хэнсон. – Конечно. Только вряд ли будут сторожевые башни вмешиваться в такие пустяковые дела. Они полагаются на Совет, доверяют ему осуществлять общий надзор, и пока власть Совета непоколебима, они останутся в стороне.
      – Едва ли все так просто. Как, по-твоему, осуществляется связь между сторожевыми башнями и Советом? – Рентелл указал на ближайшую башню. Наблюдательный ярус парил в воздухе, похожий на неуместную здесь гондолу. – По телефону? Или они сигнализируют флажками?
      Но Хэнсон только рассмеялся в ответ и переменил тему. Аргументация Джулии Осмонд, как и Хэнсона, была неубедительной, но сама Джулия не сомневалась в непогрешимости Совета.
      – Конечно же, они получают инструкции из башен, Чарлз. И не волнуйся, чувство меры у них есть – ведь они все это время позволяли тебе приходить сюда. Твоя основная ошибка в том, что ты слишком высокого мнения о собственной персоне. Ты только посмотри на себя: сгорбился, лицо как старый башмак. Ты думаешь, что Совет и сторожевые башни собираются тебя наказать? Этого не будет: их наказания ты просто недостоин.
      За ланчем Рентелл нехотя ковырялся в тарелке, ощущая, что взоры всех в столовой устремлены на него. Многие пришли со знакомыми, и он прикинул, что на сегодняшнем заседании Совета, назначенном в половине третьего, зал будет полон.
      После ланча он поднялся к себе, решив почитать до начала заседания. Полистал какую-то книгу, отложил и подошел к окну. В наблюдательных окнах по-прежнему не было никакого движения, и Рентелл рассматривал их открыто, словно генерал, изучающий перед битвой расположение вражеских войск. Сегодня дымка опустилась ниже, чем обычно, так что возникало ощущение, что башни вздымаются в воздух подобно гигантским четырехугольным трубам, – типичный индустриальный пейзаж в белом тумане.
      Ближайшая башня находилась метрах в двадцати пяти, наискосок от него, над восточным концом сада, общего с другими гостиницами, расположенными полукругом. Как только Рентелл отвернулся, окно в наблюдательном ярусе открылось, пучок солнечных лучей отразился от оконного стекла и, подобно сверкающему копью, поразил его. Рентелл отпрянул, сердце его замерло и вновь сильно забилось. В башне снова все замерло так же внезапно, как и началось. Окна по-прежнему плотно закрыты, никаких признаков жизни. Рентелл прислушался к тому, что происходит в гостинице. Настолько явственно открылось окно – за много дней первый признак того, что в башнях кто-то есть, и несомненный показатель того, что это только начало, – что балконы должны были бы стремительно заполниться людьми. Но в гостинице царила тишина, и только снизу доносился голос Клифтона, рассеянно мурлыкавшего себе под нос у окна, где размещался вольер с канарейками. Не было заметно и прилипших к окнам лиц в гостинице напротив.
      Рентелл внимательно оглядел сторожевую башню, предположив, что он мог ошибиться и видел открытое окно гостиницы напротив. Однако такое объяснение не удовлетворило его. Тот, направленный прямо на него, солнечный луч рассек воздух, как серебряное лезвие; с такой интенсивностью могли отражать свет лишь окна сторожевых башен.
      Рентелл взглянул на часы и выругался: была уже четверть третьего. До ратуши добрый километр, и теперь он доберется туда весь растрепанный и вспотевший.
      Раздался стук в дверь. Рентелл открыл и увидел Малвени.
      – В чем дело? Я занят.
      – Прошу прощения, мистер Рентелл. Господин по имени Барнс просил срочно передать вам, что сегодняшнее заседание откладывается.
      – Ага! – Рентелл презрительно щелкнул пальцами. – Значит, в итоге они пришли к такому выводу. Впрочем, для них благоразумие – прежде доблести. – Широко улыбаясь, он пригласил управляющего войти. – Мистер Малвени, подождите!
      – Хорошие новости, мистер Рентелл?
      – Превосходные. Я все же заставил их посуетиться. Вот увидите, следующее заседание Совета будет проходить за закрытыми дверьми.
      – Должно быть, вы правы, мистер Рентелл. Кое-кто тоже считает, что Совет несколько зарвался.
