На следующий день в сторожевых башнях неизвестно почему поднялась суматоха. Замечено это было утром, а ближе к полудню, когда Рентелл вышел из гостиницы, чтобы повидаться с миссис Осмонд, непонятная деятельность была в разгаре. По обеим сторонам улицы люди стояли у открытых окон и на балконах, взволнованно перешептывались и показывали на небо.
      Обычно Рентелл старался не обращать внимания на сторожевые башни – у него вызывали возмущение любые разговоры о них, – но сейчас, укрывшись в тени стоявшего в начале улицы дома, он принялся рассматривать ближайшую. Она как бы парила метрах в шести над Публичной библиотекой. Впечатление было такое, что застекленное помещение в нижнем ярусе полно наблюдателей – они возились, как показалось Рентеллу, вокруг полусобранного огромного оптического механизма, то закрывая, то открывая при этом окна. Рентелл посмотрел по сторонам – башни, отстоящие друг от друга метров на сто, как бы заполняли собой небо. Во всех, судя по вспышкам света, возникавшим, когда на открываемое окно падал солнечный луч, кипела аналогичная деятельность.
      Старик в потрепанном черном костюме и рубашке апаш, обычно слонявшийся около библиотеки, пересек улицу, подошел к Рентеллу и встал рядом с ним в тени.
      – Не иначе как они что-то там затевают. – Он приложил ладони козырьком к глазам, озабоченно глядя на сторожевые башни. – Никогда раньше такого не видел.
      Рентелл внимательно посмотрел на него. Как бы ни был старик встревожен, все же он явно испытывал облегчение при виде начавшейся в башнях суеты.
      – Я бы не стал беспокоиться попусту, – заметил Рентелл. – Хорошо, что там вообще хоть что-то происходит.
      Не дожидаясь ответа, он повернулся и зашагал прочь. Через десять минут он дошел до улицы, где жила миссис Осмонд, и все это время упорно не поднимал глаз от мостовой и не глядел на редких прохожих. Над улицей, прямо по центру, нависали четыре сторожевые башни. Примерно из половины домов уже выехали их обитатели, и нежилые здания постепенно, но неотвратимо ветшали. Обычно во время прогулки Рентелл внимательно рассматривал каждый частный дом, прикидывая, не снять ли ему его и не переехать ли из гостиницы, но сейчас движение в сторожевых башнях вызывало у него беспокойство, какого раньше он и предположить не мог, а посему на этот раз мысли его были далеки от жилищного вопроса.
      Дом миссис Осмонд находился в глубине квартала, распахнутые ворота покачивались на ржавых петлях. Рентелл, помедлив у росшего рядом с тротуаром платана, решительно пересек садик и быстро вошел в дом.
      В это время дня миссис Осмонд обычно загорала на веранде, но сегодня она сидела в гостиной. Когда Рентелл вошел, она разбирала старые бумаги, которыми был набит небольшой чемоданчик.
      Рентелл даже не обнял ее и сразу подошел к окну. Шторы были приспущены, и он их поднял. Метрах в тридцати возвышалась сторожевая башня, нависая над опустевшими домами. Наискосок за горизонт уходили рядами башни, полускрытые яркой пеленой.
      – Ты считаешь, что тебе обязательно надо было приходить? – беспокойно осведомилась миссис Осмонд.
      – Почему бы и нет? – спросил Рентелл. Он рассматривал башни, засунув руки в карманы.
      – Но если они станут следить за нами, то заметят, что ты ходишь ко мне.
      – На твоем месте я бы меньше верил разным слухам, – спокойно ответил Рентелл.
      – Что же тогда все это значит?
      – Не имею ни малейшего представления. Их поступки могут быть в той же степени случайны и бессмысленны, как и наши. Возможно, они и в самом деле собираются установить за нами надзор. Но какое имеет значение, если они только смотрят?
      – В таком случае тебе вообще не нужно больше приходить! – воскликнула миссис Осмонд.
      – Но почему? Не думаю, что они могут видеть сквозь стены.
      – Не так уж они глупы, – бросила миссис Осмонд. – Они скоро сообразят, что к чему, если уже не сообразили.
