Все кончено. Откачнулась прочь лодка с кормой, задранной к небу...
      И вдруг с пароходом что-то случилось. Он словно сдержал дыхание. И его как-то потянуло назад. А лодка пошла вперед. Это ребята ударили веслами.
      Снова показались медные иллюминаторы, занавески, нарядные люди, которые теперь все прильнули к бортам и смотрели на Власа и на мальчишек.
      - Есть стерляди? - пророкотал в медную трубу капитан.
      - Вот они, вот! - пронзительно отозвался Федя, приподнял из реки корзинку, и все рыбы в ней затрепетали.
      Лодку как-то само собой подтянуло к борту, и она прилипла к нему, как приклеенная. С парохода кинули конец, который ловко подхватили мальчишки. Затем спустили трап.
      Первым прыгнул на ступени и очутился наверху Матвей, а за ним множество рук подтолкнуло Власа. И тут же лодка оттолкнулась, и пароход, вздрогнув всей громадой, пошел.
      Влас увидел еще раз вихрастые головы мальчишек, взметнувшиеся на отвальной волне, и лодка исчезла.
      Он все еще стоял в некоторой растерянности, получив ни с чем не сравнимое могучее впечатление от того, как мальчишки останавливают пароходы. А ловкий Матвей, ковыляя на поврежденной в ночном походе ноге, подошел к свернутому канату и с достоинством уселся на него.
      - Ну, каков улов? - раздался голос сверху.
      По лесенке сверху вниз сходил капитан во всем белом, с его брезентовых туфель при каждом шаге на ступеньки сыпался зубной порошок.
      Вместо ответа Матвей опрокинул мокрую корзинку, и из нее с треском высыпались тяжелые зелено-золотые рыбы и стали ползать по палубе, как крокодилы...
      - Ой-ой-ой! - воскликнул и схватился за щеки, словно при виде этого у него заболели зубы, какой-то военный в кителе. - Царские стерляди!
      - Глядите, глядите, это рыбы, дошедшие до нас из мезозойской эры! потряс какой-то профессор белой бородой.
      Раздались восклицания женщин, столпившихся вокруг.
      А Матвей, не дав как следует полюбоваться, положил корзинку на бок и стал сгребать в нее рыб босой ногой.
      - Постой, постой, - сказал сверху капитан, - посчитать надо... Сколько тут?
      - Не продаются, - ответил Матвей.
      - Как так? А зачем же сигналили?
      - А вот упавший с парохода мальчик, - указал Матвей на Власа. - Он с "Пирогова" ночью свалился и на остров выплыл.
      После таких слов все обратились к не замеченному прежде Власу. Сразу забылись стерляди, и Влас завладел вниманием.
      Генерал, профессор, женщины в пестрых платьях, мужчины в пижамах, сам капитан - все расспрашивали, как это было.
      И на все вопросы отвечал почему-то Матвей, словно Влас был немым и глухим.
      И, когда любопытство и тревога мало-помалу улеглись, он сказал:
      - А стерляди - это ему на дорогу. Сам ловил.
      При этих словах Влас не без тщеславия кивнул головой.
      - Вот оно, дело-то какое! - вздохнул капитан. - А я думал, обыкновенная история: наловили квасьевские мальчишки стерлядей и выехали поменять на соль, на спички, на хлебное удовольствие... Живут здесь весь покос, как юные дикари... Пока рыбаки косят - снасти караулят. Ловки ловить стерлядей... И пароходы приманивать... Идя навстречу интересам пассажиров, клюем, признаться, на эту приманку... Уж очень рыба-то необыкновенная. По вкусовым качествам в мире нет такой... Нектар богов, а не уха из нее. Сами понимаете.
      Многие пассажиры понимали. И генерал, опершись на плечо Власа и заглянув ему в глаза, сказал:
      - Ну что ж, распоряжайтесь, молодой человек, чтоб приготовили уху в честь вашего необыкновенного приключения!
      Влас кивнул головой, и корзинка со стерлядями исчезла в камбузе в одну минуту.
      На пристани Елатьма, где слез Матвей, ему выбросили через борт корзинку. Он, надев ее на голову, как фокусник, пошел прочь, сверкая глазами сквозь решетку прутьев, известной всем мальчишкам походкой, когда палец на ноге ушиблен и приходится перескакивать на пятке.
