Недурные лозунги! Но Цезарь не собирался вторично предъявлять Думноригу обвинения. Это было уже ни к чему. В некий момент лучше отказаться от внешних приличий. Стало быть, изменим метод.
      Надо только усилить наблюдение. К счастью, служба информации работала безупречно, и Цезарь знал о каждом шаге Думнорига.
      Погода наконец переменилась, был отдан приказ грузиться на корабли. И тут, среди всеобщей суматохи, Думнориг внезапно исчез. Немедленно была объявлена тревога. Погрузку временно приостановили, пока не отыщут Думнорига. Выяснилось, что он бежал с отрядом конницы эдуев в юго-восточном направлении. Вероятно, спешил домой по кратчайшей дороге.
      Цезарь, не мешкая, выслал в погоню усиленный отряд. Начальник отряда получил приказ: во что бы то ни стало догнать и задержать беглеца. Смысл приказа сводился к тому, что Думнориг не должен вернуться живым. При малейшей попытке сопротивления – убить на месте.
      Погоня двигалась по свежим следам, да еще расспросила о сбежавших эдуях у схваченных по пути пастухов. Ехали около трех часов. Думнориг, видимо, не щадил лошадей. Погоня разделилась на несколько групп, две должны были обойти с боков, а одна поскакала вперед, чтобы перерезать Думноригу путь. Опасались, что эдуй может незаметно переменить направление или же отделиться от остальных всадников и исчезнуть в окрестных лесах. Он действительно попытался что-то такое сделать – следы вдруг разделились и завернули в две противоположные стороны. Это и погубило Думнорига. Группа преследователей, скакавшая вперед по прямой, выиграла в расстоянии, а Думнориг, двигаясь по кривой, проиграл. Вскоре лесные дороги пересеклись, и эдуй увидел перед собой людей Цезаря. Взмыленные лошади обоих отрядов остановились, роя копытами землю. Я свободен! – вскричал Думнориг. – Мой народ и я, мы свободны!
      Поднялся шум, люди Цезаря кричали, что Думнориг должен немедленно вернуться в распоряжение главнокомандующего; эдуи ответили, что их край не завоеван римлянами, как другие области Галлии, и что они не обязаны повиноваться римским главнокомандующим, а Думнориг повторил: мы свободны, и народ наш независим.
      Между тем вокруг оратора, провозглашавшего эти патетические слова, становилось все жарче. Эдуев была небольшая кучка, вскоре их окружили плотным кольцом. Первыми почуяли опасность лошади. Они начали прядать ушами, переступая с ноги на ногу, а вождь эдуев продолжал твердить, что он свободен. Но беспокойство лошадей передалось и ему. У него прорвалось словечко «ошибка», потом он что-то кричал о «недоразумении». Но вот рядом с ним бородатый детина ткнул мечом всадника эдуя. Всадник свалился наземь. Тотчас засверкали мечи прочих посланцев Цезаря. Стало ясно, что они намерены перебить всех эдуев. Тогда Думнориг крикнул: к оружию!
      Его, однако, очень быстро прикончили. Посланный в погоню отряд возвратился и доложил об исполнении приказа. Наутро римское войско высадилось в Британии. Но экспедиция на остров большого значения не имела. Британию, конечно, не завоевали, и вообще Цезарь рассматривал все это предприятие как случайную экскурсию.

* * *

      До 52 года Цезарь насажал в Галлии множество царьков. После Думнорига страну затрясло как в лихорадке, народ обезумел. Один за другим в разных концах страны вспыхивали мятежи. Всякий раз приходилось производить замирение, убивать людей тысячами, устраивать для устрашения казнь вождей и на еще дымящихся пепелищах сажать новых царей, завлеченных золотом, миражем власти либо шантажом. Все же необдуманные и безнадежные заговоры возникали чуть не каждый день. То был нескончаемый хаос – отчаянные выходки, самоотверженность, предательство, поразительная жертвенность, скорые капитуляции, раздоры среди повстанцев, готовность идти на верную смерть, а затем, когда брала верх апатия, покорная выдача Цезарю заложников. Страна металась как раненый зверь. Годы шли, террор и жестокость все усиливались, а смута не прекращалась.