      Рентелл отвел взгляд от башни и терпеливо посмотрел на миссис Осмонд.
      – Дорогая, в твоем доме нет подслушивающей аппаратуры. Потому им неизвестно, чем мы занимаемся: теологической беседой или обсуждением эндокринной системы ленточного червя.
      – Только не ты, Чарлз, – захихикала миссис Осмонд. – Только уж не ты. – Явно довольная своим ответом, она смягчилась и взяла сигарету из шкатулки на столе.
      – Возможно, они меня не знают, – сухо произнес Рентелл. – Более того, я совершенно уверен, что не знают. Если бы знали, то не думаю, что я еще находился бы здесь.
      Он почувствовал, что начал сутулиться, – верный признак волнения.
      – Будут сегодня в школе занятия? – спросила миссис Осмонд, когда он уселся на диване в своей любимой позе, вытянув длинные ноги.
      – Трудно сказать, – пожал плечами Рентелл. – Хэнсон утром пошел в Таун-холл, но там, как всегда, ничего не знают.
      Он расстегнул куртку и вытащил из внутреннего кармана старый, аккуратно свернутый женский журнал.
      – Чарлз! – воскликнула миссис Осмонд. – Где ты его достал?
      – Дала Джорджина Симоне, – ответил Рентелл. С дивана можно было видеть сторожевую башню. – У нее полным-полно таких журналов.
      Он встал, подошел к окну и задернул шторы.
      – Чарлз, не надо! Я же ничего не вижу.
      – Потом посмотришь, – ответил Рентелл, опять устраиваясь на диване. – На концерт сегодня идешь?
      – Разве его не отменили? – спросила миссис Осмонд, неохотно откладывая журнал.
      – Конечно, нет.
      – Мне что-то не хочется, Чарлз. – Миссис Осмонд нахмурилась. – А что за пластинки собирается проигрывать Хэнсон?
      – Чайковский и Григ. – Рентелл старался заинтересовать ее. – Ты должна пойти. Мы же не можем целыми днями сидеть дома, плесневея от скуки.
      – Я все понимаю, – протянула миссис Осмонд капризно. – Но у меня нет настроения. Давай сегодня не пойдем. Да и пластинки мне надоели – я их столько раз слышала.
      – Мне они тоже надоели. Но, по крайней мере, это хоть какая-то деятельность. – Он обнял миссис Осмонд и начал играть завитком волос за ухом, позванивая ее большими блестящими серьгами. Когда он положил руку ей на колено, миссис Осмонд встала и отошла, поправляя юбку.
      – Джулия, да что с тобой? – раздраженно спросил Рентелл. – У тебя голова болит?
      Мисс Осмонд стояла у окна, глядя на сторожевые башни.
      – Как ты думаешь, они выйдут оттуда?
      – Разумеется, нет! – бросил Рентелл. – С чего ты взяла?
      Внезапно он почувствовал, что злится и ему все больше хочется скорей уйти из этой тесной и пыльной комнаты.
      Он встал и застегнул куртку:
      – Встретимся сегодня в Институте, Джулия. Начало концерта в три.
      Миссис Осмонд рассеянно кивнула, открыла дверь и мелкими шажками вышла на веранду, не задумываясь, что ее видно с башен, с отрешенным выражением молящейся монахини на лице.
      Как Рентелл и предполагал, на следующий день занятия в школе были отменены. Послонявшись после завтрака по гостинице, он с Хэнсоном пошел в Таун-холл. Единственный чиновник, которого им удалось отыскать, ничего не знал.
      – До сих пор мы не получили никаких распоряжений, – объяснил он. – Но можете быть спокойны: как только что-то прояснится, вам сразу сообщат. Правда, насколько я слышал, произойдет это не скоро.
      – Таково решение школьного комитета? – спросил Рентелл. – Или это очередная блистательная импровизация секретаря муниципального Совета?
      – Школьный комитет больше не функционирует, – сказал чиновник. – А секретаря, боюсь, сегодня нет на месте. – Прежде чем Рентелл смог что-либо вставить, он добавил: – Жалованье вам, конечно, будет продолжать идти. Если хотите, на обратном пути можете заглянуть в финансовый отдел.
