И с каждым днем спокойней становилась

И тверже Мензола, убеждена,

Что к ней все уваженье сохранилось

Ее подруг, считавших, что она,

Как и они же, чести не лишилась,

И лжи ее поверивших сполна,

Так что казалось ей, что и Диана

Уж ни греха не вскроет, ни обмана.

Не значит это, что она изгнала

Из сердца Африка, иль чтоб могла

Забыть услады прежние, — нимало;

Иль чтоб его тихонько не звала,

Когда не страшно, или не вздыхала

По там частенько, ласково-мила;

Влюбленную, любовь ее страшила, —

Она огонь глубоко в сердце скрыла.

И, как всегда, бродить уже решилась

С подружками она, с копьем в руке,

Охотясь. Вот в том месте очутилась,

Где Африко сдалась. И вдалеке

Любуясь, завздыхала, умилилась,

Чуть слышно молвя в сладостной тоске:

«Мой Африко, всей радостью земною

Ты здесь упился, овладевши мною!

Теперь уж я не знаю, что с тобою,

Но, думаю, тоскуешь обо мне

Глубоко. Только не моей виною:

Страх не дает мне мыслить об огне».

Так говоря, желала всей душою,

Чтоб Африко доволен был вполне,

Теперь уверенная уж заране,

Что все здесь тайна — нимфам и Диане,

Так Мензола любила и не смела

Любить — и подневольною жила,

Лицом прекраснейшим чуть побледнела,

Затем, что в лоне тихо зацвела

Плодом любви и им отяжелела.

Три месяца в неведенье была,

Что быть ей матерью, в великой боли

Родивши сына — и не минуть доли.

Природа между тем свой ход свершала,

И на четвертом месяце, слышна,

Жизнь существа быть ясной начинала,

Которое в себе несла она.

Всем этим озабочена немало,

Дивилась Мензола, изумлена,

Что стан и бедра явно пополнели,

И так окрепли, и отяжелели.

И Мензола, не ведая, в чем дело,

Была тут очень всем удивлена, —

Ведь никогда ни сына не имела,

Ни дочери; и думала она;

«Иль это к худу, что теряет тело

Всечасно стройность? Верно, я больна,

И с каждым днем я становлюсь тяжело, —

Упасть бы хоть безвольно, в самом деле!»

Близ Мензолы — по берегу с полмили —

В то время нимфа некая жила

(Ее жилье чащобы затаили),

Во врачеванье сведущей слыла

Превыше всех и знала в полной силе

Премудрости науки — без числа.

И ей уж больше сотни лет считалось,

И нимфа Синедеккья называлась.

К ней Мензола-простушка побежала

И молвила: «О мать, мне твой совет

Необходим». И тотчас рассказала,

Что чувствует и как боится бед.

Та головой поникшей покачала,

Смущенная, и молвила в ответ:

«Ты, дочь моя, с мужчиной согрешила,

И не могу, чтоб это тайной было».

Тут Мензола всем ликом покраснела,

Такие речи слыша, со стыда;

И, видя, что не скрыть такого дела,

Потупилась, робея; и, горда,

Обидеться хотела — не посмела,

Увидела, что не минет беда

В глазах у той, что все уже узнала,

И молча, и не глядя зарыдала.

И Синедеккья тотчас убедилась

Из этих слез и чистого стыда,

Что не по доброй воле все случилось,

Что тут не преступленье, а беда.

И бедная насильно подчинилась.

Она смягчилась несколько тогда

И, чтобы деву ободрить немного,

Заговорила медленно и строго:

«Тут прегрешенье, дочь моя, такое,

Что не мечтай надолго скрыть его.

И так как сделала ты зло большое,

Не должно, чтоб гордыни торжество

Тебе сказало: это все — пустое;

Ведь вправду ты погибла оттого.

Попробуем помочь; скажи мне: кто же

Похитил чистый цвет твой, всех дороже?»

