Благодаря этой непостижимо нелепой диспозиции турецкого флота из шести батарей, прикрывавших Синопскую бухту, только четыре, всего с 32 орудиями, могли оказать эскадре действительную поддержку; батареи NN 1 и 2 должны были бездействовать.
      Невзирая на пасмурную погоду и частый дождь, неприятель, с самого начала, заметил наступление русской эскадры. Он, видимо, готовился к бою; суда его устанавливали шпринги, а пароходы разводили пары...
      На русских судах прислуга стояла у орудий; все взоры были устремлены на флагманский корабль в ожидании сигнала начать бой. И вот поднят сигнал: верный морскому обычаю в мирное время, адмирал преспокойно показывал... полдень!
      Еще полчаса грозного молчания, еще полчаса стремительного наступления русской эскадры! Пробила половина первого...
      На турецком адмиральском корабле сверкнула молния пушечного выстрела, Синопская бухта задрожала, застонала под неумолкающим перекатом грома орудий эскадры и батарей... Смело направляясь, сначала без выстрела, на центр турецкой боевой линии, русские суда не могли миновать убийственного перекрестного неприятельского огня; особенно опустошительны были продольные выстрелы батареи N 5 и турецких судов, расположенных в самом центре. Русские флагманские корабли, особенно же "Императрица Мария" под флагом Нахимова, были буквально осыпаны градом ядер, книпелей и картечи. По счастию нашему, вместо того, чтобы сосредоточивать продольный огонь на палубы, а боковой - на подводную часть русских судов, турецкая артиллерия - в надежде замедлить наступательное движение русских и в ожидании, что наши команды пойдут по мачтам убирать или закреплять паруса, - била преимущественно вверх, по мачтам и по всему такелажу. Но у наваринского героя П.С. Нахимова были свежи в памяти поучения прошедшего: ему был известен свойственный турецким морякам расчет, и потому судам был дан приказ взять на гитовы, то есть уменьшить давление ветра на паруса.
      Русская эскадра бойко неслась вперед, на ходу осыпая своими огромными сплошными и разрывными снарядами мелькавшие мимо ее бортов неприятельские суда, пока "Императрица Мария" не бросила якоря против неприятельского флагманского фрегата и, поворотившись на шпринге, не стала громить своего противника батальным огнем 42 орудий своего правого борта, коего нижняя батарея была вооружена 68-фунтовыми бомбическими пушками. Как отчетливо исполняли свое дело наши моряки-артиллеристы - доказывается тем, что турецкий флагман, "Авни-Аллах", несмотря на поддержку батареи N 5 и стоявшего возле него, доставшегося в 1829 г. от нас туркам 44-пушечного фрегата "Рафаил" +11, названного турками "Фазли-Аллах" ("Богом данный"), не выдержав и получасового огня своего врага, отклепал якорную цепь, дабы бегством укрыться от выстрелов. Течением и ветром понесло его между боевыми линиями; проходя мимо второго русского флагмана, "Парижа", бежавший фрегат должен был выдержать его разрушительные продольные залпы, после чего, исстрелянный и усеянный трупами, он был выброшен к берегу, на мель, под самою батареей N 6...
      Разбив и прогнав одного врага, "Императрица Мария" все еще оставалась под перекрестным огнем батареи N 5 и фрегата "Фазли-Аллаха". Между тем против фрегата "Дамиад" и корвета "Гюлли-Сефид" - боролся наш "Париж". Едва успел он проводить продольным залпом бежавший от "Императрицы Марии" турецкий адмиральский фрегат, как метким выстрелом, в час пять минут пополудни, он взорвал на воздух корвет "Гюлли-Сефид". Пока между "Парижем" в "Дамиадом", поддержанным вторым турецким флагманским фрегатом, б4-пушечным "Низамиэ", кипел отчаянный бой, "Императрица Мария" сосредоточила весь свой огонь на фрегат "Фазли-Аллах"; вскоре на последнем вспыхнул пожар и, следуя примеру своего флагмана, он также отклепал якорную цепь и бросился к берегу у самого города...