      Влас с восторгом проводил его благодарным взглядом, забыв поблагодарить на словах.
      Да, собственно, этого и не требовалось; мальчишки Квасьева долго еще гордились тем, что они прослыли по Оке героями, умеющими останавливать пароходы и спасать падающих в воду мальчишек. И все капитаны пассажирских пароходов, проплывавших мимо их острова, рассказывали о них легенды своим пассажирам. И притормаживали ход, ожидая, не выплывет ли лодка с заветными дарами красавицы Оки.
      Что же сказать еще о Власе?
      Дальше он ехал без всяких приключений. И при полной свободе. Никто не говорил ему теперь "нельзя", "не смей", "не трогай", как человеку, видавшему виды. И он вел себя спокойно и мудро. В меру перчил уху, сколько нужно брал горчицы, не капризничал за едой, не лез в разговоры взрослых, не болтал под столом ногами.
      Всем новым пассажирам люди рассказывали теперь о нем. Да так, что женщины смотрели на Власа с испугом, мужчины - с задумчивой усмешкой, мальчишки - с завистью, девчонки - с обожанием.
      А капитан, который взял его в свою каюту до Мурома, на каждой пристани обязательно о нем заговаривал.
      - А что, - спрашивал он вахтенных, - сильно волновались на "Пирогове", пока не получили телеграммы?
      И отвечал на расспросы:
      - У нас, у нас, как же, доставим в целости.
      По-видимому, он был очень горд, что везет мальчика, попавшего в такое приключение, о котором всю навигацию будут говорить на Оке.
      Но самое необыкновенное ждало Власа в Муроме. Его встречала целая делегация: дядя Саша, бабушка и все его муромские тети, дяди, братья и сестры. Были поцелуи, объятия, но никто не взял его за руку и не повел, как маленького. Никому это даже в голову не пришло - так потрясло родичей приключение Власа.
      Только рыжий мальчишка, каким-то образом очутившийся тут же, среди встречающих, сказал так, что расслышал один Влас:
      - Подумаешь... Кабы нарочно, а то нечаянно...
      Конечно, он злился, что сам не догадался упасть с парохода. Поэтому Влас лишь снисходительно улыбнулся. И пожалел, что нет еще удильщиков и озорных девчонок. Неужели они будут жить на свете, не зная, как отличился мальчишка в пижаме, над которым они посмеивались, считая его ни на что не способным маменькиным сынком...
      Эта мысль его долго мучила.
      ЛЕГЕНДА О МОСКОВСКОМ ГАВРОШЕ
      Художественно-документальная повесть
      Консультант А. Н. Пономарев, кандидат исторических наук
      ________________________________________________________________
      ОГЛАВЛЕНИЕ:
      Часть первая
      "ЖИЗНЬ ЗА ЦАРЯ"
      ДРУЗЬЯ И ВРАГИ
      ДОБРАЯ ВОЛШЕБНИЦА
      КЕМ БЫТЬ АНДРЕЙКЕ?
      "АРБУЗ-КАРАПУЗ"
      НЕУДАЧЛИВЫЙ АГИТАТОР
      ТАЙНА КРАСНОЙ КОМНАТЫ
      ВЕСТНИЦА БЕДЫ
      САПОГИ ВСМЯТКУ
      ЗАГОВОР ЦАРСКИХ ГЕНЕРАЛОВ
      НА ВОЗУ БЕРЕЗОВЫХ ВЕНИКОВ
      ПО ЦАРСКИМ КОВРАМ БОСИКОМ
      ТИТИЛЬ, МИТИЛЬ С БАНТИКАМИ
      ДОНЦЫ-МОЛОДЦЫ
      НАША БЕРЕТ
      КОНЕЦ ГРОЗНОГО ГЕНЕРАЛА
      КРАСНЫЙ СЛОН
      КТО ЖЕ ФЕВРАЛЬСКУЮ РЕВОЛЮЦИЮ СДЕЛАЛ?
      Часть вторая
      ЧУДЕСА СВОБОДЫ
      ПЕРВЫЕ ОГОРЧЕНИЯ
      ВЕСЕННИЕ РАДОСТИ
      КЛЕЙ, КЛЕЙ, НА ГОЛОВУ ЛЕЙ!
      НАШИХ БЬЮТ!
      АРБУЗ ПОДКАТИЛСЯ, ДА НЕ ПРИГОДИЛСЯ...
