В бой

Тревожный вой сирены… В то время, когда пограничные части Красной Армии отбивали первые атаки фашистских войск, наш полк на Смоленском аэродроме в предрассветной мгле готовился к вылету по боевой тревоге.

После того как самолеты с опробованными двигателями, подвешенными бомбами, заряженными пулеметами были готовы к полету, на аэродроме были построены все экипажи. Командир и комиссар полка призвали нас с честью выполнить долг перед Родиной. Построение вылилось в митинг. Летчики, штурманы, радисты и техники в своих коротких, но полных гнева выступлениях клялись не щадя жизни уничтожать врага.

В течение этого напряженного дня нам то и дело ставили и отменяли боевые задания, меняли цели и боевую загрузку, но команды на боевой вылет в первый день войны мы гак и не получили. Утром 23 июня противник нанес бомбовый удар по нашему аэродрому. Нам повезло, налет был неэффективным, взлетно-посадочную полосу фашистским летчикам повредить не удалось. Не пострадали и наши самолеты.

Шли томительные часы ожидания. Летчики и штурманы, собравшиеся у флагманского самолета, с нетерпением поглядывали в сторону штаба полка — не идет ли командирская автомашина. Все были напряжены, нервничали. Одни, сбившись в небольшие группки, громко и возбужденно говорили о войне, другие молча, глубоко затягиваясь, курили, третьи срывали стебли тимофеевки, теребили их, задумчиво покусывали фиолетовые головки клевера. Многие неспокойно ходили взад и вперед вдоль свежевырытых щелей… Нам предстояло идти в бой. Наступило время, о котором говорил нам комиссар Петленко: мы должны исполнить наш самый святой, самый почетный гражданский и солдатский долг — защитить Родину.

Наконец показалась долгожданная командирская автомашина. Пыля, черная «эмка» быстро приближалась к нам, пересекая летное поле.

— Поэкипажно становись! — скомандовал заместитель командира полка майор Филиппов.

Приняв короткий рапорт от Филиппова, подполковник Голованов не торопясь, спокойно сказал:

— Друзья! Полку приказано в период девятнадцать ноль-ноль — двадцать ноль-ноль с высоты семь тысяч метров нанести бомбардировочный удар по железнодорожному узлу в предместье пункта В., разрушить его, сорвать подвоз вражеской техники и резервов к фронту, одновременно бомбардировать патронно-снарядный завод на западной окраине В. и аэродром М. Во исполнение приказа… — Дальше шли распоряжения по эскадрильям. — Уверен, каждый экипаж выполнит боевые задания наилучшим образом.

Взревев моторами, самолеты один за другим поднялись в воздух и, построившись в «клин эскадрилий», взяли курс на запад. Все тревожившие мысли остались на земле… Сосредоточиваю свое внимание только на полете. Монотонно гудят моторы, их гул сливается в бесконечно долгий, вибрирующий звук. Взглянул на приборную доску — на многочисленных циферблатах приборов как живые пульсируют стрелки, только две стрелки высотомера плавно ползут по шкале: одна замерла на цифре «4», вторая приблизилась к «500», это значит, что мы уже на высоте 4500 метров.

— Надеть кислородные маски, включить кислород, — отдаю приказание экипажу.

— Маску надел, кислород включил, все в порядке, — отвечают мне Борис Хомчановский и Александр Журавский. Мне хорошо видно, как и на других самолетах нашего звена летчики надевают кислородные маски и становятся похожими на водолазов.

Вот и заданная высота — 7000 метров, переводим самолеты в горизонтальный полет, снижаем мощность моторов, и сразу их гул заметно ослабевает. Кислородная маска покрылась инеем, за бортом самолета 35 градусов мороза, да и в кабине не теплее.

— Товарищ командир, впереди Минск, вижу большие пожары, — сообщает штурман Хомчановский.

Мне и самому впереди по курсу виден большой город. Над ним к небу, вырываясь из бушующего пламени, поднимаются столбы дыма, но, сломленные и пригнутые ветром, они огромной черной клубящейся стеной относятся на северо-запад.