      В разгаре боя Павел Степанович, с неразлучною с ним подзорною трубою в руке, следил за действиями эскадры тем же знатоком, с тем же хладнокровием опытного наставника, как на простом ученье. Восхищенный быстротою соображений, отчетливостью и правильностью маневров корабля "Париж" +12, успевшего в то время огнем своим отбросить к берегу фрегат "Дамиад" и стать бортом в "Низамиэ", - адмирал, словно на практическом плавании, зная, как высоко ценится его одобрение, приказал благодарить "Париж" сигналом. Сделать сигнал, однако, оказалось невозможным: неприятельские снаряды уже перервали сигнальные веревки...
      Выброшенный к берегу, фрегат "Фазли-Аллах" вскоре был объят пламенем. Таким образом, исполнился приговор... произнесенный над этим фрегатом двадцать пять лет тому назад - "предать фрегат "Рафаил" огню, как недостойный носить русский флаг, когда возвращен будет в ваши руки..".
      Покончив с "Фазли-Аллахом", адмирал хотел спешить на помощь "Парижу", но тот и один успел справиться с третьим врагом: с перебитыми мачтами, турецкий фрегат "Низамиэ" тоже отклепал свою якорную цепь и выбросился к городу, где скоро и загорелся, по всей вероятности подожженный остатками команды, спасшейся на берег. Уничтожив все стоявшие против них суда, т.е. четыре фрегата и один корвет, с 230 орудиями, русские флагманские корабли, поворотившись параллельно батарее N 5, сосредоточили против нее все свои силы.
      Вслед за головными судами обоих флагманов все корабли становились на якорь, продолжая пальбу и удерживаясь на шпринге. В правой колонне, против корабля "Великий князь Константин", стояли два 60-пушечных турецких фрегата, "Навек-Бахри" н "Незими-Зефер", и 24-пушечный корвет "Неджми-Фешан", а также батарея N 4. На корабле "Великий князь Константин", так же как и на флагмане "Императрица Мария", нижняя батарея была вооружена 68-фунтовыми бомбическими пушками. Видя "Константина" окруженным врагами, следовавший за ним корабль "Чесма", пренебрегая направленным против него учащенным огнем батареи N 3, также сосредоточил огонь свой против фрегата "Навек-Бахри". Спустя 20 минут по открытии огня метким выстрелом бомбической батареи корабля "Великий князь Константин" фрегат "Навек-Бахри" был взорван на воздух; грудами обломков и тел, выкинутыми этим взрывом на берег, была до такой степени завалена батарея N 4, что она временно была вынуждена прекратить свой огонь н даже впоследствии не была в состоянии возобновить его с прежнею силою.
      Рассчитывая на высказывавшееся тогда во Франции и особенно в Англии завзятое туркофильство, турки, в надежде возбудить восторг к своему геройству н патриотизму, рассказали по поводу взрыва "Навек-Бахри" нелепую басню, которая многими была принята за истину. По словам г. Базанкура "Навек-Бахри" был взорван не русскою бомбою, а самим командиром его Али-беем и командою... Чем взрываться на воздух в начале боя и без всякого вреда неприятелю, не лучше ли было бы Али-бею доказать свое геройство, продолжая борьбу?
      Между тем, покончив с одним врагом, "Великий князь Константин", повернувшись на шпринге, начал расстреливать оставшиеся пред ним фрегат и корвет. В час пополудни перебили ядром якорную цепь вражьего фрегата, и ветром его подсело на остатки мола против греческого предместья Синопа: вскоре затем и корвет выброшен был на берег к батарее N 5.
      В то же время "Чесма", после взорвания "Навек-Бахри", заворотилась на пшринге к батареям .NN 4 н 3 н учащенным, метким огнем срыла их до основания.