      По пустырям и развалинам, оставшимся там, где произошло замирение, слонялись полубезумные люди, умирающие с голоду и готовые на все. Жили только грабежом. Но постоянные марши войск так оголили Галлию, что грабить уже было нечего. Поэтому были готовы предаться каждому, кому понадобятся, – главарям восстаний и замирителям, честолюбивым князькам, атаманам грабительских шаек и вербовщикам Цезаря. Когда в Бельгии взбунтовались эбуроны, Цезарь не захотел подвергать легионеров опасностям трудных боев в тамошних лесах. Он просто объявил: у эбуронов каждый волен грабить. Тотчас сбежались отовсюду полчища мародеров. Даже из-за Рейна приплыли две тысячи германцев, привлеченных возможностью безнаказанного грабежа. Для них не были препятствием ни леса, ни болота. Они обчистили эбуронов, но добыча оказалась невелика, и в ярости они напали на римлян. С тех пор Цезарь не допускал концентрации таких крупных грабительских банд в одном месте. Они ведь становились силой, не поддающейся учету.
      Так Цезарь боролся с Галлией до 52 года. Он подавлял бесчисленные заговоры, убивал царей и уничтожал целые народы, захватывал колоссальные богатства, из которых кое-что перепадало и преданным офицерам, и рядовым пехотинцам, и кому надо в Риме, и лояльным коллаборационистам в Галлии. В его власти находились тысячи заложников, которых он держал под стражей у эдуев; он глубоко проник в галльские интриги и умел так опутать нужных ему людей, что они повиновались ему как марионетки. Если в этом плохо организованном обществе он и встречал сопротивление, сломить строптивых было нетрудно. Ни один мятеж здесь не мог быть по-настоящему опасным. Каждую зиму Цезарь возвращался в северную Италию с надеждой, что теперь-то все покончено и что божественность вот-вот будет достигнута, надо только обернуться в другую сторону – к Риму.
      Однако угрожающие события все нее наступили. Это произошло, когда во главе повстанческого движения стал Верцингеториг. Тогда все переменилось.
      Сила Верцингеторига основывалась на принципе: можешь ты, могу и я. Ты умеешь навести порядок, сумею и я, дай только срок. Ты сильней, у тебя есть палачи – найдутся палачи и у меня. Ты мастер поджаривать пятки, отныне я буду сжигать на кострах. Ты выбиваешь зубы, я попробую выкалывать глаза. Ты ни перед чем не отступаешь и потому выигрываешь, не буду отступать и я. Ты платишь, я заплачу больше. Ты берешь заложников, я возьму втрое больше. До сих пор у тебя была на все это монополия, и в этом состоял секрет твоих побед; я отниму у тебя монополию, чаша переполнилась. До сих пор ты один умел всеми ворочать, теперь поумнею я. И у меня будет перед тобой то преимущество, подлец, что мое дело – святое. Творя жестокости и зверства, я буду справедливее, ибо я – избавитель, я это знаю и все знают, а ты был и всегда останешься насильником, и мои костры запылают лишь как священные огни на алтаре истины.
      Верцингеториг, один из младших вождей народа авернов в центральной Галлии, не совершал ошибок Думнорига. Поняв, что в столице своего края, Герговии, ему не удастся много сделать из-за трусости соглашателей, он начал вербовать по деревням людей, которым нечего было терять, голодных бедняков, занимавшихся грабежами и готовых на все. Он создал войско из отребья, проходимцев, бандитов, бродяг и доходяг. Сразу же он завел строгую дисциплину и вскоре пошел на Герговию, захватил город, пробудил энтузиазм народа и объявил себя царем. Стояла зима. Цезарь находился в Равенне, где обычно проводил это время года. Римские отряды, рассредоточенные, стояли в основном на севере Галлии и не могли вмешаться. Верцингеториг мгновенно договорился с центрами освободительного движения в более чем десяти областях. Его эмиссары объездили всю Галлию. Атмосфера была всюду накаленная, и призыв Верцингеторига упал на благоприятную почву. За месяц большая часть Галлии признала его власть и провозгласила восстание. Верцингеториг действовал систематично. Кто хотел присоединиться к движению, должен был прежде всего прислать Верцингеторигу заложников. Новое руководство соблюдало этот принцип с железной последовательностью. Каждая область получила разнарядку: сколько она должна доставить людей, сколько лошадей, сколько оружия, какого и в какой срок. Выполнялось это тоже под угрозой репрессий. Когда ответственные за плановое поступление контингентов и снаряжения допустили небрежность, Верцингеториг сказал: уши, которые так плохо слышат голос свободы, не должны существовать. И приказал всем виновным отрубить уши. Изувеченные, возвратились они по домам, но вызвали там не жалость, а страх и уважение к вождю. Кое-где, однако, послышались недовольные голоса. Тогда запылали первые костры. Вскоре в распоряжении Верцингеторига было многочисленное и неплохо вооруженное войско.