      Выйдя из Таун-холла, Рентелл и Хэнсон решили выпить кофе. Найдя открытое кафе, они уселись под тентом, поглядывая на сторожевые башни, нависшие над крышами. Деятельность в башнях по сравнению с вчерашним днем существенно уменьшилась. Ближайшая башня находилась в пятнадцати метрах от них, прямо над пустым зданием конторы на противоположной стороне улицы. Окна в наблюдательном ярусе оставались закрытыми, но Рентелл заметил за стеклом мелькавшую время от времени тень.
      Наконец к ним подошла официантка, и Рентелл заказал кофе.
      – Я соскучился по урокам, – заметил Хэнсон. – Безделье все же ощутимо утомляет.
      – Это точно, – согласился Рентелл, – остается только зазвать кого-нибудь в школу. Жаль, что вчерашний концерт не удался.
      Хэнсон пожал плечами:
      – Может быть, в следующий раз смогу достать новые пластинки. Кстати, Джулия вчера прекрасно выглядела.
      Рентелл легким поклоном поблагодарил за комплимент и сказал:
      – Надо бы чаще выводить ее в свет.
      – Полагаешь, это разумно?
      – Что за странный вопрос?
      – Ну, знаешь ли, только не в нынешней ситуации, – Хэнсон кивнул на сторожевые башни.
      – Не понимаю, при чем здесь это, – отрезал Рентелл. Он терпеть не мог обсуждать свою или чужую личную жизнь и только собрался переменить тему, как Хэнсон перевел разговор в неожиданное русло:
      – Может, и ни при чем, но как будто на последнем заседании Совета о тебе упоминали. Кое-кто весьма неодобрительно отзывался о ваших отношениях с миссис Осмонд. – Хэнсон улыбнулся помрачневшему Рентеллу. – Понятно, что ими движет зависть, и ничего больше, но твое поведение действительно многих раздражает.
      Сохраняя самообладание, Рентелл отодвинул чашку:
      – Не скажешь ли ты мне, какое их собачье дело?
      Хэнсон хохотнул:
      – Ясно, что никакого. А поскольку у них в руках власть, то я бы советовал тебе не отмахиваться от подобных указаний. – При этих словах Рентелл фыркнул, но Хэнсон невозмутимо продолжал: – Между прочим, через несколько дней ты можешь получить официальное уведомление.
      – Что?! – Рентелл взорвался было и тут же взял себя в руки. – Ты это серьезно? – И когда Хэнсон кивнул, он зло засмеялся. – Какие идиоты! Не знаю, почему только мы их терпим. Иногда их глупость меня просто поражает.
      – Я бы на твоем месте воздержался от таких замечаний, – заметил Хэнсон. – Я позицию Совета понимаю. Памятуя, что суета в сторожевых башнях началась вчера, Совет, скорее всего, полагает, что нам не следует делать ничего, что могло бы их озлобить. Кто знает, но Совет, возможно, действует в соответствии с их официальным распоряжением.
      Рентелл с презрением взглянул на Хэнсона:
      – Ты в самом деле веришь, будто Совет как-то связан с башнями? Быть может, простаки и поверят в такую чушь, но, Бога ради, избавь от нее меня. – Он внимательно посмотрел на Хэнсона, прикидывая, кто же мог снабдить его такой информацией. Топорность методов Совета вызывала раздражение. – Впрочем, спасибо, что предупредил. Очевидно, когда мы с Джулией завтра пойдем в кино, публика в зале будет страшно смущена.
      Хэнсон покачал головой:
      – Нет. В свете вчерашних событий любые зрелищные мероприятия отменены.
      – Но почему? Неужели они не понимают, что сейчас нам необходима любая социальная деятельность? Люди попрятались по домам, как перепуганные привидения. Надо вытащить их оттуда, объединить вокруг чего-нибудь. – Рентелл задумчиво посмотрел на сторожевую башню на противоположной стороне улицы, за матовыми стеклами наблюдательных окон мелькали тени. – Надо что-то устроить, скажем, праздник на открытом воздухе. Только вот кто возьмет на себя организацию?
