Революционер-народник Порфирий Иванович Войноральский

Перед тобой живая повесть о тех мерах "справедливости и законности", которых правительство... держалось относительно нас, социалистов, и которые заставили нас наконец прибегнуть к кинжалу как единственному средству самозащиты". Заключенным в этих централах нередко приходилось слышать, как зловещая тюремная тишина нарушалась чахоточным кашлем умиравших от туберкулеза или бормотанием и дикими криками душевнобольных. Даже самых мужественных борцов в эти минуты начинало угнетать сознание безысходности, обреченности. Когда такие мысли приходили в голову Войноральскому, он, стараясь их отогнать, думал о том, что жертвы не напрасны, что будущие поколения революционеров, вооруженные их опытом, добьются наконец осуществления их заветной мечты -- создания социалистической России, свободной родины крестьян и рабочих, образованных интеллигентных людей, братства разных народностей и национальностей России.
      -- Мы знали, на что идем, -- думал Войноральский, -- и мы готовили себя к возможным лишениям, воодушевленные примером русских революционеров-декабристов, Герцена, Огарева, Чернышевского, его сподвижников и последователей. И если бы не вера в окончательную победу революции и готовность идти на все лишения ради великой идеи, то, наверное, невозможно было бы выдержать этих надругательств над человеческой личностью, этого бессердечия человекоподобных существ в царских мундирах, растленных самодержавным деспотизмом.
      Сажин вспоминал, как над ним смеялись студентки в Цюрихе за то, что он специально выбирал самую грубую пищу, и старался есть как можно меньше, и спал хотя и не на гвоздях, но на голых досках, подражая Рахметову, герою романа Н. Г. Чернышевского "Что делать?". Друзья говорили о нем: "Сажин приучает себя к тому, чтобы жить без пищи, ограничиваться воздухом и полой. Глядя на баланду вместо супа и засохший хлеб, который надо было очищать от золы, на жесткие нары, Сажин хвалил себя на то, что сумел подготовиться к таким условиям, и переносил их без тяжелых последствий". "Мы воспитывались на Чернышевском, а это хорошая школа революционной борьбы" -- таково было единодушное мнение узников каторжного централа.
      А в Новобелгородском централе в это время шла настоящая война заключенных с тюремными властями, ее застрельщиком был Ипполит Мышкин. Узнав о том, что на территории тюрьмы есть мастерские, где работают уголовники, которые во время работы свободно общаются друг с другом (их запирали в камеры только на ночь), Мышкин стал требовать физической работы для всех заключенных. Мышкина за это посадили в карцер на 6 дней. Но он был настроен по-боевому: лучше умереть в борьбе, чем тихо лечь в тюремную могилу. Выйдя из карцера, он продолжал свою тактику -- крики и шум на всю тюрьму. На этот раз Мышкина поддержали другие заключенные. Но эти протесты и голодовка заключенных привели к уступкам только тогда, когда совпали с изменением обстановки в стране в связи с возникшей революционной ситуацией. Правительство Лорис-Меликова вынуждено было проводить тактику лавировании между реакционным и либеральным курсом в страхе перед распространением революционных идей и активизацией деятельности революционных народнических организаций, в том числе и перед тактикой террора, проводимой народниками. С конца 1879 г. стало заметно улучшаться положение заключенных и в харьковских централах; стали лучше кормить, появились мясные блюда и масло. Наконец, политическим разрешили заниматься физическим трудом: пилить и колоть дрова, заниматься столярными работами. В одной из камер в обоих централах поставили столярный верстак с инструментами и посадили мастера для руководства работами.
