Нет, Фрэнку там было совсем не место. Свернув с подъездной дороги отеля в ЛосМонтеросе, я выехал на прибрежное шоссе, которое вело в Малагу. Я с такой силой барабанил по рулю, что из-под ногтя большого пальца выступила кровь. Вдоль края дороги тянулись неоновые щиты, рекламировавшие пляжные бары, рыбные рестораны и ночные клубы под соснами, вокруг гудели машины, едва не заглушая пронзительный сигнал тревоги, доносящийся из городского суда Марбельи.
      Фрэнк невиновен, как полагали почти все, кто занимался расследованием этого убийства. Его признание казалось шарадой, частью какой-то изощренной игры, которую он вел против себя самого и в которой не желала участвовать даже полиция. Они целую неделю тянули с предъявлением Фрэнку обвинений, значит, наверняка не примут его признания. В этом я убедился, поговорив с инспектором Кабрерой после встречи с Фрэнком.
      В отличие от сеньора Данвилы, корректного, изысканно-вежливого, задумчивого испанского юриста старой закалки, Кабрера являл собой новый тип представителей этой профессии. Будучи выпускником полицейской академии в Мадриде, он больше походил на молодого профессора колледжа, чем на детектива. В его голове еще были свежи воспоминания о сотне семинаров по криминальной психологии. В деловом костюме он чувствовал себя непринужденно, умудрялся одновременно вести себя жестко и внушать симпатию, не теряя при этом бдительности. Кабрера радушно пригласил меня в свой кабинет и сразу же перешел к делу. Он попросил меня рассказать о детстве Фрэнка и поинтересовался, не обладал ли тот ярким воображением еще в детстве.
      – Возможно, у него была бурная фантазия? Если у ребенка трудное детство, он часто уходит в создание воображаемых миров. Не был ли ваш брат одиноким ребенком, мистер Прентис, часто ли он оставался один, пока вы играли со старшими мальчиками?
      – Нет, он никогда не был одинок. На самом деле у него было больше друзей, чем у меня. Он всегда хорошо ладил с другими детьми, был практичен и не витал в облаках. Это я давал волю воображению.
      – Полезный дар для писателя-путешественника, – прокомментировал Кабрера, перелистывая мой паспорт.– Возможно, еще ребенком ваш брат пытался изображать мученика, брать на себя вину за чужие проступки?…
      – Нет, на мученика он был совершенно не похож. Играя в теннис, он двигался очень быстро и всегда хотел победить.
      Почувствовав, что Кабрера отличается большей вдумчивостью, чем большинство полицейских, с которыми мне приходилось иметь дело, я решил поговорить с ним начистоту.
      – Инспектор, мы можем быть откровенны друг с другом? Фрэнк невиновен. И вы, и я знаем, что он не совершал этих убийств. Не понимаю, почему мой брат взял вину на себя, наверно, кто-нибудь втайне на него давит. Или, возможно, он кого-то покрывает. Если мы не узнаем правды, на испанские суды ляжет вся ответственность за трагическую ошибку правосудия.
      Кабрера молча наблюдал за мной, ожидая, пока мое негодование развеется вместе со струйкой дыма от его сигареты. Он помахал рукой, разгоняя дым.
      – Мистер Прентис, испанских судей, как и их английских коллег, не заботит истина – они предоставляют решать, что есть истина, более высокой инстанции. Судьи пытаются восстановить наиболее вероятное развитие событий на основании имеющихся улик. Это дело будет расследовано самым тщательным образом, и в свое время ваш брат предстанет перед судом. Все, что вам остается делать, – ждать приговора.
      – Инспектор…– Мне стоило немалых усилий сдержаться.– Фрэнк может признавать свою вину, но это вовсе не означает, что он действительно совершил эти ужасные преступления. Вся эта история – какой-то безумный фарс.
      – Мистер Прентис…
      Кабрера поднялся, отошел от стола и рукой показал на стену, словно решая задачу на классной доске перед аудиторией тугодумов.
      – Позвольте напомнить вам, что сгорело пять человек, что они преднамеренно убиты, причем самым жестоким образом. Ваш брат настаивает на том, что виноват именно он. Английские газеты, например, да и вы, считают, что поскольку он упорствует столь громогласно, то, возможно, невиновен. На самом деле его признание может оказаться частью какого-нибудь хитроумного плана, попыткой запутать всех, как…
      – Вроде укороченной подачи возле самой сетки?
