Пришел конец живому угощенью,

Из-за стола тут нимфы поднялись

И по горе, предавшись нежно пенью —

Где две, где три, четыре, — разбрелись

Туда, сюда, смотря по настроенью.

Влюбленные и тут не разошлись:

С тремя другими нимфами отлогой

С холма пошли ко Фьезоле дорогой.

Как мы сказали, Мензолу пленило

Все в Африке» глубоко, торжество

В стрельбе искусной, пламенная сила

Сближения и речь — нежней всего,

Как жизнь, она его уже любила,

Без нагляденья глядя на него.

Но никому и в мысль не западало,

Чтоб их любовь запретная сжигала.

Она чистосердечно полагала,

Что это нимфа из соседних гор.

Мужчину не напоминал нимало

Ни бледный лик его, ни томный взор.

Узнай лишь то она, чего не знала,

Любезной не была б, как до сих пор

И как с другими, — предала б отмщеныо,

Бесчестью, истязанью, поношенью.

Не нужно говорить — уж говорилось, —

Как Африке был в Мензолу влюблен.

Но шел он с ней, в груди его таилось

Такое пламя, был он так зажжен,

Что таял, словно воск, а сердце билось.

Он в созерцанье милой углублен;

Прикосновенье, слово — все учтиво,

И замирает в нем душа стыдливо.

Он говорил себе: «Но что со мною?

Что мне сказать себе? Что предпринять?

Мое желанье только ей открою —

Страшусь ее, обидев, потерять:

Любовь сменится ненавистью злою,

И все начнут меня, как зверя, гнать.

А не решусь я нынче ей открыться —

Такому случаю не воротиться.

Когда б ушли дорогою своею

Вот эти нимфы и остался б я

В уединенье с Мензолой моею,

Мне было б легче, больше не тая,

Сказать, кто я, открыться перед нею,

И вздумай побежать — уж власть моя

Схватить ее умело, чтоб покинуть

Меня уж не могла или отринуть.

Но нынче уж онп, я полагаю,

Ни на минуту не покинут нас;

И если медлить, ввек не наверстаю

Всех тех удач, что мне даны сейчас.

Нет, сделать все, что в силах, — так решаю;

Замедлить — потеряю все зараз».

Ее схватить он весь уже рванулся,

Но удержался, милой не коснулся.

«О, научи, о, помоги, Венера,

О, дай сейчас мне благостный совет!

О, чувствую — исполнилася мера,

Я должен взять ее, исхода нет».

Мешаются сомнение и вера,

И чудится погибель; мысли — бред.

Меж да и нет он стал метаться думой,

И жег больней огонь любви угрюмый.

Они спустились низко по склоненью

Холма, и дол совсем уж близок был,

Что делит две горы, — тут к утоленыо

Желаний Африке Амур спешил:

Решил не медлить, и его томленью

Лишь этот день он сроком положил.

Так вместе шли они, — и их вниманье

Вдруг привлекло в долине вод плесканье.

Лишь несколько минут им было ходу,

И подошли — и видят в озерке

Двух обнаженных нимф, вошедших в воду.

Гора против горы невдалеке.

И в воду тоже входят, тем в угоду,

Подолы приподнявши налегке.

Беседуют, сбираются купаться:

«Что сделаем? Давайте раздеваться!»

Кругом жара сильнейшая стояла

В то время дня; и их влекла тогда

Прохладою, светлела и сияла

Прозрачная, чистейшая вода;

И думали: за чем же дело стало?

Ведь никакого не грозит вреда.

За нимфой нимфа тут разоблачилась,

А Мензола к любимцу обратилась,

Сказав ему: «Подруга дорогая,

Купаться будешь ли ты с кем из нас?»

И молвил тот, спокойно отвечая:

«Подруги, не отстану я от вас,

Сладка мне воля ваша, не иная».

А про себя сказал он тот же час:

«Коль все разденутся, так я решаю:

Желанья своего уж не скрываю».