      Получив известие о перевороте, Цезарь тотчас оставил Равенну и, хотя стояла зима, направился в Галлию. Он был почти без войска. Разъединенные легионы находились в лагерях далеко на севере, на расстоянии сотен миль. Казалось, что добраться до них через страну, охваченную восстанием, было мыслью безумца. Но Цезарь сумел очень ловко обернуться: он отвлек внимание Верцингеторига на другое направление, предприняв ложную атаку на юге, а сам тем временем совершил смелый бросок через территорию все еще лояльных эдуев и пробился на север к своим войскам. Пока в Галлии сообразили, где он, собственно, находится, легионы под началом главнокомандующего пошли в наступление с севера. В такой ситуации это казалось сумасшедшим риском. Цезарю как будто следовало прежде всего подумать о выводе войск из враждебного окружения, а не о наступательных действиях. Между тем Гай Юлий начал атаковать и вскоре захватил три города в центральной Галлии. Он сильно рисковал. Самое меньшее, его армии грозил голод, так как на подвоз продовольствия нечего было надеяться, а собирать зерно прямо с полей, как обычно делали его солдаты, в феврале месяце не станешь. До нового урожая крестьяне жили впроголодь, и надо было крепко потрудиться, чтобы выжать еще что-то из этих бедняков.
      Несмотря на все, Цезарь атаковал.
      В это время Верцингеториг огласил ко всеобщему сведению поразительный план обороны. Народ мой! – обратился он к обитателям Галлии. – Народ мой, эта война за существование кельтов, эта война за свободу, эта священная война – последняя война. После нее войн больше не будет. Возможны только – либо победа и жизнь, либо поражение и смерть. Народ мой, будем вести эту войну не так, как предыдущие. Цезарь, вторгшись в наш край среди зимы, дошел до предела наглости. Если этот человек хочет воевать с природой, пусть воюет. Мы зато перевернем в этой природе все кверху дном. Народ мой, надо превратить нашу страну в ад. Слушай меня, народ мой. Ни единое зерно не должно попасть в руки врага, ни один кусок мяса, ни один пучок соломы. Если враг попытается завезти скот и хлеб из соседних земель, не пропустим. У нас больше лошадей, чем у Цезаря, и конница наша без труда преградит дорогу обозам. Но римлянин ищет продовольствия в беззащитных сельских хуторах. Народ мой, уходи заранее из этих. хуторов и собственными руками поджигай их. Пусть сгорят дотла. Пусть враг войдет в пустыню. Он будет осаждать города, чтобы укрыться там от холода, который для него не менее страшен, чем голод. Как жгли мы деревни, так будем жечь города. Не станем повторять старой ошибки, не будем защищать города плохо укрепленные и неприспособленные для обороны. Прежние войны мы проигрывали именно из-за этого. Нынешнюю войну мы не проиграем. Народ мой, надо решиться на тяжкие жертвы, но они предпочтительней смерти и рабства, а ведь только эта участь ждет нас, жен наших и детей, если мы потерпим поражение.
      План Верцингеторига был принят единодушно. Немедля галлы подожгли двадцать городов. Цезарь пережил тяжелую ночь. Вначале он не понимал, что происходит. В «третью стражу» весь горизонт кругом внезапно зарделся, взмыли языки пламени, и стало светло, как днем. Римский лагерь казался черным островом посреди этого пылающего круга. В лагере никто не спал. Все проснулись и, выйдя из палаток, дивились загадочному явлению. Цезарю вспомнилось, что у одного греческого автора он когда-то встретил описание подобного зарева, которое иногда, было там сказано, появляется в северных краях. Но когда рассвело и стал ясно виден дым, а ветер принес запах гари, все поняли, что источником света были пожары.
