- Немедленно за сигарами! В магазин офицерского общества!
      И Лукаша помчался, застегивая на ходу длиннополую шинель. А Мрозовский прошел в аппаратную и приказал вызвать ставку. Пока телеграфисты налаживали связь, генерал позвонил начальнику жандармерии его на месте не оказалось. Позвонил генералу Шебеко - и градоначальника не было.
      В ставке к проводу подошел генерал Алексеев, начальник штаба.
      - Где государь? Что с ним? - спросил Мрозовский.
      - Поезд государя, задержанный мятежниками, пробивается назад в Могилев, - ответил Алексеев.
      - Поддерживаете ли вы решения Рузского и Брусилова?
      - Все зависит от государя. Я в его воле, - уклончиво ответил Алексеев.
      - Подтверждаю: ждем императора в Москву. Кремль подготовлен. Где ваши казаки?
      - Дивизия кубанцев движется в эшелонах. Первые полки миновали Смоленск. Один уже в Вязьме. Донцы, расположенные в Калуге, продвигаются своим ходом. Должны быть в Серпухове, передовые уже в Подольске.
      Узнав такое, генерал чуть не пустился в пляс.
      - Ах, донцы-молодцы! Ах, донцы-молодцы! - приговаривал он.
      - Доложите, что связь задерживается, и займите господ делегатов как-нибудь... Ну дайте еще кофе им... Пусть подождут. Придут донцы, первыми этих господ повешу! Да вызовите караул. Немедленно. И всех под арест! - приказал он адъютанту.
      ...Лукаша мчался по Воздвиженке, когда навстречу ему вышла толпа: студенты и курсистки медицинского факультета. Красные ленты, красные банты, красные флаги, плакаты.
      "Долой самодержавие!" - прочитал Лукаша на одном полотнище. И не успел ужаснуться, как две бойкие курсистки с сияющими глазами подхватили его под руки.
      - К нам! К нам, душка военный!
      - В наши ряды! Мы вас расцелуем, милый!
      И ловкие руки прикололи ему к груди красный бант.
      - Смотрите, какой с нами офицерик! Чудо!
      Лукаше польстило, что его приняли за офицера, но он, не желая шагать в толпе бунтовщиков, решил освободиться от барышень: генерал Мрозовский шутить не любит!
      Но тут послышался цокот копыт, и курсистки повисли на его руках.
      - Ах, защитите нас!
      - Защитите! Казаки!
      Лукаша увидел морды коней, папахи и, спасая свое миловидное лицо от казацких нагаек, уткнулся в меховые воротники курсисток. Барышни взвизгнули, приседая с ним вместе.
      Наскочившие на демонстрантов казаки, подняв на дыбы коней, развернулись вдруг на скаку и с гиканьем умчались.
      - Ура-а-а! - понеслось им вслед.
      "Неужели испугались курсисток?!" - поразился Лукаша.
      - Офицерик, вы наш спаситель!
      - Дайте мы вас расцелуем! - закричали курсистки.
      - Качать офицера! - гаркнули студенты.
      Лукашу бросило в жар, и он стал отбиваться. И в эту роковую минуту перед ним предстал его кумир прапорщик Ушаков. Он шел с обнаженной саблей, а за ним шагал плотный строй его серых богатырей. Все как на подбор: белобрысые, голубоглазые, рослые.
      - Что здесь происходит? - спросил прапорщик Ушаков, взяв под козырек.
      - Да вот мне за сигаретами... а они, - пожаловался Лукаша.
      - За какими сигаретами?
      - По приказу генерала Мрозовского, - пояснил Лукаша. И видя, как курсистки нацепляют красный бант на грудь Ушакова, попытался им помешать, но получил по руке.
      - Прочь, прислужник монархистов! - крикнул прапорщик Ушаков, оттолкнув Лукашу. - Есть еще оболтусы, которые служат царским сатрапам!
      Лукаша не поверил ушам своим, хотя увидел, что на шапках солдат красуются красные ленты.
      - Вперед, ребята! - весело крикнул прапорщик Ушаков. - Выполним приказ Думы!
      Лукаша бросился наутек.