Решил — пускай сперва разоблачатся

Все нимфы: он — чрез несколько минут,

Так, чтобы невозможно было взяться

Против пего им за оружье. Тут,

Нарочно медля, стал он раздеваться,

Чтоб кончить, как уж в воду все войдут

И по лесу бежать им стыдно будет,

А Мензолу остаться он принудит.

Он от одежд едва освободился,

В воде уж нимфы были всей толпой.

Тут, обнаженный, к ним он устремился,

К ним обративши свой перед нагой.

Все отшатнулись. Визгом разразился

Отчаянный, дрожащий вопль и вой.

И начали кричать: «Усы! Увы!

Вот это кто. Теперь прозрели вы».

Голодный волк на стадо так стремится

И, на толпу овец нагнавши страх,

Одну хватает, с ней далеко мчится,

Оставивши всех прочих в дураках;

Блея, бежит все стадо, суетится,

Хоть шкуры-то спасая второпях.

Так Африке, вбегая быстро в воду,

Схватил одну — любви своей в угоду.

Другие в страхе — суета такая! —

Вон из воды — к одеждам все спешат

И впопыхах, себя лишь прикрывая,

Скорей, едва одевшись, наугад,

Одна другой совсем не замечая,

Бегут и не оглянутся назад —

Все врассыпную, кто куда, и в спехе

Оставили на месте все доспехи.

А Африко в объятьях, торжествуя,

Сжал Мензолу, рыдавшую без сил,

В воде — и, девичье лицо целуя,

Слова такие милой говорил:

«Ты — жизнь, ты — нега, коль тебя возьму я,

Не отвращался: мне тебя вручил,

Душа души моей, обет Венеры,

Не плачь хоть для богини, ради веры!»

Но Мензола речей его не слышит,

И борется всей силою своей,

И крепкий стан туда-сюда колышет,

Чтоб из объятий вырваться скорей

Того, кто на нее обидой дышит;

По лику — слезы градом из очей.

Но он ее держал рукой железной —

И оборона стала бесполезной.

В той их борьбе задумчиво дремавший

До той поры — отважно вдруг восстал

И, гордо гребень пышный свой поднявши,

У входа в исступленье застучал.

Бил головой, все дальше проникавшей,

Так, что вовнутрь вошел, не отдыхал,

Ломился с превеликим воплем, воем

И словно бы с кровопролитным боем.

Мессер Мадзоне взял Монтефикалли

И в замок победителем вступил —

И вот его с восторгом тут встречали,

Кто гнал сейчас из всех последних сил.

Но после столь решительных баталий

Он буйну голову к земле склонил,

От жалости глубокой прослезился,

Из замка кротким агнцем удалился.

Как видит Мензола, что против воли

Похищено девичество ее,

Рыдая, к Африко в душевной боли

Оборотилась: «Совершил свое

И, дуру, обманул меня; хоть доле

Не медля выйдем: злое бытие

Сейчас прерву руками я своими;

Жить не хочу с страданьями такими».

Услышал Африко слова печали,

И на берег он вышел вместе с ней;

Ее страданья лютые терзали,

И тяжко он скорбел в душе своей.

Его желания торжествовали

Отчасти, но вспылал еще сильней

Огонь в груди, сторицей распаленный

Пред ней, такой несчастной и смущенной.

Одеться только лишь они успели,

Схватила быстро Мензола копье,

Ни слова не сказав — к последней цели,

В грудь крепкое направив острие.

Увидев мысль ужасную на деле,

К ней Африко метнулся и ее

Схватил под мышки, в лес далеко с силой

Копье забросил и промолвил милой:

«Увы, любовь моя, что ты хотела,

Что за безумье совершить с собой?

О злая мысль — на этакое дело

Свирепое подвигнуть разум твой!

О, мне, глупцу, какого ждать удела,

Лишась тебя со всей твоей красой?

Минуты бы не прожил я в разлуке

И на себя сам наложил бы руки!»

Сердечной мукой Мензола такою

Томилась, что у Африко в руках

Упала, обмерла: а он с тоскою

Уж видит смерть на меркнущих чертах.

Обняв ее, он слезы льет рекою.