      С начала сражения, когда "Париж" разом завязал дело с корветом "Гюлли-Сефид" и фрегатами "Дамиад" и "Низамиэ", против последнего из этих судов направили было свои выстрелы н следовавшие за "Парижем" корабли: "Три святителя", отстреливавшийся в то же время и от 54-пушечного фрегата "Каиди-Зефер", и "Ростислав", выдержавший весь огонь 24-пущечного корвета "Феази-Меабуд" и батареи N 6. Одним из первых неприятельских выстрелов был перебит у корабля "Три святителя" шпринг; оставшись на одном якоре, без шпринга, корабль, вращаясь кругом своего якоря, был отнесен ветром к северо-западу, кормою прямо к батарее N 6, поспешившей воспользоваться нашим положением, чтобы поражать корабль продольными выстрелами, сильно повредившими его такелажу и мачтам... Положение корабля "Три святителя" становилось чрезвычайно трудным; заметив это, "Ростислав", не обращая внимания на огонь турецких судов, сосредоточил действие всей своей артиллерии против батареи N 6, между тем как мичман Варницкий с барказом и полубарказом был отправлен с корабля "Три святителя", чтобы завести якорь (верп). Но едва Варницкий стал отваливать на полубарказе, как это судно было пробито ядром; отлетевшею при этом щепою мичман был ранен в руку; полубарказ же пошел ко дну. Варницкий, несмотря на рану, вместе со всею командою, успел перескочить в барказ, на котором он благополучно исполнил поручение, несмотря на сильнейший огонь неприятеля. Повернув снова кормой, корабль "Три святителя" скоро принудил фрегат "Каиди-Зефер" выброситься на берег; той же участи подвергся и корвет "Феизи-Меабуд", под действием огня неустрашимого "Ростислава", к четвертому часу дня также срывшего до основания и батарею N 6.
      В продолжение боя с корветом и батареей на "Ростиславе" случилось несчастие, стоившее этому кораблю немало людей, но подавшее случай одному из его офицеров и части его команды отличиться замечательным хладнокровием. Неприятельская граната, ударив в одно из средних орудий "Ростислава", разорвала его, разбила палубу и зажгла кокор (пороховой ящик), причем было ранено и обожжено до 40 человек. Несмотря на это, пожар был немедленно потушен, но горящие части упали у входа в крют-камеру (пороховой погреб). "Ростиславу" грозила страшная опасность. От попавшей в крют-камеру одной искры мог взлететь на воздух наш корабль. Мичман Колокольцев +13, закрыв двери и все отверстия, с таким хладнокровием принялся тушить огонь, что скоро устранилась всякая опасность.
      Во время боя оба турецких парохода, "Таиф" при 22 орудиях и 450 силах и "Эрекли" при 4 орудиях и 140 силах, не оказывали атакованной эскадре никакой помощи, тогда как, владея могучего силою пара, они легко могли: быстрым маневром стать за кормою или перед носом атакующих кораблей и поражать их продольными выстрелами; становясь между нашими кораблями и действуя одновременно обоими бортами, они могли разом поражать продольным огнем два наши корабля. Особенными преимуществами пользовался "Таиф", вооруженный, между прочим, десятидюймовыми бомбическими орудиями. В самый критический момент, когда оба флагманских корабля русской эскадры боролись с несравненно сильнейшего неприятельскою артиллериею, пароход "Таиф" мог бы принести огромную пользу турецкой эскадре. Но об этом не подумали ни командир "Таифа", англичанин Слейд, ни командир "Эрекли". Вместо того чтобы руководиться аксиомою, что взаимная помощь друг другу есть лучшая тактика в морском бою, оба парохода остались все время в бездействии за боевою линиею. В исходе первого часа, когда уже взлетел на воздух "Навек-Бахри", когда адмиральский фрегат "Авни-Аллах" едва держался против бомбических пушек "Императрицы Марии" и по всей боевой линии обнаруживалось несомненное материальное и техническое превосходство русского флота над турецким, - командир "Таифа", Слейд тогдашний Муштавер-паша, - ценя по достоинству пресловутое "геройство" турок, убедился, что для их эскадры пропала всякая надежда на