Болдин Иван Васильевич
      Страницы жизни
      Аннотация издательства: Иван Васильевич Болдин прошел в рядах Советской Армии путь от солдата до генерала, участвовал в первой империалистической, гражданской и Великой Отечественной войнах. Большую часть своей книги "Страницы жизни" автор посвятил воспоминаниям о событиях Великой Отечественной войны, которая застала его на западной границе нашей Родины. Сорок пять дней провел генерал Болдин во вражеском тылу. Собранные им отряды советских войск храбро дрались и в конце концов прорвались к своим. В дальнейшем, командуя 50-й армией, автор участвовал в героической обороне Тулы, в освобождении Калуги, Могилева и многих других советских городов и сел. И. В. Болдин тепло рисует своих фронтовых друзей. С интересом читаются главы, в которых он рассказывает о встречах с М. И. Калининым, М. В. Фрунзе, А. В. Луначарским.
      Литературная запись А.С. Палея
      Содержание
      Далекое прошлое
      Московский стрелковый
      Жизнь вносит поправки
      Так началась война
      Суровое испытание
      Тульское направление
      Крепость взлетает в воздух
      Мы идем на запад
      После войны
      Далекое прошлое
      Как назвать то, что задумал написать "Судьба паренька из деревни Высокое"? "Пережитое"? "Жизнь солдата"? "Тернистый путь"?
      По существу, это одно и то же. А почему бы не назвать задуманное "Страницы жизни"? Так будет верней.
      Мой жизненный путь оказался суровым, поистине тернистым, но интересным. Иногда трудно было идти. Не раз спотыкался, падал, однако поднимался и упорно устремлялся вперед. Шагал так, что порой, как говорят в народе, воду из обувки вышибало. Но это меня не страшило. Ведь реку переплыть и то трудно.
      Если страницы моих воспоминаний порой будут биографичны, прошу, дорогой читатель, не расценивать это как отсутствие у автора скромности. Ведь окидывая взглядом свой жизненный путь, я с сыновьей благодарностью думаю о родной партии, о любимой Стране Советов. Что было бы со мной, если бы не их забота? А подобных мне в нашей стране миллионы Итак, приступаю к рассказу...
      Не пытайтесь искать на географической карте, изданной до революции, деревню Высокое, затерявшуюся в Инсарском уезде, Пензенской губернии. Было в ту пору в ней около девяти десятков рубленых изб с соломенной кровлей Выделялся в деревне лишь большой дом под железной крышей, принадлежавший местному богачу Федору Антясову.
      Вот в этой деревне я и родился в конце прошлого века. Наша семья, как, впрочем, и соседские семьи, была малоземельной. В то же время вокруг Высокого вольготно раскинулись угодья помещика Столыпина. Этот племянник известного царского министра, жестокого вешателя, в нравах своих недалеко ушел от дядюшки. Помню, как-то наша овца и пара кур забрели на столыпинские земли. В наказание управляющий имением велел моему отцу уплатить штраф или отработать в его хозяйстве. Денег не было, пришлось отцу отрабатывать, а вместе с ним и я пошел. В ту пору мне едва минуло девять
      Отец, громадный, с длинной бородой, суров был, а порой и жесток. Улыбкой радовал редко. Да и щедростью не отличался. Правда, однажды он нас удивил. Пришел как-то из большой деревни Шувары после удачного базара и на диво всей семье вынул из мешка новенькие сапоги, протянул мне:
      - Бери, Иван, гляди, как блестят. Да смотри не забывай, что мы народ - для лаптей рожденный.
      Сапоги были большие, на вырост. Надевал я их только летом, в праздники, да и то когда в церковь шел. А находилась церковь в деревне Ногаево, в четырех километрах от Высокого. Как и все односельчане, из дому выходил босиком, перекинув сапоги через плечо Лишь в Ногаево вытирал начисто ноги, надевал отцовский подарок и в церкви уже стоял обутым. Но только служба кончится, выйду на воздух, сниму сапоги, за ушки свяжу их, переброшу через плечо и снова домой босиком. Поэтому и много позже, когда я был уже взрослым парнем и вот-вот ждал призыва на военную службу, сапоги лежали в сундуке все еще как новые.