      НАША БЕРЕТ
      По Москворецкому мосту плотными рядами шел рабочий народ. И там и здесь, как красные прочерки, развевались знамена.
      Разглядев солдат, окаймивших рабочие ряды, Андрейка чуть не закричал "ура!". Знать, кто-то успел предупредить рабочих. Вот и идут под охраной. Вот здорово!
      Между тем на кремлевской стене жандармский пулеметчик довернул ствол прямо на мост, прицеливаясь поудобней. Его подручный поправил патронную ленту, ожидая команды открыть огонь, но вдруг схватил пулеметчика за плечо.
      - Кум, глянь-ка! С рабочими солдатня!
      - Ну и что? Чесанем всех подряд.
      - Опомнись, кум! Худо нам от солдат будет.
      - По бунтовщикам огонь! - выкрикнул офицер.
      Пулемет молчал.
      - Огонь! Морды сворочу, негодяи!
      - Бейте морды, ваше благородие! Но и у вас дети малые. Солдат в Москве сто тысячей. Их только тронь...
      Офицер, оттолкнув жандарма, сам взялся за пулемет. Но тут раздался голос:
      - Отставить!
      Офицер удивленно посмотрел вниз.
      - Приказано без надобности огня не открывать... Нам оберегать Кремль. А улицы обслужат из засад и конницей! - крикнул ему какой-то военный, подъехав на коне.
      - Ах так?! - офицер, сняв фуражку, вытер со лба пот, перекрестился.
      Рабочая колонна вошла в теснину между каменными домами и оградой церкви Василия Блаженного.
      Жандармы в засадах изготовились. Те, что запирали Варварку, приняли боевой порядок: передняя цепь легла, вторая стала на колено, третья взяла ружья наизготовку для стрельбы стоя. Пулемет, спрятанный в подъезде торговых рядов, повернул хищную морду на приближающихся людей. Засада полицейских у Василия Блаженного прильнула к решеткам ограды.
      Андрейка набрал побольше воздуха, чтобы криком остеречь своих. И ему даже показалось, что он крикнул во всю мочь и его голос, усиленный эхом, отраженный церквами, куполами, зубцами Кремля, раскатился по всей Красной площади.
      Но это Андрейке только показалось, потому что жандармскую засаду вдруг словно метлой вымело с улицы в подъезды. Это в тыл жандармов зашли с огненно-красными знаменами рабочие Лефортова, Симоновской слободы, Рогожской заставы, прорвавшиеся через Устьинский мост.
      Рабочие Замоскворечья дружно слились с ними в одну бурлящую людскую реку, и она потекла через площадь к Историческому музею, прямо под морды жандармских коней, под сабли и плетки их дюжих всадников.
      Рабочие шли, тесно сплотившись, переплетя скрещенные руки, ряд за рядом, твердо печатая шаг. Они двигались неотвратимо, как реки в половодье, не обращая внимания на серую громаду жандармской конницы, на полицейские пулеметы, на железных орлов, раскрывших над ними хищные клювы. Ничто не могло остановить народного шествия.
      Пройдя мимо вооруженных до зубов жандармов, рабочая колонна разделилась на две: одна пошла к городской Думе, другая по Тверской к градоначальству.
      Ветер раздувал флаги, плакаты, знамена. Казалось, проплывают грозные боевые корабли, подняв над собой паруса, освещенные пламенем начавшейся великой битвы.
      Жандармы, так и не дождавшись команды к бою, понукая лошадей, стали заворачивать одни вправо, другие влево. Со скрипом и скрежетом раскрылись железные ворота Спасской и Никольской башен. И, нагибая головы, словно склоняясь перед могуществом народа и прося прощения у двуглавых царских орлов за малодушие, жандармы въехали в Кремль.
      "Ага, наша берет!" - возликовал Андрейка.
      - Эгей! - раздался снизу звонкий голос Фильки. - Скорей! - Он размахивал бельевой веревкой и кивал на ворота, в которых теснилась жандармская конница. - Давай, пока не затворили.
      Андрейка скользнул ужом мимо жандармов, которым было не до проныр-мальчишек, и вот они вдвоем с Филькой мчатся к воротам. Здесь, теснимые конным дивизионом, въезжающим в Кремль, толпились желающие выйти вон. Среди людей застряли грузовики с солдатами-арсенальцами, чистильщиками царских ковров.