      КЛЮЧ ОТ РАЯ
      МЕСТЬ АРБУЗА
      ОПАСНЫЙ СПОР
      АРБУЗ-СУДОМОЙКА
      КАК АРБУЗ НАПИЛСЯ, А САША СМЫЛСЯ...
      "ЦАРСКАЯ ПЕРЕДАЧА"
      КТО ОН, ПОЛКОВНИК РЯБЦЕВ?
      В ГОСТЯХ У ДВИНЦЕВ
      УГОЩЕНИЕ
      ОПЯТЬ ПРО ЦАРСКИЕ КОВРЫ
      ЖУК НА БУЛАВОЧКЕ
      Часть третья
      ЧАС НАСТАЛ
      "НЫТРЫЛИТЕТ"
      ПЕРВАЯ КРОВЬ
      КАК АРБУЗ ОТ ПУШЕК ОТГОНЯЛ ЛЯГУШЕК
      "ДЕДУШКА" И "ВНУЧЕК"
      РЯБЦЕВ НЕ ВЕРИТ
      ПОД СВИСТ МАЛЬЧИШЕК
      СНАЙПЕР ЗА ШТОРОЙ
      СЫНОК КУЗНЕЧНОГО ЦЕХА
      ПОЕДИНОК
      ВО ВРАЖЬЕМ СТАНЕ
      ФИЛЬКИН ФОРТЕЛЬ
      МОСКОВСКИЙ ГАВРОШ
      КОГДА ЗАГОВОРИЛИ ПУШКИ
      ГЕРОИ НЕ УМИРАЮТ
      ________________________________________________________________
      Ч а с т ь п е р в а я
      ______________________________
      "ЖИЗНЬ ЗА ЦАРЯ"
      Все началось из-за того, что слишком близко очутился Андрейка возле царя. Вот он, русский царь, Николай II, при всех орденах и регалиях, при золотых эполетах и в сверкающих сапогах. А вот он, Андрейка, в худом пиджачишке и в дырявых ботинках.
      Такая честь выпала ему недаром: не кто другой, а именно он притащил этот громадный портрет в школу в день объявления войны царской Россией германскому кайзеру Вильгельму. Прямо с манифестации в честь русского царя.
      ...Школяров вел учитель. Рядом благородные чиновники и богатые купцы пешком шли. А их жены и дочки в колясках ехали, кто на своих рысаках, кто на извозчиках. Охраняли шествие мордатые приказчики, трактирщики, переодетые городовые: "черная сотня".
      После пения "Боже, царя храни" и "Славься, наш царь в Сионе" манифестанты, подойдя к городской думе, стали кричать: "Долой Вильгельма!", "Бей немчуру!". А над московскими улицами, над торговыми рядами сплошные немцы на вывесках магазинов красуются: циндели, циммерманы, зингеры.
      Кто-то из бойких трактирщиков "догадался".
      - Бей их, братцы! - Да как трахнул камнем по витрине.
      Зазвенели стекла.
      Андрейка в первую минуту растерялся. А знаменитый замоскворецкий кулачный боец Васька-мясник, тащивший самый большой царский портрет, прислонил его к Андрейке: "Что рот разинул? Побереги!" - и бросился бить-громить.
      И началось такое, что только раз в жизни увидишь. Рояли и пианино Беккера, Бютнера, Шредера летели со вторых этажей на мостовую. Стонали струны, раскалывалось дорогое полированное дерево, а мордатые охотнорядские приказчики и купеческие сынки только посмеивались.
      Мальчишки-посыльные, ученики, подмастерья подхватывали трубы, кларнеты, барабаны. Под их отчаянную музыку плясали в витринах манекены. Роскошные дамские шляпы с перьями, как птицы, над людьми летали.
      Иные ловкачи стали растаскивать добро. Васька-мясник взвалил на спину огромную штуку сукна и исчез в суете погрома.
      Когда все кончилось и уставшие погромщики разошлись, Андрейка так и остался при царском портрете. Не смея его бросить, он и притащил этот портрет, себе на беду, в школу. Поначалу он этим отличился. Учитель истории и географии Никодим Петрович Фивейский его перед всем классом похвалил. Такой царский портрет и в гимназии не в каждой.
      Неисправимых озорников Фивейский стал на первую парту сажать перед портретом. И ребята под взглядом царя робели, меньше вертелись.