      Наша деревня на всю округу "славилась" своей темнотой. Недаром про нас говорили: "В Высоком неграмотных больше, чем населения". В этой горькой шутке заключалась и моя трагедия. Бывало, только скажешь, что хочу учиться, отец в ответ:
      - Ишь чего задумал! В поле ученые ни к чему. Без них, крюцоцников, обойдемся (так в деревне называли грамотеев, выговаривая "ц" вместо "ч").
      Работать приходилось от зари до зари. Не по летам рано огрубели мои руки. Казалось, вложи в пальцы карандаш - не удержат. И все же велика была тяга к знаниям. Не раз говорил об этом матери. Она меня понимала, поддерживала, но помочь ничем не могла. Только ласково так посмотрит, потреплет волосы и скажет:
      - Погоди, сынок, не век будем жить в темноте.
      Но вот как-то пришла мать домой, а улыбка, румянец на ее лице так и играют. "С чего бы это?" - удивляюсь я. А она говорит:
      - Ну, Ванюша, радость пришла к нам
      - Какая?- спрашиваю.
      - Школу открывают в Высоком.
      Это и впрямь было приятное известие. От счастья хотелось кинуться матери на шею, крепко расцеловать ее. Но вспомнил об отце, и радость тотчас померкла.
      - Не пустит тятя в школу,- говорю, а сам с мольбой гляжу в материнские глаза.
      - Знаю, сынок. У отца нашего нрав крутой. Но ничего... Поговорю с ним.
      И удивительное дело, отец поддался уговорам матери.
      - Ладно, Иван, иди поучись маленько. Да смотри, от земли не отрывайся. Есть захочешь, книгу кусать не станешь. Не съедобна она. Мы народ простой. До учености нам дела нет.
      Что дальше говорил отец, меня уже не интересовало. Главное, он разрешил пойти в школу.
      И вот на одиннадцатом году жизни я переступил порог деревенской трехклассной. школы. Перед глазами точно раскрывался новый мир. Я занимался с охотой, и учительница не раз хвалила меня за прилежание.
      Но учеба моя оказалась кратковременной. Походил в школу всего две зимы, а стал собираться в третий класс, отец вдруг с этакой хитрецой спрашивает:
      - Написать какое прошение можешь?
      - Могу.
      - Ну а коль надобно что прочитать?
      - Прочитаю.
      - А если, к примеру, у тебя заведется много денег, посчитать их сумеешь?
      - А вы дайте, я и посчитаю,- говорю, а сам думаю: "К чему это он вдруг такие вопросы задает и куда, собственно, клонит?"
      - Ишь чего захотел: дайте! Нет, ты, брат, сам заработай. Свои деньги я и без твоей помощи посчитаю. Для этого много мудрости не нужно, были бы десять пальцев на руках. - Отец пристально посмотрел на меня глазами-угольями, а затем, точно приговор, произнес:
      - Ну вот что, Иван, хватит попусту время тратить. В доме нужны рабочие руки. Считай, после меня ты второй мужик в семье. Грамоте малость научился, пора и за ум браться, работать надо.
      На этом и кончилась моя учеба. Загрустил я, но пуще прежнего впрягся в работу. А отец, глядя на меня, приговаривал:
      - Тебе, брат, теперь за двоих надо работать.
      В скудном отцовском хозяйстве трудился до осени. А потом уходил на заработки к Столыпину. Помещик сезонных батраков не кормил. Бывало, возьмешь с собой краюху хлеба - вот тебе и пища на весь день.
      Каждую субботу приносил отцу недельный заработок- рубль двадцать копеек. Как-то взял отец мою получку в свои большие ладони, позвенел монетами и говорит:
      - Смотри, сколько места пустого. Говоришь, грамотен, а поди-ка реши задачу, какую дам. Два года в школу ходил? Два года у помещика не работал? А теперь посчитай, сколько денег потерял я из-за твоей учености. Сейчас бы их и в двух горстях не удержал.