      Положение сложилось такое, что выбирать было нечего. Цезарь дал приказ выступать и попытался двигаться с легионами в том же направлении, что раньше. Он увидел немыслимые картины. Горели не только города на горизонте, но также мелкие селения и хутора, даже одинокие хижины, разбросанные там и сям среди полей. На пепелищах не оставалось и следа чего-то живого. Эвакуация проводилась тщательная – полное и поразительно систематичное уничтожение всего. Никогда еще Галлия так не сражалась.
      После почти двухнедельного марша римские войска, подвергаясь в пути непрестанным наскокам галльской конницы, стали наконец приближаться к богатому городу Аварику. Верцингеториг хотел и этот город сжечь. Он убеждал, что Аварик нельзя защищать и что сопротивление в этом районе создаст повстанцам только лишние трудности. Герговию, ту можно было оборонять – она находилась гораздо дальше, Цезарь бы немного проголодался, пока бы до нее дошел, а потом пусть бы попробовал форсировать обрывистые склоны холма, на котором стояла Герговия. Однако сожжение двадцати городов оказалось наибольшей жертвой, на которую был способен народ. Уж и так по всему краю блуждали толпы бездомных беженцев. Когда возникла угроза, что будет сожжен Аварик, разыгрались душераздирающие сцены. К Верцингеторигу приходили делегации и, умоляя его, ползали на коленях, падали в ноги, и Верцингеториг, у которого вдруг изменился голос, уступил. Он согласился защищать город.
      Но, соглашаясь, как бы договаривал про себя: можешь ты, могу и я. У тебя есть всякие технические устройства, научусь их применять и я. Цезарь удивился, видя, что железные крюки, которыми обычно разбивали стены, становятся добычей галлов; осажденные накидывали на них веревки и с помощью коловоротов затягивали поверх стен в крепость. Цезарь приказал сооружать осадные валы. В один прекрасный день валы начали странным образом оседать. Галлы сделали подкоп. Среди жителей города были горняки, так как его окружало много золотых и железных рудников. Но больше всего допекал легионеров голод. Верцингеториг расположил свой лагерь на некотором расстоянии от Аварика и перехватывал все римские отряды, посылаемые за продовольствием. Пробовали отправлять небольшие отряды по ночам, окольными дорогами, маскироваться, путать следы – ничто не помогало. Галлы не пропускали ни одного отряда. Только быстрое отступление или захват Аварика, где были большие запасы провианта, могли спасти римлян.
      Цезарь постепенно осознавал, чем отличается эта война от предыдущих, какая создалась напряженность и какие моральные факторы приведены в движение Верцингеторигом. Как-то случилось ему наблюдать своеобразный пост смертников на стенах Аварика. Там стоял галл, которому надлежало лить на позиции римлян горящую смолу и жир. Его яростно обстреливали. Наконец он упал. Тотчас на его месте оказался другой галл. Немного спустя удалось подстрелить и этого. В мгновение ока его сменил новый защитник. Так, один за другим, они погибали на этом посту.
      Цезарь понял, что дошло до крайности. Надо было и ему пустить в ход какие-то новые психологические стимулы в своем собственном лагере. Верцингеторигу следовало ответить. Но нельзя было ответить как попало. В этой игре следовало придумать неслыханный ответный ход, какой никому не снился. Иначе не стоило начинать. Бывали минуты, когда Цезарь подумывал об отступлении. Однажды утром он обратился к солдатам с неожиданным предложением: может быть, отступим? Вы голодны, едва держитесь на ногах, так поговорим начистоту, все наши попытки взять город приступом не удаются, в конце концов можно и отступить, а в июле или в августе еще раз попытать счастья. Но солдаты не захотели снять осаду. За шесть лет войны в них что-то изменилось. Они уже ничем не напоминали тех, кто когда-то дрожал от страха перед Ариовистом. Маленький" человечек исчез бесследно. Цезарь был тронут до слез. Великолепное войско! Право же, с таким войском можно решиться на все как в Галлии, так и в прогнившей Римской республике. Это войско сумеет проложить путь к божественности, что говорить, на этом инструменте можно сыграть. Ему пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы, расчувствовавшись, не избавить своих людей от гибели. Он им сказал, что они должны беречь себя и что он счел бы себя достойным самого сурового осуждения, если бы собственные успехи были ему дороже их жизни. В заключение он добавил: если возьмете Аварик, разрешаю перебить всех жителей до единого, изнасиловать всех женщин и разделить между собой все имущество горожан. Я отсюда не возьму и гроша медного. Аварик ваш, дорогие товарищи по оружию.