      А Андрейка обращался с царем по-свойски: пыль с него стирал, мух сгонял. Учитель его хвалил да похваливал. Но выхваливаться, известно, дело плохое, добром не кончится.
      Случилось так, что в школу должна была приехать известная московская богачка, купчиха Морозова. Она объезжала бедные школы, где учились дети рабочих, выбирая себе подопечную.
      Учитель Фивейский, желая заполучить богатую попечительницу, решил показать, что его ученики, хотя и дети рабочих, все за царя и отечество. Он сам сколько раз наблюдал, как они полосуют деревянными саблями крапиву да лопухи на школьном пустыре и орут как оглашенные: "Ура! Бей австрияков! Руби немчуру!" И среди них резвей всех мальчик, спасший в сумятице погрома царский портрет. Вот на нем-то учитель и решил сыграть перед купчихой. Шутка ли! Бедняк, одежонка в заплатках, в худых ботинках, синий от недоедания, а с царя пыль сдувает. Значит, любит!
      ...В начале войны Андрейка крепко стоял за русского царя и ненавидел его врага - германского кайзера Вильгельма. Даже собирался на войну бежать, жизнь за царя положить.
      Он повесил у себя дома красочную картинку ценой три копейки. На ней был изображен чубатый русский казак, который, зажав между колен голову германского кайзера, лупил Вильгельма нагайкой. Под картинкой был напечатан стишок:
      Немец-перец колбаса,
      Не ерошь ты волоса,
      Не крути ты, Виля, ус,
      Не ходи войной на Русь.
      Как почнет тебя казак
      И вот эдак и вот так,
      Вот тогда ты будешь знать,
      Как с Россией воевать!
      Полюбовавшись этой картинкой, отец велел повесить ее на стену, сказав:
      - Пусть все видят, как их надо отделывать... Вот бы и нашему царю так всыпать, чтобы войны не затевал!
      Учитель и не знал, что ученик его сильно в царе разочаровался. И помог этому тот самый Васька-мясник, кулачный боец, который ему царский портрет так щедро подарил.
      Он вернулся с войны, опухший от ревматизма, с негнущимися коленками, скрюченными пальцами. Ни в кулачные бои на Москве-реке, ни в мясные рубщики он больше не годился. Купец-лабазник Крестьянинов взял его из жалости сидельцем в лабаз с овсом и сеном.
      - Как же ты, Вася, такой богатырь, оплошал-то? - допытывались у него.
      - Это не я, а наш Николашка наплошал. Нешто так воюют? Мы стрельнем малой пулькой, а в нас аж целый чемодан летит: рванет - роту побьет. Вот и отвоевался... Ни одного германа вблизи не видал, а инвалидом стал... Нет, при таком царе, который сам без царя в голове, худо нам будет. Где уж ему войском управлять, когда им его жена, немка Алиска, командует...
      Самыми горячими слушателями Васьки были мальчишки.
      Насчет худа Васька правильно напророчил. Вскоре голодные беженцы, безрукие, безногие, безглазые солдаты заполнили Замоскворечье. Многим даже хлеба не хватать стало.
      Но замоскворецкие мальчишки народ сметливый, быстро догадались, где достать лишний кусок. Недалеко окружная железная дорога, а по ней и день и ночь бегут и бегут поезда: коней и людей на войну везут в обход Москвы. В приоткрытых дверях гривастые конские морды мелькают, лохматые бороды пожилых мужиков, испуганные лица безусых парней. Завидев церкви белокаменной столицы, иные торопливо закрестятся.
      Мальчишкам зевать некогда, припустятся рядом с вагонами и жалобно кричат: "Солдатики, киньте хлебца!"
      Сжалятся служивые, вспомнив своих сирот, оставшихся в деревнях, и кинут кто ломоть, а кто и полковриги ржаного хлеба, испеченного в дорогу матерями да женами. И умчатся помирать в окопы.
      А ребята разбегутся по домам поделиться с родными солдатским хлебцем, а со всей улицей - залихватскими песнями. И конечно, Андрейка вместе с ребятами и куски эти жевал, и лихие песни подхватывал.
      Но об этом не знал учитель Фивейский.
      ...Купчиха приехала на паре вороных, в коляске с дутыми шинами. Она была в черных Шелках, в ушах сверкали бриллиантики. Лицом бела, полна, пухлые пальцы все в кольцах. Когда вошла - повеяло душисто, как от цветочной клумбы.