      Я не возражал отцу. Да и попробуй возрази. Только еще больше озлобишь его.
      Оживление в однообразную, серую жизнь семьи вносил лишь брат отца дядя Иван, изредка навещавший нас. С его приходом, казалось, и лучина вечерами начинала светлее гореть. В противоположность отцу дядя обладал добрым сердцем, привлекал своей общительностью. Он не был грамотным, но всем интересовался и много знал, ибо природа наградила его незаурядным умом, а жизнь заставила поездить по свету.
      Пришел как-то дядя Иван, поздоровался со всеми, справился о житье-бытье, а затем уселся за стол. Тут, у кипящего самовара, и завязалась у них с отцом длинная беседа, которая так заинтересовала меня, что до сих пор осталась в памяти. Может, она в какой-то степени и заставила меня по-иному, более осмысленно оценивать жизнь, острее реагировать на факты несправедливости, встречавшиеся в деревне на каждом шагу.
      - Помнишь, Василий, пятый год?- спросил дядя.- Так вот, недавно был я на станции Хованщина и прослышал новость. Говорят, волнуется народ пуще прежнего. Собирается у помещиков имения отбирать, а у капиталистов - заводы и фабрики.
      - Как же так,- удивился отец,- неужто свет изнанкой перевернется? Ну а как же Ванька мой? О себе уж я не толкую. Ванька-то чем жить будет? Своим хозяйством не проживешь, батрачить надо. А если помещиков не будет, у кого же батрачить?
      - Спрашиваешь, где Ванька работать будет? У себя, на своей земле.
      - Что-то не пойму я тебя. На своей земле! Да нешто ты не знаешь, что своей земли у нас с гулькин нос. На ней не прокормишься.
      - А Иван землю у Столыпина возьмет. Люди все равны. Вот и надо, чтобы у всех было всего поровну. А для этого требуется помещичью землю отнять и раздать ее крестьянам, нуждающимся.
      Большой разговор шел в тот морозный февральский день. Мне чудилось, будто стены нашей избушки раздвигаются. Кругом стало светлее. И жизнь точно прояснилась, стали виднее, понятнее извечные крестьянские обиды и чаяния. Даже отец словно преобразился. То, что прежде считалось неоспоримым, навеки устоявшимся, сейчас в его сознании рушилось, переосмысливалось.
      - Страшные речи говоришь, Иван, - возражал отец. - Ты мне душу взбудоражил. Великое дело затеяно, да разве сбыться ему? У царя и господ сила...
      Братья распрощались. Отец остался наедине с новыми мыслями. Мучительные раздумья заставили его ворочаться в бессоннице не одну ночь. Да и мне они не давали покоя.
      После памятной беседы минуло немало времени. Наступил 1914 год. Началась первая империалистическая война. Тем же летом меня призвали в армию. Прощаясь с отцовским домом, я и не предполагал, какие испытания готовит мне судьба.
      В Инсар, в 23-й стрелковый полк, я прибыл с другом детства одногодком Василием Криворотовым. Пробыли там всего пару месяцев, а затем полк погрузили в эшелоны и отправили на турецкий фронт.
      За два месяца в казарме и за долгие дни, проведенные в теплушке, я со многими сдружился. Особенно близко сошелся с сормовичом Соколовым, рабочим парнем с волжских затонов, потомственным пролетарием. Человек грамотный, общительный, даже веселый, он был осторожным. Такая же у него подобралась и компания - ребята дружные.
      Страницы 8-9 временно отсутствуют
      - Всякая власть держится на кончике вашего штыка.
      - Это верно,- ответил ему Синицын, о котором, как и о Соколове, говорили, что он "в большевиках ходит".- Дело только в том, куда этот кончик повернуть. Мы вот думаем не о вашей, а о своей, народной власти. Ради нее и стоит штыки держать острыми.