      – Именно. И это очень умно. Вначале у меня тоже были сомнения, но должен сказать вам, что теперь я склонен думать, что ваш брат мог это совершить.
      Кабрера покосился на мою кричаще-яркую моментальную фотографию в паспорте, словно пытаясь выяснить, а вдруг и сам я в чем-нибудь виноват.
      – Между тем расследование продолжается. Ваше присутствие здесь оказалось более полезным, чем вы можете вообразить.
 
      Выйдя из суда магистрата, мы с сеньором Данвилой стали спускаться с холма к старому городу. Этот небольшой анклав позади выстроившихся вдоль берега отелей представлял собой отреставрированную деревушку со стилизованными в духе древней Андалусии улицами, антикварными магазинами и открытыми кафе под апельсиновыми деревьями. В этой сценической декорации мы молча прихлебывали кофе со льдом и наблюдали, как владелец кафе отгонял кипятком бездомных кошек, пристающих к его клиентам.
      Этот душ, ошпаривавший несчастных животных, еще один пример несправедливой жестокости, мгновенно вскипятил и меня. Сеньор Данвила позволил мне выговориться, лишь горестно кивая апельсинам над моей головой в знак согласия с моими аргументами. Я чувствовал, что ему хотелось взять меня за руку, что он озабочен моим состоянием не меньше, чем судьбой Фрэнка. Видимо, он осознавал, что признание братом вины втягивает и меня в этой странный круговорот событий.
      Он легко согласился с невиновностью Фрэнка – мол, задержка с предъявлением обвинения наводит на мысль, что и полиция сомневалась в его виновности.
      – Но теперь неповоротливой судебной машине дан ход, и дело идет к тому, что его признают виновным, – предостерег он меня.– У судов и у полиции есть основания не возражать против добровольного признания. Это просто избавляет их от лишней работы.
      – Даже если они будут знать, что судят невиновного?
      Сеньор Данвила поднял глаза к небу.
      – Сейчас судьи, может быть, почти уверены в этом, но что будет через три-четыре месяца, когда ваш брат станет давать показания на процессе? Добровольное признание вины их очень устраивает, им так легче. Материалы следствия могут быть сданы в архив, возможно, следователи, занимавшиеся делом Фрэнка, перейдут на другие должности. Я говорю вам это, мистер Прентис, потому что сочувствую вам.
      – Но ведь Фрэнк может провести в тюрьме ближайшие двадцать лет. Неужели полиция не будет искать настоящего преступника?
      – И что они найдут? Не забывайте, стоит осудить бывшего британского подданного, и не понадобится искать виновного испанца. Андалусии туризм жизненно необходим. Это ведь один из беднейших регионов Испании. Местных инвесторов не слишком беспокоит преступность среди туристов.
      Я оттолкнул свой стакан с кофе.
      – Пока еще Фрэнк – ваш клиент, сеньор Данвила. Кто убил этих пятерых людей? Мы знаем, что отвечать за это должен не Фрэнк. Но кто-то устроил пожар.
      Данвила не ответил. Он осторожно отщипывал кусочки закусок – ветчины и сыра – и бросал их поджидавшим кошкам.
 
      Если не Фрэнк, то кто? Поскольку полиция закончила расследование, мне предстояло нанять более энергичного испанского адвоката, чем этот бездеятельный и подавленный Данвила. Возможно, чтобы докопаться до истины, надо будет обратиться в какое-нибудь британское частное детективное агентство. Я ехал по прибрежной дороге в Малагу мимо белостенных особняков отставных дельцов, возвышавшихся как айсберги среди площадок для гольфа, и вспоминал, что почти ничего не знаю о курортном местечке Эстрелья-де-Мар, где произошло это несчастье. Фрэнк как-то прислал мне несколько почтовых открыток с видами своего клуба – сплошь привычные корты для сквоша, джакузи и бассейны для прыжков в воду, но я имел только самое туманное представление о повседневной жизни британцев, поселившихся на этом побережье.