      - Давай! Они за продовольствием едут, - подтолкнул Андрейку Филька.
      Андрейка вцепился в борт грузовика и таким образом выехал из Кремля. У него хватило сил провисеть на руках до самой Иверской часовни. Здесь грузовик тряхнуло на повороте, и он, сорвавшись, отлетел в кучу снега. Барахтаясь в снегу, Андрейка увидел, что военный грузовик обступили михельсоновцы, а среди них были Саша Киреев, брат Андрейки Саша, Уралов, Гриша Чайник и даже дед Кучка. Михельсоновцы лезли в кузов грузовика, протягивая руки солдатам, а дед Кучка скомандовал растерявшемуся шоферу:
      - Давай к Бутырской! Освободим узников царизма!
      - Да кто ты такой... командовать?
      - А ты слушай, сынок, раз командую. С тобой говорит только что избранный депутат Московского Совета Иван Васильевич Кучков! Давай поехали.
      Шофер заколебался, оглянувшись на сопровождающих солдат.
      - Не подчиняешься народу? А ну вылазь! - Дедушка Кучков потянул упрямца за рукав, погрозив ему револьвером.
      Шофер дал газ, и машина тронулась.
      Андрейка недолго думая прилепился к подножке грузовика.
      К Бутырской тюрьме подкатили вовремя. У ворот ее бушевала толпа. В тюрьме до сих пор томились участники революции 1905 года - герои пресненских баррикад.
      - Долой царские тюрьмы!
      - Смерть тюремщикам! - кричали люди.
      Железные ворота тюрьмы были забаррикадированы. Они сотрясались от ударов камней.
      Начальник тюрьмы пригрозил открыть огонь, вызвал казаков. Грузовик с солдатами и рабочими он принял за обещанное подкрепление и приоткрыл калитку.
      Распахнув железные ворота, рабочие и солдаты ворвались в тюрьму.
      - Именем революции сдавайтесь!
      - Заключенных на волю! Тюремщиков в тюрьму!
      И вот уже узники, изможденные, качаясь от слабости, но с горящими от радости глазами, обнимаются, целуются со своими освободителями.
      - Товарищ Дзержинский! - воскликнул дедушка Кучков, увидев высокого худого узника.
      Прямо из тюрьмы Дзержинский в сопровождении рабочих поехал в Городскую думу, где уже собирался на первое заседание Совет рабочих депутатов.
      КОНЕЦ ГРОЗНОГО ГЕНЕРАЛА
      В особняке Мрозовского этот день кончился весьма неожиданно. Генерал, получив обнадеживающие сведения о подходе двух казачьих дивизий, распорядился стянуть жандармерию в Кремль, чтобы любой ценой сохранить его в ожидании государя. Он мнил себя в роли нового Сусанина, спасающего русского царя.
      Караул где-то задержался, а генералу не терпелось взять под арест наглых думских господ делегатов. Завидев земского начальника Грузинова, вошедшего вместе с Лукашей, Мрозовский обрадованно сказал:
      - Вы вовремя, полковник!
      За окном беглым шагом мелькнула караульная команда.
      Мрозовский, предвкушая свое торжество, довольный, что свидетелем будет известный в военной Москве полковник Грузинов, повел его в свой кабинет.
      - Вот эти господа... - сказал он громко, распахнув перед Грузиновым дверь.
      - Чем вы тут занимаетесь, господа? - перебил его Грузинов и строго оглядел делегатов Думы. - Рабочие Москвы приступают к созданию своей пролетарской власти, а отцы города все еще подстегивают дохлую лошадь самодержавия? Или вы встанете над восставшей чернью, или немедленно окажетесь у ее ног! Революцию надо не раздумывая хватать за узду, как взбесившегося коня!
      И вдруг генерал Мрозовский увидел на груди полковника Грузинова алый бантик.
      Генерал побагровел. "Где же замешкался этот прапорщик с его чудо-богатырями!" - подумал он.
      А прапорщик Ушаков тут как тут! Беглым шагом по ступеням во главе своей бравой команды.
      - Что там у нас? - спросил он Лукашу.