      Послышались слова одобрения. А подполковник рассеянно посмотрел вокруг и заспешил к выходу:
      - Мои уши сейчас ничего не слышали.
      - Напрасно,- бросил вдогонку солдат.- Только народная власть! Иначе и быть не может!
      Когда дверь казармы закрылась за подполковником, Синицын спросил у солдат:
      - Известно ли вам, что сейчас в Питере творится? Нет? Так слушайте. Рабочие, солдаты и матросы хотят сами взять власть в свои руки. Ими руководит Ленин - вождь большевиков. Он стоит за мир и свободу. Чтобы помещиков и фабрикантов долой, землю отдать крестьянам, заводы - рабочим.
      Мы слушали как завороженные. Но сомнение тревожило сердце: удастся ли совершить такой переворот? Ведь Россия огромна, а много ли у Ленина сил? Правда, само слово "большевик" рисовало Владимира Ильича гигантом, могучим и бесстрашным богатырем.
      Вскоре из части в часть по всему фронту промчалось новое сообщение: в Петрограде и Москве победила социалистическая революция и покатилась лавиной по всей стране.
      Это известие несказанно обрадовало нас: наконец-то наступит долгожданный мир, а трудящиеся получат свободу. По примеру других солдат и я явился к Лабунскому с рапортом об отпуске. Командир полка прекрасно понимал, что отпускники назад на фронт уже не вернутся. Однако ссориться с нами он тоже боялся. Подполковник посмотрел на меня, повертел рапорт в руках, подумали отрубил:
      - Ладно, поезжай!
      Так в декабре 1917 года я возвращался с фронта. Путь был томительно долгий. Немало времени прошло, пока поезд миновал Тифлис, Баку, Ростов-на-Дону, Харьков. И везде, на всех станциях и полустанках, только и слышно было: революция, Ленин, большевики; земля - крестьянам, заводы рабочим; свобода, мир.
      Но вот и Высокое. Радостная встреча с родными и близкими. Отец смерил меня взглядом с головы до ног, похлопал шершавой ладонью по плечу, словно пробуя мою силу, и сказал:
      - Ну как, солдат, отвоевался? Ладный-то какой стал!
      А постаревшая мать, вглядываясь в мое лицо, добавила:
      - Морщинки к глазам только зря подпустил. Рановато.
      - Это, маманя, не беда. Главное, была бы голова цела. Да и где это вы видели, чтобы война человека красила?
      - Тут ты прав, - согласился отец,- такого никто еще не видел.
      Я слушал и удивлялся. Никогда отец не был таким разговорчивым. Его точно подменили.
      Прослышали в деревне, что с фронта вернулся солдат, и повалили к нам гости. Всем хочется знать, какие новости привез, правда ли, что народная власть навсегда пришла. Односельчане наперебой задавали вопросы, а я едва успевал отвечать на них.
      События в стране нарастали с неимоверной быстротой. Укрепляя новый революционный строй, партия вела ожесточенную борьбу с внутренними и внешними врагами молодой республики Советов. Медленно, но неуклонно всюду пробивались ростки нового. Во всем ощущалось, что к власти пришел настоящий хозяин народ. Это новое на каждом шагу встречалось и в нашем Высоком.
      Не успел я еще прийти в себя после фронтовой жизни, как по деревне пронеслась весть: через несколько дней в Инсаре должен состояться первый съезд Советов. Вскоре оттуда приехал представитель.
      На небольшую площадь, куда деревенские зазывалы с колотушками приглашали людей, шли мал и стар. Никогда еще Высокое не видело такого многолюдного схода. Инсарский гость поднялся на широкую скамейку:
      - Товарищи! Поздравляю вас. Отныне и навсегда рабочие и крестьяне взяли власть в свои руки.
      - Спасибо, - послышалось в ответ.
      Стоявший поодаль столыпинский управляющий крикнул:
      - Рано благодарить. Цыплят по осени считают.
      - Бей его, гада! - прокатилось в толпе и через миг управляющего точно ветром сдуло.