      Следом за ней - важный господин в сюртуке с золотыми пуговицами.
      - Павлов Андрей! - позвал голос учителя.
      Андрейка вскочил и чихнул. Раздались приглушенные смешки, Морозова милостиво улыбнулась.
      - Вот мальчик, про которого я вам говорил, - изогнулся Фивейский. Расскажите, Павлов Андрей, про Ивана Сусанина.
      Накануне учитель сводил школяров в кинотеатр "Великан" на картину "Жизнь за царя" и заставлял ребят пересказывать содержание.
      Андрейка начал без запинки:
      - Русские люди, купцы и бояре, устав жить без царя, спасая Русь, избрали на царство молодого Михаила Романова. А злые ляхи решили его убить. И пошли искать его терем. Бродили, бродили по темным лесам, найти не могут... А Иван Сусанин: идемте, мол, покажу. Да и завел так, что не выйти. Изрубили его ляхи с досады, да и сами померзли, как воробьи. А царь все-таки воцарился. И пошли от него: Алексей тишайший, Петр Первый, Екатерина Вторая, Александр благословенный.
      Купчиха улыбалась все шире, поглядывая на сопровождающего ее важного господина.
      - А знаете ли вы, Андрей Павлов, полный титул ныне царствующего императора?
      Титул царя был такой длинный, что не сразу выговоришь, - царь польский, великий князь финляндский, герцог лифляндский и прочая и прочая. Для краткости Андрейка лихо отчеканил:
      - Николай Второй, кровавый!
      У важного господина золотые очки с носа-крюка слетели и повисли на цепочке. Фивейский вытянулся и застыл, как покойник. У купчихи глаза округлились.
      - Это где ты такое слышал? - спросил наконец чиновник.
      - А там! - махнул рукой Андрейка в сторону окружной, где гугукнул очередной паровоз. И, заложив ладонь на затылок, как это делали солдаты, запел:
      Миколай вином торгует,
      Сашка булки продает...
      - Молчать! - вскричал, как хриплый петух, чиновник.
      Богачка Морозова укатила, откинувшись в коляске. Учитель Фивейский не вернулся в класс. Вместо него в класс вошел протоиерей Воздвиженской церкви, которой принадлежала школа, отец Исай, самый грозный поп из всех замоскворецких.
      Он не стал допытывать, "откуда взял Андрей эти слова да кто его родители", он только сказал:
      - Возмутитель благонравия, изыди!
      Никто не пошевелился. Ребята Андрея не выдавали. Но тут высунулся Фивейский, держа у виска белый платочек, и указал возмутителя.
      Поп вытянул виновника из-за парты за ухо и заорал:
      - Вон отсюда! Чтобы духу твоего здесь не было! - И, протащив по коридору, наподдал ему на крыльце пониже спины сапогом с ловкостью, достойной вышибалы в трактире Полякова.
      Завертевшись, как крученый мяч, Андрейка расслышал вдогонку:
      - Пришли родителя... Вы ответите за оскорбление величества! Жизнью!
      Андрейка как настоящий замоскворецкий мальчишка ответил на это:
      - За такого царя жизнь! А этого не хотите? - И похлопал себя по заду.
      ДРУЗЬЯ И ВРАГИ
      По обычаю замоскворецких мальчишек Андрейка в беде не унывал. Чем ему хуже, тем он веселей. Вот и теперь, перескакивая с булыжной мостовой на пыльные тротуары, он развлекался: читал вывески наоборот, дергал за хвосты дремлющих вместе с извозчиками кляч, запряженных в старомодные пролетки, и хохотал, отскакивая от злого кнута.
      Огромную вывеску над лабазом - "Продажа овса и сена Крестьянинова и К°" - он прогорланил по-своему: "Продажа отца и сына крестьянинова и хо-хо-хо!" И был отпугнут метлой Васьки-сидельца.
      - Ты чего это веселишься, Арбуз, когда школяры за партами? Из школы выгнали? Да с тебя отец шкуру спустит!
      - Одну спустит - другая нарастет!
      - Бабушка есть не даст!
      - Были бы зубы, чего-нибудь покусаю!
      - Ночевать домой не пустят!
      - В собачьей будке переночую.