      Так и случилось. Аварик взяли и разрешением Цезаря воспользовались. Вопли убиваемых слышались до полуночи. Верцингеториг сказал: разве я не предупреждал? Город не годился для обороны, и Верцингеториг это предвидел. Теперь римская армия могла в Аварике отдохнуть, подкормиться и ждать лета.
      Лето пришло. Цезарь, как и следовало ожидать, поспешил тогда к Герговии. Здесь другое дело, – сказал Верцингеториг, – здесь пускай атакует. Было бы, конечно, лучше спускать его с этой горы зимой, по льду, но и так он поломает себе зубы, если полезет к Герговии по крутому склону.
      Верцингеториг подготовил Цезарю еще один сюрприз. Золотые рудники, которыми галльский вождь располагал в области авернов, обеспечивали его золотом, и некоторые князьки эдуев не устояли перед его дарами. Впервые в истории этой войны эдуи выступили против римлян. Дух убитого Думнорига отомстил Цезарю в весьма неподходящий момент.
      Цезарь тем временем старался окружить и уничтожить войско Верцингеторига в Герговии. Война эта почему-то так складывалась, что ему постоянно приходилось сражаться на два, а то и на три фронта. Верцингеториг не заперся в стенах Герговии, но занял несколько холмов перед городом и оттуда делал вылазки, меж тем как эдуи угрожали римлянам с другой стороны. Цезарь, правда, сумел избежать прямых столкновений с недавними союзниками и даже захватил стратегически важный холм перед Герговией, а затем хотел взять другой, откуда можно уже было атаковать саму крепость, однако прорваться к ней его легионерам удалось только раз, и то в результате приступа истерии, овладевшей женщинами Герговии во время штурма. Римским солдатам в яростной атаке удалось забраться на холм, где стоял город, и приблизиться к воротам. При виде этого несколько десятков женщин обезумели от страха. Уверенные, что их ждет то же, что было в Аварике, они начали срывать с себя одежды и бросаться со стен прямо в руки римлян. Те, что не решались прыгнуть, в исступлении метались по стенам с обнаженными грудями и бросали всесильным римлянам драгоценные вещи, в основном серебро. При этом раздавались отчаянные вопли и мольбы о пощаде. Легионеры наперебой хватали серебряные сосуды, но вдруг из крепости ринулись в контратаку галлы. Женщины тотчас повернулись к своим, и жесты их были так красноречивы, что галлами овладело бешенство; сплошной лавиной, рыча и воя, они понеслись на римлян по крутому склону. Они убивали легионеров с тем мстительным наслаждением, которое присуще оскорбленным самцам. Никогда еще защитники Герговии не обрушивались на римское войско в столь яростной атаке. Тут и Верцингеториг, видя, к чему дело идет, ударил с фланга. Бой закончился крупным поражением Цезаря. На следующий день Гай Юлий, едва успев сосчитать убитых, почему-то не сумел придумать никакой умной речи для своих солдат. Он лишь спрашивал: зачем, ну зачем надо было это делать? Кто им разрешил ввязываться в дурацкую историю с сумасшедшими бабами на стене? Чего они вообще туда полезли? Приказа у них не было. Надо же, черт возьми, немного владеть собой. Солдату и это надо уметь, не только переть слепо вперед и кулаками работать. Из-за их глупой выходки теперь надо отступать от Герговии. Вот что они натворили.

* * *

      Хотя казалось, что Верцингеториг выиграл войну, закончилась она позже и конец был иным.
      Конец наступил очень странно: в двух концентрических кругах с конусом посреди и Верцингеторигом на вершине конуса. Чудо стратегии, потрясающе странный конец.
