…И снова не вернулся

27 июля во второй половине дня весь личный состав эскадрильи был на аэродроме: готовил машины к ночному боевому вылету. С моторов были сняты капоты, на самолетах открыты все люки. В темно-синих комбинезонах летчики и техники работали на самолетах. Я с адъютантом Сороковенко уточнял состав экипажей, составлял плановую таблицу на предстоящий боевой вылет. В это время к стоянке подкатила грузовая автомашина, в кузове которой находились четверо людей, одетых в защитные штормовки без петлиц и знаков различия.

Рядом с шофером сидел начальник штаба полка подполковник Архипов. Я подошел для доклада, но Архипов опередил меня:

— Капитан Богданов, срочно готовьтесь к полету на спецзадание — выброску группы парашютистов с рацией, оружием и боеприпасами в районе треугольника Смоленск-Витебск-Орша. Берите любой готовый самолет. Вылет с расчетом пролета линии фронта в сумерках. Чтобы ускорить подготовку, командир полка приказал штурману полка майору Иванову лететь с вами. Он готовит сейчас к полету карты, скоро приедет.

Готовым к полету был только мой ПС-84.

Учитывая, что в полете потребуется непрерывно вести детальную ориентировку на местности и штурман должен будет находиться на сиденье правого летчика, второго пилота я решил не брать.

В 20.45 наш экипаж в составе штурмана майора Иванова, бортрадиста начальника связи эскадрильи лейтенанта Маковского, бортмеханика техника-лейтенанта Хмелькова, воздушных стрелков Джураева и Кулакова с четырьмя парашютистами и семьсоткилограммовым грузом вылетел с аэродрома.

Стоял теплый июльский вечер. В начале маршрута небо было чистое, затем начали встречаться отдельные кучевые облака, перешедшие к концу маршрута в мощную кучево-грозовую облачность.

Иванов и я вели детальную ориентировку; в конце маршрута нам пришлось часто менять курс полета, чтобы обходить попадавшиеся на пути мощные грозовые облака. К намеченному месту выброски — деревне Осюки пройти не удалось, там стеной, до земли, стояла тяжелая грозовая облачность, беспрерывно прорезаемая яркими всплесками молний. В таких облаках летать нельзя, в них бушуют сильные восходящие и нисходящие потоки, которые способны разрушить любой боевой самолет, не то что пассажирскую машину.

Снизились до самой земли, но «окна», чтобы пробиться к цели, найти не удалось. Оставалось только одно — вернуться к себе на аэродром. Старший парашютистов это предложение отверг категорически. Он предложил выбрать любое другое место для выброски, лишь бы оно было вдали от крупного населенного пункта и в лесистой местности.

Такое место мы нашли с большим трудом. Это была деревня Казачкино, в тридцати километрах юго-восточнее Витебска. Рядом простирался огромный лесной массив, невдалеке была большая поляна. Над поляной снизились до 300 метров. Вначале покинули самолет парашютисты, затем, когда карманными фонариками они подали условный сигнал «все в порядке», мы сбросили в мягкой упаковке рацию, оружие и боеприпасы. После этого сделали еще несколько кругов над поляной и, получив сигнал, что груз подобран, повернули к линии фронта.

Впереди я увидел стену черной облачности, беспрестанные разряды молний. Попытался обойти эти облака севернее, но и там была гроза. Со всех сторон нас зажала клокочущая, клубящаяся, непрерывно озаряемая молниями, готовая поглотить нас облачность. Мы вертелись среди огромных черных глыб, не находя выхода. И в тот момент, когда я был готов очертя голову ринуться в эту пучину, в темной колышущейся стене показался просвет, в который я, не раздумывая, направил самолет в надежде вырваться из заколдованного круга. И это удалось. Через несколько минут бешеной болтанки, когда невидимая чудовищная сила вырывает из рук штурвал и бросает машину как пушинку — вверх и вниз со скоростью десять — пятнадцать метров в секунду, мы вывалились из облаков на высоте 500 метров. Под нами был Витебск.