      Было также разрешено заключенным иметь свой чай и сахар. Таким образом, стали принимать передачи от родственников. Наконец, оба централа посетил весной харьковский губернатор Грессер и в конце лета профессор гигиены Доброславский в целях доклада царю о положении здесь политических каторжан. А в это время в Новобелгородском централе Мышкин, вскрыв две доски пола, вел подкоп из своей камеры, пользуясь штукатурной лопатой (мастерком). Чтобы замаскировать подкоп и в то же время иметь одежду не арестанта, Мышкин добился согласия тюремного начальства на наклейку географических карт на холст. Карты получались удачные и даже стали находить сбыт у земств и других учреждений. Заказы прибывали, и пол камеры Мышкина постоянно был покрыт обрезками, маскируя выход. Кроме того, Мышкин сумел сделать себе костюм, в котором можно было бы появиться вне тюрьмы. Но случилось то, что и должно было случиться. При постоянных обысках в камерах заключенных подкоп Мышкина был обнаружен надзирателем. Его посадили в карцер, а потом перевели в другую камеру и установили за ним усиленное наблюдение. Но Мышкин задумал найти повод для того, чтобы его предали суду за нарушение тюремных порядков, и тем самым на суде, как раньше на процессе "193-х", он получил бы возможность обличить весь бесчеловечный режим каторжной тюрьмы, предать его огласке. С этой целью Мышкин во время тюремного богослужения по поводу царских именин ударил тюремного смотрителя Копнина по лицу. При этом Мышкин громко крикнул: "Вот тебе, мерзавец!"
      Мышкина схватили, заковали в цепи, посадили на 6 суток в карцер и стали ждать указаний от высшего начальства. Но, к счастью для Мышкина и для всех политических "централистов", правительство готовило распоряжение о закрытии харьковских централов. Поэтому Мышкина объявили душевнобольным и перевели в Новоборисоглебскую центральную каторжную тюрьму (где пребывали в это время Войноральский и его товарищи), разрешив ему выходить на прогулки вдвоем с кем-нибудь из других заключенных.
      Объявляя о появлении в тюрьме Мышкина и о разрешении с ним гулять вдвоем, надзиратель, показывая выразительно на свой лоб, сказал, что Мышкин не совсем здоров. Это было за два месяца до закрытия централов.
      Наконец наступил незабываемый день: в централах объявили, что заключенных будут увозить через два дня в другое место, где условия улучшены. Два дня и две ночи никто не сомкнул глаз. Это ошеломляющее известие отогнало сон у людей, которые почти потеряли надежду выйти живыми из этих тюремных стен. Когда Войноральский взял в руки свою одежду, хранившуюся в цехгаузе, почувствовал на голове свою собственную шапку, все ликовало в нем: мы еще поборемся! Жизнь не сломлена! То, что творилось в душе у каждого, можно назвать воскресением из мертвых. Когда заключенных повезли на подводах в Харьков, они не могли наглядеться на окружающую природу осенней поры. Им казалось, что она была дивно хороша и солнце светило как-то необычно ярко. В Харьковской тюрьме объединили две группы заключенных из обоих централов. Кроме радостного волнения от встречи с товарищами, новобелгородцы испытали еще неожиданную радость, увидев Мышкина живым и на своих ногах. Они не знали, куда отправили его после смелого протеста с пощечиной тюремному смотрителю, но думали, что его или повесили, или изувечили. Политических каторжан посадили в поезд и повезли в Мценскую пересыльную тюрьму, расположенную в Орловской губернии. Эту тюрьму революционеры назвали "Мценская гостиница", и в известной мере это название было справедливо.
      Боясь огласки правды о жестокости содержания политических заключенных, власти решили допустить временно ряд льгот. Это дало возможность заключенным, измученным, истощенным, полуживым людям, прийти в себя, немного поправить свое здоровье и приобрести внешне нормальный человеческий облик.
      После одиночного заключения в распоряжении революционеров оказалось несколько комнат. Им казалось настоящим чудом то, что они могут свободно ходить по двухэтажному зданию, свободно разговаривать, носить вместо арестантских халатов свою одежду, жить в камерах -- комнатах кому с кем хотелось, выходить на прогулку в любое время, даже на несколько часов. И если бы не караулы у дверей и парные наряды охранников вокруг забора, можно было бы забыть, что это пересыльная тюрьма. Камеры ни днем, ни ночью не запирались. В камерах, расположенных на втором этаже, стояли деревянные кровати и столики. Здесь же в одной из комнат принимал врач (чаще фельдшер). На первом этаже находилась столовая, называвшаяся "форумом", так как служила местом собраний и общения всех народников. Наконец-то революционеры могли встретиться со своими родными и друзьями. Встречи эти происходили в конторе. Родственников набиралось несколько десятков человек. Они приходили с многочисленными припасами, и в "Мценской гостинице" устраивались настоящие пиршества с домашними солениями, печениями и варениями. У товарищей появились деньги, на которые в городе через надзирателя можно было покупать продукты в дополнение к казенному питанию. Это дело обеспечения товарищей дополнительным питанием взял в свои руки Порфирий Иванович. Все 7--8 месяцев пребывания "централистов" в Мценске он был их бессменным выборным старостой. Свои хозяйственные обязанности он выполнял с энтузиазмом, оперативно и весело, с юмором, шуткой и улыбкой, заражая своим жизнелюбием даже самых больных товарищей, еще не оправившихся от последствий каторжной одиночки.