      Конус назывался Алезия. То был город, так же защищенный самой природой, как Герговия, а может быть, и лучше. Высокая скала, у ее подошвы две речки, с какой стороны ни возьми, подход труден. На скале высится не просто город, а настоящая крепость. В эту крепость, вопреки своему обыкновению, вошел Верцингеториг, и Цезарь его осадил. Но вождь восстания не сидел праздно. Для него Алезия стала удобно расположенным лагерем, и оттуда он делал постоянные вылазки. Так что Цезарю пришлось хорошенько укрепить в своем лагере сторону, обращенную к городу. Пока велись эти работы, Верцингеториг, имея запас продовольствия только на месяц и желая избежать слишком долгой осады, разослал гонцов по всей Галлии с приказом подчиненным ему войскам немедленно собраться под Алезией. Ожидалось прибытие югучей армии, о чем Цезарю было известно во всех одробностях благодаря исправной работе разведки. Численность этого народного ополчения составляла примерно четверть миллиона, и вся эта громада долж-m была вот-вот обрушиться на Цезаря. Однако от-тупление от Алезии означало бы капитуляцию, прием без особой надежды на безопасное возвращение в северную Италию, ведь пришлось бы идти через землю эдуев, где продолжался мятеж. Цезарь, что и говорить, не мог признаться в поражении. Он решил еще раз дать бой на два фронта. С этой целью он укрепил также наружную сторону лагеря, придав ему вид кольца, в центре которого оказалась замкнута Алезия с Верцингеторигом. Так возник первый круг. Хотя призывы из Алезии торопили, колоссальная галльская армия подходила очень медленно. Верцингеториг не рассчитал, что на продвижение многотысячного войска с обозами потребуется больше времени, чем для быстрых партизанских отрядов, к темпу которых он привык. Итак, прошел месяц. Цезарь завершил все фортификационные работы, его лагерь был отлично укреплен, а могучая галльская армия все не подходила.
      Положение Верцингеторига неожиданно стало отчаянным. Он остался без продовольствия. Пришлось резко уменьшить дневной паек, затем свести его к нескольким ложкам ячменной похлебки. Римляне тоже не роскошествовали – поля в этом опустевшем крае были, как правило, не вспаханы, и собирать с них было нечего. Защитникам же Алезии попросту угрожала голодная смерть, если подмога не явится в ближайшие дни. Но тщетно высматривали ее с вершины холма. В этих условиях руководство восстания должно было предпринять решительные шаги.
      Предложение внес ближайший соратник Верцингеторига, известный железным нравом и глубокой преданностью идеям вождя. Он напомнил, чем была с самого начала эта война, священная война, как всегда говорил вождь. Решаются судьбы миллионов людей. Без жертв не обойтись, это ясно. Ясно и то, что в такой войне жертв не считают. Надо иметь в виду конечную цель: победу. Теперь, когда голодная смерть грозит уничтожить самый центр освободительной борьбы, бременем является гражданское население, неспособные носить оружие жители Алезии: женщины, дети и старики. Остается только один выход: съесть их. Ничего другого не придумаете (тише, тише, не перебивайте), и пусть никто не говорит о преступлении, такие слова – обычное лицемерие. Надо решиться на мужественный шаг, на великое дело, на подвиг, который потомки сочтут отнюдь не преступлением, но высшей, прекраснейшей формой героизма. Вождь, наверно, согласится с его мнением.
      Глаза всех обратились в сторону Верцингеторига, но у него вдруг задрожал голос, как тогда, когда он давал согласие пощадить Аварик. Во второй раз услышали галлы эту дрожь в голосе вождя. – Я жег города! – вскричал он. Возглас этот был как будто не к месту. Присутствующие переглянулись. Лишь после минутного молчания Верцингеториг объяснил, что он жег города и отрезал уши, что он любит свободу и ненавидит Цезаря, что никто иной, а именно он, начал эту войну, что он всем пожертвовал и делал все, что мог, для Галлии, но людоедом он не будет. – У неспособных сражаться, – сказал он, – есть еще шанс спастись. Они могут выйти из крепости и сдаться в плен Цезарю, который закует их в цепи, но даст еду.
