Семён Алексеевич уже собирался уходить, как вдруг увидел, что с «Ориона» на пирс спустились матросы и беспорядочной гурьбой направились к воротам порта. Он скорым шагом обошёл штабеля каких-то бочек и тоже направился к воротам.

Не доходя до них, остановился, сосредоточенно скручивая цигарку. Когда английские моряки, предводительствуемые коренастым боцманом с

серьгой в ухе, поравнялись с Семёном Алексеевичем, он жестом попросил у них огонька.

Моряки остановились. Боцман достал зажигалку, посмотрел на замысловато скрученную цигарку и улыбнулся. Заулыбались и другие, заговорили на непонятном Красильникову английском языке.

— Козья ножка, — попытался объяснить он любопытствующим морякам и, чтобы разговор не оборвался, жестами показал:

— Хочешь, тебе сделаю?

И, не ожидая его согласия, Красильников достал полный табаку кисет, рванул размашистым, изящным движением газету и ловко, одним приёмом, скрутил предлинную козью ножку. Всыпав в неё рубленый корень самосада, он подал готовую цигарку боцману. Тот прикурил, затянулся. Лицо его дёрнулось и побагровело, он громко закашлялся. Моряки снова засмеялись и, обступив Семена Алексеевича и боцмана, по очереди стали пробовать самосад, гогоча и весело хлопая Красильникова по плечу. Знакомство завязывалось…

Но в это время юркий человек в штатском, по виду явно филёр, тут как тут появился возле моряков, подозрительно присматриваясь к тому, что здесь происходит.

Красильников намётанным глазом сразу же заметил филёра и понял, что знакомство с ним ничего хорошего ему не сулит.

— Ладно, ребята! Мне пора! Пойду! — пробормотал он и постарался протиснуться сквозь толпу обступивших его англичан, они его не отпускали. Звали с собой выпить. Хоть и не знал он английского языка, но правильно понял это приглашение по тем жестам, которыми моряки сопровождали слова.

— Не могу я, ребята! Некогда! — качал головой Красильников и затем вдруг, чуть прищурив глаза, сказал: — Вот завтра… Завтра можно… Завтра давайте встретимся…

При этом Семён Алексеевич прикладывал руку к щеке и даже закрывал глаза, чтобы моряки лучше поняли, что значит завтра».

— Завтра… — повторил вслед за Семёном Алексеевичем высокий моряк с тяжёлым упрямым подбородком и отрицательно покачал головой: — Нет!.. Нет завтра… Ту-ту…

Что-то резкое и гневное бросил в толпу филёр. Высокий моряк огрызнулся и махнул в его сторону рукой. Весело и возбуждённо переговариваясь между собой, моряки тронулись дальше. Филёр уже стоял возле Семена Алексеевича и ждал, когда отойдут подальше моряки.

Но высокий моряк что-то понял, тоже остановился и, угрожающе поглядывая на филёра, стал ждать. Тогда филёр, сменив Красильникова недобрым взглядом, покорно побрёл вслед за входящей толпой англичан. «Спасибо, товарищ!» — мысленно сказал выручившему его моряку Красильников и, проводив англичан задумчивым взглядом, пошёл в противоположную сторону.

Наплутавшись вдоволь в сложных лабиринтах припортовых улиц, Красильников вышел наконец к деревянным причалам. Здесь мерно покачивались на лёгкой волне ходкие рыбацкие фелюги. На корме одной ветхой лайбы сидел старик. Увидев, что Красильников остановился, старик, глядя поверх

Ючков, крикнул:

— Матрос, выпить чего не найдётся?.. Есть отменная закуска! — и он показал на связку вяленой рыбы, висевшую на флагштоке.

Семён Алексеевич прошёл не мешкая по причалу к лайбе.

— Какую службу здесь несёшь? — дружелюбно спросил он старика, стараясь понравиться ему.