Но Мензола словца не проронила,

А со стыда поникла головой,

В колени Синедеккьи лик сокрыла,

Услышавши один вопрос такой.

И вместо глаз лишь два потока было,

Наполненных обильною водой,

И непрерывно так она рыдала,

Безмолвная, и все не отвечала.

Но в речи Синедеккьи вдруг открылось

Ей все — и сквозь рыдания и стон

Отрывисто, чуть слышно повинилась:

Как юношей обман произведен,

Как дело началось и как случилось,

Как ею овладел насильем он.

А после все отчаянней рыдала

В огне стыда и к смерти все взывала.

Старуха нимфа, слыша, как все было,

Какую тонкую сплетая сеть,

Ее в обман вовлек юнец постылый,

Несчастной не могла не пожалеть.

И вот ее немного пожурила

За промах, чтоб ей вновь не потерпеть

От легковерья, чтоб уж не грешила,

Вновь обмануть себя не допустила.

И столько ободрить ее сумела,

Что перестала Мензола рыдать;

Ей обещала дочерью всецело

Ее считать, во всем ей помогать;

Предупредить заране захотела

И стала ей такую речь держать:

«Послушай, дочка, речь мою толково,

Вникай во все от слова и до слова.

Со дня, как ты впервые согрешила,

Как полных девять месяцев пройдет,

Родишь дитя. И чтобы легче было,

Взывай к Люцине в первый же черед,

Моли ее, тебе поможет сила

Богини милосерднейшей. И вот,

Когда дитя родится, мы рассудим

И дальше все ко благу делать будем.

Об этом же не думай ничего ты,

Мне предоставь. Уж в сердце я своем

Обдумала подробно все заботы

Вслед за рожденьем, знаю обо всем.

А ты смотри, чтоб не было охоты

Отсюда выходить, чтоб о твоем

Грехе никак, нигде бы не узнали

И злейшей не нажить тебе печали.

Нет, оставайся ты одна в пещере,

Широкие одежды заведи,

Без пояса, и так по крайней мере

Свои грехи от взоров огради.

И в тихости, спокойствии и вере

Дни кроткие разумно проведи,

И часто приходи ко мне: тебя

Учить я буду, как блюсти себя».

Такие речи ободреньем были

Для девушки. «О мать, — она в ответ, —

Меня к надежной пристани стремили

Мой грех, мое безумье — море бед,

И вижу ясно я и в полной силе,

Что в вашей помощи — добро и свет, —

И ей, и вам я предаюсь сердечно,

Другой опоры лишена навечно».

«Теперь ступай. Что раз я обещала, —

Сказала Синедеккья, — то за мной.

И ни о чем не думай ты нимало,

Таи лишь крепко грех невольный свой».

А та слезами щеки орошала,

«Исполню», — молвила, пошла домой,

Пришла тропой кратчайшей, как и прежде,

Немного укрепленная в надежде.

И там жила задумчиво, страдала

И не ходила, как всегда, кругом

И лишь с собой в уме воображала

Все Африко с сияющим лицом,

И так как в теле полном возрастала

Все время, постоянно, с каждым днем,

Одежды все без пояса носила

И к Синедеккье часто заходила.

И сердце начало расти так властно

За неродившееся существо

Любовью к Африко, такою страстной,

Что больше не желала б ничего,

Как быть лишь неразлучно с ним всечасно

В тот страшный день — паденья своего.

По нем она все время сокрушалась,

Его звала, слезами обливалась.

И в думе той не раз она ходила

На место, где была осквернена,

Там Африко застать все время мнила,

Пойти домой хотела с ним она.

Но не решалась — как-то стыдно было —

Явиться одинешенька-одна

К его избе; и все же приближалась

Туда не раз — и снова возвращалась.

Но тщетно разыскать его хотела:

Не знала, что отчаялся он в ней,

А телом так она уж пополнела,

Настолько стал младенец тяжелей,

Что для хожденья силы не имела.