      – В самом деле? Интересно. – Отметив про себя этот факт, Рентелл подозвал Малвени к окну. – Скажите, мистер Малвени, вот сейчас, поднимаясь по лестнице, вы не заметили никакой активности… там?
      Рентелл мотнул головой в сторону башни, не желая привлекать к себе внимания. Малвени выглянул в сад:
      – По-моему, я ничего особенного не видел… все как обычно. А что?
      – Знаете ли, там открылось окно… – Видя, что управляющий отрицательно качает головой, Рентелл остановил себя. – Ладно. Дайте мне знать, если этот Барнс позвонит еще раз.
      Когда Малвени ушел, Рентелл вновь зашагал по комнате, насвистывая рондо Моцарта. В течение трех последующих дней его победоносное настроение мало-помалу исчезло. К досаде Рентелла, никаких сведений о перенесенном заседании Совета не поступало. Он предположил, что будет закрытое слушание, но хотел, чтобы члены Совета знали, что суть дела не изменится. Все равно все вскоре узнают, что Рентелл одержал над Советом моральную победу.
      Рентелла злила даже мысль, что заседание может быть отложено на сколь угодно долгий срок. Избегая прямого столкновения с Рентеллом, Совет мудро избавлял себя от лишних хлопот.
      Сопоставляя различные варианты, Рентелл решил, что явно недооценил Совет. Возможно, там уже поняли, что борется-то он не с ними, а со сторожевыми башнями. Все чаще ему стала приходить в голову мысль: быть может, и на самом деле существует некий тайный сговор между башнями и Советом.
      Кроме того, вновь напоминал себе Рентелл, он ведь не собирался поднимать открытый бунт. Первопричиной его поступков была кратковременная досада, протест против общей скуки и безразличия, а также против гнетущего страха, который у населения вызывал уже сам вид сторожевых башен. Он не собирался бросить вызов их абсолютной власти (во всяком случае, не в данный момент), но всего лишь хотел очертить экзистенциальные границы их мира – если люди оказались в мышеловке, то пусть им по крайней мере достанется приманка. К тому же он считал, что вызвать реакцию со стороны сторожевых башен можно лишь благодаря поистине героическим усилиям, которые могут оказаться тщетными, поскольку башни в ходе контакта (если бы он вообще состоялся) придерживались бы только своих правил.
      Это помогало Рентеллу понять экзистенциальную сущность происходящего, так как в данной ситуации граница между диаметрально противоположными понятиями не совпадала с общепринятой этической нормой. Водоразделом служила некая сумеречная зона, где существовало большинство быстротечных блаженств. Для Рентелла там был домик миссис Осмонд, туда он и стремился, ощущая себя наиболее свободным именно там. Но прежде – он это чувствовал – нужно было определить протяженность спасительной зоны; Совет же, отменив заседание, помешал Рентеллу сделать это.
      Пока Рентелл ожидал повторного звонка Барнса, им все больше овладевало чувство разочарования и безысходности. Сторожевые башни, казалось, заполняли все небо, и он с раздражением задернул шторы. На крыше целыми днями слышалось легкое постукивание, и хотя ему хотелось узнать, что там происходит, он избегал выходить из дома.
      Наконец Рентелл решил подняться наверх и на крыше увидел двух плотников, под руководством Малвени сооружавших настил из досок. Пока Рентелл, прикрыв глаза ладонью, пытался привыкнуть к яркому свету, на лестнице послышались шаги – поднялся третий рабочий, принесший две секции деревянных перил.
      – Простите, что мы так шумим, мистер Рентелл, – извинился управляющий, – но к завтрашнему дню нам надо закончить.
      – Что здесь происходит? – спросил Рентелл. – Уж не солярий ли вы делаете?
      – Именно его. – Малвени указал на перила. – По совету доктора Клифтона, чтобы пожилым людям было уютно, поставим здесь стулья и зонтики от солнца. – Он взглянул на Рентелла, все еще стоявшего в дверном проеме. – Вам бы тоже следовало пойти сюда позагорать.