Не успели мы разобраться в обстановке, как по самолету открыла ожесточенный огонь зенитная артиллерия. Почти сразу три снаряда попали в машину.

Один разорвался в фюзеляже, второй в центроплане, третий угодил в правый мотор. Пламя охватило мотор и крыло, дымом заполнился фюзеляж.

— Всем покинуть самолет на парашютах, мой передайте в пилотскую кабину, — как мог спокойно скомандовал я. Даю полный газ левому мотору, изо всех сил стараясь хотя бы на короткое время удержать машину на безопасной для прыжка с парашютом высоте.

Высоту горящая машина теряла быстро. Уверенный, что все покинули самолет, я повел его на посадку. В благополучной посадке было мое спасение. Прыгать было поздно, самолет был уже у земли.

Впереди я увидел небольшую поляну, на которую повел еле управляемый самолет, через несколько секунд он уже задевал горящими крыльями верхушки огромных деревьев. На предельно минимальной скорости, на ревущем от натуги моторе еле дотянул до поляны, включил фары и с ходу, с убранными шасси посадил самолет. Еще во время выравнивания убрал газ и выключил зажигание моторов.

Самолет дернулся, огромная сила бросила меня вперед… и, теряя сознание, в какое-то мгновение я понял, что посадил машину на поляну, сплошь покрытую пнями вырубленного леса.

Когда я пришел в себя, то почувствовал, что весь изранен, по виску и лицу текло что-то теплое и липкое. Раздумывать не было времени. Зажав изрезанными пальцами рассеченный до кости лоб и левый висок, я открыл дверь пилотской кабины и шагнул в пассажирский салон. Там бушевало пламя. Задыхаясь в дыму, не чувствуя боли ожогов, я бросился к выходной двери. Но найти ее сразу не мог, от малейшего резкого движения кружилась голова, пронзала невыносимая боль. И тут я заметил человека, метавшегося в дыму и пламени и искавшего выход из самолета. Превозмогая боль, последним усилием я схватил его за одежду и вместе с ним выскочил в открытую дверь.

Когда мы очутились на свежем воздухе, я еле узнал в покрытом копотью человеке радиста лейтенанта Маковского. Попытался что-то сказать ему и не смог: изо рта вырвался неразборчивый, гортанный звук. Ощупав лицо рукой, понял, что у меня разбита челюсть, разрубленный язык распух и мне не повинуется…

Ночное небо над нами озарилось ослепительным светом; воспламенились бывшие в самолете сигнальные ракеты.

Делать здесь было нечего, да и находиться около машины было небезопасно. Насколько позволяли силы, мы поспешили к лесу. Не успели мы скрыться в чаще, как от жара начали стрелять бортовые пулеметы. С противоположной стороны поляны им немедленно ответили автоматы. Стреляли немецкие автоматчики, очевидно предполагая, что на борту еще находятся люди. Один за другим раздались оглушительные взрывы, и в черное небо взметнулись огненные столбы. Взорвались бензобаки.

Уходя в глубь леса, мы вскоре услышали крики на немецком языке, лай собак: по нашим следам шла погоня. На наше счастье по пути встретили болото и, перебираясь с кочки на кочку, а иногда по грудь проваливаясь в трясину, забрались в непроходимые дебри. Погрузившись в ржавую воду, между заросших высокой травой кочек мы укрылись в болоте.

Разразилась гроза, полил как из ведра дождь. В перерывах между раскатами грома был слышен то приближавшийся, то удалявшийся лай. Но уходить еще дальше в глубь болота не было сил.

Через некоторое время неожиданно, как и начался, дождь прекратился. Все утихло, только слышны были всплески падающих с ветвей капель. Забрезжил рассвет. От болотной воды повалил густой пар и белой пеленой затянул все вокруг.