спасение, и, не теряя времени, решился спастись из этого ада, пользуясь отличным ходом и образцовым вооружением парохода... За ним погнались было наши парусные фрегаты "Кагул" и "Кулевчи". Пароход беспрестанно менял свое направление, - ему достаточно было поворота рулем, для парусных же фрегатов всякий поворот требовал значительной работы парусами. "Таиф" то останавливал машину, то шел задним ходом, то опять передним и затем, вдруг, обменявшись с фрегатами несколькими залпами, пустился полным ходом вперед и быстро исчез из-под выстрелов. В половине второго часа из-за мыса показался пароходофрегат "Одесса" под флагом вице-адмирала Корнилова, за которым следовали пароход "Крым" и "Херсонес". В полдень, находясь против Синопского рейда, по северную сторону города, Корнилов, стоя на площадке парохода "Одесса", увидел через Синопский перешеек русский флаг на мачте "Императрицы Марии". Адмирал... приказал дать сигнал: "Держаться соединенно!" Вскоре услышали пальбу и увидели, как русские ядра, перелетевшие через перешеек, севернее его вспенивали море. Пароходы понеслись полным ходом, а тут показался и бежавший "Таиф". На "Одессе" немедленно был поднят сигнал следовавшим за ней пароходам "атаковать неприятеля, поставив его в два огня". "Таиф", ввиду грозившей опасности, снова переменил направление; "Одесса" поспешила пересечь ему путь и сблизилась с ним. К сожалению, наши пароходы были уже давно построены, и не для военной службы, а для почтового сообщения между Одессою и Константинополем. Ввиду наступления войны их наскоро приспособили к бою и вооружили тяжелыми орудиями, что, конечно, изменило их качества, в особенности же повредило их ходкости. Само собою разумеется, что им нельзя было в этом виде соперничать быстротою с противником, построенным специально для боевой службы. Только пароход "Одесса", вооруженный двумя бомбическими и четырьмя 24-фунтовыми пушками, далеко оставив за собою своих спутников, под полными парами и парусами успел подойти на пушечный выстрел к "Таифу". На турецком пароходе были 2 бомбические 10-дюймовые пушки, четыре 36-фунтовых и шестнадцать 24-фунтовых пушек. Такое неравенство в силе и преимущество хода "Таифа" могли бы дорого стоить нашему пароходу: была даже минута, когда, вследствие повреждения, "Одесса" могла действовать только одним бомбическим орудием и почти не отвечала на огонь неприятеля. Единственное стрелявшее на "Одессе" орудие молодецки наводил храбрый лейтенант князь В.И. Барятинский. Ядро "Таифа" разбило на "Одессе" штурвал и убило рулевого... Все отскочили, но капитан-лейтенант Г.И. Бутанов, с обычным спокойствием, поставил штурманского кондуктора к рулю со словами: "Ваше место здесь; исправлять ваше дело". Несмотря на превосходство неприятельского огня, бесстрашный Корнилов старался подойти к неприятелю с целью взять его на абордаж, но "Таиф" стал удаляться и, при всех своих огромных преимуществах, не нанес пароходу "Одесса" другой потери, кроме одного убитого и одного раненого.
      После безуспешной погони за пароходом "Таиф" фрегаты "Кулевчи" и "Кагул" возвратились к эскадре и действовали везде, где еще было оказываемо сопротивление. До четвертого часа вечера батареи ,N.N 5 и 6 продолжали беспокоить вашу эскадру калеными ядрами, не наносившими, впрочем, особенного вреда. "Париж" и "Ростислав" разрушили эти батареи. В это же время, убедившись в бесполезности преследования "Таифа", пароходы отряда Корнилова также присоединились к эскадре и приветствовали ее восторженными "ура". "Одесса" остановилась против флагманского корабля. Корнилов беспокойно спрашивал у всех: "Здоров ли адмирал?" Выехавший на катере навстречу Корнилову командир "Константина" Л.А. Ергомышев первый порадовал ответом: "Слава богу, Павел Стенатвич жив!"... Корнилов, увидев наконец Нахимова, бросился обнимать его со словами: "Поздравляю вас, Павел Степанович, с победою, которою вы оказали большую услугу России и прославили свое имя в Европе!"