      - Думские приехали. Власть брать.
      - А генерал что?
      - Караул требует.
      - Это мы сейчас! - подмигнул ему прапорщик Ушаков, поправляя фуражку с красным бантом. - Караул, за мной!
      Топая сапогами и гремя ружьями, костромские земляки Сусанина побежали по мраморным ступеням. Адъютант посторонился, давая им дорогу, и кивнул на группу думцев.
      Генерал Мрозовский только было раскрыл рот, чтобы отдать приказ об аресте, как услышал:
      - Арестовать! - И полковник Грузинов указал на Мрозовского.
      - Именем революции вы арестованы, господин генерал! - прокричал Ушаков и, лихо щелкнув каблуками, козырнул.
      - П-позвольте! - пролепетал обескураженный Мрозовкий и, ослабев, рухнул в кресло, закрыл лицо руками и заплакал.
      Солдаты, опираясь на ружья, смотрели на плачущего генерала с жестоким любопытством.
      - Фенита ля комедия, - непонятно выразился прапорщик Ушаков, закуривая папироску. И хотя он усмехался, пальцы его дрожали.
      КРАСНЫЙ СЛОН
      Вниз по Тверской огромным кораблем плыл слон. Вел его клоун Дуров. А за слоном с самого Тверского бульвара, со сквериков и садиков малыми лодочками плыли детские колясочки с младенцами, катимые молодыми нянюшками и старыми бабушками, с визгом, свистом, кувырканием бежали мальчишки, степенно шли взрослые. Слон и клоун на улице. Шутка ли! Такое прежде только за деньги показывали, а теперь даром. Вот она, революция!
      С появлением слона лица людей смягчались, глаза веселели, все улыбались.
      Увидев клоуна Дурова с красным бантом во всю грудь и его знаменитого слона в неимоверно огромной алой попоне, с красным флагом в хоботе, Глаша засмеялась. А толстенный купчина вытащил из кармана красный платок и приветственно замахал. Уж если слон красным стал... Словом, "клоуну Дурову ура!".
      Крик купца подхватили и студенты, и гимназистки, и охотнорядские приказчики. Дуров шел невозмутимо, гордо, в ярком блестящем костюме, словно властелин города из какой-то волшебной сказки. Он подвел слона к балкону Городской думы и тонкой тросточкой ударил по его ногам. Слон высоко поднял передние ноги.
      Как завороженная глядела Глаша на это представление.
      - Наденьте слону валеночки! - возопил блаженный Тимоня. - Не томите, не морозьте, какому царю молиться, ироды?!
      Слон поднял хобот, покрывая трубным звуком голос нищего. И, словно на его зов, на балкон высыпали господа в шубах, с непокрытыми головами. Снежок присыпал их белым пеплом. Они держали в руках какие-то бумаги. И когда все притихли, люди, стоящие перед Думой, услышали:
      - "Его императорское величество, государь Николай Второй, отрекся от престола в пользу брата своего Михаила!.."
      - Ну, доцарствовался дурак! - вздохнул купчина рядом с Глашей. - Даже у слона терпение лопнуло!
      - "Великий князь Михаил Александрович Романов отказался принять престол! Он предоставил решить этот вопрос будущему Учредительному собранию!.." - заорали во все глотки мальчишки-газетчики, появившиеся разом, словно из-под земли.
      Толпа бросилась к мальчишкам, вырывая у них газеты. Мальчишки, словно стрелы, пронизывали толпу, и с их появлением на площади началось что-то невероятное. Некоторые люди стали убегать, а другие их догонять.
      - Держи!
      - Лови!
      - Бей!
      Это, словно по уговору, стали вылавливать разбегающихся кто куда стражников, жандармов, полицейских...
      В этой охоте приняли участие и уличные мальчишки. И конечно, Андрейка. Ну и порезвился он со своими приятелями! Они угадывали жандармов, приставов, околоточных, нарядившихся в солдатские шинели, в чуйки лавочников, длиннополые шубы извозчиков, даже в монашеские рясы и женские одеяния. И торжествовали, когда пойманный держиморда молил: "Пощадите, православные. Не своей волей вас притеснял..."