Чувствовал я себя плохо. Левый глаз ничего не видел, правый опух. Сильно, словно стягиваемая обручами, болела голова. С первыми лучами солнца на нас напали тучи мошкары, слепней и оводов, избавиться от которых мы никак не могли. Запах запекшейся крови на моем лице, казалось, собрал всех кровососущих тварей болота…

Просидев так несколько часов и убедившись, что гитлеровцев поблизости нет, мы с большим трудом выбрались из болота и углубились в сухой лес.

Из лапника устроили берлогу, залезли в нее и отдыхали до самых сумерек. Двигаться днем опасались, решили идти на восток только ночью.

К вечеру я почувствовал себя хуже, поднялась температура, знобило, усилилась головная боль. С помощью Маковского сделал себе перевязку, употребив вместо бинтов разорванную нижнюю рубашку.

Вечером я с трудом поднялся с земли и вместе с радистом зашагал на восток. Небо было безоблачным, на темном небосводе ярко сверкали звезды, определять направление пути и ориентироваться было легко.

Почти без отдыха шли всю ночь. Рассвет застал нас у небольшой деревушки, раскинувшейся на холме.

Голод заставил нас решиться зайти в деревню. Но, когда рассвело, Маковский разглядел, что на одной из крыш развевается флаг со свастикой. Мы снова возвратились в лес. Мучила страшная жажда, хотелось курить. Но папиросы превратились в месиво еще в болоте.

Казалось, последние силы покидали меня, от потери крови кружилась голова, временами я впадал в забытье. Но приходилось брать себя в руки, скрывать перед боевым товарищем свое состояние. Я был командиром и должен был подавать пример бодрости.

Маковский рассказал мне, как он остался в самолете. Оказывается, передавая радиограмму с донесением, что задание выполнено, из-за грозовых разрядов он никак не мог получить «квитанцию» — подтверждение, что радиограмма принята. Без такого подтверждения, по правилам радиосвязи, считается, что адресат сообщения не получил.

Прослушивая эфир, он был так сосредоточен, что не слышал моей команды покинуть самолет. Только в последний момент понял, что стряслась беда. Из-за густого дыма и пламени, охвативших пассажирскую кабину, он не смог найти парашют. Оставалось ждать развязки в хвостовой части фюзеляжа, которая еще не была охвачена огнем. При посадке он отделался легкими ушибами…

На третьи сутки мы набрели в лесу на одинокий сарай, в котором скрывалась от карателей семья колхозника. Женщины мне сделали перевязку чистыми полотняными бинтами, напоили мятным чаем.

Июльская ночь коротка, много не пройдешь, поэтому мы решили идти и днем. Наш вид сразу привлекал внимание, и свои регланы мы обменяли на домотканые куртки. Поблагодарив хозяев, мы снова ушли в лес с твердым намерением разыскать партизан. Из намеков хозяев мы поняли, что в ближних лесах есть партизаны. На сердце стало веселее, от хорошего настроения прибавилось и сил.

Еще несколько суток пришлось идти, скрываясь от рыскавших по окрестным селам гитлеровцев, страдать от голода. Однажды под вечер мы увидели над оврагом у леса небольшую деревушку. Когда сгустились сумерки, мы рискнули зайти в крайнюю ветхую хатенку. В ней оказалась совсем молодая, худенькая женщина с двумя малолетними белокурыми девочками.

Не таясь, с необъяснимым доверием к этой белорусской женщине, Маковский рассказал ей все и попросил связать нас с партизанами.

Предложив нам ягод, которые она собрала для детей, и по кружке молока, хозяйка незаметно вышла из дома, а вернувшись, сказала, что готова проводить нас к нужным людям.

На опушке леса, из которого мы вышли, нас встретила группа партизан отряда «Моряк» из бригады «Алексея». Нам завязали глаза и повели в лес. Когда мы пришли в отряд, я был в таком тяжелом состоянии, что уже не мог передвигаться.