      Хэнсон отодвинул стул.
      – Осторожнее, Чарлз. Неизвестно, как отнесется Совет к таким затеям.
      – Уверен, что плохо.
      После ухода Хэнсона Рентелл с полчаса сидел за столиком, рассеянно поигрывая пустой кофейной чашкой и глядя на редких прохожих. В кафе больше никто не заходил, и он был счастлив, что может побыть в одиночестве, которое с ним разделяли сторожевые башни, тянувшиеся рядами над крышами.
      За исключением миссис Осмонд, у Рентелла практически не было близких друзей. Его острый ум и нетерпимость к пошлости существенно затрудняли для многих общение с ним. Определенность, отстраненность, не выпячиваемое, но легко ощущаемое превосходство держали людей на расстоянии от Рентелла, хотя многие считали его про себя всего лишь жалким школьным учителем. В гостинице он редко вступал с кем-либо в разговоры. Вообще между собой ее постояльцы общались мало; в гостиной и столовой они сидели, погрузившись в старые газеты и журналы, время от времени негромко переговариваясь. Единственное, что могло стать предметом общей беседы, – это проявление активности в сторожевых башнях, но в таких случаях Рентелл неизменно хранил молчание.
      Когда он уже собрался уходить из кафе, на улице показалась коренастая фигура. Рентелл узнал этого человека и хотел было отвернуться, чтобы не здороваться с ним, но что-то в облике прохожего приковывало к себе внимание. Дородный, с выпяченной челюстью, этот человек шел вольно, вразвалку, распахнутое двубортное клетчатое палы о обнажало широкую грудь. Это был Виктор Бордмен, владелец местной киношки, в прошлом бутлегер, а вообще-то сутенер.
      Рентелл не был знаком с ним, но чувствовал, что Бордмен, как и он сам, отмечен клеймом неодобрения Совета. Хэнсон рассказывал, что Совет как-то поймал Бордмена на противозаконной деятельности (в результате чего тот понес ощутимые убытки), но выражение неизменного самодовольства и презрения ко всему миру на лице бывшего бутлегера, казалось, опровергало это.
      Когда они с Бордменом встретились взглядами, физиономия толстяка расплылась в хитрой ухмылке. Ухмылка была явно предназначена Рентеллу и явно намекала на некое событие, о котором тот еще не знал, – по-видимому, на его предстоящее столкновение с Советом. Очевидно, Бордмен ожидал, что Рентелл безропотно сдастся Совету. Раздосадованный, Рентелл отвернулся и, бросив взгляд через плечо, увидел, как Бордмен расслабленной походкой побрел дальше по улице.
      На следующий день активность в сторожевых башнях полностью прекратилась. Голубая дымка, из которой они вырастали, стала ярче, чем на протяжении нескольких предыдущих месяцев, сам воздух на улицах, казалось, искрился светом, отражавшимся от наблюдательных окон. В башнях не ощущалось ни малейшего движения, и небо, пронизанное их бесчисленными рядами, приобрело устойчивую однородность, предвещавшую длительное затишье. Тем не менее Рентелл обнаружил, что нервничает как-то больше, чем раньше. Занятия в школе еще не начались, но ему почему-то совсем не хотелось хотя бы зайти к миссис Осмонд, и он решил после завтрака вообще не выходить из дома, словно чувствуя себя в чем-то виноватым.
      Нескончаемые ряды тянущихся до горизонта сторожевых башен напоминали ему, что он скоро мог получить «уведомление» Совета, – не случайно Хэнсон упомянул об этом; и не случайно, что Совет становился обычно наиболее деятелен в укреплении своей позиции, издавая бесчисленные мелочные инструкции и дополнения к ним именно во время каникул.