      Жандарм Львович оделся сестрой милосердия, да не успел второпях жандармские сапоги снять. И Андрейка угадал его по шпорам, за которые цеплялась женская юбка.
      - Держи-лови Львовича! Вот он, тигра полосатая! - завопил Андрейка.
      Сбежавшиеся на крик рабочие доставили переодетого Тигрыча в участок, где уже распоряжался Гриша Чайник, сменив власть околоточного.
      А к Городской думе с веселым громом подкатили пушки. Артиллеристы все были с красными бантами. На гривах коней и сбруях развевались алые ленты.
      - Первая батарея запасной артбригады прибыла на защиту революции! отрапортовал молодой солдат с озорными глазами, вытянувшись перед собравшимися на балконе Думы. - Орудия заряжены, боекомплект полный! Прошу распоряжения, где развернуть орудия?
      - А разверни их, сынок, на Кремль. Там царские холопы затворились, приказал с балкона дедушка Кучков Иван Васильевич.
      Вслед за артиллеристами, желая присягнуть новой революционной власти, к городской думе стали подходить войска московского гарнизона, запасные полки, школы прапорщиков, юнкерские училища, кадетские корпуса.
      Приветствуя падение самодержавия, спешили к Думе гимназисты, лицеисты, кадеты. Все они шагали строем, под алыми знаменами, с красными бантами и ленточками на груди и фуражках, в полном составе во главе с учителями. Все они пели революционные песни:
      Отречемся от старого мира,
      Отряхнем его прах с наших ног.
      Нам не надо златого кумира,
      Ненавистен нам царский чертог.
      - А зачем им царский чертог?! У них свои есть! - усмехнулся Андрей Уралов, подкрутив усы.
      - Все свободе радуются! Чего там? Весну каждая птичка приветствует, сказал дедушка Кучков. - А ну, братцы, ради светлого праздника расцелуемся!
      Многие обнимались и целовались, даже бывшие враги. К Андрейке вдруг подлетел, оторвавшись от своих рядов, гимназист Вячик-мячик, с которым они то и дело дрались, и чмокнул в обе щеки. От такого благородного поступка у него даже слезы на глазах выступили.
      - Свобода, равенство и братство! - сказал он. - Поклянемся, а?
      "Чему тут клясться!" - не сразу сообразил Андрейка.
      А к нему уже кадетик Котик подошел в шинельке нараспашку, нарядный, красногрудый, как снегирь. Прежде-то он презирал Андрейку, впрочем, как и всех бедно одетых ребят. А теперь в объятиях крепко стиснул.
      - Отныне и навеки мы вместе за Русь свободную! - сказал.
      Фабричные девчата у самых дверей Думы затеяли пляску, выкрикивая частушки.
      Вдруг кто-то закричал:
      - Смотрите! Смотрите! Свобода приехала!
      По площади медленно двигался автомобиль, в котором, опираясь на древко красного знамени, стояла ослепительно красивая девушка с развевающимися золотистыми волосами.
      Гудок автомобиля наигрывал мелодию. За рулем сидел человек с огромным красным бантом. Другой, во всем кожаном, поддерживал древко знамени.
      - Виват!
      - Гип-гип ура!
      - Да здравствует свобода! - закричали студенты и гимназисты, подбрасывая фуражки.
      Вызывая общий восторг, "свобода" объезжала самые людные улицы Москвы.
      - Да это же та самая барышня Сакс-Воротынская, которая осмеяла меня, что я рыжий! - угадал Филька. - А сама, ишь, красной свободой вырядилась и раскатывает!
      - А катает ее на автомобиле сам Михельсон! - узнал миллионщика, нацепившего огромный красный бант, Андрейка. - Ну и чудеса!
      Вот сколько удивительного произошло в этот замечательный день.
      КТО ЖЕ ФЕВРАЛЬСКУЮ РЕВОЛЮЦИЮ СДЕЛАЛ?
      Так уж было заведено в семье Павловых - что бы ни случилось, а уж в бабушкин день именин все садились вокруг ее праздничного пирога с капустой.