      Всю ночь пароходы были заняты отводом на буксире пылавших турецких судов из опасения, чтобы, с переменою ветра, их не нанесло на нашу эскадру.
      (Приводим со слов очевидца один из эпизодов, относящихся к этому моменту боя. Корнилов, отправляясь навстречу Нахимову, командировал старшего офицера с "Одессы" лейтенанта (ныне контр-адмирала) Н.Н. Кузьмина-Короваева на турецкий фрегат и приказал приготовить судно к отбуксированию из опасения, чтобы оно не загорелось от летевших на него головешек с соседнего фрегата и, а свою очередь, не подожгло вблизи стоящего корабля "Три святителя". Взойдя на фрегат всего с десятью матросами, Короваев нашел на судне около 200 турок, человек 20 раненых и столько же убитых. Труп капитана лежал у дверей каюты. Беспорядок и паника невольно приковывали к себе внимание: турки сидели при своем багаже, разбросанном по батарейной палубе, порох был рассыпан по палубе, крют-камера была отворена, а турки между тем курили... Приказав прекратить курение, лейтенант немедленно распорядился, чтобы крют-камеру заперли и всю палубу смочили водою. Быстрое расклепывание якорной цепи оказалось невозможным, - до такой степени болты были заржавлены: очевидно, что их давно не выколачивали и не смазывали маслом. Пришлось разрубить одно из звеньев. Пока возились с цепью, пленные, не приказанию Короваева, перевозились небольшими эшелонами на нашем катере; раненых же турок, представлявших большое обременение нашим матросам, лейтенант решился отправить в Синоп. Приняв это дело на свою личную ответственность, Короваев приказал катеру прибуксировать турецкую баржу, стоявшую между фрегатом и берегом, а затем на баржу были положены все раненые и 20 здоровых пленных; туда же поместили запас сухарей... и весь багаж, принадлежавший этим людям. Вместе с пленными был посажен и турецкий доктор из армян. Отправляя людей, Короваев, через переводчика, объявил им, что здоровые, под начальством доктора, должны озаботиться помещением своих раненых товарищей в городской госпиталь. Восторгу турок не было предела...
      С рассветом цепь разрубили, и когда фрегат был отбуксирован к берегу, лейтенант получил приказание зажечь судно... Исполнив распоряжение начальства, лейтенант возвратился на пароход. Ночью на фрегат приезжал от имени Корнилова Г.И. Бутаков за справками - почему задерживается дело. Затем приехал А.П. Жандр и, спустив флаг, отвез его Нахимову. Этот флаг турецкого фрегата в настоящее время находится в Морском корпусе.
      В описываемое время в штабе Корнилова были: И.Г. Сколков, Г.И. Бутаков, В.И. Барятинский и А. П. Жандр).
      ...Брошенные на берег неприятельские суда были в самом бедственном состоянии, и потому было приказано прекратить огонь. Из показаний пленных выяснилось, что только панический страх воздержал их спустить флаги, т.е. сдаться. На фрегате "Незими-Зефер" флаг был немедленно спущен, без сопротивления, по требованию проезжавшего мимо парламентера, посланного для объявления городскому начальству, что эскадра пришла для истребления военных судов, но не желает вредить городу. Транспорты и купеческие суда затонули от попавших в них снарядов; фрегаты "Фазли-Аллах", "Низамиэ" и "Каиди-Зефер", корвет "Неджи-Фешан" и пароход "Эрекли" - все были объяты пламенем; по-видимому, большая их часть была зажжена оставлявшими их командами. По мере того как огонь доходил до крют-камеры, суда взлетали на воздух. Взрыв фрегата "Фазли-Аллах" покрыл горящими обломками турецкую часть города. Это произвело сильный пожар, значительно увеличившийся от взрыва корвета "Неджи-Фешан". Пожар продолжался во все время пребывания нашей эскадры в Синопе. В городе некому было тушить его: все жители разбежались. По словам г. Базанкура, парламентер, не найдя никого, вручил встретившемуся ему австрийскому консулу прокламацию командира русской эскадры.