— А служба у меня простая, — начал старик — видно, был из разговорчивых, — вроде сторожа я. — Он помолчал и грустно добавил: — Сорок годков день в день прослужил в этом порту, в таможне, а теперь… вот…

Семён Алексеевич даже присвистнул от удивления.

— Сорок лет?.. Наверное, многих моряков знаете?

— Известно, — согласно кивнул головой бывший таможенник.

— А не доводилось вам встречать кого с бывшего эсминца «Гаджибей»? — дознавался Семён Алексеевич.

— С того, потопленного? — повёл бровью в сторону рейда таможенник.

Красильников кивнул.

— Ходит тут один. Комендором был.

— Комендором? А фамилию его не вспомните? — с надеждой в голосе спросил Семён Алексеевич.

— А чего вспоминать? Воробьёв его фамилия.

— Воробьёв?.. Василий?.. — обрадовался Красильников.

— Василий. Он самый.

— Значит, он здесь? — продолжал несказанно обрадованный Красильников.

— А где его можно повидать?

— Если есть на что выпить, то в аккурат через десять минут я его вам покажу.

— Есть! Есть! Пошли, папаша!..

Таможенник легко выбрался на причал.

— Подождите, а вахту кому?.. — вдруг остановился Красильников.

— А шут с ней, с вахтой! И с этой лайбой! На ней все равно украсть нечего, — проговорил таможенник.

В двух кварталах от порта, на ветхом каменном доме, висела на кронштейнах большая медная пивная кружка, а под нею красовалась надпись: «Эксельсиор». Старик таможенник свернул во двор, показал на пролом в стене, означавший вход. По выщербленным ступеням они спустились вниз. Под потолком каменного коридора висел тусклый керосиновый фонарь. Он освещал дубовую дверь.

Таможенник толкнул её — и навстречу им с оглушающей силой вырвался нестройный гул, послышались невнятные пьяные голоса. Семён Алексеевич увидел низкий сводчатый зал, в котором за длинными дубовыми столами сидели люди. Это были рыбаки, грузчики, военные моряки, механики с мелких судов и портовые воры. На их одежде лежал отпечаток морских профессий. И только два филёра, сидевшие неподалёку от входа, казались здесь такими же несуразными, как, скажем, архиерей цирковой арене. Они тянули пиво и не спускали глаз с английских моряков, тесной кучкой сидевших за другим столом.

Таможенник повёл Красильникова в конец зала, ближе к стойке. Здесь в одиночестве сидел моряк в грубой брезентовой робе.

— Вот и дружок ваш — Воробьёв, — показал старик.

Семён Алексеевич заглянул в лицо моряка, тронул его за плечо:

— Не узнаешь, Василий?

Моряк нехотя поднял голову, несколько мгновений всматривался в Красильникова.

— Семён?.. Здорово! А мне кто-то сказал, что тебя будто убили. — Моряк ногой придвинул табурет для Красильникова скомандовал в сторону стойки: — Матрёна! Пива нам!

— А водочки не будет? — ласково напомнил таможенник, глаза у него замаслились от ожидания.

Воробьёв посмотрел на старика, покачал головой:

— Ох и надоел ты мне, старик!

Семён Алексеевич весело объяснил Воробьёву:

— Это он помог разыскать тебя. — И затем сказал таможеннику: — Вы бы сами выпили! А денег я дам!

— Понимаю! — проникновенно сказал таможенник.

Красильников достал из кармана несколько царских денежных купюр и протянул их таможеннику. Тот, не глядя, зажал деньги в кулаке и, пятясь между столами, зашлёпал к стойке.

А Семён Алексеевич и Василий Воробьёв не спеша потягивали пиво и тихо переговаривались.

— Мне эта взрывчатка для большого дела нужна, — убеждал Красильников своего давнего друга, который сейчас смотрел на него какими-то грустными глазами.

— Не знаю, для чего она тебе нужна, но нету её у меня, я не комендор сейчас. Рыбалю — и вся моя недолга.

— Значит, не поможешь? — тихо, чувствуя, как перехватывает от обиды горло, спросил Красильников.