Командир отряда Михаил Васильевич Наумов сразу понял, что мне необходима срочная медицинская помощь. В отряде никто оказать мне ее не мог. Быстро была снаряжена верховая лошадь, выделена группа партизан, и нас с Маковским к утру доставили в Частикский лес, в отряд, которым командовал Василий Александрович Блохин. Я плохо помню этот переход, который был тяжелым не только для нас, но и для сопровождавших нас товарищей. Весь долгий путь партизаны проделали пешком, поддерживая меня: я сидел верхом на лошади, а седлом служил набитый соломой мешок.

В Частикский лес я был доставлен в крайне тяжелом состоянии. Многие из встречавших нас были уверены, что долго я не протяну.

Не видел я и не слышал, как комиссар отряда Василий Леонович Мохановский снарядил подводу за доктором. На телегу уселись два храбрейших партизана, если не ошибаюсь, Прохоренко и Баранов из села Косачи. Они захватили с собой пулемет и выехали в ближайшее село Высочаны. Постреляв там для вида, они усадили рядом с собой хирурга-стоматолога Анну Николаевну Мамонову, прихватили мешок медицинского инструмента и вернулись в лес.

Анна Николаевна посадила меня на еловый пень и без обезболивающих уколов сделала операцию: удалила несколько зубов и нагноение из лобных пазух, тщательно продезинфицировала раны и перевязала их. Через несколько минут я уже спал крепким сном. Проснулся только на следующий день и чувствовал себя настолько хорошо, что был способен снова двинуться в путь. Хотел поблагодарить мою спасительницу, но ее уже не было в лесу.

Скоро в отряд привели нашего штурмана майора П. А. Иванова. После прыжка с парашютом он удачно приземлился на лугу и несколько дней скрывался в лесу, пока не встретился с партизанами.

Судьбу остальных членов экипажа мне до сих пор не удалось узнать. В часть никто из них не вернулся.

На наши настойчивые просьбы как можно скорее переправить нас ближе к фронту командование партизанского отряда не реагировало. «Обождать надо». Лишь после мы узнали, что партизаны проверяли все обстоятельства, связанные с гибелью самолета и нашим прибытием в отряд.

Постепенно все факты были проверены.

Как-то в наш шалаш зашел комиссар отряда Мохановский. Поздоровавшись со всеми, он присел возле меня на еловые ветви.

— У нашего командира в землянке сейчас находится партизан, которого долгое время не было в отряде. Встреча с ним, полагаю, и для вас и для него будет приятным сюрпризом. Если не возражаете, я провожу вас…

Каково же было мое удивление, когда я увидел вышедшего из землянки высокого, широкоплечего, с ямочками на щеках красивого молодого человека. Он был невероятно похож на небольшого крепыша Колю Бозыленко, моего троюродного брата, с которым несколько лет мы вместе жили и росли. Да, это был Николай Бозыленко. Переполнявшую меня радость заслонила внезапно вспыхнувшая тревога — узнает ли он меня? Николай внимательно и напряженно рассматривал меня, и, несмотря на забинтованное лицо, кровоподтеки, синяки, узнал меня, радостно улыбнулся. Мы шагнули навстречу друг другу, обнялись.

Остаток дня мы провели вместе, вспоминали детство, рассказывали о прожитом.

Эта встреча окончательно убедила командование партизанского отряда в том, что мы действительно летчики Богданов, Маковский и Иванов.

Путь домой

На пути к линии фронта нам предстояло перейти очень важную для немецкой армии железнодорожную магистраль Витебск-Смоленск. Гитлеровцы усиленно ее охраняли. На всем протяжении железной дороги на расстоянии видимости были возведены вышки, по сторонам железной дороги был вырублен лес и даже кустарник. Из пулеметов, установленных на вышках, охрана могла простреливать не только железнодорожное полотно, но и прилегающую к нему местность на сотни метров. В тесном взаимодействии с часовыми на вышках охрану железной дороги несли еще подвижные патрули. В вечерние и ночные часы охрана не жалела осветительных ракет, и местность просматривалась не хуже чем днем. Даже животных, перебегавших рельсы, охрана уничтожала пулеметным огнем. Местным жителям гитлеровцы разрешали переходить железную дорогу только днем на контролируемых переездах.