Холодный душу сотрясает страх

За жизнь ее; и ношу дорогую

Он сокрывает в сень ветвей густую.

Так вместе с ней поникнув под ветвями,

Он левою рукой ее держал,

А правою покрытые слезами

Ланиты ей тихонько вытирал

С суровыми и грустными речами:

«О смерть, вот все, чего твой взор искал!

Ты счастья моего меня лишила,

А вместе с ним и мне — одна могила».

Потом, лик помертвевший лобызая,

«Любовь моя! — взывал он. — Для чего

Злой этот день, судьбина эта злая

Нас разлучила!» Взора своего

С лица любимого все не спуская,

Все говорил — и клял он торжество

Своих желаний, что минутно было

И Мензолу так страшно оскорбило.

Но, скорбь излив над помертвелым ликом,

Что, бледный, не казался больше жив,

Его не раз в мучении великом

Слезами и лобзаньями покрыв,

Не в силах жить в. терзании толиком,

Решил убить себя. Вот уж порыв

Его с земли для смерти подымает —

Как он услышал: Мензола вздыхает.

Дух Мензолы по воздуху носился,

Час не один в блуждании провел,

И в тело наконец он воротился,

В свои вместилища опять вошел, —

Она пришла в себя, и вздох излился,

И стон из уст, и горестный глагол:

«Увы, увы, о если б умерла я!» —

Она рыдала, не переставая.

Когда увидел Африко живою

Вдруг Мензолу, что, мнилось, уж мертва, —

Воскрес сердечной радостью одною,

Заговорил утешные слова:

«О роза ароматом и красою,

Я за тебя страдаю, ты права;

Но лишь не бойся и не ужасайся,

Моей защите крепкой доверяйся.

Ты мне всех благ дороже и желанней —

И ты теперь в объятиях моих.

Нет сердцу моему больней страданий

И безутешней — мук и зол твоих.

И горе мне, я мнил — предел терзаний! —

Что держит смерть тебя в цепях своих.

Моя рука меня разить готова,

Как слышу вздох твой и живое слово».

«Злосчастная, о, как я истомилась! —

Она сказала, взоры подняла. —

Зачем я, глупая, на свет родилась,

Зачем жива? — и слезы все лила. —

Зачем сама в тот день не задушилась,

В день первой встречи? Или б умерла,

Как облеклась в Дианины покровы:

Кабан бы растерзал меня суровый!»

Ей молвил он: «Ах, не томись душою.

Смотрю — и сердце падает в груди:

Какою ты поражена тоскою,

Не видя утешенья впереди,

Считая жизнь свою такою злою.

Но от меня тревог себе не жди:

Сильней себя — тебя люблю; со мною

Ты будь навек желанною, одною.

А чтобы ты свободно доверяла

Такой любви, как я сказал сейчас,

Все расскажу я с самого начала:

Тому четыре месяца как раз,

Охотился, не думая нимало,

Я тут один; иду, не торопясь,

Вдруг из лесочка — голоса людские;

Я подошел взглянуть, кто там такие.

У вод я вижу светлую поляну

И нимф сидящих, вижу между них

Всех выше я владычицу Диану,

И вас она, служительниц своих,

Сурово учит, как прилично сану;

Тут встретил взгляд мой взор очей твоих

И всю красу твою; любви стрелою

Тут поражен я был перед тобою».

Потом он рассказал ей, как сокрылся,

Стоял и долго на нее глядел,

И как по ней желанием томился

И ею глаз насытить не умел,

И милым этим ликом как пленился

(Так говоря, лобзать его хотел),

И как, когда уж нимфы разбредались,

«Пойдем же, Мензола!» — слова сказались.

Поведал слезы ей и воздыханья,

Обильно сеянные для нее,

И все свои томленья и терзанья,

И как дала Венера за житье

Послушливое — в сонном обаянье

Надежды слово крепкое свое,

И сколько раз найти ее пытался,

И обо всем ей рассказать старался.

Потом — как раз ее в уединенье

Он повстречал — и бросилась бежать —

И лепетал он робкое моленье —

Н как жестоко было не внимать.