      Рентелл поднял глаза к сторожевой башне, возвышавшейся почти над их головами. До ее металлического рифленого основания можно было легко добросить камушек. Крыша гостиницы оказывалась полностью во власти множества сторожевых башен, висящих вокруг, и Рентелл подумал, не сошел ли Малвени с ума – ведь никто не высидит здесь и секунды.
      Управляющий указал на крышу здания на противоположной стороне сада, там кипела аналогичная работа. Уже натянули желтый тент, два места под которым были заняты.
      Рентелл, запнувшись, прошептал:
      – Но как же наблюдатели в сторожевых башнях?
      – Наблюдатели?. . – Один из плотников окликнул Малвени, тот на мгновение отвлекся, затем снова включился в разговор. – О, конечно, мистер Рентелл, отсюда можно наблюдать за всем, что происходит внизу.
      Озадаченный, Рентелл вернулся в свою комнату, так и не поняв, то ли Малвени не расслышал его вопроса, то ли затевалась дурацкая провокация. А еще он мрачно подумал, что ответственность за подобные демонстративные выходки, возможно, ляжет на него. А вдруг именно он невольно выпустил на свободу подавлявшееся возмущение людей, которое копилось годами?
      К удивлению Рентелла, скрип лестницы на следующее утро возвестил, что первая группа желающих позагорать отправилась на крышу. Перед ланчем Рентелл тоже поднялся туда и нашел там по меньшей мере человек десять, сидящих под сенью сторожевой башни и безмятежно вдыхающих холодный воздух. Никто из них ни в малейшей степени не был обеспокоен таким соседством. Словно отвечая какому-то внутреннему зову, загорающие собирались в шумные группки, располагались около домов, устраивались в оконных проемах, весело перекликаясь.
      Удивительным было также, что это внезапное увлечение не вызывало никакой реакции со стороны сторожевых башен. Из-за штор в своей комнате Рентелл внимательно изучал башни, один раз ему показалось, будто в одном наблюдательном окне, в километре от гостиницы, мелькнула тень, но в остальном башни оставались молчаливыми, неподвижными и загадочными, их длинные ряды, как и раньше, уходили за горизонт. Дымка немного истончилась, и более явственно стали видны массивные колонны, как бы нисходящие с неба.
      Незадолго до ланча пришел Хэнсон:
      – Привет, Чарлз. Замечательные новости! Школа, слава Богу, завтра открывается. А то уж я совсем одурел от безделья.
      – Что заставило Совет принять такое решение?
      – Точно не знаю, но, наверное, должны же они были когда-нибудь начать занятия. Ты разве не рад?
      – Конечно, рад. Я еще в штате?
      – Что за вопрос! Совет на тебя зла не держит. Неделю назад они еще могли бы тебя уволить, но сейчас ситуация изменилась.
      – Что ты имеешь в виду?
      Хэнсон внимательно посмотрел на Рентелла:
      – Только то, что школа снова открывается. Что с тобой, Чарлз?
      Рентелл подошел к окну, рассеянно глядя на загорающих. Он немного еще подождал – вдруг все же появится какой-нибудь признак активности в башнях.
      – А когда Совет собирается слушать мое дело?
      Хэнсон пожал плечами:
      – Теперь оно уже не очень-то их интересует. Достаточно, что они поняли: тебя голыми руками не возьмешь. Забудь ты об этом.
      – Но я не хочу забывать. Я хочу, чтобы слушание состоялось. Черт побери, я ведь нарочно затеял этот праздник, чтобы заставить их скинуть маску. А теперь они дают обратный ход.
      – Ну и что такого? Брось, у них тоже есть свои проблемы. – Хэнсон рассмеялся. – Кто знает, быть может, они сейчас и сами были бы рады получить от тебя приглашение.
      – Уж они-то его не получат. Знаешь, у меня такое ощущение, что меня обвели вокруг пальца. Если праздник так и не состоится, все решат, что я струсил.
      – Но он же состоится. Разве ты не видел Бордмена? Он развил бешеную деятельность, это явно будет потрясающее шоу. Смотри, как бы он не приписал все заслуги себе одному.
      Пораженный Рентелл отвернулся от окна:
      – Ты хочешь сказать, что Бордмен по-прежнему занят праздником?
      – Конечно, да еще как! Он натянул над автомобильной стоянкой большой тент, поставил киоски, развесил повсюду флаги.