      - Наш прокурат всем бедам рад! - пропищала тонконогая девчонка с пачкой нераспроданных газет под мышкой. Это была единственная девчонка среди мальчишек - продавцов газет, по прозвищу Стенька Разин.
      Стенька, Дарвалдай, Керимбай, Чумазей - таковы были уличные клички приятелей Арбуза.
      Враги его тоже имели клички. Вот проехал на извозчике гимназист Вячик-мячик; вот важно прошагал из лефортовских кадетских корпусов в сопровождении дядьки кадетик Котик. По тротуару спешил в начищенных до блеска сапогах парень в офицерской шинели до пят, с лицом нежным и пухлым, как у хорошенькой горничной из богатого дома.
      Лукашка-лакей,
      Служи барину ловчей,
      Подавай, принимай,
      Оплеухи получай!
      не утерпел подразниться Андрей, хотя родители Лукашки приходились дальней родней не то его бабушке, не то дедушки их были из одной деревни.
      Лукашка возмутился:
      - Я тебе не лакей! Я вестовой генерала Мрозовского, дурак!
      За дурака Андрейка оглушил Лукашку таким заливистым свистом, что новоиспеченный вестовой бросился наутек, грозясь отомстить своему дальнему родственнику.
      Позабавившись тем и сем, Андрейка очутился в толпе любопытствующих у подъезда Гоппнеров, управляющих заводом Михельсона, где его отец работал кузнецом.
      Зеваки смотрели, как к Гоппнерам съезжались гости.
      Со змеиным шипением подкатывали на дутых шинах пролетки и коляски московских богачей. Бородатый швейцар в расшитой золотой одежде с поклоном отворял тяжелые двери.
      "Городской голова Челноков...", "Фабрикант Рукавишников...", "Купец Елисеев...", "Миллионщик Рябушинский", - передавалось в толпе.
      Здоровенный, толстый городовой по прозвищу Пузо шикал на любопытствующих, отодвигая их подальше. Мешал ему наводить порядок Гриша Чайник, известный в Замоскворечье чудак и гуляка, любитель покуражиться. Вот и сейчас он вздумал обниматься с городовым. Низенький, коренастый, длиннорукий, лез к нему с такими словами:
      - Благодетель улицы! Опора трона! Слуга царю, отец прохожим! Дай я тебя облобызаю... Бог на небе, царь на земле, ты в Замоскворечье столп нерушимый.
      За такие слова и в морду не дашь, и в участок не сведешь.
      В толпе хихикали, посмеивались солидные прохожие, забавлялся и Андрейка.
      Вдруг раздался музыкальный звук автомобильного рожка, и на машине подъехал сам хозяин завода.
      "Михельсон! Михельсон! Михельсон!" - понеслось по толпе. Это был известный в Москве адвокат, любимец богачей, а теперь и сам стал владельцем завода - разбогател. Не у каждого миллионера такой автомобиль.
      Андрейка притерся к машине и попытался надавить на резиновую грушу, но шофер погрозил огромным кулаком в кожаной перчатке, и он изобразил смирение.
      Михельсон быстро взошел по ступеням, бросив на руки встречавших лакеев меховую доху, швейцар плотно закрыл двери, и на этом представление у парадного Гоппнеров окончилось.
      - Ишь слетелось воронье на пир!
      - Насосались нашей крови, теперь вино лакают!
      - Они шампанское ведрами пьют, а у нас дети с голоду мрут.
      - Кому война, а им мать родна!
      Услышав, как поносят богачей, городовой Пузин стал разгонять толпу.
      Андрейке захотелось развеселить людей. Он подлез к будке сторожевого пса Гоппнеров и ну с ним обниматься. Это был номер! Гоппнеровский Кусай славился своей свирепостью. Сами хозяева его боялись. Лакеи еду бросали издалека. Послышались тревожные охи и ахи. Но Андрейка только посмеивался, лаская грозного волкодава. Секрет заключался в том, что Кусай был приятелем его Альмы.
      Частенько поздним вечером, когда хозяева спят, а дворники дремлют, Андрейка, отодвинув доску забора, пускал свою Альму в сад Гоппнеров, где гулял спущенный с цепи Кусай. Собаки бегали и играли, веселились. И конечно, Кусай любил Андрейку и позволить ему мог все.