      Порфирий Иванович выяснял у товарищей их пожелания, предложения по организации питания и на собранные средства организовывал закупку свежих продуктов хорошего качества. Заказывал повару разнообразные блюда. Особенно удавались Войноральскому праздничные столы, создавалась радостная атмосфера наперекор всем невзгодам и болезням. Столы, расположенные вдоль стен "форума", сервировались по всем правилам этикета. Кроме завтрака, обеда и ужина, подавался несколько раз чай. Благодаря создавшимся условиям, большой энергии родственников и усилиям старосты Войноральского не прошло и месяца, как живые трупы стали приобретать человеческий облик. Товарищи не могли нарадоваться, глядя, как изменяются на глазах те, кого в централах собирались уже хоронить. Но конечно, не только доброкачественная еда помогала восстановлению сил. Не в меньшей степени этому способствовала свободная совместная жизнь в пределах "Мценской гостиницы" единомышленников, получивших после стольких лет горя и лишений возможность почувствовать себя как бы снова в кругу революционной организации -- по возможности общаться друг с другом, свободно обмениваться мнениями, идеями.
      Но были в этой благоприятной в целом обстановке и свои контрасты как напоминание о каторжной тюрьме. Таким контрастом выступали два неизлечимо больных умалишенных, привезенных из Новобелгородского централа, --Александров и Емельянов. Пунктом помешательства Александрова было убеждение в том, что, он уже давно освобожден, а его не выпускают из тюрьмы. Поэтому он всегда находился в камере одетым, с шапкой на голове и весь день простаивал у самой двери. Как только дверь отворялась, он кидался вон во двор. Поэтому к нему приходили всегда двое надзирателей: один отпирал или запирал дверь, другой его удерживал.
      Но еще более тягостное впечатление производил Емельянов, тот самый, из-за которого Вера Засулич стреляла в градоначальника Петербурга Трепова. Емельянов вел себя обычно тихо, но разговаривать с ним было невозможно. Весь вид его, глаза, полные мрачного безумия из-под нависших бровей, заставляли всех испытывать внутреннюю дрожь при каждом его приближении. Он мог внезапно устроить сцену, созвать всех и разразиться потоком обвинений против отдельных товарищей: то он якобы видел, что кто-то одевался в централке в жандармский мундир, то ходил в компании с надзирателем и т. д.
      Когда Войноральский первый раз увидел Емельянова здесь, в Мценской пересыльной тюрьме, у него сжалось сердце от боли. Он спросил у Мышкина и Виташевского (члена одесского кружка И. М. Ковальского), как развивалась болезнь Емельянова.
      -- Я могу рассказать об этом, -- ответил Виташевский,-- со слов Сирякова, который беседовал с Емельяновым в первый период его болезни. Сумасшествие у Емельянова началось с галлюцинации обоняния и вкуса. Ему представлялось, что в его камеру надзиратели напускают какой-то газ, а к пище подмешивают яд. Сиряков посоветовал Емельянову проверить собственные впечатления ощущениями других товарищей, и если все товарищи подтвердят, что его заключения неверны, то и он должен признать их таковыми. Но вы понимаете, что при отсутствии всякого лечения и нормальных условий жизни, а также веры в возможность когда-нибудь выйти из этой крепости заживо погребенных остановить развитие болезни было невозможно.
      -- Тем более, -- добавил Мышкин, -- что общение с товарищами было максимально ограничено и оставались лишь случайные редкие встречи во время прогулок и перестукивание.
      -- И Емельянов окончательно сошел с ума, -- закончил свой рассказ Виташевский. Войноральский, тяжело вздохнув, произнес:
      -- Здесь трагедия не только самих больных, а и всех других, которые их видят в таком состоянии.
