Пола повернулась ко мне и нахмурилась. Она была явно удивлена, впервые услышав из моих уст критику в адрес брата.
      – Фрэнк управлял преуспевающим клубом. Кроме того, он чрезвычайно терпимо относился ко всему на свете.
      – Я тоже, Пола. Я только хотел сказать, что существует сколько угодно мотивов поджога. Когда я в первый раз побывал в доме Холлингеров, то никак не мог взять в толк, кому могло понадобиться его поджечь. Но теперь я вижу слишком много поводов и подозреваю слишком многих.
      – В таком случае, почему бездействует Кабрера?
      – У него есть признание Фрэнка. С точки зрения полиции, дело закрыто. Кроме того, он, может быть, полагает, что у Фрэнка были и свои причины, вероятно, финансовые. Разве Холлингер не был одним из главных акционеров клуба «Наутико»?
      – Вместе с Элизабет Шенд. Вы стояли рядом с ней на похоронах. Поговаривают, что у них с Холлингером когда-то что-то было.
      – Это и ее включает в список подозреваемых. Может быть, она не могла простить ему роман с Биби. Иногда люди делают очень странные вещи по самым банальным причинам. Может быть…
      – Слишком много всяких «может быть».– Пола попыталась успокоить меня, усадив в кожаное кресло и подложив подушку мне под голову.– Будьте осторожны, Чарльз. Следующее нападение на вас может оказаться куда более серьезным.
      – Я об этом думал. Зачем кому-то меня пугать? Это можно объяснить тем, что тот, кто на меня напал, только что приехал в Эстрелья-де-Мар и принял меня за Фрэнка. Может быть, ему заказали убить Фрэнка или только покалечить. Он понял, что я не Фрэнк, и отступил…
      – Чарльз, пожалуйста…
      Эти мои размышления снова вывели Полу из себя, и она вышла на балкон. Я встал и последовал за ней. Мы стояли у перил. Бобби Кроуфорд все еще обучал своих пловчих, замерших в ожидании старта на глубоком конце бассейна и явно жаждавших броситься во взбаламученную воду.
      – Кроуфорда здесь любят, – заметил я.– Его энтузиазм просто подкупает.
      – Поэтому он и опасен.
      – А он опасен?
      – Как все наивные люди. Никто не в силах противиться его обаянию.
      Одна из пловчих потеряла ориентацию в бассейне, который настолько вспенился от множества молотивших по воде рук, что походил на изрытое бороздами поле. Отчаявшись, она стояла по плечи в воде, покачиваясь на волнах, а когда попыталась отереть с лица пену, не удержалась и потеряла равновесие. Кроуфорд тут же сбросил сандалии и прыгнул в воду, спеша ей на помощь. Он успокаивал пловчиху, обняв за талию и прижав к груди. Когда она немного пришла в себя, он поддержал ее, показав, как правильно вытянуть руки, и успокоил волну, чтобы она смогла отработать стиль. Она двинулась вперед, а он поплыл рядом и радостно улыбнулся, заметив, что ее округлые бедра снова стали двигаться уверенно.
      – Впечатляюще, – сказал я и повернулся лицом к Поле.– А кто он на самом деле?
      – Бобби Кроуфорд и сам того не знает. Он за час кем только не успевает побыть. Каждое утро он достает свои личины из платяного шкафа и решает, которую из них надеть.
      Она говорила с ядовитым сарказмом, боясь, как бы я не заподозрил ее в том, что она тоже не в силах устоять перед обаянием Кроуфорда, но вместе с тем, казалось, не осознавала, что на губах у нее играет нежная улыбка, как у любовницы, вспоминающей былой роман. И обаяние, и самоуверенность Кроуфорда явно сердили ее, а я задавался вопросом, не вскружил ли он голову и ей. Для Кроуфорда, наверное, игра с этой угрюмой и остроумной докторшей была труднее и увлекательнее, чем состязание с теннисной машиной.
      – Пола, не слишком ли вы к нему строги? Он довольно симпатичный.
      – Конечно, еще бы. На самом деле этот парень мне нравится. Он вроде большого щенка, которого посещают множество странных идей, а он и понятия не имеет, как их пережевать и претворить в жизнь. Теннисист-бездельник, прослушавший курс гуманитарных наук в открытом университете. Он думает, что дешевая книжка по социологии в мягкой обложке способна дать ответ на все вопросы. Но вообще-то он довольно забавный.
      – Я хочу поговорить с ним о Фрэнке. Ему, наверное, известно все об Эстрелья-де-Мар.