      Рентелл с удовольствием публично оспорил бы полномочия Совета по некоторым формальным вопросам, не имеющим отношения непосредственно к нему самому, – например, по поводу законности постановления, запрещающего собрания на улицах, но даже сама мысль о суете, неминуемой при сборе сторонников, чрезвычайно угнетала его. Хотя никто из жителей города не выступал против Совета, однако большинство несомненно испытало бы тайную радость, узнав о его падении; к сожалению, для создания оппозиции не было подходящего центра. В случае с Рентеллом дело было даже не столько во всеобщем страхе перед Советом и его возможным контактом со сторожевыми башнями – просто вообще кто-либо вряд ли стал бы защищать права Рентелла, в частности – на неприкосновенность его личной жизни.
      Как ни странно, но сама миссис Осмонд, казалось, даже не подозревала о том, что происходит в городе. Когда Рентелл зашел навестить ее во второй половине дня, она сделала уборку и находилась в прекрасном расположении духа.
      – Чарлз, что с тобой? – упрекнула она, когда он тяжело опустился в кресло. – Ты серьезен, как курица на яйцах.
      – Что-то я устал сегодня. Вероятно, из-за жары. – Когда она села на подлокотник кресла, он вяло положил руку на ее бедро, словно пытаясь этим жестом помочь себе. – Похоже, в последнее время Совет стал для меня навязчивой идеей. Я чувствую какую-то неуверенность, надо бы выбраться из этого…
      Миссис Осмонд погладила его по голове:
      – Единственное, что тебе надо, Чарлз, так это немного материнской любви. Ты ведь так одинок в своей гостинице, среди старичья. Почему бы тебе не снять дом на нашей улице? Я бы тогда могла присматривать за тобой.
      Рентелл насмешливо взглянул на нее.
      – А может быть, я перееду прямо к тебе? – спросил он, но миссис Осмонд презрительно фыркнула и отошла к окну.
      Она взглянула на ближайшую башню.
      – О чем, по-твоему, они там думают?
      Рентелл небрежно щелкнул пальцами:
      – Возможно, они не думают ни о чем. Иногда мне кажется, что там вообще никого нет, а эти движения за стеклами – просто оптические иллюзии. Хотя окна как будто открываются, никто никогда не видел ни одного обитателя. Так что башни могут быть просто-напросто заброшенным зоопарком.
      Миссис Осмонд посмотрела на него с горестным изумлением:
      – Что за странные метафоры ты выбираешь, Чарлз. Я часто удивляюсь, почему ты не такой, как все, – я бы, например, ни за что не осмелилась сказать то, что говоришь ты. В том случае, если…– Она замолчала, невольно бросив взгляд на сторожевую башню.
      Рентелл лениво спросил:
      – В каком «том случае»?
      – Ну, когда…– раздраженно начала она снова. – Перестань, Чарлз, неужто тебе никогда не становится страшно при мысли об этих башнях, нависающих над нами?
      Рентелл медленно повернул голову и взглянул в окно. Однажды он попытался сосчитать сторожевые башни, но сбился и бросил.
      – Да, я боюсь их, как Хэнсон, как старики в гостинице, как и все в городе. Но вовсе не так, как мальчишки в школе боятся меня, учителя.
      Миссис Осмонд кивнула, неверно истолковав его последнее замечание.
      – Дети очень восприимчивы, Чарлз, они чувствуют, что тебе нет до них никакого дела. К сожалению, они еще малы и не понимают, что же происходит в городе.
      Она поежилась, закутываясь в кофту:
      – Ты знаешь, в те дни, когда они там в башнях за окнами суетятся, я вся разбитая, это ужасно. Я чувствую такую апатию, не в состоянии ничего делать, просто сижу и тупо смотрю в стену. Возможно, я более восприимчива к их… их излучению, чем большинство людей.
      Рентелл улыбнулся:
      – Возможно. Не позволяй, однако, чтобы они портили тебе настроение. Когда они в следующий раз начнут там возиться, попробуй не поддаваться: надень карнавальную шляпу и потанцуй.
      – Что? Господи, Чарлз, ну почему ты всегда иронизируешь?
      – Я говорю сейчас совершенно серьезно. Неужели ты веришь всем этим слухам о башнях?
      Миссис Осмонд печально покачала головой:
      – Переменишься ли ты когда-нибудь… Ты уже уходишь?