— Значит, не помогу, Семён… — Помолчав немного, Воробьёв хмуро добавил: — Да и к стенке сейчас за это без суда вставят!

— Боишься, выходит?

— Понимай как хочешь.

Красильников встал.

— Ты что ж, уходишь? — спросил, заметно трезвея, Воробьёв. — А я думал, посидим… повспоминаем… Жизнь-то, жизнь ныне какая верченая… Одна и отрада — повспоминать…

— Нам вроде вспоминать нечего, — сухо сказал Красильников и, не прощаясь, круто повернувшись, двинулся к выходу. Поднявшись по ступенькам, постоял немного — нет ли хвоста? — и, успокоенный, зашагал по улице. Он так и не заметил, как из пивной выскользнул филёр и приклеился к его следу…

Вот уже кончилась улица, и он свернул в переулок. Когда проходил возле какого-то дома мимо железной калитки, чья-то сильная рука внезапно ухватила его за рукав бушлата и рванула к себе. Калитка тотчас же захлопнулась, скрежетнул железный засов. Не успел Семён Алексеевич что-либо сообразить, как увидел перед собой виновато улыбающегося Воробьёва.

— Не видал разве? За тобой шпик увязался… Давай за мной! — проговорил он, тяжело дыша.

— Как ты сюда успел? — удивился Красильников.

— Известно… проходными дворами, — переводя дух, ответил Василий и крепко, по-матросски хлопнул его по плечу. Они торопливо пошли по какой-то сложной, запутанной дороге — мимо дровяных складов, старых сараев, полуразваленных землянок…

Верстах в пяти от Новороссийска, на берегу небольшого заливчика, стояло несколько выщербленных морскими ветрами рыбацких хат. А неподалёку от них вольготно покачивались на волнах заякоренные шаланды и баркасы. Сюда Воробьёв и привёл Семена Алексеевича.

— Вон мой корабль стоит…

«Мария» — крупно было выведено белой краской на борту ничем не примечательного баркаса.

— Здравствуйте вам, — послышался певучий женский голос.

Семён Алексеевич обернулся. Перед ним стояла с молодой смелой улыбкой на красивом, веснушчатом лице статная русоволосая женщина.

— Мария, те пироксилиновые шашки, что мы когдась рыбу глушили, где у тебя? — спросил Василий у женщины.

— Возле хаты закопаны.

— Много осталось? — уточнил Василий, и было ясно, что такого рода разговоры здесь — дело будничное.

— Богато ещё! Пуда два…

— Выбери их из земли и подсуши. Они ему для настоящего дела нужны! — Василий с уважением кивнул в сторону Красильникова.

— Что ж, раз нужны — выберу, — сразу и просто согласилась женщина.

— И дёготь мне приготовь, замажу на баркасе твоё имя! — крикнул ей вслед Василий и, встретив недоуменный взгляд Красильникова, охотно объяснил: — По сухопутку, понимаешь, вам из города с пироксилином никак не выйти. Патрули везде шастают… Попробуем, как стемнеет, до Зеленого мыса морем вас вывезти…

К вечеру Красильников привёл сюда, в рыбацкую хижину, Кособродова и Николая, и они, не мешкая, стали готовить баркас к выходу в море. Воробьёв выволок из хаты несколько связок просушенных рыбацких сетей, сноровисто расправил их на корме, возле старенького, добросовестно отслужившего уже десять своих жизней движка. Под сетями сложили пироксилин и несколько динамитных шашек, которые каким-то чудом достал у кого-то Кособродов. Принёс Дмитрий Дмитриевич главную новость, ради которой оставался в городе. Знакомый машинист достоверно сообщил, что эшелон с танками тронется к фронту завтра в десять часов. К этому времени они должны уже добраться до места.

Когда совсем стемнело, Мария пригласила всех в хату, выставила на стол чугунок вареной картошки, хлеб, десяток вяленых кефалей.