      Насколько прав г. Базанкур в передаче этого факта - нам неизвестно: многие из участников боя ничего не знают о существовании прокламации. По словам очевидцев, достоверно лишь известие о посылке на берег мичмана Манто, умевшего объясняться по-гречески. По окончании сражения Манто послали парламентером с приказанием передать властям, что, если из города будет пущено хотя бы одно ядро, Синоп будет уничтожен бомбардированием. Навстречу разумному парламентеру попалось только несколько греков. Участники в бое нам передавали также, что приезжала греческая депутация просить адмирала - взять греков в Россию. Просьба мотивировалась тем соображением, что турки по уходе русской эскадры возвратятся из гор и перережут их, так как турецкий квартал сгорел, а греческий - уцелел от пожара. Адмирал счел себя вынужденным отклонить это ходатайство.
      По свозе раненых и пленных фрегаты "Авни-Аллах" и "Незими-Зефер", а также корвет "Феизи-Меабуд", как оказавшиеся совершенно избитыми и негодными, были отбуксированы к берегу и сожжены.
      Спасшиеся от нашего артиллерийского огня турецкие матросы бежали на берег, предоставив гибели своих офицеров и раненых товарищей. На утопавшем фрегате "Авни-Аллах" найден командир турецкой эскадры вице-адмирал Осман-паша... Когда фрегат, на котором он сражался, стал тонуть, команда (как паша сам признавался) вышла из повиновения, самовольно бежала на берег, и несчастного Османа ограбила, отняв у него деньги, часы и платье. С перебитою ногою, по пояс в воде и держась руками за пушечный брюк (канат, прикрепляющий орудие к борту) паша погиб бы, если не был бы снят с погрузившегося фрегата нашею шлюпкою... Несчастному было 60 лет, из них 42 провел он на море, и уже более 10 лет в адмиральском чине. В числе других пленных находились еще два офицера, также оставленные своими командами: тяжело раненый командир фрегата "Фазли-Аллах" и капитан одного из затонувших корветов.
      По сведениям неприятеля, турок погибло в этот день до 4000 человек. Прибывшие несколько дней спустя в Синоп англо-французские пароходы нашли в городе и его окрестностях 200 тяжело раненых турок.
      С нашей стороны убиты: корпуса штурманов прапорщик Высота, нижних чинов 37, ранены: командир корабля "Императрица Мария" кап. 2 ранга Барановский, мичманы Зубов, Костырев и Варницкий; корпуса штурманов штабс-капитан Родионов, прапорщик Плонский, морской артиллерии поручик Антипенко и 233 нижних чина.
      Эта сравнительно незначительная потеря победителя есть характеристическая черта всех решительных морских побед.
      В сражении при Синопе турецкие начальники вполне выказали свою непредусмотрительность. Они заняли самую невыгодную для себя позицию и через это лишились поддержки двух из шести батарей, оборонявших Синопскую бухту; они обрекли бездействию и половину своих орудий; береговые батареи только под конец боя стали стрелять столь грозными для деревянных судов калеными ядрами; пароходы оставались в бездействии, когда и они могли оказать флоту значительные услуги; наконец, в продолжение всего боя ни одним из судов их не было выказано не только геройской решимости, но даже и той отчаянной стойкости, которая побуждает человека, ввиду безвыходной опасности, предпочесть постыдному бегству славную и дорогостоящую неприятелю смерть. Таким образом объясняется беспримерное истребление турецкой эскадры. Положение Осман-паши, не говоря уже о представлявшейся ему возможности либо пробиться, либо тайно прокрасться из Синопа, было далеко не отчаянное. Для того чтобы воспользоваться выгодами своего положения и приготовиться к славному отпору, ему необходимо было положиться на духовные и нравственные силы своих команд, насколько он был вправе оказать им такое доверие - это лучше всего доказывается позорным обращением с ним его подчиненных...