      Рентелл помедлил у окна.
      – Пойду домой, отдохну. Кстати, ты знакома с Виктором Бордменом?
      – Когда-то была. А почему ты спрашиваешь?
      – Сад рядом с кинотеатром около автомобильной стоянки принадлежит ему?
      – Кажется, да. – Миссис Осмонд засмеялась. – Ты решил заняться садоводством?
      – В некотором роде. – Помахав на прощанье, Рентелл вышел.
      Он решил начать с доктора Клифтона, живущего этажом ниже, прямо под ним. Клифтон был хирургом, но служебные обязанности отнимали у него не более часа в день – в городе болели и умирали редко. Однако доктор, несмотря на опасность утонуть в болоте провинциальной скуки, оказался человеком достаточно деятельным и обзавелся хобби. В комнате он устроил небольшой вольер, где держал дюжину канареек, с которыми проводил почти все свободное время. Его суховатая манера была неприятна Рентеллу, но он уважал доктора за то, что тот не поддался апатии, подобно всем окружающим.
      Клифтон внимательно выслушал его.
      – Я согласен с вами: что-то в этом роде сделать необходимо. Мысль хорошая, Рентелл, и, реализовав ее соответствующим образом, можно действительно встряхнуть людей.
      – Все упирается, доктор, в организационную сторону дела. Ведь единственное подходящее место – Таун-холл.
      Клифтон кивнул:
      – Да, тут-то и возникает главная сложность. Боюсь, что я вряд ли могу быть вам полезным – у меня нет выхода на Совет. Разумеется, вам надо заручиться их разрешением. Но думаю, вы вряд ли его получите – они неизменные противники любых радикальных перемен и сейчас тоже предпочтут сохранить статус-кво.
      Рентелл кивнул, добавив словно невзначай:
      – Одно их заботит: как бы сохранить власть. Временами такая политика Совета меня просто бесит.
      Клифтон коротко глянул на него и отвернулся.
      – Да вы просто революционный агитатор, Рентелл, – спокойно сказал он, поглаживая пальцем клюв одной из канареек. Провожать Рентелла до дверей он демонстративно не стал.
      Вычеркнув мысленно доктора из своего списка, Рентелл поднялся к себе. Обдумывая следующий ход, он несколько минут ходил по узкому выцветшему линялому ковру, затем спустился на цокольный этаж поговорить с управляющим Малвени.
      – Я пока только навожу справки. За разрешением я еще не обращался, но доктор Клифтон полагает, что сама идея превосходна и нет сомнения, что мы получим его. Как вы отнесетесь к тому, чтобы взять на себя заботу о праздничном столе?
      Изжелта-бледная физиономия Малвени выразила сомнение.
      – За мной дело не станет. Я, разумеется, согласен; но насколько серьезна ваша затея? Вы полагаете, что получите разрешение? Ошибаетесь, мистер Рентелл. Совет вряд ли вас поддержит. Они даже кино закрыли, а вы к ним с предложением провести праздник на открытом воздухе.
      – Я так не думаю, не скажите, вас-то моя идея привлекает?
      Малвени покачал головой, явно желая прекратить разговор.
      – Получите разрешение, мистер Рентелл, тогда посмотрим.
      Стараясь не сорваться, Рентелл спросил:
      – А так ли уж необходимо разрешение Совета? Неужели мы не можем обойтись без него?
      Малвени склонился над своими бумагами, давая понять, что беседа окончена.
      – Не ослабляйте усилий, мистер Рентелл, ваша идея замечательна.
      В течение нескольких следующих дней Рентелл сумел переговорить с полудюжиной людей. В основном он встречал отрицательное отношение, но вскоре, как и предполагал, ощутил сначала неявный, а потом все более отчетливый интерес. Как только он появлялся в столовой, разговоры стихали, и обслуживали его быстрее остальных. Хэнсон по утрам перестал ходить с ним в кафе, а однажды Рентелл видел его погруженным в беседу с секретарем городского суда, молодым человеком по имени Барнс. Он-то, решил Рентелл, и есть источник информации Хэнсона.