      Пять человек погибло при пожаре, уничтожившем дом Холлингеров. Мощный очаг огня неожиданно возник около семи часов вечера 15 июня, во время официального празднования дня рождения королевы. Хватаясь, как утопающий за соломинку, за нелепую мысль о том, что это совпадение – не случайно, и вспомнив агрессивный настрой пограничной жандармерии в Гибралтаре, я размышлял о том, что пожар мог устроить спятивший испанский полицейский, протестуя тем самым против сохранения Скалы за британцами. Я представлял себе траекторию полета горящей свечки, заброшенной через высокую стену на сухую как трут крышу виллы…
      Но на самом деле пожар был устроен поджигателем, который вошел в особняк и сделал свою черную работу на лестничной площадке. Три пустые бутылки с остатками эфира и бензина были найдены на кухне. Четвертую, полупустую, мой брат держал в руках в тот момент, когда сдавался полиции. Пятая, наполненная до горлышка и заткнутая одним из галстуков Фрэнка с эмблемой теннисного клуба, лежала на заднем сиденье его машины, припаркованной на узенькой улочке в сотне ярдов от сгоревшего дома.
      Имение Холлингеров, сказал мне Кабрера, было одним из старейших частных владений в Эстрелья-де-Мар, деревянные брусья его внутренних перекрытий и стропила крыши высохли, как бисквит, пролежавший на солнце сотни июлей. Я подумал о пожилой паре, которая уехала из Лондона в мирный покой этого тихого побережья – в пристанище людей, отошедших от дел. Было трудно вообразить, что у кого-то хватило энергии и злобы их убить. Греющие на солнце ревматические суставы, мирно потягивающие солнечное вино, днем слоняющиеся по стриженым зеленым площадкам для гольфа, а по вечерам дремлющие перед своими спутниковыми телевизорами, обитатели Коста-дель-Соль жили в мире, где не бывает никаких происшествий.
      По мере приближения к Эстрелья-де-Мар жилые комплексы выстраивались вдоль пляжа плечом к плечу. Здесь будущее уже высадилось на берег и улеглось на отдых среди сосен. Сиявшие белыми стенами пуэбло напомнили мне поездку в Аркосанти – сторожевую заставу послезавтрашнего дня, которую создал посреди пустыни в Аризоне Паоло Солери . Жилые постройки Эстрелья-де-Мар, тоже выполненные в кубистском стиле и расположенные террасами, всем видом призывали отменить счет времени в угоду своим пожилым обитателям, нашедшим здесь пристанище после выхода на пенсию, и на благо огромному миру всех тех, кого старость еще только подкарауливает.
      В поисках поворота на Эстрелья-де-Мар я свернул со скоростного шоссе на Малагу и оказался в лабиринте дорог, ведущими к многочисленным пуэбло. Пытаясь сориентироваться, я заехал на заправочную станцию. Пока молодая француженка наполняла бак, я прошелся мимо супермаркета, примыкавшего к станции. Вдоль его прилавков с охлажденными продуктами проплывали, как разноцветные облака, пожилые женщины в пушистых махровых халатах.
      Я вышел на дорожку, выложенную голубой плиткой, поднялся по ней на вершину поросшего травой холмика и посмотрел вниз. Венецианские окна, внутренние дворики и миниатюрные бассейны производили забавный успокаивающий эффект. Создавалось впечатление, будто все эти огороженные резиденции – британские, голландские и немецкие – образуют единый комплекс площадок для выгула душевнобольных, – ландшафт, призванный умиротворить и одомашнить это эмигрантское население. Я чувствовал, что Коста-дель-Соль, подобно оккупированным пенсионерами побережью Флориды, островам Карибского моря и Гавайям, не имеет никакого отношения к стремлению людей путешествовать или наслаждаться отдыхом, а просто представляет собой лагерь для особого рода добровольного заточения.
      Хотя пуэбло казались пустынными, в действительности они были более густо заселены, чем я думал. В тридцати футах от меня на балконе сидела пара среднего возраста. Женщина держала в руках книгу, не читая, а ее муж заторможенно изучал поверхность воды в плавательном бассейне, блики от которой золотистыми змейками играли на стенах соседнего многоквартирного дома. Почти невидимые с первого взгляда, люди сидели на террасах и во внутренних двориках, уставившись на невидимый горизонт, точно персонажи картин Эдварда Хоппера .