…Еще засветло, сердечно простившись с командованием отряда, Иванов, Маковский и я с небольшой группой партизан покинули партизанский лагерь. Уже в сумерках мы вышли на опушку у реки Вымница. Здесь железная дорога делает поворот на восток, с севера к ней вплотную подступает лесной массив, закрывая от кинжального пулеметного огня с вышек подступы к насыпи. В этом месте партизаны и решили перейти железную дорогу.

С наступлением темноты на пас накинулись комары, кусают нещадно. Ветками их не отогнать. Внизу, под обрывом, журчит река, то и дело раздаются всплески — играет рыба. Спуститься бы к реке, раздеться и с разбегу броситься в ее холодную воду. Но враг совсем рядом.

Кажется, время остановилось. Над железной дорогой — дуга белого света. Одна за другой взлетают ракеты, не успеет погаснуть одна, как другая уже летит вверх. Перейти железную дорогу незамеченным невозможно. Но в полночь ракеты стали взлетать реже, на мгновение стала наступать темнота.

— Пора! — решительно произнес командир партизанской группы. Мы один за другим спустились к реке, нашли мелководье, сняли обувь и брюки и перешли реку вброд. Прохладная вода освежила и взбодрила нас. В кустах лозняка оделись. Выждав момент, когда мерцающий свет ракеты стал гаснуть, побежали к насыпи. Очередная ракета полетела вверх, и все без команды упали, распластавшись в росистой траве. Ракета гаснет; ползем вперед, купаясь в росе… Вот и насыпь. Тихо. Промокшие до нитки, мы прижались к земле, набираемся сил и ждем момента для броска через полотно. Сердце часто и громко стучит от усталости и волнения. Рядом со мной так же тяжело дышат Коля Бозыленко (с того времени, как мы встретились, он неотступно сопровождает меня) и Петр Прохоров. Оба во всем помогают мне, они же помогут перебежать железную дорогу, без их помощи из-за ран я не способен это сделать. Все реже и реже взлетают ракеты…

— Приготовиться к броску через дорогу!

— Вперед, не задерживайся!

Громкий топот ног.

Сильные руки подхватили меня, и мы побежали вперед…

Выстрел. Взметнулась ракета, другая, третья, застучали пулеметы; перед нами, роясь, засверкали разноцветные пули. Бежавшие впереди залегли, то же сделали и мы. Шквал перекрестного пулеметного огня с двух вышек все нарастал, в ответ затрещали автоматные очереди — открыли огонь лежавшие у самой насыпи партизаны.

— По одному ползком назад! — Теперь уже во весь голос прозвучало приказание.

Утром, усталые и измученные, еле передвигая ноги, мы вернулись в лагерь. Небо хмурилось, пошел дождь. Мы разбрелись по шалашам и легли спать. Не прошло и двух часов, как меня разбудил Бозыленко.

— Из лагеря собираются к себе в деревню дочери Мохановского. Они берутся провести нас через переезд в Лососино, сегодня там дежурят знакомые им полицаи. Девчата уверяют, что уже несколько раз переходили дорогу, когда дежурила эта смена, и их ни разу не останавливали и не проверяли документы. Надо воспользоваться этой возможностью и рискнуть.

— А как Иванов и Маковский?

— Их сегодня ночью переправят в другом месте. Командир отряда Блохин выделил новую группу, включил в нее разведчиков, не раз ходивших на ту сторону. Место это очень далекое, тебе не под силу туда добраться.

Сестры Мохановские — Валя и младшая Фруза — были смелыми и находчивыми девушками.

— В таком виде капитану идти нельзя, — сказала Валя. — На всякий случай, если задержат, будем выдавать себя за косарей. Вы, мужчины, возьмете косы, а мы с Фрузой грабли, да еще прихватим кувшин с молоком и краюшку хлеба.