Ели молча, сосредоточенно и торопливо. Почти одновременно встали, поблагодарили хозяйку, Воробьёв взглянул на часы:

— Ну что ж! Тронемся помалу! Времени надо с запасом: Бригантина у меня норовистая. По части мотора!..

Но мотор завёлся сразу, с первого поворота ручки, затарахтел бодро, весело.

Баркас шёл вперёд в кромешной тьме, слегка покачиваясь волнах. Сидя на носу, на бухте свёрнутого каната, пристально вглядывалась вперёд Мария. За рулём стоял Воробьёв. Семён Алексеевич, Кособродов и Николай расположились рядом с ним залепленных рыбьей чешуёй ящиках.

— Ну что ж, я так считаю, — вращая штурвал, громко рассуждал Василий,

— что если эшелон отправляется в десять, то шьше двенадцати он до Тоннельной не дойдёт. Так ведь? — и покосился на Кособродова, словно хотел сверить ход своих рассуждении с тем, что думают остальные.

— У них, конечно, два паровоза будет и толкач на подмоге — рассудительно ответил Кособродов. — Правда, и горки там…

— Во-во! — согласился Воробьёв. — Поэтому я два часа кладу.

— Полтора, — коротко уточнил Кособродов.

— Все равно успеете. Пеши — если мерить от Зеленого мыса вёрст семь, не боле, — поддержала на добром распеве этот разговор Мария.

Светало. Сквозь плотную замесь низких, сильно увлажнённых от недавних штормов облаков просачивались мутные волны слегка подзеленевшего света. Справа, вдали, над гребнями бегающих валов, показалась полоса желтоватого гористого берега.

— Василий! — раздался тревожный оклик Марии. — Смотри туда… Мористей…

Там, вдали, за грядой волн, смутно угадывался силуэт какого-то судна. Оно шло прямо на баркас, вырисовываясь все ясней и ясней. И вот уже стали хорошо видны его топовые огни: справа — красный, слева — зелёный.

Василий сразу же переложил штурвал — и баркас, резко накренившись, лёг право на борт, носом к берегу.

— Может, пронесёт! — тревожно проговорил Василий.

Но куда там! — не пронесло! На судне сначала показалась световая точка, потом из неё вырвался сноп света и быстро заскользил по гребням зыбких пенящихся волн. Он быстро приближался к баркасу. Осветив баркас, прожектор внезапно погас. И тотчас на судне заработал ратьер, который стал посылать в сторону ускользающего баркаса предостерегающие световые сигналы: точки, тире, точки…

«Приказываю… лечь… в дрейф…» — медленно прочитал Василий и вопросительно посмотрел на Семена Алексеевича. Тот стоял недалеко от штурвала, закусив губы, и на лице его резко обозначались скулы.

— Вася! Это патрульное!.. Патрульное… Не отстанут так…

Пироксилин! Пироксилин кидайте в воду, пока нет прожектора! — тревожно закричала Мария.

— Подожди ты, скаженная! — резко оборвал её Василий, мысленно вымеряя расстояние между судном и баркасом.

Вдали снова ярко вспыхнула красная точка, тут же на воду неподалёку от борта баркаса упал луч, заскользил к баркасу. Тогда Василий второпях передал штурвал Красильникову, а сам бросился к движку: добавить газку — и к берегу. Только в этом было сейчас спасение.

Когда стремительный прожекторный луч накрыл баркас, Красильников мгновенно переложил штурвал — и тут же, резко вильнув, баркас ушёл в темноту. И опять луч беспомощно, слепо заскользил по волнам, нащупывая баркас, и опять стал наползать на его борт. И снова Красильников, резко передёрнув штурвал, увёл посудину в темноту. Так раз за разом уходил баркас от луча прожектора, мечась между беспорядочными волнами и бурунами.

— Молодец, Семён! — послышался восхищённый голос Василия.

С судна потянулась пунктирная нитка трассирующих пуль. Однако пулемётная очередь прошла в стороне от баркаса.