      Когда на площади воцарилась тишина, снова заговорил представитель из города:
      - Товарищи! Имя Ленина вам известно?
      - А как же, известно,- послышались голоса
      - Так вот Владимир Ильич Ленин делает все, чтобы жизнь народа всячески облегчить
      Представитель говорил о разделе земли и помещичьего имущества о семенах и снабжении рабочих хлебом, о сплочении трудовых крестьян, особенно бедноты. Затем предложил избрать от деревни делегата на съезд Советов.
      - Изберете его и наказ дадите, чтобы все ваши пожелания доложил съезду Вы не против?
      Толпа вдруг пришла в движение, и из нее в круг выбрался всеми уважаемый дед Анисим.
      - Погодь милый человек,- перебил он оратора,- дай и мне малость сказать.
      Дед попросил помочь ему взобраться на скамью. Поддерживаемый чьими-то крепкими руками, стал на нее, осмотрел площадь и впервые за всю свою долгую жизнь заговорил перед таким большим собранием:
      - Высоковцы, дошло до ушей ваших, что этот человек сказал? Понимаете ли, какое время наступило? Представитель власти с нами как с людьми разговаривает, спрашивает: согласны ли мы или против его слов? Вот я проработал у Столыпина, считай, годов больше шестидесяти, и никто никогда у меня не спрашивал, что я думаю, против я или нет. Скажи я тогда свое слово - зубов бы, ребер не досчитался. Вот и посудите: стоит ли нам беречь и любить Советскую власть али нет. Я кончил.
      Под возгласы одобрения и аплодисменты деду Анисиму помогли сойти со скамьи. Он снова оперся о большую сучковатую палку, всем туловищем подался вперед, приложил к уху ладонь чтобы не пропустить слов инсарского представителя А тот продолжал прерванную речь.
      Он рассказал о задачах уездного съезда Советов а в заключение спросил:
      - Ну так какие будут предложения? Кого хотите послать своим делегатом?
      Сход зашумел, как встревоженный улей, а потом чей-то голос громко крикнул:
      - Пущай едет Иван Болдин
      - Правильно. Считай, парень жизню знает, с турками воевал.
      Я не видел говорившего. Почувствовал только, как от волнения к лицу прилила кровь, опустил глаза
      Подождав, пока гул голосов уляжется, представитель заговорил снова:
      - А что? Парень он подходящий, с этим делом справится. Иван Болдин и в армии активным был. Как только царя свергли, солдаты избрали его членом комитета.
      Откуда, думаю, это известно ему? Видит он меня как будто в первый раз. После схода спросил у него об этом. На мой вопрос он ответил тоже вопросом:
      - Хороши бы мы были большевики, революционеры если бы не знали своих людей? - Затем добавил:- А тебя знаю, потому что служил недалеко, почитай через окоп, - и хитро подмигнул.
      Я ехал в Инсар на первый уездный съезд Советов, испытывая чувство огромной гордости и вместе с тем прекрасно понимая, какую серьезную ответственность возложили на меня односельчане.
      Съезд начал работу в один из январских дней. Наряду с большевиками и беспартийными товарищами, глубоко преданными Советской власти, в зале заседаний присутствовали и явные ее враги - представители земской управы и бывшие члены городской думы во главе с махровым черносотенцем священником Синократовым. Съезд проходил бурно, часто разгорались горячие споры. И мне пришлось трижды выступать против эсеров и их единомышленников. Я не был оратором, наверное, в моей речи имелись шероховатости, но то, о чем спорили было так близко моему сердцу и сердцам всех высоковцев, что я не мог молчать.
      Съезд пошел за большевиками. Ни одного требования эсеров не было принято. В конце заседания съезд избрал уездный исполком, в состав которого вошел и я.
      В Высокое вернуться уже не пришлось, так как меня избрали заместителем председателя исполкома. Работы было уйма. Из деревень приходили ходоки с жалобами, вопросами, просьбами Советские граждане шли к Советской власти за помощью, видя в ней свою защитницу.