      Уже подумывая о путевых заметках, я мысленно перечислял особенности этого безмолвного мира: белая архитектура, стирающая в памяти все иные впечатления; вынужденный досуг, который превращает в окаменелость нервную систему; почти африканский внешний вид, хотя здешняя Северная Африка изобретена кем-то, кто никогда не бывал в Магрибе; явное отсутствие любого подобия социальной структуры; какая-то застывшая вечность за пределами скуки, без прошлого, без будущего, в неумолимо убывающем настоящем. Неужели таким будет наше будущее, целиком состоящее из досуга, без всяких забот? Ничто не могло произойти в этом царстве бездеятельности, где быстро успокаивалась даже водная гладь тысяч плавательных бассейнов.
      Я вернулся к машине, когда мне напомнил о привычной действительности глухой шум прибрежного скоростного шоссе. Следуя инструкциям француженки, я нашел обратную дорогу до знака поворота на Малагу и влился в поток машин. Вскоре показались пляжи цвета охры, а затем впереди возник красивый полуостров, образованный богатыми железом скальными породами.
      Это и было курортное местечко Эстрелья-де-Мар, не менее лесистое и благоустроенное, чем Кап д'Антиб. Впереди показалась гавань в обрамлении баров и ресторанов, с полумесяцем привозного белого песка и пристань для гоночных и крейсерских яхт. Позади пальм и эвкалиптов виднелись комфортабельные виллы, а еще выше, словно нос лайнера, красовался клуб «Наутико», увенчанный белой спутниковой тарелкой.
      Потом, когда шоссе повернуло и вынесло меня из прибрежных сосен, я увидел обгоревший остов особняка Холлингеров, возвышавшийся на холме над городком. Обугленные балки крыши напоминали остатки погребального костра у индейцев Центральной Америки, где-нибудь на вершине плоской горы. Неистовый жар и дым окрасили в черный цвет некогда светлые стены, словно этот обреченный дом пытался замаскироваться к приходу ночи.
      Меня обгоняли машины, стремившиеся к высотным зданиям отеля Фуэнхиролы, что виднелись вдалеке. Я свернул на дорогу к Эстрелья-де-Мар и оказался в узком ущелье, прорезанном в порфирной скале мыса. Проехав не более четырехсот ярдов, я достиг озелененного перешейка полуострова, где за лакированными воротами красовались первые виллы курорта.
      Эстрелья-де-Мар целенаправленно застраивался в 1970-е годы. Строительством занимался какой-то англо-голландский консорциум, а курортному местечку предстояло стать постоянным пристанищем для яппи из Северной Европы. Курорт с самого начала повернулся спиной к массовому туризму, поэтому здесь не было ни одного квартала небоскребов, которые возвышаются прямо над кромкой воды в Беналмадене и Торремолиносе. Старый город у гавани был добротно и весьма изящно сохранен в миниатюре, домики рыбаков превращены в бары и антикварные лавки.
      Выезжая на дорогу, ведущую к клубу «Наутико», я миновал элегантный чайный салон, обменный пункт, декорированный под деревянно-кирпичное строение эпохи Тюдоров, и бутик, в витрине которого с наигранной скромностью демонстрировалось одно-единственное, но изысканного дизайна платье. Я подождал, пока какой-то фургон, расписанный сценами уличного движения в технике trompe-l'oeil , задним ходом въехал во внутренний двор скульптурной студии. Широкоплечая женщина с германскими чертами лица и светлыми волосами, заколотыми на затылке, надзирала за двумя мальчиками-подростками, которые начали выгружать бочонки с глиной.
      Под навесом студии без стен пятеро творцов усердствовали за своими столами, словно заправские скульпторы. Рабочие халаты защищали от глины их пляжную одежду. Статный юноша-испанец, крупные гениталии которого едва вместились в мешочек для позирования, приняв изящную позу, стоял на подиуме с угрюмым выражением лица. Скульпторы – все до единого любители, о чем можно было судить по тому, с каким рвением они отдавались лепке, – мяли свою глину, стремясь придать ей подобие бедер и торса позировавшего юноши. Их дородный инструктор с конским хвостом, как Вулкан в кузнице, переходил от стола к столу, там прищипывая пупок толстым указательным пальцем, здесь разглаживая морщины на лбу.