      -- Конечно, -- подтвердил Виташевский, -- в лице Емельянова и Александрова и других таких же мы видели живое указание на то, к чему неизбежно в конце концов приведет централка всех нас без исключения. Я вам расскажу такой случай, -- продолжал Виташевский. -- Когда в нашей тюрьме на караул стал заступать новый батальон, караульный офицер из любопытства заглянул в глазок моей камеры и у него вырвалась фраза: "Да ведь это с ума можно сойти, сидя в такой обстановке". А старший надзиратель ему ответил: "Да половина и так сумасшедшие, а остальные тоже скоро сойдут с ума".
      -- Давайте вспомним о чем-нибудь приятном из прошлого, -- предложил Сажин и продолжал:
      -- Со мной был такой случай, когда меня в поезде везли в Харьков. На какой-то станции за Курском две женщины, мне неизвестные, проходя мимо моего вагона, просунули мне через решетку букет цветов, не обращая внимания на то, что эту сцену наблюдали жандармы. Старший жандарм тут же побежал к офицеру с докладом. Офицер отобрал у меня цветы и послал жандарма задержать этих двух женщин, но их, конечно, и след простыл.
      -- Да, это примечательно, -- произнес задумчиво Войноральский. -- Народ оценит и в будущем наши усилия, они не могут пропасть зря, слишком много крови пролито.
      В один из дней Александрова и Емельянова увезли из Мценской пересыльной тюрьмы в психиатрические больницы.
      Свидания с родными и друзьями, приезжавшими из разных губерний России, ослабленный режим контроля привели к тому, что бывшие узники централов имели в своем распоряжении газеты, журналы, книги и устную информацию. А так как все 30 человек не могли прочитать газеты в один день, то договаривались делать обзоры событий по газетам каждый вечер в столовой, причем Ковалик делает обзор о событиях за рубежом, а Мышкин -- о событиях в стране.
      Войноральский и его товарищи познакомились с вышедшими после их ареста номерами журнала "Вперед". Они узнали, как рассматривается П. Л. Лавровым вопрос о рабочем социализме: каждый отдает свой труд на пользу обществу и берет от общества лишь необходимое для его личного существования и развития; стремление к личному обогащению, к роскоши признается безнравственным. В одном из номеров журнала шла речь о том, что рабочий социализм утвердится в результате народной революции, которая будет подготовлена тайной революционной организацией, действующей в народе и соединяющей все революционные группы в разных областях в обширную социально-революционную федерацию (союз). Она должна действовать и в войсках, с тем чтобы армия присоединилась к восставшему народу. При этом подчеркивалось, что, только когда социально-революционная организация будет достаточно сильна, она сможет возглавить революционный взрыв, который охватит большую часть России. Отдельных местных выступлений революционных сил не должно быть, пока не будет условий для победы революции. П. Л. Лавров проводил мысль о том, что в конце 70-х гг. для решения главной задачи -- разрушения русского самодержавия -- надо объединиться всем революционным силам, не обращая внимания на партийные разногласия, различия во взглядах и революционной тактике. В другой работе П. Л. Лаврова "Государственный элемент в будущем обществе" вопреки распространенным среди революционного народничества взглядам на безгосударственное в будущем (анархистское или федералистское) устройство общества доказывается, что и с победой социалистической революции государство не отомрет. Он считал, что государственная власть нужна для утверждения начал социализма и защиты социалистического отечества от врагов. Но успешно руководить построением социалистического общества сможет революционная партия лишь только в том случае, если ее члены будут высоконравственны и принципиальны. Государство в будущем сможет исчезнуть лишь тогда, когда "солидарность общего труда в свободных союзах охватит все общество", т, е. когда каждый будет трудиться не по необходимости зарабатывать на жизнь, а потому, что труд станет для него первой жизненной потребностью. Тогда население само из своей среды изберет комитеты распорядителей, которые будут действовать под общим контролем всего населения, и государство станет ненужным, поскольку оно есть лишь средство для построения самого справедливого общественного строя.
      После знакомства обитателей Мценской пересыльной тюрьмы с этими идеями среди них начались шумные дебаты о будущем строе России. Одни во главе с Сажиным отстаивали анархистские идеи устройства общества; другие, и в их числе Войноральский, высказывались за идеи Лаврова.