      Рентелл сжал кулаки:
      – Бордмен спятил! – Он повернулся к Хэнсону. – Надо быть очень осторожным, происходит что-то странное. Я убежден, что Совет просто ждет подходящего случая, они нарочно отпустили вожжи – в надежде, что мы подставимся. Ты видел, сколько людей на крышах? Они же принимают солнечные ванны!
      – И прекрасно. Разве ты не этого хотел?
      – Но не в этой ситуации, – Рентелл указал на ближайшую сторожевую башню. Окна ее были закрыты, но свет, отражавшийся от них, казался ярче, чем всегда. – Там рано или поздно отреагируют, быстро и беспощадно. Этого-то Совет и ждет.
      – Совет здесь ни при чем. Если люди хотят загорать на крыше, то это их дело. Ты есть идешь?
      – Сейчас. – Рентелл стоял у окна, внимательно глядя на Хэнсона. Неожиданно ему в голову пришло возможное объяснение происходящего, о котором он раньше не думал. И он знал, как проверить свою догадку. – Гонг уже был? А то мои часы встали.
      Хэнсон посмотрел на свои часы:
      – Двенадцать тридцать. – Потом взглянул в окно на часы над ратушей.
      Одним из давнишних оснований для недовольства своей комнатой у Рентелла было то, что ближайшая сторожевая башня практически заслоняла огромный циферблат. Хэнсон перевел стрелку и кивнул:
      – Двенадцать тридцать одна. Я подожду тебя внизу.
      После его ухода Рентелл сел на кровать, чувствуя, что мужество покидает его, но пытаясь все же найти разумное объяснение столь непредвиденному развитию событий.
      На следующий день он обнаружил еще одно доказательство.
      Бордмен с отвращением оглядывал запущенную комнату, пораженный унылым видом сгорбившегося в кресле у окна Рентелла.
      – Мистер Рентелл, сейчас не может быть и речи об отмене праздника. Ярмарка фактически уже началась. Да и как такое вообще пришло вам в голову?
      – Мы договорились, что это должен быть праздник, – сказал Рентелл. – Вы же превратили его в балаган с шарманками.
      Бордмен усмехнулся, не обращая внимания на менторский тон Рентелла.
      – А какая разница? Как бы то ни было, я собираюсь накрыть весь участок крышей и превратить его во что-то вроде постоянно действующего луна-парка. Совет не будет вмешиваться – они такие вещи спускают сейчас на тормозах.
      – Разве? Сомневаюсь.
      Рентелл выглянул в сад. Мужчины сидели без пиджаков, женщины в летних платьях, очевидно забыв о сторожевых башнях, заполнявших небо прямо над ними. Дымка поднялась еще выше, и было видно, по крайней мере, метров на двести вверх. В башнях не замечалось никакой активности, но Рентелл был убежден, что она скоро начнется.
      – Скажите, – спросил он, отчетливо произнося каждое слово, – вы не боитесь сторожевых башен?
      Бордмен удивился:
      – Каких башен? – Он помахал в воздухе незажженной сигарой. – Вы имеете в виду американские горки? Не беспокойтесь, у меня их нет, посетителям они не нравятся.
      Он закурил сигару, встал и направился к двери:
      – До свидания, мистер Рентелл. Я пришлю вам приглашение.
      Во второй половине дня Рентелл зашел к доктору Клифтону.
      – Простите, доктор, – извинился он. – Можно вас попросить осмотреть меня?
      – Но ведь не здесь же, мистер Рентелл, я дома не принимаю…– Клифтон оторвался от своих клеток с канарейками, не скрывая раздражения, но, увидев лицо Рентелла, смягчился. – Ладно, что с вами стряслось?
      Пока Клифтон мыл руки, Рентелл начал рассказывать:
      – Скажите, доктор, возможен ли одновременный гипноз больших групп людей и известны ли подобные случаи вам? Я имею в виду не сеанс гипнотизера в театре, а ситуацию, когда всех членов некоего небольшого сообщества – например, всех жителей нашего гостиничного комплекса – можно было бы заставить поверить в то, что полностью противоречит здравому смыслу.
      Клифтон перестал мыть руки.