      Позабавившись лихостью мальчишки, прохожие разошлись. Но куда было деваться Андрею? И домой явиться страшно: отец в гневе суров. А есть хочется, спасения нет!
      - Эй, Арбузик! Пойдем вместе, найдем двести. Посвищу, поищу, чем-нибудь угощу. Желаешь, пойдем в ресторан? - Стенька Разин, распродав газеты, позванивала в кармане медяками.
      В ресторанах Андрейка не бывал, только в окна посматривал. И хотя не поверил, что Стенька разбогатела, все же отправился за ней, подозревая уготованную ею шутку.
      Так оно и случилось. У вращающихся дверей роскошного ресторана стоял важный швейцар. Андрейка и Стенька Разин пристроились у решетки, ограждающей огромные окна ресторана, и стали "заказывать" себе различные блюда и "угощаться" ими, подражая жестам господ и дам, сидящих за ресторанными столиками.
      На это представление стали собираться прохожие. Швейцар заметил непорядок, и пришлось Андрейке с его подружкой ретироваться, не закончив "роскошного обеда". Они весело посмеялись, но голод не тетка, и Стенька пригласила Андрейку к себе домой поесть печеной картошки.
      ДОБРАЯ ВОЛШЕБНИЦА
      Сидят у жаркой печки Андрей и Стеша, вынимают из углей горячую картошку и лакомятся, обжигая губы, вкусно похрустывая пригорелыми корочками. Стешина мать смотрит на них добрыми глазами, отодвинув занавеску, за которой стоит ее кровать.
      Стешина каморка мала, тесна - не повернуться.
      Прежде, когда Стешины отец и мать работали на фабрике, они жили в небольшой квартирке. Когда отца забрали на войну, пришлось поселиться в комнате под самой крышей, а когда мать слегла и ее уволили с фабрики, спуститься в полуподвал. Хозяйка все повышала и повышала плату за квартиру, а денег было - лишь Стешины пятачки от продажи газет.
      - Мама, покушай картошки, - предложила Стеша.
      - Не идет в душу, дочка! Если бы к ней селедочки...
      Стеша смутилась. Сколько она ни экономила, на квартиру, на свет, на воду, на лекарства кое-как натягивала, а на еду вот не хватало.
      Купцы каждый день повышали цены и на продукты. Почему? Это было для Стеши загадкой. Знающие люди говорили, что все это из-за войны, из-за дурости царя Николашки, изменницы царицы, лихоимства царских министров и божьего попустительства...
      Однако до царя далеко, до бога высоко, а до хозяйки дома близко. Она неожиданно открыла без стука дверь и пробасила:
      - Про должок за квартиру не забыли? Не то завтра к околоточному и выселю!
      - Да ведь сироты мы! Неужели подождать нельзя? - взмолилась мать.
      - Я сама сирота. Мой тоже на войне. Продайте что-нибудь и расплатитесь... Шаль вон с каймою...
      Хозяйка закрыла дверь, а Стешина мама заплакала. Старинная шаль была единственной ценной вещью, что осталось у нее. Она была получена в подарок от отцовой бабушки, когда Стешина мама была еще невестой. Вытканная розами, с белыми шелковыми кистями и такая большая, что Стеша могла вся в нее завернуться. А мама, когда ей было особенно грустно, накинув на плечи шаль и любуясь в осколок зеркальца, напевала тихим голосом песню:
      На прощанье шаль с каймою
      Ты на мне узлом стяни...
      От этой песни хотелось плакать. Но Стеша сдерживалась.
      - Тает она у меня, как льдинка... Уж и не знаю, додержу ли до возвращения папани, - прошептала Стеша Андрейке.
      У Стешиной мамы была мечта: прежде чем умереть, увидеться с мужем. И ради этого последнего свидания Стеша и трудилась изо всех сил.
      С тяжелым сердцем покинул Андрейка Стешину каморку. А дома его ждала добрая волшебница.
      Ее появлению Андрейка не очень удивился - в Замоскворечье волшебниц да колдуний было полно, жители общались с ними запросто. Война их откуда-то словно метлой намела. Куда ни глянь, всюду шуршат широкими юбками. И все настойчиво предлагают погадать на картах, на бобах, на стручках, велят показать ладонь или посмотреть в воду. И всем надо "ручку позолотить" - тогда судьба сбудется.
      Андрейка всем им не очень доверял. Как они могут другим помочь, если сами бегают обтрепанные, попрошайничают, сами вечно полуголодные?