И вот — все у пещеры у своей,

Уж не ища нигде, она стояла:

Вот-вот он подойдет — все ожидала.

И так-то к ней судьба благоволила:

В то место, где она когда-то свой

Грех приняла, туда не заходило

Все это время нимфы ни одной, —

А их тогда вокруг немало было;

Как удивила б их она собой —

С лицом худым от горя и заботы,

Забывшая недавние охоты!

Меж тем — что совершала зачастую —

Во Фьезоле Диана прибыла —

И радость по горам тогда живую

Весть о ее возврате разлила,

Встречали нимфы гостью дорогую,

Толпа их собиралась, весела,

На праздник прибывало много люду

Из ближних мест и дальних отовсюду.

Узнала все и Мензола без слова,

Явиться не хотела перед ней,

Чтобы не быть ей принятой сурово,

И думала: «Пойду — беды своей

Не скрою, я на это не готова,

И мука будет мне — всех мук больней».

И Синедеккья также отзывалась,

Чтобы не шла, а у себя скрывалась.

Как раз в один из этих дней случилось:

В своей пещере Мензола была —

Великой болью в теле затомилась.

Родов богиню громко призвала —

И тут младенцем — сыном — разрешилась.

Его с земли Люпина подняла

На шею к ней — рекла: «Еще свершилось

Великое событье», — и сокрылась.

Как ни безмерно то страданье было,

Что испытала Мензола, — впервой

Ее такая доля затомила, —

Взглянула только: родился такой

Прекрасный мальчик, что всю боль забыла»

Рубашечку старательной рукой

Ему надела, грудью напитала

И в этот день без счету целовала.

Ребенок был так мил красою чистой,

Так бел, что любоваться б без конца, —

С кудрявенькой головкой золотистой;

И так во всем напоминал отца:

Его ресницы, взгляд его лучистый

И самый очерк нежного лица —

Весь в Африко! За сходство то живое

Для Мензолы он был милее вдвое.

И нежностью такой к нему горела,

Глаз не могла, любуясь, оторвать.

Нести же к Синедеккье не хотела,

Чтоб от себя его не отдалять;

Казалось ей, как на него смотрела,

Что видит Африко. И с ним играть

Пыталась и ловить его уловки,

И гладила рукою по головке.

О Мензоле Диана вопрошала

Не раз ее подружек. Где она?

Ответ ближайших был, что не бывала

Давно в горах у них, что не видна

Нигде как будто, где всегда гуляла.

Иные говорили, что больна

Она, должно быть, оттого с другими

К ней не пришла подругами своими,

И раз ее найти расположилась

Диана — нимфа ей была мила —

И в обществе трех нимф туда пустилась,

Где бедная приют себе нашла.

К пещере тотчас же она явилась

И впереди других туда вошла

Уверенно; но нет ее. И стали

Подруги звать ее, втроем кричали.

Она ж неподалеку тут, в долине,

С ребеночком своим пришла к реке,

В тепле играя, радуясь о сыне;

Вдруг слышит, голоса невдалеке

Зовут, так громко, ясно, по-латыни.

Дивясь, глядит — Диана налегке

И с ней подруги. Сверху поспешают,

Но все еще ее не замечают.

Так Мензолу тогда ошеломило

Явление Дианы, что молчком,

Вся, вся со страху трепеща, укрыла

Дитя в кусту терновника густом,

Оставив одного; что силы было,

Взялась — куда глаза глядят, бегом,

Тайком, тайком вниз бережком пустилась,

Леском, леском неслышно устремилась.

Но скрыться не могла, как ни бежала:

Дианин взор беглянку настигал,

И тут она младенца услыхала,

Он плакал и пронзительно кричал;

Тогда Диана ей вослед сказала,

И громкий голос грозно грохотал:

«Напрасно, Мензола, уйти хлопочешь!

Ведь захочу — ручья не перескочишь.