      Разбирая критически действия русской эскадры, даже и самый строгий судья должен будет отозваться о них с безусловным одобрением. В самом деле: в них выказываются на каждом шагу, во всех чинах эскадры - от героев-адмиралов до последнего матроса - неизменное хладнокровие, неторопливое, вместе с тем быстрое, отчетливое исполнение своих обязанностей и совершенство малейших подробностей самых многосложных маневров, которыми характеризуется идеальный тип моряка. Вице-адмирал Нахимов положился на второго флагмана своего достойного товарища контр-адмирала Новосильского, на командиров судов и предоставил им в бою полную свободу действия - мера, оказавшаяся тем более полезною, что во время боя сам адмирал, как это часто бывает, вдруг оказался лишенным возможности подавать сигналы. И все подчиненные вполне оправдали его доверие: не стесняясь никакими предварительными инструкциями, каждый из них избирал тот образ действия, который, по обстоятельствам, казался более полезным, и никто из них ни разу не ошибся в этом выборе, потому что все очевидно руководились аксиомою, что неотъемлемым условием успеха всякого морского боя служат: взаимная помощь и постоянное, внимательное наблюдение за действиями сражающихся товарищей. Соображение всех действий с этою аксиомою и составляет самую характерную черту русской эскадры во время Синопского боя...
      Здесь будет уместно привести, со слов очевидца, рассказ о покойном Родионове (старший штурманский офицер на "Париже"), как один из многочисленных эпизодов, характеризующих поведение наших офицеров во время сражения. Мичман (ныне флигель-адъютант, капитан 1 ранга) Н.Г. Ребиндер, командуя верхнею батареею на "Париже", получил с юта приказание адмирала - сосредоточить орудия на бывшую под мечетью береговую неприятельскую батарею, сильно бившую корабль в корму. В это время трапы на ют были сняты. Не имея возможности видеть со шканец направления батарей за дымом от орудий нижних деков, Ребиндер просил Родионова, стоявшего на левой стороне юта, указать направление. В эту минуту неприятельское ядро попало в катер, висевший на боканцах, осыпало щепками Родионова. Обтирая одною рукою лицо от крови и щепок, Родионов протянул другую руку по линии к батарее, чтобы означить направление, - но в тот же момент ядро оторвало руку и бросило ее... Родионов зашатался и упал. После сражения Ребиндер, считая себя невольным виновником несчастия с героем-товарищем, поспешил навестить раненого и нашел его по обыкновению веселым и любезным, невзирая на только что перенесенные две мучительные операции. Родионов все еще чувствовал оторванную руку: ему казалось, что он шевелит пальцами...
      В числе несчастных жертв разрыва орудия на "Ростиславе" находился матрос Антон Майстренко, коему при разрыве были выжжены оба глаза. Во время продолжительного пребывания его в Севастопольском госпитале единственным его утешением были воспоминания подробностей той блестящей победы, за которую он поплатился своим зрением. Воодушевленный рассказ его живописно рисует картины Синопского пожара. "А Нахимов! Вот смелый, - с восторгом восклицал Майстренко, - ходит себе по юту, да как свистнет ядро, только рукой, значит, поворотит: туда тебе и дорога... И ходит он по верху и приказание такое дал: покуда не будет повеления, чтобы паруса не убирали, а на гитовы, значит, подняли. Такая у него думка была, как пошлет на марс - там человек восемьдесят на одну мачту идет, от того три реи и букшварок, на которых паруса убирать нужно, - да по вантам, так тут-то только и бить народ. Того, видно, и турок смотрел, оттого все картечью паруса дырявил; одначе плохо. Мы как шпрюйты (шпринги) завезли с кормы, а там кабельтов с носу и ошвартовались так, чтобы корабль никакого движения не имел, а стоял как бы батарея, а тут еще бог дал как барказы, то шпрюйты завозили, так ни одного не положили бы наших. А он сыплет... Боже мой!.. Сыплет, да и шабаш. Ну, одначе, смотрим - и у нас красный флаг на бом-брам-стеньге, значит, открыть огонь Черноморскому флоту. Тут уж как зачали жарить наши, такой калечи понаделали, что и не дай господи! Два фрегата наши, "Кагул" и "Кулевчи", все на часах ходили от косы до косы; а мы действовали: какому кораблю ихнему мачты посбивали, какой на бок положили, а другой и совсем взорвали - и шабаш. Выходит так, что один на одно спотыкается; часом запалишь фрегат или бриг, а тут еще ядрами начнем насаживать: смотрим - упадет на другой и тот запалит. Такой пожар сделался: беда! Огонь, дым, - чисто всю бухту как жаром хватило, а ветер все в город подносит, все в город подносит, и звук такой пошел, что некоторых матросов у пушки позаглушил..."