      У семейства Павловых была волшебница понадежней. И главное, своя, замоскворецкая. Да еще приходилась родственницей.
      Тетя Феня Филонова была обыкновенная салопница, каких немало шныряло по Замоскворечью из одного богатого дома в другой. Там купчихе погадать, там купеческой дочке жениха подыскать, а бывало, и купцу про дешевые товары нашептать, чтобы выгодно перепродал. В одном доме тетю Феню кофейком побалуют, в другом чайком, а где и рюмочкой наливки подсластят.
      Салопницы были незаметны, привычны, вездесущи и хотя и не всегда всемогущи, но иной раз за небольшие награды помогали в бедах.
      Поскольку Филониха приходилась Павловым родней, хотя и дальней, она за свои благодеяния никакого вознаграждения не требовала и помогала им бесплатно.
      Вот и сейчас, важно сидя за столом, дуя на блюдечко с чаем, она пристально рассматривала Андрейку и шепеляво говорила:
      - Ежели в казачки, так не на что и казакинчик надеть... Ежели в мальчики при дверях, так совсем не такая физиомордия нужна...
      Андрейка смущенно отворачивался, пряча глаза: "Откуда узнала, что с ним в школе произошло?"
      Бабушка смотрела в рот Филонихе с такой надеждой, будто от слов, выпавших из него, все решится в лучшую сторону.
      - А и то сказать, в кого же ему и быть? Отец мужлан неотесанный. Скуластый, головастый, ручищи - клешни рачьи... То ли дело я вышла за моего, есть на что посмотреть. Личико умильное, с усиками. Не мужчина, а шоколад. Ну и я в долгу не осталась. Что ни деточка ему, то конфеточка. Одно заглядение. Что личиками, что характерами. Утешеньица наши! Подумать только. Лукаша всего годик в подлакеях и походил. А теперь полный лакей. И не простой, а генеральский. Да и Глаша разве простая горничная? Без пяти минут полная компаньенка у баронессы фон Таксис. Никакой черной работы, одни только барынины капризы исполняет.
      - Повезло вам, - вздыхает бабушка.
      - А почему повезло? Потому что понятие имеем... Богатые не тех любят, кто на них работает, а тех, кто им угождает. Тому и барская похвала и пища с барского стола. Вот мой-то Филонушка теперь любого царского кушанья может отведать, любого царского вина испить. Шутка ли! Лакей в царском поезде. А все потому, что прислуживать умеет... Ну да ладно, устрою вам, постараюсь по-родственному... Кричать ты сильно можешь?
      Андрейка даже поперхнулся от неожиданного вопроса. Но бабушка так его ущипнула, что он издал громкий вопль.
      - Подойдет! - кивнула Филониха. - Крикуном в балаган Трушечкина пристрою. Он к рождественским гуляньям горластых мальчишек набирает, публику зазывать... Сначала на рождество покричит, потом на масленице, а там, глядишь... Постой, постой, кума... Беловат парень, а то вот еще барышням Сакс-Воротынским мальчишечка при конях требуется - грумом прислуживать. В таких ролях, конечно, нужно быть черным, потому арапская это должность. Ну да в военное время и белый арапчонок сгодится...
      Кончилось дело тем, что Андрейка пулей помчался к Глаше разузнать, свободно ли место грума у барышень Сакс-Воротынских.
      КЕМ БЫТЬ АНДРЕЙКЕ?
      Выбежать к Крымскому мосту, проехать его, прицепившись сзади к трамваю, скатиться на Остоженку и очутиться перед воротами ограды дома фон Таксис было для Андрейки недолгим делом.
      Важный привратник с холодно-льдистыми глазами не страшил его: вся дворня любила Глашу, стоило сказать, что ты ее родственник, даже привратник становился приветлив и глаза его оттаивали.
      Андрейка увидел Глашу сквозь ажурную железную ограду, окружавшую сад баронессы. Он хотел было уже крикнуть: "Наше вам с кисточкой", как заметил в саду военного. Тот выцеливал ворону, сидевшую на высоком дереве. Прищурившись, стрелок глядел в стеклышко на месте прицельной рамки. Таких винтовок Андрейка еще не видал.
      Раздался сухой треск выстрела, и ворона свалилась.
      - Ах, зачем вы это?! - испугалась Глаша.