— Погодите… за все отплатим сторицей, — ругается штурман.

— Вот и положи этому начало сегодняшней бомбежкой, — сказал я Хомчановскому.

Под самолетом проплывают отдельные кучевые облака, постепенно разрастаясь, они превращаются в длинные белые гряды, вытянутые с юго-запада на северо-восток, и, соединившись, укрывают собой зеленые луга, леса, большие колхозные поля, голубые реки и озера, черную и коричневую паутину железных и шоссейных дорог, всю ту земную красоту, которая нам открывалась с высоты и так же, как в мирное время, волновала и восхищала нас.

Облачность закрыла от наших глаз и горящий Минск. Но мысли возвращались к нему, воображение рисовало страшную картину происходящего в этом городе…

Через три часа полета показался В., обходим его с юга и некоторое время летим на запад. Затем разворачиваемся на восток и идем на цель. Командир нашей группы качнул самолет с крыла на крыло, это сигнал «мы на боевом курсе». На самолете ведущего открылись бомболюки, Хомчановский тотчас открыл их на нашем корабле. Кажется мне, что самолет и я — одно целое, малейшее изменение режима полета чувствую всем своим существом, мгновенно реагирую соответствующим отклонением рулей. Все силы направлены на то, чтобы как можно точнее вести самолет. «Вторым зрением» вижу, как отделилась первая бомба от командирского самолета. В это мгновение рука Хомчановского нажала кнопку электросбрасывателя, и наши бомбы одна за другой, сойдя с замков бомбодержателей, полетели вниз. Самолет качнулся, освободившись от тысячекилограммового смертоносного груза. Зенитные снаряды все ближе и ближе рвутся у наших самолетов, командир группы стал резко маневрировать по курсу и по высоте, мне стоило большого труда держать свое место в строю, я не видел, как взорвались бомбы и каковы результаты нашего удара.

Когда мы были уже далеко от цели и снизились на среднюю высоту, сняв кислородную маску и обтерев вспотевшее лицо, я спросил Хомчановского:

— Как отбомбились?

— Попали по аэродрому хорошо, но из-за многочисленных разрывов, дыма и пыли определить результаты не смог.

Вся наша группа на свой аэродром вернулась без потерь. За все время полета к цели и обратно вражеских истребителей не встретили. Зенитный огонь над целью был неэффективным, и от него ни один наш самолет не пострадал.

Так закончился первый боевой вылет.

Все группы задание выполнили успешно. Внезапным бомбардировочным ударом были повреждены пристанционные здания и пути на железнодорожном узле. На патронно-снарядном заводе наблюдались мощные взрывы и пожары.

При возвращении в районе севернее Минска на высоте 1500 метров группу командира полка атаковали истребители Ме-109. В результате этих атак два наших самолета совершили вынужденную посадку.

Самым невеселым событием этого дня было то, что наша истребительная авиация не только не прикрыла нас на маршруте, но и атаковала нас в районе Могилева. Один И-16 так потрепал самолет лейтенанта Кайеревича, что тому пришлось произвести посадку на аэродроме в Могилеве. Там же, на аэродроме, Владимир Кайеревич встретился с атаковавшим его летчиком и сделал неприятное открытие: не все наши истребители знали силуэты самолетов ДБ-ЗФ. После горького урока многие из нас при встрече со своими истребителями срочно подавали сигналы «я свой самолет».

В последующие недели наш полк не использовался как дальнебомбардировочный, а наносил удары по целям у самой линии фронта. Мы бомбили противника на марше, разрушали переправы, уничтожали мотомеханизированные колонны — действовали с учетом той тяжелой обстановки, какая сложилась на фронте в первые дни войны.

В один из последних дней июня одна группа самолетов полка нанесла мощный бомбовый удар по танковым частям фашистских войск в районе Гродно. Одновременно вторая группа, в которую входил и мой экипаж, бомбила аэродром в Гродно, захваченный немцами вместе с нашей техникой. Было тяжело бомбить стоящие вокруг летного поля свои самолеты, особенно СБ (скоростные двухмоторные бомбардировщики конструкции А. А. Архангельского, использовавшиеся в Аэрофлоте под наименованием ПС-40). Они дороги нам, так как на них мы летали до войны на почтовых трассах. Это были очень легкие, маневренные и надежные машины.