      Как я вскоре обнаружил, Эстрелья-де-Мар был процветающим обществом любителей искусств. Коммерческие галереи, выстроившиеся в узких улочках над гаванью, словно на парад, демонстрировали самые последние работы курортных живописцев и дизайнеров. Расположенный по соседству с ними Центр искусств и ремесел выставил коллекцию авангардных ювелирных изделий, керамики и тканей. Местные художники -все из числа обитателей соседних вилл, о чем можно было догадаться по их «мерседесам» и «рейнджроверам», – восседали за раскладными столиками подобно субботним торговцам на Портобелло-роуд в Лондоне. Уверенными голосами они выкрикивали названия своих товаров, – ни дать ни взять Холланд-Парк в Лондоне или Шестнадцатый округ Парижа .
      Все обитатели городка казались живыми и уверенными в себе людьми. Покупатели толпились в книжных и музыкальных магазинах или внимательно рассматривали вращающиеся стойки с зарубежными газетами, выставленные у табачных лавок. Девочка-подросток в белом бикини перешла улицу перед радиатором моей машины точно по сигналу светофора, неся в одной руке скрипку в футляре, а в другой гамбургер.
      Я решил, что Эстрелья-де-Мар значительно более привлекательна, чем была в те времена, когда Фрэнк впервые приехал сюда управлять клубом «Наутико». Монокультуре солнца и сангрии, которая умиротворяла жителей пуэбло, просто не осталось места в этом оживленном маленьком анклаве, который, казалось, выгодно сочетал в себе лучшие черты Бел-Эйр и Левого Берега. Напротив входа в клуб «Наутико» располагался кинотеатр под открытым небом, с рядами сидений, врезанными прямо в склон холма. Афиша возле билетного киоска рекламировала ретроспективу фильмов с Кэтрин Хепберн и Спенсером Трейси, что свидетельствовало о своеобразной интеллектуальной утонченности.
 
      В клубе «Наутико» царили покой и прохлада, – бурная послеполуденная деятельность была еще впереди. На сочных лужайках вращались разбрызгиватели, а поверхность пруда возле безлюдной ресторанной террасы выглядела настолько гладкой, что по ней хотелось пройтись. На одном из кортов с твердым покрытием единственный игрок тренировался с теннисной машиной. Только стук отскакивавших мячей нарушал эту атмосферу покоя.
      Я пересек террасу и прошел к бару в глубине ресторана. Светловолосый официант с детскими чертами лица и плечами матроса-яхтсмена складывал бумажные салфетки в виде миниатюрных яхт, украшая ими блюдечки с арахисом.
      – Вы гость, сэр? – он сопроводил свой вопрос бодрой ухмылкой.– Боюсь, мы открыты только для членов клуба.
      – Я не гость и не член, какую бы странную форму жизни это ни означало.– Сев на табурет, я бросил в рот несколько орешков.– Я брат Фрэнка Прентиса. Насколько мне известно, он был здесь управляющим.
      – Несомненно… мистер Прентис.
      Он запнулся, будто столкнулся лицом к лицу с привидением, потом энергично пожал мне руку.
      – Сонни Гарднер. Я член экипажа яхты Фрэнка. Как бы ни повернулось дело, он по-прежнему главный менеджер.
      – Славно. Он будет рад услышать это.
      – Как там Фрэнк? Мы только о нем и говорим.
      – Нормально. Я виделся с ним вчера. Мы долго и интересно потолковали.
      – Все надеются, что вы поможете Фрэнку. Клубу «Наутико» без него не обойтись.
      – Настрой у вас ничего себе. А теперь я хотел бы осмотреть его квартиру. Там есть личные вещи, которые я обещал ему принести. Полагаю, у кого-нибудь есть ключи?
      – Вам надо поговорить с мистером Хеннесси, казначеем клуба. Он вернется через полчаса. Я знаю, что он хочет помочь Фрэнку. Мы все делаем, что можем.
      Я наблюдал за тем, как изящно он складывает бумажные яхты мозолистыми руками. В его голосе звучала искренность, но какая-то поразительно отрешенная и далекая, словно это были строки роли, произнесенные еще на прошлой неделе обезумевшим актером. Повернувшись на табурете, я бросил взгляд на плавательный бассейн. На его зеркальной поверхности можно было видеть отражение дома Холлингеров – уничтоженный пожаром и затонувший корабль на выложенном плиткой дне бассейна.