      Наш первый исполком испытывал большие трудности, так как в ту пору в уезде, по существу, было двоевластие и начинаниям исполкома противодействовали не желавшие уступать власти земская управа и городская дума. Они стремились любыми способами захватить все дела в свои руки, грозили даже переворотом.
      Как-то в исполком заявился "отец города" священник Синократов, зашел ко мне, нагло оглядел комнату, не спросясь развалился в кресле.
      - Так вот что, правители,- слово "правители" он издевательски подчеркнул,городская дума и земская управа категорически требуют, чтобы вы передали мне ключи от всех продовольственных и вещевых складов.
      - А кто вы такие, чтобы требовать?- спросил я. Синократов вскочил словно ужаленный:
      - Мы единственная и законная власть, нас выбрал народ.
      - Какой народ? Миллионер Кильдеев или хозяин лабазов Немцев?
      Не ожидая такого отпора, Синократов вначале застыл в оцепенении, а затем повернулся и быстро зашагал к двери, на ходу бросив:
      - Мы еще с вами, голодранцами, поговорим.
      Через несколько дней он снова явился с тем же требованием. Заручившись поддержкой полковника Кулишевича и проходимца Тумилина. руководивших контрреволюционным подпольем, на этот раз Синократов держался особенно нагло и опять закончил разговор угрозой:
      - Ничего, мы еще померяемся силами. Посмотрим, чья возьмет.
      Слово это Синократов сдержал. С помощью своих подручных он собрал около полутора тысяч человек, одураченных представителями земской управы, вооружил их и привел к двухэтажному зданию исполкома. Увидев грозную толпу, председатель исполкома Устинов струсил и убежал вместе с несколькими нашими работниками.
      В исполкоме осталась небольшая группа верных товарищей. Мне, как заместителю Устинова, пришлось взять на себя всю ответственность. Я прекрасно понимал, что, если мы сейчас отступим, исполком будет разгромлен, а ценности и документы, находящиеся под нашим контролем, попадут в руки врагов.
      Ни минуты не задумываясь, я выскочил на крыльцо. Смотрю, от толпы отделились несколько вооруженных, а один из них тащит пулемет. Подошли совсем к зданию исполкома. Парень с пулеметом увидел меня и вдруг кричит:
      - Так это ты здесь, Иван Васильевич. А я, дурья моя голова, хотел на тебя пулемет направить Фу ты черт!
      - Давай пулемет наверх,- скомандовал я. - И чтобы никто из контрреволюционеров в исполком не проник. Сопровождавшие парня было заворчали, подняли на меня винтовки, но он быстро успокоил их.
      - Да вы нешто не знаете Болдина?- спросил он.- Это же свой, мужик из Высокого. Он и у нас выступал, за народ стоит. А Синократов нам, дуракам, голову заморочил.
      И случилось так, что те, кого враги послали против нас, стали нашими защитниками. Толпа у исполкомовского здания быстро редела. План Синократова был сорван.
      Однако вскоре поступили сведения, что на нас готовится новое нападение. Пришлось обратиться за помощью в Пензу, в губисполком.
      Вскоре в Инсар прибыли сто вооруженных бойцов и три дальнобойных орудия, установленные на железнодорожной платформе. Мы почувствовали себя увереннее. Объявили в городе осадное положение. Написали приказ: "Всем, кто имеет оружие, немедленно сдать его в исполком. Укрывательство оружия будет расцениваться как измена народу, и виновные понесут наказание по законам военного времени расстрел"
      Первым приволок два пулемета "максим" и 18 аккуратно уложенных в коробки пулеметных лент эсер Москвитин. Сбор оружия продолжался в течение пяти дней и дал отличные результаты. Тогда же мы разоружили земскую управу и городскую думу, а затем распустили их. Синократов, Кулишевич, Шумилин, Кильдеев, Немцев и другие враги Советской власти были арестованы и отправлены в Пензу. В городе и уезде воцарился порядок.