      – Я думал, что вы обратились ко мне по профессиональному вопросу. Я врач, а не шаман. Что вы еще затеяли, Рентелл? В прошлый раз это был праздник в саду, а сейчас – уже массовый гипноз? Советую вам поостеречься.
      Рентелл покачал головой:
      – Никого я не хочу гипнотизировать, доктор, боюсь, что такая операция уже произведена. Не замечали ли вы чего-то необычного в поведений своих пациентов в последнее время?
      – Никаких отклонений от нормы, – ответил Клифтон сухо. Он смотрел на Рентелла с растущим интересом. – Так кто же занимается массовым гипнозом? – Когда Рентелл, замявшись, показал на потолок, Клифтон глубокомысленно покивал: – Понятно. Какой ужас…
      – Именно так, доктор. Я рад, что вы меня понимаете. – Рентелл подошел к окну и показал на сторожевые башни. – Напоследок, доктор, если вы не возражаете, я хотел бы кое-что для себя прояснить. Вы видите сторожевые башни?
      Клифтон помедлил, сделав было непроизвольное движение в сторону своего медицинского саквояжа, лежащего на столе. Затем снова кивнул:
      – Конечно.
      – Слава Богу. Вы снимаете с моей души камень. А то я было начал думать, что я один такой. Можете себе представить, Хэнсон и Бордмен башни не видят! И я совершенно уверен, что никто из сидящих на крышах людей – тоже, иначе их оттуда как ветром сдуло бы. Я убежден, что все это работа Совета, хотя представляется маловероятным, чтобы их власти хватило для…– Он умолк, почувствовав, что Клифтон пристально смотрит на него. – В чем дело? Доктор!
      Клифтон быстро вытащил из чемоданчика рецептурные бланки.
      – Рентелл, предусмотрительность – основа любой стратегии. Важно остерегаться опрометчивых шагов, потому мой вам совет – сегодня отдохните. Ну, а эти таблетки помогут вам заснуть…
      Первый раз за несколько дней он отважился выйти на улицу. Взбешенный, что доктор провел его, Рентелл брел к дому миссис Осмонд, решив найти хотя бы одного человека, кто все-таки видит сторожевые башни. Он уже забыл, когда на улицах было так много народу, и все время приходилось быть начеку, чтобы не столкнуться с прохожими. Над улицами, подобно военному судну, с борта которого должен быть высажен апокалипсический десант, возвышались сторожевые башни, но никто их, похоже, не замечал.
      Рентелл прошел мимо кафе – непривычно было видеть террасу, заполненную людьми, – затем увидел ярмарку Бордмена около кинотеатра. Оттуда доносилась музыка, веселые полотнища флагов развевались в воздухе.
      Метров за двадцать до дома миссис Осмонд Рентелл увидел, как она, в большой соломенной шляпе, выходит на улицу.
      – Чарлз! Что ты здесь делаешь? Я не видела тебя так давно, что уже начала беспокоиться.
      Рентелл взял у нее ключ и вставил обратно в замок. Закрыв за собой дверь, он постоял в полутьме холла, переводя дыхание.
      – Чарлз, да что же стряслось? Тебя кто-то преследует? Дорогой, ты ужасно выглядишь. Твое лицо…
      – Бог с ним, с моим лицом. – Войдя в гостиную, Рентелл подошел к окну, поднял шторы и удостоверился, что сторожевые башни не исчезли. – Сядь. Извини, что я ворвался таким образом, но сейчас я все тебе объясню. – Он подождал, пока миссис Осмонд неохотно уселась на диван, затем облокотился на каминную полку, собираясь с мыслями.
      – Ты не поверишь, но последние дни были каким-то сплошным кошмаром, а в довершение ко всему я только что оказался полным идиотом в глазах Клифтона. Господи, мог ли я…
      – Чарлз!
      – Умоляю, не перебивай – у меня нервы и так на пределе… Это какое-то безумие, но почему-то я, кажется, единственный, кто сохранил рассудок. Я понимаю, что произвожу впечатление сумасшедшего, но все, что я говорю, – чистая правда. Почему это так, я не знаю; и хотя мне страшно, то только потому, что я чувствую: они переходят в наступление…– Он подошел к окну. – Джулия, что ты видишь из окна?