И о копье, что в страшное мгновенье

Вонзилось в дуб — а то б не миновать!

О крике «Берегись!», о том, как скрылась

И больше не сказалась, не явилась.

Потом о приношении Венере,

О том, какой дала она ответ,

Как быстро он, вполне предавшись вере,

Преобразился и, переодет,

Явился с нимфой схожим в полной мере

И бросился сыскать единый след,

Что нынче тут судьба ему судила.

«Ты знаешь, как и я, что дальше было.

Я рассказал терзание сплошное,

Что за тебя душой переносил.

И потому, свершив насилье злое,

Я делал лишь под властью мощных сил:

Перед тобой мне чуждо все дурное.

Но лишь Амур, что так меня томил

Тобой, — всему виновник и причина.

Прости его! Безумие — безвинно».

Все Мензола отлично понимала,

Что о любви своей он говорил —

И как она впервой его объяла,

И вещи, что Амур ему внушил, —

Тут в ней самой уж сердце запылало,

И вздох ее глубокий затомил.

Стрела Амура нимфе в грудь вонзилась,

А мнила — тут предательство свершилось!

Сказала: «Ax, я твердо вспоминаю —

На днях один мне все вослед бежал;

То был ли ты, другой ли, я не знаю,

Что так меня жестоко оскорблял.

И чтоб ему отметить — я утверждаю! —

Я обернулась, гнев меня терзал,

В него копье метнула я всей силой,

Но вижу — все за мной бежит постылый.

И помню я — когда б иначе было! —

Гляжу, копье летит его сражать,

Меня с чего-то жалость охватила,

Кричу я: «Берегись!» — и прочь бежать.

А дуб копье, я вижу, обнажило

И все в него вошло по рукоять.

В лесу ближайшем скрылась я, горюя.

Ты ль это был? Тебя не узнаю я.

Я больше в жизни дня не вспоминаю,

С тех пор Диане как посвящена,

Чтоб видеть мужа. Если б (тщетно, знаю!)

Богами не была мне суждена

С тобою встреча! Нет, я ожидаю —

Дианою я буду изгнана

С отступницами: мной мое изжито:

Нещадной ею буду я убита.

И будешь ты, о юноша, причина

Позорной казни, гибели моей.

И хоть виновен ты, а я невинна,

Жить будешь правым до исхода дней.

В свидетели зовет моя кручина

Диану, и деревья, и зверей,

Что всею силою я защищалась

И лишь насилием тебе досталась.

Я, чистая, невинная, тобою

Обманута и низко предана.

Но жизнь свою прервав своей рукою,

Наверное от этого пятна

Освобожусь. И с жизнию земною

Я, глупая, расстанусь лишь, верна,

Уж ты, довольный, жить как прежде станешь

А бедную меня и не вспомянешь».

Обняв ее, в порывистом рыданье

Промолвил Африке: «Безумец я,

По я ль тебя покину на страданье

Одну, любовь нежнейшая моя?

Нет, за любовь ты дай мне обещанье:

Исчезнет мысль несчастная твоя,

Иль раньше на меня наложишь руки,

Чтоб мига мне не жить с тобой в разлуке.

Немыслимо отныне разлученье

С тобою, милая». И целовал

Уста и лик — небесное виденье,

И слезы глаз прелестных вытирал,

И молвил: «В самом деле порожденье

Ты райское», — и кудри ей ласкал,

И, встав, сказал: «Кудрей столь золотистых

Не видано — и столь прекрасно чистых.

Год, месяц, день и час благословенны,

То время, место, где сотворено

Все: этот лик, столь дивно совершенный,

И тело, мудрой стройности полно.

Когда же кто искал во всей вселенной

И в небесах высоких — все равно, —

Где сонм богов святой, — и там не снится

Красы такой, чтобы с твоей сравниться.

Ты ясный светоч всех благих деяний,

Как и живой источник красоты!

Исполненная чистых обаяний,

Единственное средоточье ты

Всех доблестей, души высоких знаний, —

И путь мне указуешь с высоты!

