- Постойте, вас еще жареный петух в макушку не клевал!
      Алеша не понял задорных дедовских слов.
      - А знаешь, дедушка, - сказал он, - немцы говорят, Гитлер уже в Москву вошел.
      - Хотел с Москвы сапоги снести, а не знал, как от Москвы ноги унести.
      - Это кто, дедушка?
      - Да всякий, кто бы к нам ни совался. Я сам таковских бивал.
      Алеша поглядел на деда. Всю жизнь он только и помнил, что дед с конями колхозными возится.
      - Это когда же ты успел, дедушка?
      - А в восемнадцатом году... Японцы лезли с Тихого океана, англичане со студеного моря, французы - с моря Черного. Всех и не сочтешь! А немец, так же вот, как теперь, от заката солнца шел. Тоже вначале потеснили они наши части, а как поднялась вся наша сила, ну и вымели мы их, как помелом.
      - И ты сам их бил, дедушка? Дед крепко зажал заступ в руках:
      - Всяких бивать приходилось. Один раз такое было диво на Архангельском фронте - сейчас помнится. Видим: идут на нас по болотам солдаты в юбках. Юбки клетчатые, коленки голые, ботинки желтые - ну, чисто бабы какие на нас ополчились. Ружья держат на бедре и сами трубки курят. Нам даже смешно стало. А потом как ударили мы и в лоб и с флангов - ни одного не упустили. Которых побили, а нескольких в плен взяли. Вот собрали мы их и спрашиваем: "Кто вас послал, юбошников? Чьи вы такие?" "А мы, говорят, английского короля шотландские стрелки". - "Ах, вы английского короля! Ладно". Поснимали мы с них юбки и прогнали обратно. Да и наказали с ними английскому королю: "Юбки понравились, присылайте еще!"
      Мальчик засмеялся: вот он у него какой, дед!
      А дед еще раз поглядел на немцев и сплюнул:
      - Ишь засученные рукава! Постойте, штаны засучивать не пришлось бы!
      ...Уходя, Алеша и дед оборачивались, долго еще глядели на рельсовый путь, пролегающий невдалеке, на взорванный мост через речку Купавку, на холмик под рябиновым деревцем.
      x x x
      Дважды зима прикрывала белым снегом могилы первых героев войны, и дважды на них зацветали весенние цветы. А рябиновое деревце не завяло, как думал Алеша, - нет, оно подросло, стало выше и гуще, и рядом с ним поднялись молодые, пышные кусты.
      Алеша часто приходил на холмик под рябиновым деревцем. Скоро ли доведется откапывать заветный клад?
      Шел третий год войны. Обнищал народ, извелся под гитлеровцами. Надев суму, дед бродил по деревням, собирал милостыню. Но вот однажды, придя домой, он шепнул внуку:
      - Собирайся, гром гремит!
      В лесах не раз гремели выстрелы, с грохотом срывались под откос поезда, взорванные партизанами. Но такого грома еще не слыхали в деревне Кочки. Он был в сто раз сильнее того, что бушевал тогда, летом 1941 года.
      - Пора, - сказал дед, - идет наша главная сила!
      Алеша, как на праздник, надел свой лучший пиджак и, взяв на плечи две лопаты, ушел вместе с дедом в лес.
      Подошли они к рябиновому деревцу, смотрит дед - а оно красное, как кровь. Облепили его рябиновые ягоды, крупнее, чем на всех других кустах.
      - Эхма, - удивился дед, - до чего красна рябина-ягода!
      Алеша хотел сорвать ягодку, да не посмел: вспомнил, что эта рябина над могилой.
      Дед ударил заступом, и Алеша стал копать, нажимая изо всех сил на лопату. Земля слежалась, копать было трудно да и опасно: немцы могли увидеть.
      По стальным путям мчались через Брянские леса на восток эшелоны. Немецкие танки, пушки, солдаты проносились в грохоте колес. - Поезд за поездом шли впритык друг к другу, через каждые десять минут,
      Сквозь заросли кустов дед смотрел на них жадными глазами, как охотник, выбирая добычу получше.
      Алеша устал, пот лил с него градом. Яма была ему уже по пояс, но пушки все не было.
      - Дедушка, неужели утащил кто-нибудь?
      - Нет, - сказал дед, - у этого клада стража... И вот что-то звякнуло об лопату. Звук ее отозвался прямо в сердце Алеши.
      - Она, она голос подает!
      - Копай тише, не повреди.
      Дед, ощупав пальцами дуло, стал осторожно отгребать землю руками.
      Вскоре старый и малый вытащили пушку, накрытую промасленной шинелью убитого артиллериста, и стали устанавливать ее под деревцем.
      - Эх, обтереть-то нечем! - тревожился дед. - Замок в глине, шинель в глине.
      - А вот, - сказал Алеша, - моей одежей! - и сорвал с себя пиджачок.