      Весной 1918 года из Москвы по заданию Центрального Комитета партии к нам прибыла группа большевиков в составе товарищей Свентера, Косикова и Андреева. В их задачу входило создание уездной партийной организации А из Пензы приехал большевик Степанов для оказания нам помощи в организации комитетов бедноты.
      Летом того же года я и еще несколько активистов были приняты в члены партии. Так у нас появилась первая коммунистическая ячейка.
      На очередном уездном съезде Советов я был избран председателем Инсарского исполкома ч вскоре в числе других делегатов от Пензенской губернии направился в Москву на пятый Всероссийский съезд Советов. Выехали мы, конечно, заблаговременно. Чем ближе подъезжали к столице, тем больше волновались.
      Делегат Подгорнов, работавший у нас секретарем уездного исполкома, одну за другой крутил махорочные цигарки, и в нашем углу вагона стоял такой густой дым, что мы едва могли разглядеть друг друга.
      - Какая она теперь, Москва? Почитай, три года не был в ней,- мечтательно говорил Подгорнов и неожиданно добавил:- А ведь мы обязательно Ленина увидим!
      - Да, Ленин наверняка будет на съезде,- подтверждали другие...
      Был жаркий день 2 июля 1918 года. До начала съезда оставалось два дня. И тут прослышали мы, что в Манеже должен состояться митинг солдат, уезжающих на фронт. Все инсарцы, конечно, помчались туда. Каждому из нас хотелось услышать последние новости, окунуться в гущу тревожных событий.
      Около двух тысяч человек заполнили в тот день Манеж. Неожиданно кто-то крикнул:
      - Глядите, Ленин!
      Все зааплодировали. Вдоль живого коридора к центру зала продвигался мужчина - среднего роста, большеголовый, лобастый. Едва успевая раскланиваться, улыбаясь, он энергично шел вперед, то и дело поднимал вверх руку, приветствуя собравшихся.
      Подобно кипучему морю, весело бушевала людская масса, приветствуя вождя. Вот он пробрался к середине Манежа, поднялся на небольшую импровизированную трибуну, заложил левую руку в карман брюк, а правую снова поднял, прося всех успокоиться. Зал утих. И Ленин начал речь, которую отчетливо помню по сей день.
      Владимир Ильич говорил, что армия, так же как и средства производства, раньше служила орудием угнетения в руках класса эксплуататоров. Сейчас же и то и другое становится орудием борьбы за интересы трудящихся. - Мы победим, -воскликнул в заключение Ильич, - если передовые авангарды трудящихся, Красная Армия, будут помнить, что они представляют и защищают интересы всего международного социализма.
      И снова неистовые рукоплескания, громкие возгласы "ура!". Митинг окончился, а никто не покидает Манеж;
      Речь вождя была предельно кратка и лаконична. Но какую величественную картину он нарисовал перед слушателями!
      Мы вышли на площадь перед Манежем. Народу здесь собралось очень много. Тут были и счастливцы, которым довелось услышать выступление Ильича, и те, кто желал хотя бы посмотреть на него и от других разузнать, о чем он говорил.
      Прошло несколько минут. И вот из Манежа вышел Ильич. Народ снова радостно приветствовал его, а он отвечал все той же ласковой улыбкой, знакомым жестом поднятой руки. Ленин сел в машину, и она стала медленно удаляться по гигантскому живому коридору, а затем скрылась где-то за зданием нынешнего Исторического музея, выходящего на Красную площадь.
      В тот день мы допоздна гуляли по Москве, а тема наших разговоров была одна - Ленин. Он окончательно овладел нашими сердцами и мыслями
      Через два дня я впервые переступил порог Большого театра. Так вот он каков, этот огромный, нарядный и необыкновенно величественный театральный зал! Мог ли я, простой крестьянский паренек, когда-то мечтать о том, чтобы сидеть в его мягких бархатных креслах? Смешно даже думать...