      Тем временем активность в сторожевых башнях не возобновлялась. Бесконечные ряды башен все так же висели в небе, наблюдательные окна оставались закрытыми, и жители городка мало-помалу возвращались к всегдашнему ничегонеделанью, бесцельно слоняясь по улицам. После того как Рентелл решил придерживаться определенного курса действий, он ощутил, что к нему возвращается уверенность.
      Выждав неделю, он позвонил Виктору Бордмену. Бутлегер принял его в своей конторе, расположенной над кинотеатром, встретив посетителя кривой улыбкой.
      – Признаться, мистер Рентелл, я был удивлен, услышав, что вы решили обратиться к индустрии развлечений. Причем рассчитанных не на самый тонкий вкус.
      – Я хочу устроить праздник на открытом воздухе, – поправил его Рентелл. Сев в предложенное Бордменом кресло, он оказался лицом к окну – старая уловка, подумал Рентелл. Из окна открывался вид на сторожевую башню, нависшую над крышей соседнего мебельного магазина. Башня загораживала полнеба. Металлические листы ее обшивки были соединены с помощью неизвестной Рентеллу технологии, не похожей ни на сварку, ни на клепку, отчего башня выглядела как цельнолитая. Рентелл переставил кресло так, чтобы оказаться к окну спиной.
      – Школа все еще закрыта, поэтому я подумал, не смогу ли я быть полезным на каком-то ином поприще. Надо же оправдать получаемое жалованье. Я обращаюсь за помощью к вам потому, что у вас богатый опыт.
      – Да, опыт у меня богатый, мистер Рентелл. И в самых разных областях. Как я понимаю, вы, состоя на службе у Совета, получили от него разрешение?
      Рентелл ушел от прямого ответа:
      – Мы с вами, мистер Бордмен, понимаем, что Совет – консервативная организация. Потому сейчас я выступаю только от себя лично, а в Совет обращусь позже, когда смогу представить конкретный план.
      Бордмен глубокомысленно кивнул:
      – Это разумно, мистер Рентелл. А в чем конкретно, по-вашему, могла бы выразиться моя помощь? Я должен взять на себя организационную работу?
      – В данный момент нет, но, вообще говоря, я был бы крайне признателен, если бы вы согласились. Сейчас я хочу просто попросить разрешения провести праздник у вас.
      – В кинотеатре? Я не позволю убирать сиденья, если вы это имеете в виду.
      – Не в самом кинотеатре, хотя мы могли бы использовать бар и гардероб. – Рентелл на ходу импровизировал, надеясь, что размах его замысла не отпугнет Бордмена. – Скажите, а старый пивной зал рядом с автомобильной стоянкой тоже принадлежит вам?
      Бордмен медлил с ответом. Он хитровато поглядывал на Рентелла, подравнивал ногти ножичком для сигар, в глазах его тлело восхищение.
      – Так, значит, вы хотите провести праздник на открытом воздухе, мистер Рентелл, я правильно вас понял?
      Рентелл кивнул, улыбнувшись:
      – Мне очень приятно беседовать с вами, вы действительно быстро схватываете самую суть дела. Вы согласны сдать сад в аренду? Разумеется, вы получите и значительную долю прибыли. Если же вы поможете в организации праздника, то можете рассчитывать на всю прибыль.
      Бордмен отложил сигару:
      – Мистер Рентелл, вы, безусловно, человек необычный. Я недооценивал вас и считал, что вами просто движет обида на Совет. Надеюсь, вы понимаете, на что идете?
      – Мистер Бордмен, вы сдадите сад в аренду? – повторил Рентелл.
      Бордмен задумчиво посмотрел в окно, на громаду сторожевой башни, и на его губах появилась задумчивая улыбка.
      – Прямо над пивным залом две башни, мистер Рентелл.
      – Я полностью отдаю себе в этом отчет. Так каким же будет ваш ответ?
      Они молча смотрели друг на друга, наконец Бордмен едва заметно кивнул. Рентелл понял, что Бордмен серьезно отнесся к его предложению. Он явно собирался использовать Рентелла в своей борьбе с Советом, рассчитывая в случае успеха на определенную выгоду. Рентелл изложил в общих чертах предварительную программу. Они договорились о дате проведения праздника – через месяц – и решили встретиться снова в начале следующей недели.