      На этот раз пирог был постноват, черноват - вместо белой муки ржаная с отрубями, - но все же он был и такой хорош: горяч и, главное, большой. Всем по кусищу хватило. Павловы ели да похваливали; мать и дочь Филоновы тоже хвалили, откусывая по небольшому кусочку из вежливости. Лукаша, избалованный хорошей едой, тоже ел, хотя и с отвращением.
      Самое удивительное, на это торжество пришел сам Филонов. Аккуратный, подтянутый, что твой офицер! Он снял шинель, бережно двумя руками поднял с головы, не повредив прически-бабочки, серую папаху и украсил ею комод.
      Когда повернулся к родственникам, лицо его приветливо улыбалось.
      - Смотри-ка, словно гривенник, сияет! - хлопнул себя по коленке Павлов. - А я уж думал, не зашибли бы тебя там в суматохе? Знать, вовремя сбежал из царского поезда? А царя-то куда девали?
      Лакей отмахнулся.
      - Ладно, потом. Вы вот скажите, как это у вас в Москве получилось? Кто эту революцию сделал?
      - Мальчишки! Продавцы газет! - выпалил Андрейка. - Как выбежали да как закричали: "Конец самодержавию!" - весь народ "ура!", и тут такое началось...
      - Ври больше! - осадила Андрейку бабушка. - Революцию вызвал Тимоня босой. Как вскричал не своим голосом: "Куда девали царя, ироды? За кого молиться у Иверской?" Тут вышли на балкон думские господа и сказали: "Отрекся от престола его императорское величество..."
      - Ой, что вы, бабушка! Там главным был красный слон, - вспыхнув от смущения, не выдержала Глаша. - Как поднялся он перед Думой с красным флагом да как затрубил, тут двери и отворились...
      - И ничего подобного! - пробурчал, не отрываясь от пирога, Лукаша. Революцию сделали курсистки-медички. Они казаков напугали. Не то бы...
      - Революцию в Москве сделал храбрый прапорщик Ушаков. Об этом заявил всем командующий военным округом полковник Грузинов на заседании думы! весело сказал Саша, подмигнув Лукаше.
      - Да бросьте вы ерунду молоть! - вступил хозяин дома кузнец Павлов. Сам царь революцию сделал. Вот кто.
      Все от любопытства и удивления жевать перестали и повернулись к старшему Павлову.
      - Это в каком смысле? - спросил Филонов.
      - А в таком. Заскучал царь. Война без толку идет. Народ бунтует. Министры - дураки. Генералы - изменники. Слез он с трона. "А ну вас", говорит. И послал всех подальше!
      Собравшиеся рассмеялись.
      - Похоже, да не очень, - улыбнулся Филонов. - Могу рассказать подробности. - Он поправил прическу-бабочку, откашлялся. - Так вот-с, начал Филонов, - все могло произойти иначе, если бы государь вместо Питера поехал в Москву к генералу Мрозовскому. Царя его царедворцы подвели. До самого момента, когда царский поезд, в котором и я находился, был задержан на станции Вишера и не пропущен в Царское Село, куда мы направлялись по вызову императрицы, государь ничего плохого не подозревал, от него все скрывали. Комендант царского поезда, генерал Воейков, никаких телеграмм о революции в Питере ни от Родзянко, ни от думских не докладывал, чтобы не волновать государя. Камергер двора, барон Фредерикс, тот тоже всяких волнений для государя избегал, следил, чтобы государь вовремя ел, пил и не простужался. Адмирал Нилов знал одно водку пить и анекдоты царю рассказывать, как, бывало, еще покойному батюшке Александру Третьему.
      - Здоров адмирал. Двух царей перепил, - вставил Павлов.
      - И вдруг на станции Вишера глубокой ночью остановка. Поезд задержан по приказу из Петрограда. Здесь уж генералу Воейкову пришлось царя будить и все докладывать.
      "Что творится? - удивился его величество. - Кто может нам приказывать?"
      "Подписал распоряжение поручик Греков", - отвечает Воейков.
      "Это что, бунт? Нами командуют поручики? - вскинулся царь. И обратился к адмиралу Нилову: - Скажите, голубчик, что это в Петрограде?"
      "Большие беспорядки! - вздохнул Нилов. - Молодые солдаты взбунтовались, и Родзянко гадит..."