Вот выстрелю. От стрел моих не скрыться,

Хоть, грешница-простушка, ты смела!»

Но Мензоле уж не остановиться —

По склону все бежала, как могла, —

Вот у ручья, вот переплыть стремится

Его скорей. Диана тут рекла

Такое слово — и реке велела,

Чтоб Мензолу та выпускать не смела.

Несчастная уж в воду погрузилась,

Вдруг чувствует, что ноги не идут —

И вот, как то Диане рассудилось,

Водою Мензола и стала тут.

И навсегда с рекой соединилось

То имя — и по ней кругом зовут

Везде ту реку Мензолой поныне.

Я рассказал вам, по какой причине.

Узрели нимфы, бывшие с Дианой,

Как обернулась Мензола водой

И вниз теперь течет рекой пространной,

С былой любовью к деве молодой

Воззвали, плача о сестре названной:

«О, что за грех владел твоей судьбой,

Что, бедная, несчастная подруга,

Бежишь водой, волна с волной, средь луга?»

Диана им в ответ: чтоб не рыдали,

Что казнь дана сурово по заслуге;

Что сами грех ее они видали,

Им мальчик плачем выдал грех подруги.

Потом велела, чтоб ребенка взяли

Из колкого терновника на луге.

Тут нимфы поспешили куст раздвинуть,

Взять на руки дитя, оттуда вынуть.

И нимфы от младенца в восхищенье,

Наперерыв прелестного ласкать

И утешать взялись в одном решенье —

Его в горах с собою удержать,

Но испросить робели позволенье.

Диана же его не медля взять

И к Синедеккье отнести велела

И, с ними в путь пойдя, взялась за дело.

Пришедши к Синедеккье, объяснила,

Как этого ребеночка нашла,

Где Мензола в кусточке положила

И грех сокрыть хотела — не смогла.

«Она уйти через долину мнила,

Да после уж не долго прожила:

Ее река насильно удержала,

Сама водой по нашей воле стала».

И слезы при Дианином вещанье

Старуха нимфа с жалостью лила,

Вся — к Мензоле несчастной состраданье,

Она младенца на руки взяла

И молвила Диане: «О сиянье,

О солнце наше! Я одна была

Известна о грехе; мне повинилась

И мне она всецело подчинилась».

Потом Диане все порассказала,

Как Мензола была осквернена:

И где, и как не доброй волей пала,

А юношей обманута она.

«Богиня, верою клянусь, — вещала, —

Ведь я всегда была тебе верна,

Когда б не я, она б себя убила.

Поверь мне: только я не допустила.

Но раз ее ты превратила в воду,

Молю, по крайней мере, отпусти

Со мною мальчика. Дай мне свободу

Его в долины дальние снести

К живущему там исстари народу,

К мужам и женам: вспомню я пути.

Отдам его, они его полюбят

И лучше нас взрастят и приголубят».

Диана, услыхав такое слово,

Как Мензола осквернена была,

Б жестокости, раскаяться готова

К любимице, что ей мила была,

Но, чтобы все деяния такого

Боялись, недоверья вид взяла,

Сказавши Синедеккье, что устроен

Младенец будет так, как он достоин.

И, уходя со всей своею свитой,

Младенца Синедеккье отдала.

А та, когда уж гостьи именитой

Не видно было, прямо с ним пошла

На холм, с холма — в край, для нее открытый,

Где Мензола дитя приобрела:

Весь берег тут она отлично знала —

В горах недаром долго проживала.

Уже она от Мензолы слыхала,

Как звался тот, кто деву соблазнил.

А после от нее и то узнала,

В какую сторону он уходил.

Итак, все это взвесив, полагала

Уверенно, что этот мальчик жил

Вот тут, в долине, где очам явилась

Избушка, что внизу одна дымилась.

Туда спустилась не без утомленья.

Вдруг видит Алимену пред собой.