      В зале оставалось все меньше и меньше свободных мест. Партер, ложи, амфитеатр заполнили свыше тысячи делегатов. Большинство из них большевики. Поодаль от нас сидели левые эсеры. Небольшими группками разместились максималисты, анархисты, социал-демократы-интернационалисты (были и такие), а где-то подальше запрятался один-единственный правый эсер. В ярусах сидели многочисленные гости.
      Четыре часа дня. За столом президиума появился Яков Михайлович Свердлов. По его предложению присутствующие почтили вставанием память предательски убитого товарища Володарского. Затем делегаты утвердили повестку дня.
      Съезд приступил к работе. Один за другим выходили на трибуну делегаты. Они говорили о Брестском мире, о земле и хлебе, о положении крестьян в стране и о многих других Делах. То и дело разгорались горячие споры. Ярыми противниками коммунистов-ленинцев выступали левые эсеры Спиридонова, Кареллин и другие. В бешеной злобе они оскорбляли коммунистов, критиковали Ильича, пророчили гибель стране.
      Съезд проходил бурно, напряженно. Понятно, что все мы, делегаты-большевики, с нетерпением ждали выступления Владимира Ильича. Сердцем мы чувствовали, что Ленин наголову разобьет идейных противников, даст генеральный бой демагогам, врагам Коммунистической партии, мешающим строить Советское государство.
      И вот желанный час настал. Это было 5 июля вечером. Председательствующий объявил, что слово для доклада о деятельности Совета Народных Комиссаров предоставляется его Председателю Владимиру Ильичу Ленину. Все делегаты-большевики (а нас было около 800 человек) встали со своих мест, горячо приветствуя вождя.
      Владимир Ильич энергично взошел на трибуну. Как всегда, поднял руку вверх, внимательным взглядом окинул сидящих в зале. а затем, пройдясь ладонью по голове, начал:
      - Товарищи, позвольте мне, несмотря на то что речь предыдущего оратора местами была чрезвычайно возбужденной (Ильич имел в виду выступление Спиридоновой), предложить вам свой доклад от имени Совета Народных Комиссаров в общем порядке, касаясь главных, принципиальных вопросов, и не вдаваться в ту полемику, которой так желал бы предыдущий оратор и от которой я, конечно, полностью отказываться не собираюсь.
      В зале послышались одобрительные возгласы, аплодисменты.
      - Мы можем сказать,- продолжал Ильич, - что пролетариат и крестьяне, которые не эксплуатируют других и не наживаются на народном голоде, все они стоят, безусловно, за нас и, во всяком случае, против тех неразумных, кто втягивает их в войну и желает разорвать Брестский договор.
      В зале шум, слышны истерические выкрики в рядах эсеров. Но чей-то громкий голос произносит: "Ильич говорит верно!" И зал снова рукоплещет, приветствуя вождя.
      Ильич громит правых и левых эсеров, на ярких примерах показывает омерзительную роль Милюкова, Керенского, Савенкова. Шаг за шагом он сокрушает своих идейных противников.
      - Когда нам здесь говорят о бое против большевиков, о ссоре с большевиками, я отвечу: нет, товарищи, это не ссора, это действительный бесповоротный разрыв, разрыв между теми, которые тяжесть положения переносят, говоря народу правду, но не позволяя опьянить себя выкриками, и теми, кто себя этими выкриками опьяняет и невольно выполняет чужую работу, работу провокаторов.
      Владимир Ильич ярко, образно говорит о социализме, о том, какой дорогой к нему нужно идти, что нужно сейчас делать.
      - Вот теперь своей рукой рабочие и крестьяне делают социализм,- заявляет Ленин.- Левые эсеры говорят, что наши дороги разошлись. Мы твердо отвечаем им, тем хуже для вас, ибо это значит, что вы ушли от социализма...
      Чего греха таить, некоторые из нас, делегатов, приехавших на такой большой и представительный съезд, не все еще понимали, не всегда могли разобраться в происходящих событиях, дать им правильную оценку. Это был результат отсутствия опыта революционной борьбы и недостатка знаний.
      В тот же день В. И. Ленин выступил с заключительным словом, в котором снова дал отпор идейным противникам большевизма.