      "Так что же вы мне не докладывали?" - спросил царь у Воейкова.
      А тот: "Не такие уж там беспорядки, чтобы в день-два не справиться, государь! Революционеры, студенты и хулиганы взбунтовали молодых солдат. Эти молодые солдаты окружили Думу. Власти проявили нерешительность. А Родзянко, поддавшись угрозам черни, вступил с ней в сделку за счет династии..."
      "Как? И я ничего не знаю?!" - совсем разгневался государь.
      "Ваше величество, вам надо во главе георгиевских кавалеров явиться в Царское Село, взяв верный вам гарнизон, двинуться в столицу, и Государственная дума станет на колени. А взбунтовавшиеся солдаты вспомнят о присяге и расправятся с зачинщиками бунта", - отвечал Воейков.
      "Так давайте действовать!" - воскликнул царь.
      В это время вошел генерал Цабель, начальник караула.
      "Все это ложь, государь. Вас обманывают, - козырнул он. - Мы уже пленники революции! Железнодорожные рабочие испортили наш паровоз. Повсюду красные флаги. Демонстрации. Солдаты братаются с рабочими. Войска переходят на сторону бунтовщиков".
      "А где же мои верные гвардейские полки? Семеновцы, павловцы, преображенцы?"
      "Изменили... Даже гвардейский экипаж во главе с великим князем предал вас!"
      "Да, да, да! Великие князья всегда не любили меня. Все кончено".
      "Ничего не кончено, ваше величество. Мы прорвемся в Царское Село!" Воейков выбежал из царского вагона.
      Прихватил конвой. Приказал отцепить паровоз поезда, где ехала царская свита, заменил им испорченный паровоз царского поезда, ругался, грозился, и поезд, наконец, тронулся.
      "В Москву! В Москву! - торопил царь. - Москва отстоит своего царя!"
      Дали мы обратный ход. Но на станции Бологое нас задержали. Снова поехали на станцию Дно. Вот так и катали нас в поезде туда-сюда. А придворные генералы ссорятся, грызутся...
      На станции Дно встретились нам георгиевские кавалеры с генералом Ивановым, их тоже на колесах туда-сюда. Собрались генералы вокруг царя, что делать?
      "Остается одно, - заявил Воейков, - обратиться за помощью к императору Вильгельму! Открыть фронт немцам. Пусть германские войска придут и усмирят взбунтовавшийся народ. В первую очередь в Петрограде!"
      Адмирал Нилов воспротивился:
      "Неудобно это, господа. Ведь если немцы заберут Россию, они ее нам уже не отдадут. Дудки-с!"
      "Император Вильгельм благородный человек. И ваш родственник, настаивал Воейков. - Если вы обратитесь к нему как император к императору. И больше того, как кузен. Он не откажет..."
      - Ворон ворону глаз не выклюет! - крякнул Павлов. - Экие подлецы! Ну и что же Миколашка? Расею продал?
      - Государь отвечал: "Это можно было сделать раньше, когда все еще мне повиновались как главнокомандующему. А теперь ни Рузский, ни Брусилов не подчинятся", - сказал это царь и заплакал.
      Генералы тоже прослезились, Нилов медведем заревел, и прислуга в плач. Конвоиры стали разбегаться. Вышел к ним царь, лицо бледное, шинелька внакидку, провел по лбу рукой и говорит:
      "Не волнуйтесь, я подпишу отречение. Поеду в армию, попрощаюсь с солдатами, и пусть без меня делают с Россией что хотят. А я в Ливадию, в Крымское имение. Только бы уцелели мои жена и дети..." - И снова прослезился.
      Конвойные тоже.
      - Ишь, какие вы там все жалостливые, на царских хлебах вскормленные, - упрекнул Павлов. - Ну и что же?
      - А дальше известно. Все в газетах описано. Явились из Думы господа Гучков, Шульгин, Пуришкевич и предъявили отречение. Царь подмахнул бумагу. И за себя, и за наследника. На том династия Романовых и отцарствовалась... Вот как было дело!
      Бабушка перекрестилась.
      - Триста лет царствовали, и вдруг... О господи, не ищи виноватых.