Где-то партизаны нашли картуз с большим козырьком и длинное легкое пальто. Когда я надел их, поднял воротник и надвинул на глаза козырек картуза, не всякий смог бы разглядеть, что у меня перебинтованы голова и лицо. Николай Бозыленко завернул свой трофейный автомат в крестьянский армяк, я сунул в карманы две ручные гранаты, засунул за пояс брюк пистолет. На плечи вскинули косы.

Провожал нас Василий Леонович Мохановский. Конечно, он волновался, но волнения не выдавал — разве что много курил и старался дать нам на все случаи советы. Он хорошо понимал, какой опасности подвергает дочерей.

По дороге девушки с Колей много и беззаботно шутили и, лишь когда показался переезд, приумолкли. На наше счастье, когда мы подходили к переезду, надвинулись темные тучи, на дороге закружились пылевые вихри, внезапно началась гроза, хлынул ливень.

Вот и переезд. Слева будка обходчика, за ней в водянистой мгле как будто повисла пулеметная вышка. Накрыв головы армяком, тесной группой спокойно шагаем по деревянному настилу переезда. Никто не окликнул и не остановил нас…

Убедившись, что нас не преследуют, мы с Бозыленко поблагодарили Валю и Фрузу, тепло простились и, шлепая по лужам, зашагали в Лососино.

Вскоре на горизонте посветлело, дождь прекратился. Пахло травами, дышалось легко. Мы так радовались солнцу, благополучному переходу, что не заметили, как нас догоняла подвода с полицаями. Первым, словно почувствовав опасность, оглянулся Бозыленко. Тотчас, схватив меня за руку, он метнулся в кусты. В трехстах метрах за обочиной виднелся молодой соснячок, мы бросились к нему. Соскочив с телеги, полицаи с карабинами наперевес, стреляя на ходу, цепью (их было человек шесть) побежали за нами. Бежать я был не в силах, споткнулся, упал. Николай упал рядом со мной и открыл огонь из автомата.

— Ранен? — крикнул он, не переставая вести огонь короткими очередями.

— Споткнулся.

— Тогда — в лес.

Отстреливаясь, мы медленно отползли к сосняку. Полицаи короткими перебежками стали окружать нас в надежде отсечь нас от лесочка. Но не успели. Рядом с нами оказалась канава, мы скатились в нее и, пригибаясь и стреляя на ходу, вбежали в густой подлесок. В лесу фашистские холуи не осмелились преследовать нас. Постреляв наугад, они убрались восвояси.

Через час с небольшим мы были уже в лагере партизанской группы из отряда Ивана Ивановича Гурьева. На следующий день с группой партизан сюда пришли Иванов и Маковский. Их группе при переходе железной дороги пришлось вести бой с немецкой охраной, среди партизан были раненые.

А полицаи, преследовавшие нас, в этот день нарвались на партизанскую засаду. Несколько полицаев было убито, остальные взяты в плен.

Вскоре сопровождавшая нас группа ушла в свой отряд, ушел и Николай Бозыленко. Больше не довелось мне встретиться с ним. Через некоторое время его назначили начальником штаба партизанского отряда, в одной из боевых операций он погиб.

Дальше к линии фронта мы снова пошли не одни. К нашей группе присоединились отважные разведчицы Люба Стефанович, Вера Ткачева, Надя и Фруза (фамилии этих девушек я, к сожалению, не помню). Для сопровождения нашей группы была выделена небольшого роста, удивительно смелая партизанка Ира Конюхова, бывшая до войны учительницей в одной из школ города Орши.

Шли мы днем и ночью, глухими болотами, лесом, иногда через деревни, зачастую под самым носом у полицаев и гитлеровцев, и благополучно добрались в партизанскую бригаду «батьки Миная» — отважного партизанского вожака М. Ф. Шмырева.

Бригада «батьки Миная» занимала целый район, в котором партизаны восстановили Советскую власть и все порядки, которые были до войны.