      – Держу пари, так оно и есть. Мы все здесь пляшем под его дудку. Бобби изменил нашу жизнь, да и пациентов у нас в клинике с его появлением поубавилось. До его приезда это был громадный конвейер, поглощающий деньги пациентов, которых мы лечили от пристрастия к наркотикам: алкоголизм, утрата интереса к жизни, последствия злоупотребления бензоседуксеновыми транквилизаторы… Но стоило Бобби Кроуфорду просунуть голову в приоткрытую дверь палаты, как все ожили и стремглав понеслись на теннисные корты. Он удивительный человек.
      – Полагаю, вы хорошо его знаете.
      – Слишком хорошо.– Она рассмеялась, вспомнив что-то свое.– Я говорю гадости, правда? Вам будет приятно услышать, что он не очень хороший любовник.
      – Почему?
      – Для этого он недостаточно эгоистичен. Эгоистичные мужчины – самые лучшие любовники. Они готовы постараться, чтобы женщина получила удовольствие, зная, что потом смогут рассчитывать на большее для самих себя. Кажется, вы вполне способны это понять.
      – Я стараюсь не понимать. Вы очень откровенны, Пола.
      – Ах… Но откровенность – искусный способ скрыть истину.
      Проникаясь к ней все более теплыми чувствами, я осторожно обнял ее за талию. Она мгновение колебалась, но потом прильнула ко мне. Она виртуозно демонстрировала независимость и самообладание, но на самом деле была лишена уверенности в себе. Эта черточка ее характера восхищала меня. В то же время она флиртовала со мной, словно поддразнивая меня и лишний раз напоминая, что Эстрелья-де-Мар – это шкатулка с секретом, от которой у нее, возможно, есть ключи. Я уже подозревал, что она знает о пожаре и признании Фрэнка намного больше, чем рассказала мне.
      Я повел ее с балкона в гостиную, а затем потянул в затененную спальню. Когда мы остановились в полумраке, я положил руку ей на грудь, медленно обводя указательным пальцем голубую вену, змеившуюся по загорелой коже, прежде чем исчезнуть в теплых глубинах ниже соска.
      Она с любопытством наблюдала, что будет дальше. Не отталкивая мою руку, она сказала:
      – Чарльз, прислушайтесь к совету доктора. На сегодня вам хватит стрессов.
      – Секс с вами чреват большим стрессом?
      – Секс со мной – это всегда сплошной стресс. Очень немногие мужчины в Эстрелья-де-Мар это подтвердят. Я больше не хочу ходить на кладбище.
      – Следующий раз, когда мне случится там быть, почитаю эпитафии. Там что, похоронены сплошь ваши любовники, Пола?
      – Нет, там их всего один-два. Как говорится, врач может похоронить свои ошибки.
      Я прикоснулся к тени на ее щеке, напоминавшей темное помутнение на фотопленке.
      – Кто поставил вам синяк? Сильно же вас стукнули.
      – Пустяки.– Она прикрыла синяк рукой.– Я занималась в тренажерном зале. Кто-то на меня случайно налетел.
      – В Эстрелья-де-Мар царят грубые нравы. Прошлой ночью на автомобильной стоянке…
      – Что-то случилось?
      – Я не уверен. Если это была игра, то очень жестокая. Какой-то друг Кроуфорда пытался изнасиловать девушку. Но, как ни странно, она, кажется, не очень сопротивлялась.
      – Это похоже на Эстрелья-де-Мар.
      Высвободившись, она села на кровать и разгладила покрывало, как будто искала отпечаток тела Фрэнка. Казалось, Пола забыла о моем присутствии. Потом она взглянула на часы, вернувшись к своей прежней роли – уверенности в себе и самообладанию.
      – Мне нужно идти. Вы не поверите, но в клинике еще есть несколько пациентов.
      – Конечно.
      Когда мы дошли до двери, я спросил:
      – А почему вы стали врачом?
      – А вдруг я – хороший врач?
      – Уверен, что самый лучший. Ваш отец – врач?
      – Он – пилот австралийских авиалиний. Моя мать ушла от нас, познакомившись с австралийским адвокатом, дожидавшимся в аэропорту своего рейса.
      – Она вас бросила?
      – Совершенно верно. Мне было шесть лет, но я смогла заметить, что она забыла о нас, еще не успев собрать чемоданы. Меня воспитала сестра отца, гинеколог, – в Шотландии, в Эдинбурге. Я была там очень счастлива, действительно счастлива впервые в жизни.
      – Рад это слышать.
      – Она была незаурядной женщиной: никогда не выходила замуж, не слишком падкая до мужчин, она очень любила секс. Она смотрела на мир, и в первую очередь на секс, без каких-либо иллюзий.
      Завести любовника, высосать из него все лучшее до капли, что он мог дать ей в сексуальном отношении, а потом вышвырнуть – таково было ее кредо.
      – Жестокая философия, так обычно рассуждают шлюхи.