И говорит: «Большие приключенья

Свели меня, почтенная, с тобой,

И нам необходимы объясненья.

Так выслушай, прошу, рассказ ты мой

О злом несчастии, что приключилось,

Как это существо на свет явилось».

И тут же все, как было, рассказала!

Как юноша, что Африке звался,

Взял силой нимфу. Точно описала:

Что, где, когда — и как, уже нося,

Та долго ничего не понимала,

Как после чудный мальчик родился,

И как потом Диана обратила

Ее в волну, и где все это было,

И как дитя Диана усмотрела

Меж терния, и как оставить ей

Его при нимфах после захотела.

Но тут, во время этих всех речей,

Младенцу Алимена поглядела

В лицо — и говорит: «Ах, ах, ей-ей,

Он вылитый мой Африко!» Хватает

Ребенка на руки и обнимает,

И от великой радости рыдает,

Любуется на внука; не его,

Нет, Африко живого обнимает,

Вновь обретая сына своего,

И с нежностью великой лобызает,

И говорит: «Сынок мой, до чего

Мне тяжко слышать, как погиб несчастный

Бесценный твой отец — мой сын прекрасный?

И старой нимфе изливаться стала,

Рассказывать про сына своего,

Как мука долгая его терзала

И злая смерть постигнула его.

Чуть Синедеккья это услыхала,

Жаль Африко ей стало до того,

Что вместе с ней расплакалась. А вскоре

Пришел и Джирафоне мыкать горе.

Как он услышал, что случилось, тоже

От радости и горя слезы лил

И любовался, как дитя пригоже, —

Казалось, Африко пред ними был

Живой и прежнего еще дороже.

В ответ на ласки мальчик, тихо мил,

Увидя, что к нему старик нагнулся,

Ему с любовью кровной улыбнулся.

Такая радость в них торжествовала

Великая, что если б сердца их

К двоим влюбленным жалость не смягчала,

То в самом деле никогда таких

Счастливцев на земле и не бывало.

Но, убедясь, что в них друзей своих

Сыскала, Синедеккья все ж проститься

Спешила, чтобы в горы воротиться.

Тут Джирафоне, а вослед за другом

И Алимена также воздает

Благодаренье всем ее услугам

Несчетно, уваженье и почет.

Но Синедеккья, ласково супругам

Откланявшись, не медля в путь идет,

К своим горам обратно поспешая

И старикам младенца оставляя.

В горах повсюду весть распространилась

Немедленно, узнали все кругом,

Как Мензола водою обратилась,

И многие печалились о том.

Но вскорости Диана удалилась

Отсюда, чтоб вершить в краю другом

Дела свои, как то обычно было,

А прежде нимф беседой укрепила.

Оставшись, нимфы ближних поселений

Ту реку стали Мензолою звать.

Вернемся к Джирафоне, к Алимене,

Что молоком от стад своих питать

Старались внука не без затруднений

И стали Прунео именовать —

По тернию, в котором он сыскался, —

Как он с тех пор всегда именовался.

И рос он, так красив, так было тонко

Его лицо, что если б создала

Природа кистью этого ребенка,

Стройней бы, краше сделать не могла.

И пылкий сделался, ловчее львенка,

И сила в нем безмерная была,

И на отца он походил так чудно,

Что даже отличить бы было трудно.

И дед его оберегать старался,

И бабка — будь то ночью или днем.

Как Африко, отец его, скончался,

Не раз ему поведали о том,

Чтоб мальчик навсегда уже боялся

Идти его погибельным путем,

И о судьбе, что мать его терпела.

Так восемнадцать лет ему приспело.

Тогда Атлант в Европе появился,

В той местности, с народом без числа,

Что по Тоскане после расселился,

Подробно те описаны дела,

И Аполлон с искусствами дивился,

Как местность фьезоланская цвела

Привольнейшей, с холмами и долиной,

Во всей Европе, горной и равнинной.