Ты сладостна, нежна, бела — не все ли

Достоинства красой тебя одели?!

Так как же не желать — какою силой —

Вкусить столь совершенной красоты,

Как томная, в задумчивости милой,

Ты, Мензола, вне всех сравнений, ты?

Зла и намек бежит тебя, постылый,

Не мучь меня, избавь от тяготы.

Свершенное не может не свершиться —

Так можно ль мне с тобою разлучиться?

И сделай же, мольбе моей внимая,

Как мудрая, возьми из всех частей

Ты лучшую — и да исчезнет злая,

Испуганной душой воспрянь скорей

И обними меня, о дорогая,

Как я тебя, душа души моей,

Целуй меня сладчайшими устами.

Лишь пожелай, услады будут с нами».

Амура мощь без устали вязала

Сердечко Мензолы клубком речей

Любезного, и тихо отлетала

Ее печаль; и ясно было ей,

Что уж не быть иному. И пылала

Она любовью к Африко сильней —

Все той, какою нимфу в нем любила, —

И слов его теперь пленяла сила.

Чуть удовлетворить его хотела

И шею левой обвила рукой.

Но целовать его еще не смела:

Сама ему в поспешности такой

Еще боялась ввериться всецело.

«О глупая, — промолвила. — Какой

Я дам ответ, коль рано или поздно

Диана, все проведав, спросит грозно?

Я ни с какою нимфой не посмею,

Как прежде, искупаться в ручейке

И, связана судьбиною моею,

От каждой буду ныне вдалеке.

Пойдут и обвинят меня пред нею,

Узнавши, почему я в злой тоске.

Жить одинокой я отныне буду,

О том, чего искала, позабуду.

Убив себя, я знаю, прегрешенья

Мне не избыть нимало, все равно;

И ведь не соверши ты преступленья,

То не было б и мной совершено.

И будь обратного я убежденья,

Мне б и до завтра не было дано

Дожить: я за столь грешное деянье

Достойное несла бы воздаянье,

Но так твои благие утешенья

Преобразили вдруг всю мысль мою,

Связали клятвенные уверенья,

Что всю решимость гордую свою

Забыла я. Но что до рассужденья,

Чтобы пробыть со мной, — не утаю:

Нет, ни за что! Тебя уйти принужу.

Тут — грех на грех — и выйдет все наружу.

Да ведь тебя, конечно бы, узнали

Все нимфы, видевшиеся с тобой

В тот день, и прямо бы уж растерзали,

Убили бы, узнав, кто ты такой.

Поверили б они тебе едва ли,

Что не знаком из них ты ни одной;

А я сказала б каждой встречной смело,

Что в нашей схватке я, мол, одолела.

Тем более что всякого общенья

Уж буду избегать по мере сил.

И, юноша, не отвергай моленья:

Ты невозвратного меня лишил, —

Оставь меня. Нести мои томленья

Дай мне одной. Мне свет не будет мил,

Но буду жить — и душу успокою.

О, сделай так, молю тебя с тоскою!»

Конечно, понял Африке прекрасно

Из этих слов, что уж своим огнем

Амур пылать ее заставил властно,

Но легкий стыд лишь ставит на своем.

И, видя все, как па ладони, ясно,

Сказал себе: «Отсюда не уйдем,

Пока с тобой еще не потолкую,

И запоешь ты песенку другую».

Потом он молвил ей среди лобзаний:

«О сладостные, милые уста!

О лик прекрасный, всех моих желаний

Единая цветущая мечта!

Ты — женщина, одна из всех созданий,

Что в жизни мне, как божество, свята!

Я, глядя на тебя, воскрес душою:

Взяв лучшее, ты небрежешь тщетою!

Но в силах ли, любя настолько страстно,

Перенести разлуку я с тобой?

Один — я умираю повсечасно,

С тобой — взнесен блаженною судьбой

Превыше всех желаний полновластно!

Но ведает Амур, какой тоской

Томится жизнь моя и дни, и ночи,

Когда не светят ей вот эти очи!