      - Давай! Для большого дела чего жалеть!
      Алеша не пожалел нового пиджака. И скоро пушка была готова к бою.
      Дед не умел обращаться со сложным прицелом и наводил простым способом: открыл затвор и смотрел в дуло. Алеша заглянул за ним следом и увидел в кружке света фермы моста.
      Старик раздвинул станины, вогнал сошники в землю и заправил снаряд, выбрав гильзу подлиннее. Он не ошибся: это был бронебойный. И, как зверь на ловца, в эту же минуту показался на подъеме бронепоезд. На всех парах спешил он куда-то на восток, красуясь громадными башнями со множеством пушек.
      - Дергай! - шепнул старик мальчику, державшему спуск.
      Алеша дернул и сейчас же упал от грома выстрела. Пушка подскочила, толкнув деда. Алеша кинулся к нему: "Пропал дедушка!" Но дед быстро поднялся. А там, куда они стреляли, что-то оглушительно засвистело. Из бронированного паровоза струей вырвался белый пар, и поезд остановился прямо на мосту.
      - Ай да мы! - крикнул дед. - Котел пробили! А ну, давай, давай!
      Он быстро стал наводить орудие, снова заглядывая в дуло.
      Немцы из всех смотровых щелей, во все бинокли высматривали: откуда раздался выстрел? Все пушки бронепоезда изготовились открыть огонь, поводя стволами.
      Полсотни орудий - против маленькой пушки.
      Но дед не робел. Он нацелился влепить чудовищу еще один снаряд, облюбовав какой-то особый, красноголовый.
      - Дед, гляди-ка! - крикнул, схватив его за руку, Алеша.
      x x x
      Из-за поворота показался следующий немецкий поезд. Старик взглянул и замер:
      - Упредить не поспели... Сигнала нет... Сейчас... Эх, и врежет им!
      Машинист увеличивал ход, чтобы с разгона взять крутой подъем после уклона. Колеса паровоза бешено крутились, а за ним тяжело грохотали вагоны и платформы с тяжелыми танками.
      И вся эта махина с полного хода врезалась в хвост бронепоезда. От страшного удара передний поезд изогнулся, взгорбился и стал рассыпаться на куски. А черная громада налетевшего паровоза, окутанная паром, медленно заскользила по рельсам, счищая с них стальные коробки бронепоезда, как плугом. Рельсы со шпалами вздымались, закручиваясь штопором. Бронированные платформы вместе с людьми и пушками валились под откос и в речку Купавку. Машинист включил тормоза, но было уже поздно: из-под колес брызгали огонь и дым, а вагоны лезли один на другой. Тяжелые танки, сорвавшись с платформы, летели под откос.
      Лесное эхо умножало гул и скрежет крушения.
      И вдруг ахнул такой взрыв, что волосы дыбом поднялись. Старый и малый поползли на четвереньках прочь, хотели было бежать, да вспомнили про пушку.
      Вернулись за ней и, не глядя на то, что творилось там, на рельсах, впряглись в дышло и потащили пушку в лес, через пни и кочки.
      И долго еще слышно было, как позади них грохотало, трещало и ухало...
      x x x
      Этот рассказ записан со слов суворовца Алексея Казарина на торжественном вечере 23 февраля в Краснознаменном зале знаменитого Суворовского училища на Волге.
      После Алеши с воспоминаниями о гражданской войне выступал седобородый ефрейтор Арсений Казарин, который теперь служит здесь, в училище, на хозяйственной должности.
      КОМСОМОЛЕЦ КОЧМАЛА
      Летчик Афанасий Петрович Кочмала был любимцем своего полка. Без него не обходилось ни одно собрание, заседание, комиссия; его выбирали везде и всюду. И он не отказывался. Не любил только выступать на больших, торжественных собраниях: незнакомые председатели часто путали его фамилию. Скажут, бывало:
      - Слово предоставляется товарищу Куча... мала!
      И в зале засмеются.
      Выйдет он на сцену, а ростом невелик, и если попадется высокая трибуна, так его за ней и не видно, только нос торчит, как у воробья, залетевшего в скворечню.
      Ну, и опять в зале смех.
      И что бы он ни сказал, все кажется смешно, хотя он не думал никого смешить и очень редко улыбался.
      Так и на войне с ним повелось. Прилетели летчики из первого воздушного боя, стали докладывать, кто что сбил.
      Один сбил "Юнкерс", другой - "Мессершмитт".
      - А я сбил колбасу! - докладывает Кочмала.
      Ну, и все, конечно, смеются. А что тут смешного? Ведь каждый знает, что "колбасой" называется привязной аэростат, с которого наблюдают за полем боя, и сбить его не так просто: аэростат охраняют и зенитки и истребители.
      Стали Кочмалу к ордену представлять, а летчики шутят:
      - За колбасу!