      По приказу Верцингеторига женщины, дети и старики вышли из Алезии. Они знали, что им угрожает в крепости. Спустившись по склону, они стали приближаться к римским окопам. Легионеры увидели толпу женщин и детей, которые явно хотели сдаться в плен. Спешно запросили Цезаря, как быть. Принять этих несчастных? Истощены они до крайности, силятся держать руки поднятыми вверх, но не могут, плачут навзрыд и умоляют о куске хлеба. Цезарь сам пошел на передовую линию посмотреть это зрелище. Глядел он довольно долго. Какой-то центурион заметил, что, если их не принять, вою этому конца не будет, а если принять, так откуда, помоги нам Геркулес, взять для них жратвы, когда у самих нет. И так худо, и сяк нехорошо. А может, попросту их перебить? – Нет, – сказал Цезарь, – пускай бродят по лугу. – Так они ж будут выть. – Тогда можете и пострелять немного.
      Когда стали в них стрелять, оказалось, что они еще способны шевелиться. Так и остались они под открытым небом, между Верцингеторигом и Цезарем, и вскоре стали есть траву.
      А тем временем четвертьмиллионная армия дотащилась до Алезии и почти с ходу ударила по созданному Цезарем вокруг крепости кольцу, надеясь его прорвать. Верцингеториг, после бурных приветствий новоприбывшим, ввел в бой и своих истощенных воинов. Пока четвертьмиллионная армия издали метала стрелы, казалось, что римские окопы будут ими засыпаны до краев, а легионеры вскоре станут похожими на ежей. Но когда вслед за этой грозной подготовкой пошли в атаку люди, картина сразу переменилась. Все предполье, через которое надо было пройти галлам, оказалось усеянным западнями. Не зря Цезарь потрудился здесь больше месяца. На вид ровный луг, поросший только травой да мелким кустарником, был подобием огромного решета. Под слоем травы и хвороста таились, что ни шаг, ямы с заостренными кольями, железными крюками и другими сюрпризами в этом роде. Все это имело особые названия: «столбики», «стрекала», одна такая игрушка называлась «олень», другая – «лилия», с виду она напоминала цветок. Как напоролись галлы на всяческие эти «лилии», так пыл их заметно охладел, а Верцингеториг, со своей стороны, посмотрел, посмотрел, да и вернулся в Алезию.
      Так было в первый день, и так же в третий – один день галлы отдыхали, только один. У них были причины спешить. Лишь после двух неудачных попыток они придумали лучший маневр. Следовало воспользоваться численным превосходством. И они окружили римлян с запада, востока, юга и севера, тоже образовав круг, но больший, чем Цезарев. Так появились те два концентрических круга, внутри которых должен был наступить конец.
      Вытолкнутые из Алезии гражданские продолжали молить о сострадании. Как только они приближались к римским постам, в них стреляли, и все же ночью, под покровом мрака, они опять подползали и скулили, умоляя взять их в плен. Днем было видно, как они разгребают землю, ища червей и корни растений. Некоторые хотели было вернуться в крепость, но ее защитники тоже их отгоняли. Кое-где на склонах холма уже лежали неподвижные тела умерших. Остальные быстро угасали.
      Прошла неделя в тщетных попытках поломать меньший круг, устроенный Цезарем, сжимая больший круг, образованный четвертьмиллионной армией. Однако меньший круг оставался невредим, а больший начал рассыпаться. Конус, высившийся в центре обоих кругов, все еще держался. Гражданские на лугу умирали. Наконец состоялось генеральное сражение. И тут произошло нечто неслыханное. Меньший круг внезапно раздался, нажал на больший круг, и тот под его натиском лопнул, разлетелся на куски. Цезарь одержал победу. Остатки четвертьмиллионной армии в страхе рассеялись. Только Алезия, этот каменный конус с Верцингеторигом на вершине, продолжала стоять непокоренная.
      Что ж, теперь, – сказал Верцингеториг, – воины могут поступить, как пожелают. Он начинал эту священную войну не ради своей выгоды и готов умереть. Они могут поднести Цезарю его голову или выдать своего вождя живым, ему это все равно.
      Вступили в переговоры с Цезарем. Он приказал выдать вождя живым, что и было исполнено.
      Война закончилась. Каждый легионер получил в награду за воинские труды по одному рабу, а Цезарь написал для сената срочный отчет. Ознакомившись с отчетом, сенаторы постановили устроить двадцатидневное благодарственное молебствие.
      «Romae dierum XX supplicatio redditur», – так заключил Цезарь свои «Записки».

Милосердие
Часть вторая