      Но наибольший интерес у бывших "централистов" вызывала деятельность народнических организаций. Летом 1878 г. была основательно подработана программа организации "Земля и воля". В ней не только провозглашались требования передать всю землю в руки крестьян с равномерным ее распределением, но и указывалось на разрушающее влияние капитализма на крестьянскую общину. Поэтому признавалась необходимость скорейшего насильственного переворота. В этих целях подтверждалась выдвинутая ранее задача объединения революционных сил, причем пропаганда среди крестьян рекомендовалась при устройстве постоянных землевольческих поселений. В среде рабочих признавалась целесообразной пропаганда о переходе фабрик и заводов из рук капиталистов в распоряжение рабочих производительных общин. Впервые подчеркивалась необходимость стачечной борьбы рабочих. Но все-таки рабочие не рассматривались как главная движущая сила революции; на них возлагались надежды как на революционных пропагандистов в крестьянской среде. Был принят устав построения организации на началах конспирации, централизации и строгого приема новых членов. Создание такой единой централизованной организации было важным достижением народников в деле объединения революционных сил. С октября 1878 г. стала выходить газета "Земля и воля", широко освещавшая развернувшуюся антиправительственную борьбу.
      В ряде крупных забастовок народники помогли рабочим выдвинуть и оформить требования, выстоять в стачечной борьбе, наладить сбор средств в пользу бастующих. Так, в январе 1878 г. рабочие патронного завода в Петербурге устроили политическую демонстрацию в знак протеста против гибели своих товарищей во время взрыва на этом заводе по вине хозяев. Когда же полиция попыталась арестовать оратора, то по примеру Г. В. Плеханова, одного из активнейших тогда землевольцев, все участники демонстрации бросились на полицейских и освободили его. Это был наглядный пример силы объединенных действий.
      К началу 1878 г. стало заметным возрастание интереса землевольцев во главе с Плехановым к пропагандистской деятельности среди рабочих и студенчества, к таким формам протеста, как стачка и демонстрация. Их участие в этой борьбе -- написание и распространение прокламаций, сбор средств для стачечников, обращения к обществу, к рабочим, к молодежи, призывающие к борьбе с самодержавием.
      В конце 1878 г. возникла революционная организация "Северный союз русских рабочих" во главе со С. Н. Халтуриным и В. П. Обнорским. В программе организации был поставлен вопрос о создании общерусской организации рабочих. Союз руководил стачечной борьбой рабочих, успел выпустить нелегальный листок, но в марте 1880 г. редакция была разгромлена, и вскоре союз прекратил свое существование.
      Землевольцы проводили пропагандистскую работу среди учащейся молодежи и активизировали студенческое движение. Оно становилось важным фактором революционной борьбы. Среди студентов распространялись листовки и прокламации. В одной из землевольческих прокламаций говорилось: "Над русской молодежью стоят городовые и жандармы, заглядывающие ей в душу, и определяют степень ее честности и гражданственности. Самых честных из этой молодежи душат в казематах без суда и следствия".
      Деятельность среди городских слоев населения захватила землевольцев. Это отвлекало силы от работы в деревне. Реально осталось всего два землевольческих поселения -- новосаратовское и тамбовское.
      В декабре 1877 г. умер великий русский поэт Н. А. Некрасов. В Петербурге состоялась грандиозная демонстрация на его похоронах. Присутствовавшие восторженно встретили слова, сказанные Ф. М. Достоевским о значении Некрасова для России и о народе, выступающем на арену истории. Землевольцы устроили сходку в честь Некрасова. Читали его стихи. Особенно проникновенно звучали строки:
      Иди в огонь за честь отчизны, за убежденья,
      за любовь,
      Иди и гибни безупречно. Умрешь недаром:
      Дело вечно, когда под ним струится кровь.
      Однажды, когда зашел разговор о Некрасове в "Мценской гостинице", кто-то принес стихи Феликса Волховского, посвященные Некрасову. Войноральский попросил показать ему эти стихи и, пробежав их быстро глазами, начал читать:
      Пусть лагерь довольных и сытых
      В утеху и радость себе
      В речах своих зло-ядовитых
      Пророчит забвенье тебе!
      В часы и труда, и досуга,
      В час радости редкой народ
      Родного поэта и друга
      Сердечные песни поет.
      Но славы твоей он не сгубит -
      Народ охраняет ее.
      Народ и лелеет и любит
      Великое имя твое!
      Поет, проклинал недолю,
      Судьбы своей каторжный кнут,
      И рвется он к свету, на волю,
      Куда твои песни зовут.
      Войноральский кончил читать, и все зааплодировали, просили еще что-нибудь почитать.