      С истреблением неприятеля еще не была кончена задача русской эскадры. Нахимов основательно предвидел, что известие о Синопском погроме вызовет со стороны союзников Порты какое-нибудь решительное действие: наступление их флотов в Черное море, а может быть, и объявление войны. На этот случай необходимо было озаботиться немедленным возвращением эскадры в Севастополь, чтобы сосредоточить все средства для ведения оборонительной войны против двух могущественных морских держав. В Черном море в то время продолжал неистово свирепствовать порывистый восточный ветер; под могучим дуновением его ходил огромный, разрушительный вал, а состояние эскадры было такое, что, без значительных исправлений, многие суда не могли выдерживать волнения, а другие были лишены такелажа. На корабле "Императрица Мария", например, было 60 пробоин, из коих многие в подводной части; на корабле "Три святителя" было 48 пробоин и повреждены все мачты; на корабле "Ростислав" было убито и ранено 104 человека...
      Исполнить вовремя последнюю задачу - привести победоносную русскую эскадру в Севастополь до прибытия в Синоп союзного флота - едва ли было не труднее, чем истребить турецкую эскадру; возможно же было это исполнение только при самой напряженной деятельности всех чинов. Еще не умолкли последние выстрелы страшной кровавой драмы, как - при необъятном зареве пожара в городе и на затопающих неприятельских судах, при потрясающих, оглушительных взрывах - все без исключения чины русской эскадры принялись за исправление повреждений. Несмотря на физическую и духовную усталость, работы неустанно продолжались всю ночь. Утром 19 ноября на короткое время приостановлена эта лихорадочная деятельность: отслужили благодарственный молебен, заупокойную обедню, похоронили убитых - и немедленно затем сноса принялись за работу.
      Ровно 36 часов по окончании боя, утром 20 ноября эскадра... уже была готова опять пуститься в бурное море. Корабли начали сниматься с якоря: более всех пострадавший корабль "Императрица Мария" предоставлено было буксировать пароходу "Крым" под флагом контр-адмирала Панфилова, при конвое фрегатов "Кулевчи" и "Кагул", прямо в Севастополь. "Великий князь Константин", на который Нахимов перенес свой флаг после сражения, вышел на буксире парохода "Одесса". Корабль "Три святителя", в не менее бедственном виде, шел на буксире парохода "Херсонес", а "Ростислав" - парохода "Громоносец", только 19 ноября прибывшего из Севастополя. Корабли "Париж" и "Чесма", менее поврежденные, следовали без помощи пароходов. За Синопским мысом эскадра встретила сильную зыбь, так что пароходы принуждены были отказаться от буксира. Ночью ветер усилился, и суда отправились под парусами к Севастополю.
      22-го утром ветер стих; пароходам ведено было опять взять корабли на буксир. После полудня три корабля благополучно вошли в Севастополь, а к ночи прибыли и остальные...
      ПРИМЕЧАНИЯ