      Через два дня, как Рентелл и ожидал, появились первые эмиссары Совета. Однажды он сидел, как обычно, на террасе кафе, в окружении молчаливых сторожевых башен, и тут заметил торопящегося куда-то Хэнсона.
      – Присоединяйся, – пригласил его Рентелл и пододвинул ему стул. – Какие новости?
      – Кому, как не тебе, знать их, Чарлз, – Хэнсон сдержанно улыбнулся Рентеллу, словно делая замечание любимому ученику, потом оглядел пустую террасу в поисках официантки. – Здесь из рук вон плохое обслуживание. Скажи мне, Чарлз, что это за разговоры идут о тебе и Викторе Бордмене – я просто собственным ушам не поверил.
      Рентелл откинулся в кресле:
      – Я ничего не слышал, расскажи.
      – Мы… то есть я… я подумал, что, наверное, Бордмен воспользовался какой-нибудь твоей совершенно невинной фразой, оброненной случайно. Эта затея с праздником в саду, который вы вроде организуете вместе, по-моему, абсолютно фантастична.
      – Разве?
      – Но, Чарлз…– Хэнсон наклонился вперед, вглядываясь в лицо Рентелла и пытаясь понять, что скрывается за его спокойствием. – Разумеется, ты затеял это не всерьез?
      – Отчего же? Не вижу причины, почему бы и нет. Просто мне захотелось организовать праздник в саду – праздник на открытом воздухе, точнее говоря.
      – Дело не в названии, – резко ответил Хэнсон. – Не говоря уже о прочих причинах… – он глазами показал на небо, – факт остается фактом: ты – служащий Совета.
      Сунув руки в карманы брюк, Рентелл покачивался на стуле.
      – Ну и что, это еще не дает Совету права вмешиваться в мою личную жизнь. Кажется, они подзабыли, что и условия моего контракта исключают любое подобное вмешательство. Так что если Совету не нравятся какие-то мои действия, то он в силах применить единственную санкцию – увольнение.
      – Они так и поступят, Чарлз, не считай себя незаменимым.
      Рентелл спокойно ответил:
      – Что ж, пусть увольняют – если только смогут найти мне замену, в чем я, честно говоря, сомневаюсь. До сих пор они, как видно, считали возможным поступаться своими моральными принципами и меня не трогали.
      – Чарлз, сейчас совсем иная ситуация. До недавнего времени всем было наплевать на твою личную жизнь, но подобный праздник – дело общественное, а потому находится в компетенции Совета.
      Рентелл зевнул:
      – Разговоры о Совете меня утомили. Праздник – частная инициатива, вход только по именным приглашениям. У Совета нет права требовать, чтобы с ним консультировались в таких вопросах. На случай возможного нарушения общественного порядка будет приглашен начальник полиции. Так из-за чего шум? Я просто хочу немного развлечь людей.
      Хэнсон покачал головой:
      – Чарлз, не делай вид, будто не понимаешь, о чем я. По словам Бордмена, праздник будет проводиться на открытом воздухе – прямо под двумя сторожевыми башнями. Ты что, не понимаешь, какие последствия это может иметь?
      – Разумеется, понимаю, – произнес Рентелл отчетливо. – Абсолютно никаких.
      – Чарлз! – Хэнсон сжался, услышав такое богохульство, и метнул взор на ближайшую башню, словно ожидая, что их тут же постигнет кара. – Дорогой мой, послушайся доброго совета – брось это дело. У тебя нет никаких шансов довести до конца эту сумасшедшую затею, так зачем осложнять отношения с Советом? Кто знает, на что они могут пойти, если их раздразнить.
      Рентелл поднялся. Устало посмотрел на сторожевую башню, и вдруг безотчетная тревога сжала ему сердце.
      – Ты получишь приглашение, – бросил он Хэнсону.
      На следующий день Рентеллу позвонил секретарь городского суда и договорился о встрече.