К штурвалу снова стал Василий и замысловатыми зигзагами повёл баркас к берегу. Вёрткое судёнышко скользило по волнам, то прячась за ними, то взлетая на мгновение на гребень волны, чтобы тут же спрятаться, заслониться ею…

— Все равно сейчас догонят! — хмуро глядя на мчащееся под всеми парами судно, пробурчал Кособродов. Ему не нравилось ни море, ни эти гонки с патрульным судном.

Василий смерил глазами расстояние на этот раз уже до берега и заметно повеселевшим голосом ответил, храня на лице неприступное спокойствие:

— Может, догонят, а может, и нет… Сейчас, ближе к берегу, глубина спадёт, и они дальше не сунутся.

Раскатисто ударила с судна пушка — казалось, что она ещё больше пытается всколыхнуть прибой.

Впереди баркаса взметнулся сноп воды. И прежде чем он опал, пушка снова раскатисто ударила. Теперь вода взметнулась совсем близко за кормой и ливнем прошлась по баркасу.

— Василий, смотри! Вилку ставит! — предупреждающе крикнул Семён Алексеевич.

— Вижу, — тихо, скорее сам себе ответил Василий, изо всех наваливаясь на штурвал.

Высокие гейзеры взметнулись левее баркаса — снаряды разозлись по старому курсу.

— Все, хлопцы! Все!.. Машину стопорит! — донёсся злорадный голос Марии. — Боится, гад, дальше идти!..

Патрульное судно выстрелило ещё несколько раз. Но это уже от бессилия

— снаряды разорвались совсем в стороне.

Баркас быстро проскользнул в тень обрывистого, поросшего кустарником берега. Василий облегчённо вздохнул, застопорил двигатель, и на баркасе стало тихо. Все звуки: шелест грузно закатывающегося на гальку прибоя, слабое цоканье капель, падающих с мокрых ветвей, сонные вскрики какой-то птицы — воспринимались после только что пережитого острей, отчётливей.

Патрульное судно несколько раз прошлось вдоль берега, в полуверсте от береговой кромки, обшаривая прожектором выступающие из воды скалы. Но уже порядком рассвело, и луч прожектора стал тусклым и расплывчатым. Баркас затаился между серыми каменными валунами и по цвету слился с ними.

Проводив долгим взглядом растаявшее в море судно, Семён Алексеевич вместе с Кособродовым и Николаем выбрались на берег. Мария и Василий передали им мешки.

— Домой-то как доберётесь? — сочувственно спросил Красильников. — Ну как снова патруль подловит?

— Ты за нас не бойся, — бодро ответил Василий. — Нам это не впервой, правда, Мария?.. Вы за себя бойтесь! Дорога-то небось крепко охраняться будет.

— Ничего. Черт не выдаст, свинья не съест, — привычно повторил свою любимую пословицу Кособродов.

Они попрощались.

Утро было унылое, пасмурное. Густой, липкий туман выползал из моря, накапливался на пригорках и стекал в распадки и буераки, теряя белые ватные клочки на багряно-жёлтых ветках деревьев…

Семён Алексеевич, Кособродов и Николай с мешками на спинах торопливо шагали друг за другом.

Они боялись одного — опоздать — и оттого спешили. Идти пришлось почти все время в гору.

К десяти часам, ко времени отправления из Новороссийска литерного эшелона, они добрались до места.

Зажатая с обеих сторон скалами, внизу заблестела под солнцем железная дорога — два тонких, как лезвия ножей, луча, сходящихся у горизонта. Красильников и Кособродов, лёжа на краю обрыва, смотрели на неё. А Николай, цепляясь за выступы в камнях, спустился на полотно, огляделся по сторонам, подошёл

К рельсам, зачем-то постучал сапогом по металлу. И лишь после этого махнул рукой: «Давайте!»

Красильников и Кособродов стали осторожно спускать на верёвке тяжёлый мешок со взрывчаткой.