Атлант воздвигнуть здесь распорядился

Град Фьезоле, как он его назвал.

Народ помалу весь переженился

На нимфах, что внизу еще застал;

А кто из них оружием пробился,

Тот навсегда те холмы покидал.

Так нимф тогда, как на охоте, гнали,

А полоненных в жены забирали.

Всех жителей окрестных той порою

Атлант в свой новый город пригласил,

И Джирафоне с первой вестью тою

Туда весьма охотно поспешил,

Жену привел и Прунео с собою,

Что был любезен, и красив, и мил,

И доблестен, — к Атланту он явился,

С почтением синьору поклонился.

Атлант в особенном благоволенье

Приветил старца, обласкал его,

Такое молвил доброе реченье,

Взяв за руку, как друга своего:

«О мудрый старец, коль переселенье

Решил — послушай слова моего:

Когда здесь жить ты заблагорассудишь,

Мне набольшим советником ты будешь.

И поселишься в крепости со мною,

А вместе этот сын прекрасный твой».

Тут речью отвечал старик такою:

«Тебе, Атлант, совет посильный мой

Всегда готов, коль волею благою

Прикажешь ты. Но дивно мне: с тобой

Есть мудрые мудрей меня — ты знаешь,

А все ж меня доверьем облекаешь».

«Ты прав, немало опытного люду, —

Атлант ответил, — прибыло со мной;

Но вижу: здесь ты исстари повсюду

Бывал, надежен опыт местный твой;

Что хорошо, что плохо, знать я буду,

По всем местам путеводим тобой,

И будешь ты многополезен словом

На этой почве нам, пришельцам новым».

Ответил тот почти что сквозь рыданья:

«Увы, Атлант, ты прав глубоко в том,

Что древен я. И злые испытанья

Свидетельствуют о житье моем.

Тому немного лет, как для страданья

С женою здесь остался я вдвоем,

И лишь потом нам отдан внук прекрасный,

Его отцом был наш сынок несчастный».

Потом ему поведал все, что было

Меж Африко и Мензолой его,

А после — что Диана поразила

Муньоне насмерть, — как и отчего

Погиб несчастный. Слово пояснило

Окрестность поселения всего:

О каждой речке рассказал он были,

Откуда те прозванья получили.

Потом к Атланту он оборотился,

Сказав: «На все, что повелишь, готов».

Атлант благодарил, потом дивился

На Прунео — и, полн благих даров,

Его душе тот сразу полюбился.

И, подозвав его, без дальних слов —

«Прими, — он рек, — мое бдаговоленье

И за столом моим неси служенье».

Так Джирафоне оказался скоро

Советником Атланта, не прося,

А Прунео удачливо и споро

За дело службы с толком принялся,

Став подлинно утехою для взора.

И, сверх того, его природа вся

Была столь пылкой, сильной, что тускнели

Соперники пред ним во всяком деле.

В охоте всякой мастер нарочитый,

Он лучше всех преследовал зверей;

И в прыганье, и в беге знаменитый,

На состязаньях был он всех ловчей;

Диану бы со всей блестящей свитой

Он, лучник, одолел стрельбой своей.

Приятной снисходительностью нрава

Он был так мил, что не расскажешь, право.

Атлант за ум, за жизнь достойных правил

Любовью возлюбил его такой,

Что сенешалом с торжеством поставил

Над всем народом и своей землей

И как правителя его прославил.

И вел народ он с ласкою такой,

Что все его душевно полюбили —

За все воздать умел он в должной силе.

Как двадцать лет ему уж миновалось,

Атлант ему невесту сговорил —

Тирония девица называлась,

Отец ее барон презнатный был,

И с ним она пока не расставалась.

Атлант ему всю область подарил,

Что Мензола с Муньоне омывали, —

Его как бы приданым наделяли.

Повыше церкви, что теперь в Майано,

Себе хоромы Прунео сложил —

Округа открывалась тут пространно —