В тот же день пришлось еще участвовать и во втором боевом вылете в район Картуз — Береза (в 30 километрах восточнее Пружан). Удар наносился по мотомеханизированным частям врага, прорвавшимся из Пружан и стремительно продвигавшимся на восток. В налете участвовали четыре звена, удары наносили звеньями с интервалом в 20 минут. В это время другие эскадрильи бомбили танковые колонны на шоссе Кобрин — Брест.

На запад мы летели против солнца, его яркие лучи слепили глаза, затрудняя наблюдение за воздухом. Над целью противник встретил нас мощным зенитным огнем. На боевом курсе мы шли сквозь завесу разрывов, самолеты беспрерывно вздрагивали, в кабине пахло пороховыми газами. Маневрировать было нельзя: штурманы уже припали к окулярам прицелов…

Вдруг обстрел зениток прекратился, и сразу же застрочили пулеметы.

— Сзади слева атакуют истребители! — с тревогой доложил стрелок-радист сержант Журавский. Он не успел закончить доклад, как яркие нити трассирующих пуль и снарядов протянулись между нашими самолетами, под нами промелькнули две пары Me-109. Первая атака «мессерам» не удалась.

Еще несколько секунд, и бомбы полетели вниз. Вплотную подхожу к самолету командира звена, то же делает и лейтенант Михеев. Сразу же командир звена Белокобыльский переводит свой самолет в крутое снижение; прижавшись к нему с двух сторон, мы следуем за ним, на большой скорости переходим на бреющий полет, землей прикрываясь от атак снизу. Немцы парами атакуют нас сверху сзади, но с дальних дистанций; дружным огнем наши стрелки отражают атаки.

На аэродром мы вернулись благополучно.

Не только мы в этот день «понюхали пороху». Везде наши экипажи встречали сильный огонь зенитной артиллерии противника, тесно взаимодействовавшей с истребительной авиацией. Враг умело использовал хорошие летные качества своих истребителей Me-109 для прикрытия танковых и моторизованных колонн на марше.

Наши потери в день 26 июня были большими. Не вернулись на базу самолеты с экипажами лейтенантов Николая Бородина, Бориса Кондратьева, Леонида Сумцова, Ивана Долголенко, Константина Чуевского, Евгения Борисенко, Владимира Шульгина, Ивана Дубровина, Виктора Купало, Евгения Врублевского, Александра Комочкова и командира нашей эскадрильи капитана Василия Лизунова.

Тяжело переживал полк эти первые и большие потери. Особенно тяжело было женам, родным, которые толпой встречали нас за воротами аэродрома. Те из них, чьи мужья и сыновья не возвратились с задания, дотемна бродили у проходной аэродрома. Нестерпимо больно было видеть их наполненные слезами глаза, с надеждой и тоской встречавшие каждого выходящего с аэродрома летчика. Дольше всех у аэродрома оставалась небольшая сухонькая пожилая женщина, свой горестный «пост» она покидала только тогда, когда в сгустившихся вечерних сумерках кто-либо из женщин силой уводил ее. Это была Акулина Ивановна, мать Леонида Сумцова, сбитого истребителями противника при бомбежке железнодорожного моста в Гродно.

Мы как могли успокаивали ее, уверяли, что Леня скоро вернется…

— Дорогие мои сынки, — говорила она, — спасибо вам за добрые слова, но я не слепая. Горите вы там как в огне… Уж я чуток подежурю тут, может и впрямь Ленечка вернется домой, чует мое сердце: хоть и случилась беда, но он живой. Вы уж бейте крепче поганого фашиста и за себя и за Леньку моего.

Предчувствие материнского сердца сбылось, через несколько дней Леонид вернулся в часть — с обожженным, распухшим до неузнаваемости лицом и обгорелыми руками, но живой. Счастье матери было безграничным.