      - Я все интриги, как положено царскому лакею, знал. И скажи я царю с глазу на глаз, что творится вокруг него, все бы не так вышло. Государь бы послал в Питер верных людей. А сам бы в Москву поехал. Да и наобещал бы, как в революцию пятого года. Ну манифест там и еще чего. А сам на Питер напустил бы казаков. И прибрал бы к рукам народ при помощи германцев.
      - Так чего же ты, милый мой?! - выскочила Филониха. - Такая тебе козырная карта выпадала!
      - Хорошо, что не козырнул. Цари своих спасителей не любят Придворные представили бы дело так, будто его сам бог просветил, а наушника в яму. Так бы мои косточки в каком-нибудь овраге и сгнили в безвестности...
      - Ловко же ты сфилонил! - крякнул Павлов. - Значит, из-за тебя царь революцию зевнул и сдал царство?
      - А говорят, царь не сразу сдался! - сказал Саша. - Подписав отречение, он решил обмануть народ. Как в 1905 году, когда забрал обратно манифест о свободе. У него был план: пробиться к верным войскам в Москву, отсюда и начать все. Мрозовский для него уже покои в Кремле готовил. Приказал царские ковры чистить.
      - Верно! - сказал Филонов. - Государю удалось уехать со своей свитой и частью конвоя под предлогом попрощаться с войсками в Могилев. Оттуда он надеялся прийти с верными казаками в Москву... Да его Мрозовский подвел.
      - Не Мрозовский его подвел! А московский народ, рабочие и солдаты, сказал Саша. - Как вышли они по призыву Михаила Константиновича всей массой на улицы Москвы, так и свершили революцию!
      - Это кто же такой Михаил Константинович? - удивился Филонов.
      - Так для конспирации называли мы его при царизме. Теперь можно сказать: Михаил Константинович - это Московский комитет нашей партии.
      Андрейка даже пирог мимо рта пронес, услышав такое.
      А Филонов знай свое:
      - И наш брат лакей, если бы захотел, тоже мог!
      - Хорош гусь! - кивнул Павлов на лакея. - Ловко от хозяина сбежал. Знать, пословицу вспомнил: "Близ царя, близ смерти".
      - Меня государь сам отпустил, как и всю поездную прислугу. Памятки нам роздал. Мне вот портсигар с вензелем.
      - Спер в суматохе!
      - Никак нет! Вещица дареная.
      - Видать, ты и без царя не пропадешь?
      - Зачем же пропадать? Теперь, при свободе, каждый сам себе царем будет.
      - Ну что ж, может, и так! - подтвердил Павлов. - При царе жили не померли, глядишь, и при свободе проживем. Будет что моим рукам ковать, будет что и зубам жевать!
      И хозяева и гости снова принялись за пирог - первый пирог, испеченный при свободе...
      Ч а с т ь в т о р а я
      ______________________________
      ЧУДЕСА СВОБОДЫ
      Жизнь у замоскворецких мальчишек шла бойкая: что ни час происшествие, что ни день - событие. Митинги, собрания, демонстрации. Мальчишки гоняли по улицам с утра до ночи. И ни тебе городовых, ни жандармов; дворники и те присмирели - смотрят на их мальчишеские проказы снисходительно. Даже отец Андрейки при всей его суровости от шлепков и подзатыльников воздерживался. "Ладно уж, теперь свобода", - говорил, когда подзатыльник требовался.
      Свобода! Это пьянящее слово "свобода" теперь у всех на устах: и у бедных и у богатых.
      Прежде миллионщика Михельсона рабочие и не видывали. Через управляющих управлял. А теперь собственной персоной является на митинг с красной ленточкой в петлице и уговаривает получше работать ради свободы.
      Лавочники, мясники, булочники, зеленщики, бывало, чуть очередь зашумит против повышения цен, кличут полицию, а теперь только руками разводят: "Свобода, граждане! Нам по любым ценам свободно торговать, а вам свободно покупать или не покупать!"
      Да, менялись люди с приходом свободы.
      Взять деда Кучку. Он теперь вовсе не дед Кучка, а Иван Васильевич Кучков, депутат Совета от московских пекарей. Оказывается, он еще в девятьсот пятом году против царя на московских баррикадах сражался старый революционер.