      – Почему бы и нет? – Пола смотрела, как я открываю дверь, приятно удивленная тем, что шокировала меня.– Многие женщины любят почувствовать себя в шкуре шлюхи гораздо больше, чем вам кажется. А мужчины такого опыта обычно лишены…
      Я проводил Полу до лифта, восхищаясь ее дерзостью. Прежде чем закрылись двери, она наклонилась ко мне и поцеловала в губы, легонько коснувшись синяков у меня на шее.
 
      Поглаживая раздраженную кожу, я сидел в кресле, стараясь не смотреть на ортопедический воротник, стоявший передо мной на письменном столе. Я еще чувствовал на губах вкус поцелуя Полы, аромат ее губной помады и американских духов. Но я прекрасно понимал, что не страсть двигала этой женщиной. Ее пальцы, дотронувшиеся до моей шеи, казалось, напомнили мне о ее собственных синяках, неведомо когда и от кого полученных, и о том, что мне предстоит разгадать немало загадок, прежде чем я хоть на йоту приближусь к тайне убийства Холлингеров.
      Я прислушивался к теннисной машине, подававшей мячи через сетку тренировочного корта, и к всплескам в бассейне. В поисках сигареты, лучшего противоядия от всех этих оздоровительных мероприятий и физических упражнений, я подтянул к себе лежавший на письменном столе пиджак и пошарил по карманам.
      Кассета, взятая из спальни Анны Холлингер, торчала из внутреннего кармана. Я встал, включил телевизор и вставил кассету в видеоплеер. Если лента записывала живую спутниковую программу, пока Энн сидела на стульчаке в ванной со шприцем в руке, то пленка точно зафиксировала момент, когда ее спальню охватило пламя.
      Я перемотал ленту, и вот экран послушно засветился: пустая спальня роскошной квартиры в стиле «ар-деко», с белой лепниной и поблескивавшей, словно лед, мебелью, освещалась утопленными в нишах-амбразурах светильниками. Огромная кровать с синим атласным покрывалом и спинкой с мягкой обивкой занимала центр сцены. На ней сидел, подпираемый подушками, желтый плюшевый медвежонок, его плюшевый мех слегка отливал зеленым. Над кроватью висела узенькая полочка, заставленная коллекцией фарфоровых зверушек, которая могла принадлежать девочке-подростку.
      Камера невидимого оператора подалась влево, когда в комнату через открытую зеркальную дверь вошли две молодые женщины. Одна из них была одета в длинное подвенечное платье из кремового шелка, кружевной облегающий лиф которого открывал загорелую шею и крепкие ключицы. Лицо невесты закрывала вуаль, под которой виднелся хорошенький подбородок и выразительный рот, напомнившие мне Алису Холлингер в юности, в годы учебы в школе Дж. Артура Рэнка. Подружка невесты была в платье ниже колен, в белых перчатках и шляпке без полей. Ее волосы, обрамлявшие очень загорелое лицо, были зачесаны назад. Внешне они напомнили мне женщин, принимавших солнечные ванны в клубе «Наутико», – холеные, удравшие на тысячи световых лет от любых форм скуки и более всего блаженствующие в постели, в объятиях любовника.
      Камера последовала за ними, когда они сбросили туфли и стали быстро раздеваться, горя нетерпением вернуться к шезлонгам на солнце. Подружка невесты одной рукой расстегивала пуговицы своего платья, а другой помогала невесте справиться с молнией на подвенечном одеянии. Не мешая им делиться секретами и шуточками и хихикать друг дружке на ушко, камера сфокусировалась на плюшевом медвежонке, неуклюже «наезжая» на его пуговичный нос.
      Зеркальная дверь снова открылась, на мгновение отразив темный балкон и крыши Эстрелья-де-Мар. Вошла вторая подружка невесты, женщина лет сорока, с обесцвеченными волосами, сильно накрашенная, с тяжелой грудью, едва помещавшейся в тугом корсаже. Ее шею и грудь заливал яркий румянец, явно не от загара. Когда она неловко покачнулась, чуть было не сломав тоненький каблук и не упав, я решил, что, выйдя из церкви, она сделала небольшой крюк, чтобы заглянуть в ближайший бар.
      Все три женщины разделись до нижнего белья и сели на кровать, отдыхая перед тем, как облачиться в повседневную одежду. Как ни странно, ни одна из них не смотрела на подругу, снимавшую их на видео. Они начали раздевать одна другую, пальцами поддевая бретельки бюстгальтеров, лаская загорелую кожу и разглаживая отметины от тесного белья на коже. Подружка невесты, платиновая блондинка, подняла невестину вуаль и поцеловала ее в губы, а потом стала поглаживать ее груди, удивленно улыбаясь тому, как набухают соски, словно это невесть какое чудо природы.