В те немногие дни, что мы находились в бригаде М. Ф. Шмырева, мы дважды встречались с этим замечательным человеком. Первый раз, когда пришли в его «владения» и он захотел поговорить с нами.

В просторной избе за большим крестьянским столом сидел пожилой, широкоплечий и кряжистый, с крупным, волевым и немного усталым лицом человек. В избе было еще несколько партизан, обвешанных трофейным оружием — автоматами, пистолетами, гранатами, финскими ножами. Окинув взглядом присутствующих, я невольно обратил внимание на высокого, статного и эффектного брюнета с черными усами, выделявшегося хорошо сидевшей на нем полувоенной одеждой и военной выправкой. Посчитав, что это и есть знаменитый партизанский вожак, я было собрался обратиться к нему, но в это время раздался спокойный и твердый голос сидевшего за столом человека.

— Здравствуйте, хлопцы. Идите сюда. Садитесь на лавку, расскажите мне, кто вы такие будете, откуда и куда путь держите.

Тогда я только сообразил, что скромный и просто одетый человек за столом и есть командир партизанского соединения.

Мы подробно рассказали ему все о себе, поблагодарили за оказанную нам помощь и попросили, по возможности, скорее переправить нас через линию фронта.

— А может, немного задержитесь у нас, поможете организовать противовоздушную оборону нашего партизанского края? Гитлеровцы нам покоя не дают, все время висят над нами на своих «рамах», высматривают наши базы, места размещения отрядов, потом прилетают бомбовозы и бомбят нас с малой высоты.

— В этом деле и мы помочь вам не можем. Вам для этого надо иметь зенитные пулеметные установки и хотя бы малокалиберные орудия, тогда можно будет сбивать немецких разведчиков. Простыми пулеметами большого вреда им не нанесешь, — ответил майор Иванов. — А оставаться нам у вас нет смысла. Летая на самолете, мы больше пользы принесем.

— Пожалуй, верно. Задерживать вас не станем, хотя нам и нужно иметь авиационных командиров. Скоро оборудуем свой партизанский аэродром, вот тогда б вы нам очень пригодились. А простые пулеметы мы научились использовать для стрельбы по самолетам. Приспособили для этого как турель обыкновенные колеса с осью от телеги. И представьте, неплохо получается. Недавно один расчет сбил фашистского разведчика. Теперь они осторожнее стали летать… «Войско» ваше придется немного увеличить, у нас есть раненые партизаны, лечить которых сами не можем, их мы и отправим вместе с вами. А сейчас я побалую вас настоящим чайком.

Чай был крепким и душистым, мы пили его, закусывая трофейными конфетами и галетами. За чаем Шмырев обстоятельно расспрашивал нас о делах и положении на других фронтах, о настроении у населения на Большой земле, просил передать командованию, что партизаны очень нуждаются в устойчивой радиосвязи и снабжении по воздуху оружием, боеприпасами и подрывными устройствами.

Второй раз мы увиделись с «батькой Минаем», когда уходили от партизан и он пришел проводить нас. Попрощавшись с бойцами своего отряда, он подошел К нам, пожал каждому на прощанье руку и сказал:

— Ну, прощайте, дорогие летчики, ни пуха ни пера вам, не забывайте к нам дорогу, прилетайте в наши. края. — Энергично повернулся и, не оглядываясь, пошел в свой штаб.

…Самым тяжелым участком пути был переход через Суражское шоссе, усиленно охранявшееся гитлеровцами. Фактически это шоссе было линией фронта между партизанскими отрядами и фашистскими захватчиками.

Первая попытка перейти через Суражское шоссе не удалась. Немцы завязали длительный бой с прикрывавшей нас группой партизан, подтянули бронемашины, и мы вынуждены были отступить. С рассветом под покровом густого утреннего тумана в другом месте мы благополучно перешли этот опасный рубеж. Гитлеровцы! заметили нас, но поздно. Полетели в небо ракеты, застрочили пулеметы, но мы исчезли в густой пелене тумана. От обстрела никто из группы не пострадал.