      Товарищи устроились вокруг стола в комнате, называемой "Форум", Войноральский продолжил:
      -- Я позволю себе прочитать еще два небольших стихотворения Феликса Волховского, написанные в сатирической манере. Первое называется "Гармония".
      Как мудро в этом свете.
      Как гармонии полно!
      (Жаль при том, что мысли эти
      Не усвоил я давно.)
      Для того, чей взгляд не шире
      Ленты орденской -- простор
      Предоставлен в полной мере,
      Чтоб расширить кругозор...
      Для того же, чьи стремленья
      Чересчур уж широки,
      Небольшое помещенье
      И... надежные замки.
      А второе совсем короткое:
      Пусть я в тюрьме, пускай я связан,
      Все ж остается мне мой смех;
      И им я доконаю тех,
      Кому веревками обязан.
      Дружный смех, улыбки товарищей были наградой Войноральскому.
      Эстафету у Войноральского подхватил Дмитрии Рогачев:
      -- А я вам прочту более раннее стихотворение Волховского. Правда, я помню его не до конца. Называется оно "Судьба русского поэта".
      Глядишь, глядишь, как правду душат,
      Как человека бьют ослы,
      Как мысль и энергию глушат.
      А тупости поют хвалы.
      Глядишь на все обиды эти.
      Глотаешь со слезами их...
      Но есть всему предел на свете -
      И вот скуешь железный стих!
      В него положить ты всю душу,
      Он -- наболевший сердца крик,
      Он -- кровь, забившая наружу
      Из-под ножа, что в грудь проник...
      Дальше, к сожалению, не помню.
      Ковалик предложил:
      -- Давайте я прочту что-нибудь из стихов Синегуба. Вот, например, это, написанное в тюрьме:
      Проходят года... свод темницы моей
      Висит и висит надо мною:
      Цепь тянется серых бессмысленных дней
      Со снедающей душу тоскою...
      Как тяжко безмолвны -- сырой каземат.
      Окошко, решетка густая,
      Железная дверь и угрюмый солдат.
      Шагающий возле, скучая.
      В окошко бесстрастное небо глядит
      И видит, как здесь я тоскую,
      Как сырость могилы мой мозг леденит
      И силу мою молодую!
      Бессильным свидетелем здесь я стою.
      Свидетелем казни ужасной:
      Бесследно хоронят здесь юность мою.
      Намучивши мукой напрасной.
      Пока Ковалик читал, Войноральский, вслушиваясь в эти строчки, напоминавшие ему жуткую обстановку "одиночки", думал о том, что поэты находили в своих стихах отдушину, чтобы выразить все, что накопилось на душе, что мучает и терзает ее. Но кроме того, они черпают в поэзии силы для поддержания своей веры и мужества, для продолжения борьбы.
      Ковалик закончил чтение. Наступила тишина. Все как бы вновь ощутили себя в ненавистных казематах и задумались над тем, что их ждет впереди, в суровой Сибири. Виташевский, самый молодой и очень впечатлительный юноша, сидел мрачный. Он безнадежно обхватил опущенную голову руками, в глазах у него было выражение тоски. Войноральский заметил это и, неожиданно нарушай тишину, громко произнес:
      -- Что-то мы забыли одного поэта, нашего мужественного борца, члена Интернационала, видного землевольца, а теперь и народовольца Николая Морозова. Он сейчас борется на свободе, но, даже и сидя в тюрьме, он не позволял ни себе, ни другим терять веры в победу. Я прочту, если позволите, отрывок из одного его стихотворения, написанного в заключении:
      Проклятие! Пишу стихи в тюрьме.
      Когда нас ждет не слово -- дело!
      Да, жить одной мечтою надоело.
      Бесплодно пьется мысль в моем уме.
      Когда в борьбе с неправдой злою
      Стремится нее живое,
      Когда повсюду гнет тупой
      Да рабство вековое.
      Тогда нет сил в тюрьме сидеть
      И песни о неволе петь.
      Тогда, поэт, бросай перо скорей
      И меч бери, чтоб биться за свободу.
      Стесненному неволею народу
      Ты не поможешь песнею своей.
      Настроение собравшихся под воздействием уверенного, мужественного голоса Войноральского поднялось. Раздались голоса: "И из Сибири можно уйти!"