      Камера пассивно наблюдала за ласками женщин. Глядя эту пародию на лесбийскую сцену, я больше не сомневался, что ни одна из трех ее участниц не была профессиональной актрисой. Они играли свои роли, как активистки любительской театральной труппы, исполняющие непристойный фарс эпохи Реставрации.
      Устав от взаимных объятий, женщины прилегли отдохнуть и тут с деланным изумлением уставились снизу вверх на появившиеся в кадре торс и бедра мужчины. Он стоял возле кровати, с воздетым пенисом, с лоснящимися мускулистыми бедрами и грудью, типичный безмолвный любовник с широкими плечами, статист из порнофильмов. На мгновение камера захватила нижнюю часть его лица, и я почти узнал мощную шею и крепкий подбородок.
      Женщины подались вперед, демонстрируя ему груди. Не откидывая с лица вуаль, невеста взяла в руки его пенис и принялась рассеянно посасывать его головку, точно восьмилетняя девочка – слишком большой леденец. Когда она откинулась на спину и раздвинула бедра, я нажал кнопку перемотки и, понаблюдав за карикатурно ускоренными толчками таза, снова включил воспроизведение, когда мужчина оторвался от нее и, как того требуют клише порнофильмов, изверг семя ей на грудь.
      По плечам и животу невесты стекал пот. Она сорвала с лица вуаль и вытерла ею сперму. Безупречно правильные черты ее лица и дерзкий взгляд снова почему-то напомнили мне старлеток актерской школы Рэнка. Она села и улыбнулась подружкам, досуха вытирая щеки вуалью. На ее руках были видны следы уколов, но она выглядела румяной и совершенно здоровой и весело рассмеялась, когда подружки вдвоем стали всовывать ее руки в подвенечное платье.
      Фокус переместился влево, камера дрогнула в неловких руках оператора. Картинка вновь обрела резкость: с балкона в спальню запрыгнули двое обнаженных мужчин и бросились к женщинам. Подружки невесты обхватили их за талии и потянули на кровать. Напуганной казалась только невеста. Она попыталась прикрыть обнаженное тело подвенечным платьем. Когда коренастый мужчина, по виду араб, с покрытой волосами спиной, схватил ее за плечи и бросил ничком на постель, она стала беспомощно сопротивляться.
      Я смотрел, как изнасилование шло своим чередом, и старался не замечать полного отчаянья во взгляде невесты, пытающейся зарыться лицом в синий атлас покрывала. Она больше не играла, было ясно, что ее тайный сговор с камерой кончился. Лесбийский фрагмент этого порнофильма был «подставой», призванной заманить ее в эту безликую квартиру, мизансценой настоящего изнасилования, которого ожидали подружки невесты, но не она сама.
      Мужчины по очереди штурмовали растрепанную невесту, демонстрируя отработанный репертуар сексуальных актов. Их лица ни разу не появились на экране, но было видно, что смуглый мужчина – средних лет, с загорелыми мясистыми руками вышибалы ночного клуба. Тот, что помоложе, имел характерное для англичанина телосложение – широкие плечи и узкие бедра. Ему было немногим больше тридцати. Он двигался с грацией профессионального танцора, стремительно манипулируя телом жертвы, легко меняя позы, без усилий вторгаясь в нее всеми мыслимыми способами. Раздраженный стонами жертвы, он скомкал вуаль и запихнул ей в рот.
      Фильм кончался хаосом совокупляющихся тел. В абсурдной имитации художественного финала камера буквально порхала вокруг кровати и на миг замерла перед зеркальной дверью. Оказывается, снимала женщина. На ней было черное бикини, с плеча свешивалась аккумуляторная батарея на кожаном ремешке. Едва различимый шрам от хирургической операции сбегал от поясницы вокруг талии к правому бедру.
      Фильм заканчивался. Мужчины ретировались из комнаты, в кадре неотчетливо промелькнули их лоснящиеся бедра и потные ягодицы. Подружки невесты помахали камере руками, а потом грудастая платиновая блондинка легла на спину, посадила плюшевого медвежонка верхом себе на живот и стала покачивать игрушку, весело смеясь.
      Но я смотрел на невесту. Ее лицо сохраняло присутствие духа, несмотря на обезобразившие его синяки. Она промокнула глаза наволочкой и потерла воспаленные локти и колени. Тушь черными слезами растеклась у нее по щекам, размазанная губная помада перекосила рот. И все же она ухитрилась улыбнуться в камеру, ни дать ни взять, отважная восходящая звездочка экрана перед массой объективов с Флит-стрит, храбрая девочка, проглотившая горькое лекарство для своего же блага. Сжимая в руках измятое подвенечное платье, она отвернулась от камеры и широко улыбнулась мужчине, тень которого виднелась на стене возле двери.

11
Леди у бассейна