      Миссис Осмонд сняла шляпу, беспокойно поежилась и, прищурившись, посмотрела в окно.
      – Чарлз, что же все-таки происходит? Мне нужно надеть очки…
      – Джулия! Когда раньше ты смотрела из окна, очки тебе не требовались. Что ты видишь?
      – Ну, дома, сады…
      – Так, что еще?
      – Дерево…
      – А небо?
      Она кивнула:
      – Да, вижу, там как будто дымка? Или у меня что-то с глазами?
      – Нет. – Рентелл утомленно отвернулся от окна. Впервые его охватила непреодолимая усталость. – Джулия, – мягко спросил он, – ты не помнишь сторожевые башни?
      Она медленно покачала головой:
      – Нет, не помню. Где они были? – На ее лице появилось тревожное выражение. – Милый, что с тобой?
      Рентелл заставил себя выпрямиться:
      – Не знаю…– Он провел по лбу рукой. – Ты вообще не помнишь башни? – Он указал на башню, глыба которой виднелась в окне. – Вон там была одна… над теми домами. Мы всегда смотрели на нее. Помнишь, как мы опускали шторы в комнате наверху?
      – Чарлз! Осторожнее, тебя могут услышать. Куда же ты?
      – На улицу, – произнес он безжизненным голосом. – Нет смысла оставаться в помещении.
      Он вышел из дома. Пройдя метров пятьдесят, услышал, как она зовет его, и быстро свернул в переулок.
      Он чувствовал, что над ним возвышаются сторожевые башни, но не поднимал глаз выше дверей и оград, внимательно вглядываясь в опустевшие дома. Время от времени ему попадались дома, где жили люди, семья обычно в полном составе сидела на лужайке, и то и дело его окликали по имени, напоминая, что занятия в школе сегодня начались без него. Воздух, свежий и бодрящий, был пронизан необычайно ярким солнечным светом.
      Минут через десять Рентелл понял, что оказался в незнакомой части города, и совершенно потерялся; единственными ориентирами оставались сторожевые башни, но он все еще не поднимал на них глаз.
      Он шел по кварталам бедняков, где по обеим сторонам узких улиц возвышались огромные мусорные кучи, а дряхлые деревянные заборы еле держались между домами-развалюхами. Многие дома были одноэтажные, потому небо казалось здесь более широким и открытым, сторожевые башни, тянувшиеся до горизонта, напоминали сплошной палисад.
      Он подвернул ногу и, хромая, еле дотащился до ближайшего забора. Рентелл взмок и распустил узел галстука; немного придя в себя, он стал изучать лабиринт окрестных домишек в поисках выхода.
      Над головой что-то мелькнуло. Заставляя себя не смотреть вверх, Рентелл перевел дыхание, стараясь справиться с охватившим его странным головокружением. Внезапно наступившая тишина повисла над землей, она была настолько полной и оглушительной, что казалось – возникла неслышная, пронизывающая все музыка.
      Сзади послышалось медленное шарканье шагов по булыжной мостовой, и Рентелл увидел старика в черном поношенном костюме и рубашке апаш – того самого, что обычно слонялся у Публичной библиотеки. Старик плелся прихрамывая, руки в карманах – почти чаплиновский типаж; время от времени он вскидывал водянистые глазки к небу, будто искал там что-то потерянное или забытое. Рентелл смотрел, как старик пересекает пустырь, но прежде, чем успел окликнуть его, тот уже скрылся за стеной разрушенного дома.
      Опять что-то сдвинулось над его головой, затем последовало еще одно резкое – он заметил его краем глаза – движение, потом в воздухе что-то быстро замелькало. Щебенка у ног Рентелла мерцала отраженным светом, и внезапно небо заискрилось, словно там открывались и закрывались окна. Затем, также внезапно, все снова замерло.
      Изо всех сил сдерживаясь, Рентелл выждал последнее мгновение. И поднял голову: сотни башен висели в небе подобно гигантским колоннам. Дымка исчезла, и башни были видны с небывалой доселе четкостью.
      Насколько он мог видеть, все наблюдательные окна были распахнуты. Молча, не двигаясь, наблюдатели смотрели на него.