      -- Огня души не погасить! -- произнес Войноральский свою любимую поговорку. В это время в столовую вошел надзиратель и объявил о приходе родных. Все стали выходить из "Форума", а счастливые "посещаемые" устремились на встречу с родными в контору.
      И снова обитатели пересыльной тюрьмы с жадным вниманием ловили новости с воли, информацию о деятельности народников. Стали известны подробности казни Ивана Ковальского 2 августа 1878 г. в Одессе, и как ответ на это злодеяние царских властей -- убийство Кравчинским начальника III отделения шефа жандармов Мезенцева.
      В Одессе перед зданием суда, где шел процесс над Ковальским, собралась толпа из рабочих и революционной интеллигенции. Они выражали свое возмущение позорному судилищу над революционером и не желали расходиться, даже несмотря на выстрелы полицейских. Выстрелы были слышны в зале суда, и Иван Мартынович Ковальский в своем последнем слове сказал:
      -- Судьи, слышите? Это голос общественной совести, общество просыпается от векового сна. Я теперь спокойно могу умереть. Месть за меня еще впереди.
      События в Одессе получили большой резонанс. Их обсуждали и землевольцы, многие из которых хорошо понимали, что на место убитых карателей придут новые и только народное восстание способно решительно покончить с самодержавным строем. Но многолетние попытки поднять крестьянские массы на восстание ни к чему не привели. В этих условиях среди народников стало усиливаться направление, рассматривавшее политическую борьбу с правительством с целью его свержения как самостоятельную первоочередную задачу, решение которой создает возможность перехода к социалистической революции. Дезорганизация правительства тактикой индивидуального террора казалась им сильным средством для возбуждения протеста против самодержавия. Противники террора убеждали Кравчинского, вызвавшегося казнить Мезенцева, отказаться от этого. Пока в центре обсуждался допрос о целесообразности акции, Южный Исполнительный комитет во главе с Валерианом Осинским провел ряд успешных операций по борьбе с царскими сатрапами, в том числе освобождение товарищей из харьковской тюрьмы. И Сергей Михайлович Кравчинский решился на отчаянно храбрую операцию -- убийство Мезенцева днем на Михайловской площади в Петербурге у всех на глазах кинжалом. Все было подготовлено блестяще. На месте находилась повозка с лошадью, и она в нужный момент вывезла Кранчинского в надежное убежище. После этого Кравчинский выпустил в подпольной типографии брошюру "Смерть за смерть" с подзаголовком: "Посвящается светлой памяти... Ивана Мартыновича Ковальского". В брошюре он писал: "Русское правительство нас, социалистов, нас, посвятивших себя делу освобождения страждущих, обрекших себя на всякие страдания, чтобы избавить от них других, русское правительство довело до того, что мы решаемся на целый ряд убийств, возводим их в систему. Оно довело нас до этого своей цинической игрой десятками и сотнями человеческих жизней и тем наглым презрением к какому бы то ни было праву, которое оно всегда обнаруживало в отношении к нам". Далее Кравчинский перечислял все преступления Мезенцева как главного виновника расправы над революционерами повсюду в России. И заключал: "...Ужасны ваши тюрьмы и беспощадны ваши казни. Но знайте: со всеми вашими армиями, полициями, тюрьмами и казнями вы бессильны и беспомощны против нас. Никакими казнями вы нас не запугаете! Никакими силами не защититесь от руки нашей. Мы требуем полного прекращения всяких преследований за выражение каких бы то ни было убеждений". Кравчинский писал о том, что убийство -- это вынужденная и нежелаемая мера: "Убийство -- вещь ужасная! Только в минуту сильнейшего возбуждения, доходящего до потери самосознания, человек, не будучи извергом, может лишить жизни себе подобного".
      Царское правительство ответило на казнь революционерами шефа жандармов новыми репрессиями. Были арестованы многие члены "Земли и воли", и товарищи настояли на том, чтобы Сергей Кравчинский уехал за границу в Швейцарию, поскольку его усиленно везде разыскивали.
      Перед отъездом за границу Кравчинский устроил для своих сподвижников настоящий праздник. Невзирая на опасности, он закупил ложу в Мариинском театре у самой сцены на виду всего зала. Дорого бы дали жандармы, знай они это! Слушали "Пророка" Мейербера, а в антракте шутили. Все были веселы и счастливы и от упоительной музыки, и от ощущения своей молодости, и от небрежения опасностью.