Но, скажем, пусть я мог бы удалиться,

Как ты велишь, — тогда снести ли мне,

Что думой одинокою томиться

Осуждена ты по моей вине?

И нашей встрече уж не возвратиться!

Так жизнь моя, несчастная вполне,

Таким страданьем миг наполнит каждый,

Что будет смерть моей единой жаждой.

Но, раз не хочешь ты, чтоб я с тобою

Остался тут, пойти бы ты могла

Здесь недалеко в домик мой со мною.

И с матерью б моей ты там жила,

И назвала б она тебя родною,

Как милую бы дочку, берегла,

И так же бы отец. Избушка наша

С невесткой полная была бы чаша».

«Нет, ни за что так делать не должна я, —

Сказала Мензола. — Идти с тобой

В твой дом! Нет, грех мой тяжко искупая

Смиренной, покаянною мольбой,

Крушиться буду, грешница такая.

И прежде смерть моя придет за мной,

Чем к людям покажусь на свет я божий,

Венок утратив светлый и пригожий.

He с тем пошла Диане вслед я смело,

Чтобы вернуться в мир любой ценой.

Когда б за прялкой я сидеть хотела

У матери иль мужнею женой,

Далеко увело б такое дело

С пути, что мне открыл отец родной,

Меня любивший крепко. Покрывало

Дианино пять лет меня спасало.

И вот молю — напрасно ли моленье? —

Из-за любви, о коей ты твердил,

Что подняла тебя на преступленье,

Чтоб ты сейчас один домой спешил.

Клянусь тебе богиней, чье веленье,

Чей выстрел, говоришь, тебя сразил:

Твоя любовь мне будет жизни жаждой,

Тебя любить я буду мыслью каждой».

«Не будь во мне, — тот отвечал, — сомненья,

Что твой обет исполнится точь-в-точь,

Что мне отдашь ты сердца все биенья, —

Я подозренья отогнал бы прочь.

Но горше все обиды, огорченья, —

И я боюсь: ничем уж не помочь;

Раз ты в лесу, одна — так уж навечно

И я один. Мне страшно бесконечно».

Она в ответ: «Сюда к тебе являться

Я буду очень часто, чтобы нам

Беседовать вдвоем, вблизи видаться

Благоприлично — хоть по целым дням,

И верь мне, слова буду я держаться

И ждать тебя, — придешь ли только сам?

Ведь ты уже связал меня, признаюсь,

Я влюблена. Я, кажется, влюбляюсь».

От радости душою встрепенулся

Вмиг Африко, такую слыша речь:

Всех мыслей строй в ней сразу повернулся,

Амур успел в пей как пожар зажечь.

Черт ангельских лобзаньем он коснулся,

Ее в объятья поспешил привлечь,

Сказал: «Послушай моего ты слова

И будь одна остаться здесь готова.

Я жду, склонись, о роза молодая,

Перед разлукой к милости одной.

Ты знаешь, как, одну тебя желая,

Искусно изощрял я разум свой,

Чтоб овладеть тобой, звезда златая,

Теперь велишь расстаться мне с тобой.

И вот молю: по своему влеченью

Со мной на миг предайся упоенью,

Довольней я п прочь тогда пущусь,

Раз воля такова теперь твоя.

О разреши, тебя я вновь коснусь —

Да насладимся вместе — ты и я.

А завтра я сюда к тебе вернусь —

Увидеть вновь тебя, любовь моя:

В тебе одной ведь все мои услады.

Позволь — и жизнь исполнится отрады».

«Чего еще ты от несчастной хочешь, —

Сказала Мензола, — по какой

Усладе с обездоленной хлопочешь?

Ты счастлив был. Молю, дай мне покой,

Уйди — и тем ты лишь себя упрочишь.

А я останусь ждать тебя с тоской.

Смотри, уж поздно, скоро солнце канет

И кто-нибудь нас тут вдвоем застанет».

«Ты знаешь хорошо, какой явилась

До сей поры с тобой услада мне,

И что меж нас обоих совершилось,

И сколько было горечи на дне, —

Так разве полным счастьем сердце билось?

Теперь спокойны оба мы вполне —