      Даже когда он докладывал командиру сведения воздушной разведки, и тут ждали от него чего-нибудь смешного.
      Вот развертывает он свой планшет и указывает на карту:
      - У излучины реки я заметил среди стогов сена один фальшивый, под ним что-то замаскировано: не то радиостанция, не то наблюдательный пункт...
      - Почему вы так думаете?
      - К этому стогу от реки тропинка ведет. Я спикировал пониже - смотрю, у стога ведро воды стоит... Неужели сено пить хочет?
      Услышав такой доклад, мотористы потом весь вечер смеялись. А штурмовики ударили по стогу и не ошиблись - под сеном фашисты оказались.
      Стали посылать Кочмалу командиром боевой группы.
      Однажды ведет он шестерку истребителей над вражеским шоссе. На асфальте никого, словно веником подмели: ни машин, ни солдат. В ясный зимний денек фашисты не ездили, боялись нашей авиации. Вокруг стоят хвойные леса, засыпанные снегом. Тихо-тихо, словно все вымерли.
      Вдруг Кочмала командует:
      - За мной! Атакуем!
      И устремляется в пике на кучу молодых елок.
      Летчики пикируют и удивляются: зачем это он, на кого, на елки? А Кочмала бьет по елкам из пушек и пулеметов, и летчики видят чудо: иные деревья валятся, а иные в разные стороны бегут.
      Не бывало еще такого в природе, чтобы елки разбегались!
      Оказалось, что фашисты, маскируясь от авиации, стали ходить с елками на плечах. Сверху посмотришь - дерево, а под ним - солдат. Не обратишь внимания на рощу, а под ней - целый батальон.
      - Как же ты догадался? - спрашивали Кочмалу товарищи.
      - Очень просто! Я смотрю: большие леса стоят снегом засыпаны, а при дороге елки зеленые.
      При этом простом объяснении опять почему-то все смеются.
      И только никто не засмеялся, услышав про подвиг Кочмалы.
      Однажды ему поручили проверить мастерство молодого летчика, только что прибывшего в полк.
      - Ну что ж, - сказал Кочмала, - полетим пофигуряем?
      Они сели в двухместный учебный самолет и стали проделывать над аэродромом фигуры высшего пилотажа.
      Так носились, что залюбуешься. И вдруг из-за облаков вынырнул фашистский самолет. Громадный, двухмоторный, дальний разведчик. Высмотрев что-то важное в нашем тылу, он быстро несся курсом с востока на запад.
      Такого упустить нельзя!
      Но что делать? Пока поднимутся боевые самолеты с аэродрома, он уйдет. В воздухе один Кочмала на безоружном учебном "ястребке". И вдруг командир услышал его голос по радио:
      - Разрешите догнать?
      - Догнать и наказать! - приказал командир.
      И увидели, как учебный самолет погнался за уходящим разведчиком. Минута - и они скрылись из глаз.
      Что же теперь будет? Ведь у Кочмалы ни пушек, ни пулеметов, он на учебной машине.
      - Что-нибудь будет, - сказал кто-то из мотористов. - На то он и Кочмала...
      Некоторые попытались шутить, но как-то уж не шутилось.
      А вечером весь аэродром был взбудоражен. Вернулся молодой летчик. Растрепанный, в разорванном комбинезоне и без шлема.
      - А Кочмала где?
      - Я не знаю. Он мне приказал - прыгай...
      - Ну?
      - Я прыгнул и зацепился парашютом за деревья. Потерял шлем, унты и поцарапался, вот... Меня партизаны с сосны сняли.
      - Ну, а с Кочмалой что?
      _ Он полетел дальше. Немец от него, а он за
      ним.
      Вот и все, что рассказал молодой летчик.
      А наутро приехали на аэродром офицеры-зенитчики и спрашивают:
      - Где у вас летчик, который вчера с парашютом выбросился? Жив-здоров?
      Увидели молодого пилота и стали его поздравлять:
      - Ловко это у вас получилось! Сами с парашютом, а самолет свой прямо немцу под хвост... Только щепки от "Юнкерса" полетели, так и загудел в лес. С полчаса потом все дым и пламя. Вы своего самолета не жалейте: вы сбили дальнего разведчика, который сфотографировал важный объект. Вы достойны большой награды.
      - Это не я - там был другой, - смущенно ответил пилот.
      Зенитчики примолкли, поняв, что они привезли в полк весть о гибели героя. Печально стало в полку, но ненадолго.
      Как-то раз вернулись летчики с разведки и говорят:
      - Жив Кочмала! Ничего ему не делается, опять чудит. Летим-смотрим: в тылу у противника на снегу огромная стрела из еловых веток выложена и указывает на кладбище. Ударили мы по нему - а оттуда фашисты как тараканы. Оказывается, они среди могил замаскировались... и напросились в покойники! Ну кто же это мог подстроить, как не Кочмала! Он это действует. Не на самолете, так пешком врагов бьет... Где-нибудь в партизанах.