      – Отсюда открывается прекрасный вид, – прокомментировал я.– Вероятно, зрелище было впечатляющее.
      – Зрелище, мистер Прентис? – По-детски гладкий лоб Сонни Гарднера избороздили морщины.– Какое зрелище, сэр?
      – Я говорю о пожаре в том большом доме. Вы его видели отсюда?
      – Нет, не видели. Клуб был закрыт.
      – Как, в день рождения королевы? Я думал, вы были открыты всю ночь.
      Я взял из его пальцев бумажную яхту и стал разворачивать, изучая замысловатые сгибы.
      – Когда я был вчера в суде магистрата Марбельи, одна вещь осталась для меня загадкой. Там не было никого из Эстрелья-де-Мар. Ни одного из друзей Фрэнка, ни одного свидетеля защиты, никого из тех, кто вместе с ним работал. Только пожилой адвокат-испанец, уже потерявший надежду…
      – Мистер Прентис…
      Гарднер попытался снова сложить бумажный треугольник, когда я вернул ему развернутую салфетку, а потом смял ее в ладонях.
      – Фрэнк не хотел нас там видеть. Он просил мистера Хеннесси передать, чтобы мы его не беспокоили. Кроме того, он же признал себя виновным.
      – Но вы ведь не верите в его виновность?
      – Никто не верит. Но… он же признался. С этим трудно спорить.
      – Это уж точно. В таком случае скажите мне, если Фрэнк не устраивал пожар в доме Холдингеров, то кто это сделал?
      – Кто знает? – Гарднер бросил взгляд через мое плечо, горя желанием увидеть задерживавшегося Хеннесси.– Может быть, его вообще никто не устраивал.
      – В это трудно поверить. Факт поджога совершенно неоспорим.
      Я подождал ответа Гарднера, но тот лишь одарил меня ободряющей улыбкой профессионального сочувствия, которую, наверное, приберег для скорбящих родственников на похоронах, – она была бы уместна во время заупокойной службы в полутемной часовне. Он, казалось, не отдавал себе отчета, что его пальцы больше не превращали бумажные салфетки в миниатюрную флотилию, а, наоборот, стали один за другим разворачивать и разглаживать треугольные паруса. Когда я уходил, он склонился над своим маленьким флотом, словно отпрыск Циклопов, и обратился ко мне обнадеживающим голосом:
      – Мистер Прентис… Может, он самопроизвольно загорелся?
 
      На вращающихся разбрызгивателях играло множество радуг, то мимолетно появлявшихся над водяными струями, то вновь исчезавших в брызгах, точно призрак, прыгающий через скакалку. Я быстрым шагом обошел бассейн, в котором вода плескалась под трамплином для прыжков, – ее спокойствие нарушала длинноногая молодая женщина, решительно и умело плывшая на спине.
      Я сел за стол у бассейна и стал любоваться тем, как ее грациозные руки рассекали поверхность воды. Широкие бедра женщины двигались в воде, словно она лежала в объятиях верного любовника. Когда она проплывала мимо меня, я заметил серповидный кровоподтек, который пересекал ее лицо от левой скулы до переносицы, и явную припухлость на верхней челюсти. Увидев меня, она стремительно перешла на быстрый кроль. Руки били по взволнованной воде, коса длинных черных волос следовала за ней, подобно беззаветно влюбленному водяному змею. Она поднялась по лесенке на мелководном краю бассейна, взяла махровый халат с ближайшего стула и, не обернувшись, ушла в раздевалку.
      На пустом корте возобновился стук теннисной машины. Белокожий мужчина в бирюзовом спортивном костюме клуба «Наутико» играл с машиной, которая вела огонь мячами через сетку. Ее ствольная насадка произвольно поворачивалась из стороны в сторону. Сквозь ограждение из проволочной сетки я мог наблюдать за бескомпромиссной дуэлью игрока с машиной. Длинноногий мужчина прыгал по корту, рыхля подошвами утрамбованную глину. Он страстно стремился принять и возвратить на пустую половину площадки каждый поданный мяч. Удар с лету, легкий удар слева и свеча следовали один за другим в бешеном темпе. В машине произошел сбой, и игрок метнулся к сетке, чтобы срезать укороченную подачу, направленную в промежуток между боковыми линиями, но тут же кинулся обратно к задней линии с вытянутой ракеткой.