К нашей радости, многие из экипажей сбитых самолетов, в том числе Бородин, Борисенко, Шульгин, Купало и Лизунов, вернулись в свою часть. У тех жен и матерей, чьи мужья и сыновья еще не вернулись, появилась надежда, что они тоже придут домой.

К утру 25 июня фашистская танковая дивизия прорвалась к городу Вильно. В районе Михалишки противник высадил большой десант. Полку было приказано эшелонированными ударами звеньев бомбардировать это вражеское соединение на дорогах Строванники — Вильно и Троки — Вильно.

Истребители врага не успели подтянуться к Вильно, а немногочисленные зенитные пулеметы не были помехой прицельным ударам наших бомбардировщиков.

Не помню, кто первый после бомбометания снизился до бреющего и огнем пулеметов стал уничтожать гитлеровцев. Его примеру последовали все остальные группы. Отбомбившись, самолеты поочередно снижались и беспощадно расстреливали метавшегося в панике по обочинам дороги врага. В азарте некоторые экипажи оставляли поле боя, лишь когда до последнего патрона расстреливали свой боекомплект.

Живой силе десанта был нанесен огромный урон. Систематические воздушные налеты противника на Смоленский железнодорожный узел и наш аэродром вынудили полк перебазироваться на полевой аэродром у города Ельня. Размокший грунт, отсутствие горючего и боеприпасов не позволили нам сразу же начать боевые вылеты с этой полевой площадки. Первые дни базирования на новом месте были неспокойными. Из-за слухов о высадке в некоторых местах немецких десантов мы вынуждены были своими силами нести оборону нашего аэродрома и лагеря, круглосуточную изнурительную боевую вахту: летчики и техники — в окопах, а штурманы и радисты — в пулеметных турелях самолетов.

Через несколько дней мы были полностью обеспечены горючим, достаточным количеством бомб и боеприпасами к пулеметам. Перебазировавшийся в Ельню один из аэродромных батальонов взял на себя полное обеспечение полка и охрану аэродрома.

Для прикрытия аэродрома от возможных налетов бомбардировочной авиации противника нам придали истребительную эскадрилью, вооруженную самолетами МиГ-3 (высотно-скоростной перехватчик конструкции А. И. Микояна и М. И. Гуревича). Летчики этой эскадрильи были очень молоды и не имели достаточного опыта. Полевой аэродром даже после небольших дождей сильно размокал, а частые полеты немецких разведчиков в сторону Москвы вынуждали истребителей подниматься в воздух даже когда летное поле было непригодно для полетов. МиГ-3 имел переднюю центровку, взлеты на нем с раскисшего грунта зачастую заканчивались серьезными поломками. Эскадрилья скоро осталась практически без самолетов.

Переправы на березине

28 июня из-за отсутствия свежих данных об обстановке на Западном фронте боевые действия полка были перенесены на вторую половину дня. Командир полка, воспользовавшись передышкой, распорядился собрать личный состав для разбора боевых вылетов.

Столовая, у которой мы собрались, — дощатый навес с походной кухней, — находилась недалеко от аэродрома в густом хвойном лесу, большие пушистые ветви старых елей надежно укрывали ее. Под кроной огромной ели стояли грубо сколоченный стол с табуретом и несколько сбитых из неоструганных досок скамеек. Кому не хватило места, уселись на земле.

— Встать, смирно! Товарищ подполковник, личный состав полка собран для разбора боевых вылетов!

— Вольно! Рассаживайтесь, товарищи, разговор у нас будет долгим, — сказал Голованов. Без лишних слов, как всегда, командир полка начал деловой разговор.

— Товарищи, на войне — как на войне, без потерь не обойтись, но потери, какие мы понесли двадцать шестого, недопустимы. Падать духом мы не должны, но сделать соответствующие выводы нам следует. Давайте, не теряя времени, по-деловому разберемся в причинах наших поражений, подумаем, какие надо принять меры, чтобы бить врага с минимальными потерями.

Разговор был горячим и деловым. Командиры эскадрилий и экипажей, стрелки высказали немало дельных предложений. Голованов всех выслушал, не перебивая. Он умел слушать подчиненных. Заключил разбор Голованов так:

— Выступления товарищей были интересными, а их предложения разумными. По некоторым предложениям меры можем принять сами. Инженерная служба и вооруженцы разработали упрощенную турель для установки пулемета в хвостовом отсеке самолета, чтобы ликвидировать мертвое пространство в нижней задней полусфере. Подготовлены предложения по улучшению тактики нанесения бомбардировочных ударов и посланы на утверждение командованию соединения. Мы просим не распылять наши силы и предоставить нам большую инициативу в выборе маршрутов, в определении наряда сил и высоты бомбардировки, в использовании плохих метеорологических условий. Настоятельно просим о прикрытии наших действий истребителями, хотя бы в районе цели, во время удара, на большее рассчитывать не приходится, на фронте истребителей мало.

Не успел командир закончить свое выступление, как прибежал посыльный и подал ему телефонограмму. Прочитав ее, Голованов сказал:

— Танковые соединения Гудериана прорвались к Бобруйску, захватили его и начали форсировать Березину. Нам приказано немедленно…

Через час десять звеньев — тридцать машин — поднялись в воздух и взяли курс на запад, в район города Бобруйска, чтобы нанести бомбовый удар по танковым и мотомеханизированным войскам противника и по переправам через Березину. Несколько одиночных самолетов улетели на разведку.

На большей части маршрута и в районе Бобруйска нас встретили ливни и грозы. Из-за сильной болтанки и плохой видимости полет в строю звена стал невозможным, перешли на полет одиночными самолетами.

У Бобруйска и на переправах противник оказал нам сильное сопротивление. Зенитная артиллерия всех калибров вела непрерывный заградительный огонь. Почти все командиры кораблей, умело маскируясь облаками, пролетали на некотором удалении в стороне от Бобруйска, разворачивались и с запада внезапно появлялись над переправами и войсками противника, с ходу бомбили из-под облаков — и снова уходили в облака. Так же действовал и наш экипаж.

К вечеру, вслед за последними вернувшимися на аэродром самолетами, с запада накатилась мощная гроза, хлынул ливень, продолжавшийся всю ночь. Аэродром раскис и пришел в полную негодность. Поэтому 29 июня мы на боевое задание не летали.

С рассвета до вечерних сумерек техники и вооруженцы устанавливали на самолетах в хвостовом отсеке фюзеляжа пулеметы ШКАС (конструкции Шпитального и Комарницкого авиационный скорострельный), летный состав помогал им в этой работе. И в нашей машине целый день в поте лица трудились техник Григорьев и оружейный мастер Аркуша. С помощью штурмана и стрелка-радиста к вечеру работа была закончена. На турель установили новенький пулемет.

Великое чувство благодарности нашим техникам и оружейникам я ношу в своем сердце до сих пор. Многие летчики, штурманы, стрелки-радисты, и я в том числе, обязаны им жизнью.

День 30 июня был для нас снова днем тяжелых потерь.

Фашистские войска, несмотря на большой урон в живой силе и технике от мощных ударов наших наземных войск, штурмовой и бомбардировочной авиации, упорно рвались через Березину. Севернее и западнее Бобруйска скопилось большое количество мотопехоты и танковых войск врага. На Березине вновь и вновь наводились разрушенные нашими авиацией и артиллерией переправь;. Сюда немецкое командование стянуло большое количество зенитной артиллерии и истребительной авиации.

Нашему полку вновь было приказано бомбить войска противника и переправы. Штаб соединения под командованием полковника Скрипко, в оперативном подчинении которого находился наш полк, по-прежнему отдавал боевые приказы, конкретно определяющие силы, время и высоту нанесения удара. Бомбардировочный удар мы должны были наносить опять без прикрытия истребителями.

Полет к цели и бомбардировку производили звеньями, с большими интервалами по времени и с малых высот. Наши девять звеньев, сменяя друг друга, находились над целью в течение семи часов.

Бомбардировщики бесстрашно входили в сплошную завесу заградительного огня и ложились на малой высоте на боевой курс. На переправах и вокруг бушевал» пожары, горели танки и автомашины.