      Так в полку появилась легенда, что Кочмала не погиб.
      И при каждом передвижении вперед летчики ожидали, что вот-вот с освобожденной территории на какой-нибудь попутной машине появится сам Кочмала и, отрапортовав командиру, что выполнил приказ - наказал фашистского разведчика, - обязательно скажет что-нибудь смешное.
      ИВАН ТИГРОВ
      На Москву фашисты ехали по шоссе. В деревню Веретейка даже не заглянули. Что в ней толку: в лесу стоит, а вокруг - болота. А вот когда от Москвы побежали - удирали проселками. Наши танки и самолеты согнали их с хороших дорог - пришлось гитлеровцам пешком топать по лесам и болотам.
      И вот тут набрели они на Веретейку.
      Заслышав о приближении врагов, все жители в лес убежали и все имущество либо в землю зарыли, либо с собой унесли.
      Ничего врагам не досталось, ни одного петуха. Словно вымерла деревня.
      А все-таки два человека задержались: Ваня Куркин и его дедушка Севастьян.
      Старый пошел рыболовные сети прибрать, да замешкался, а малый без деда не хотел уходить, да тут еще вспомнил, что в погребе горшок сметаны остался, хотел одним духом слетать и тоже не успел.
      Высунул нос из погреба - смотрит, по домам уже немцы рыщут. И танки по улице гремят.
      Дедушка свалился к нему с охапкой сетей в руках,
      - Ванюша, затаись, тише сиди, а то пропали! - шумит глухой под носом у немцев..
      В его глухоте был внучек виноват. Когда Ваня был поменьше, озорные парни его подговорили деду в ружье песку насыпать. Так, мол, крепче выстрелит.
      Дед пошел по зайчишкам - ружье не проверил, не заметил, что в стволе песок. Приложился по косому, выпалил, ружье-то и разорвалось.
      С тех пор дед оглох - кричит, а ему кажется, что говорит тихо. Беда с ним!
      Немцев мимо деревни прошли тысячи, но, видно, торопились: погреб не обнаружили. Когда движение утихло, Ваня осторожно выглянул и удивился.
      Перед околицей в песчаных буграх немцы успели нарыть большие ямы. Спереди тщательно замаскировали их кустами и плетнем.
      В одной яме поставили танк, громадный, почти с избу. Страшный. На боках черные пауки нарисованы - свастика.
      Ваня понял, что это засада.
      И как же хитро этот танк действовал! Когда вышли на дорогу наши танки, он их обстрелял. Стрельнет - и тут же уползает из одной ямы в другую.
      Наши стреляют туда, где заметили вспышку от выстрела, а танка там уже нет: он в другую яму уполз.
      И страшно Ване, дух захватывает, сердце останавливается, когда снаряды рвутся, а любопытство пуще страха.
      "Неужели, - думает он, - немцы хитрей наших, а?" И такая досада его берет, зубы стискивает.
      "Была бы у меня пушка, я бы вам показал, как в прятки играть!"
      Ну, какая же у него пушка! Горшок сметаны, завязанный в тряпку, - вот и все оружие!
      Да в тылу у него глухой дед прячется под сетями - тоже невелика сила.
      И хочется Ване своим помочь, а пособить нечем.
      Неожиданно стрельба кончилась.
      Наши танки отошли. Наверно, пошли обхода искать. Или за подмогой. Ведь им могло показаться, что танков здесь много.
      Фашисты вылезли из своего танка - потные, грязные, страшные.
      Достают заржавленные консервные банки. Вскрывают ножами, едят, что-то ворчат про себя.
      "Ишь ты, наверно, ругаются, что курятины у нас в деревне не нашли!" - подумал Ваня.
      Посмотрел на горшок и усмехнулся: "И не знают, что рядом свеженькая сметанка..." И тут мелькнула у него такая мысль, что даже под сердцем похолодело:
      "Эх, была не была... А ну-ка, попробую! Хоть они и хитры, а не хитрей нашего деда!"
      И он выкатился из погреба, держа обеими руками заветный горшок.
      Бесстрашно подошел к немцам.
      Фашисты насторожились, двое вскочили и уставились на него в упор:
      - Маленький партизан?
      А Ваня улыбнулся и, протягивая вперед горшок, дружелюбно так сказал:
      - А я вам сметанки принес. Во, непочатый горшок... Смотри-ка!
      Немцы переглянулись.
      Один подошел. Заглянул в горшок. Что-то сказал своим. Потом достал раскладную ложку, зацепил сметану и сунул Ване в рот.
      Ваня проглотил и замотал головой:
      - Не, не отравлена. Сметана - гут морген! - И даже облизнулся.
      Немцы одобрительно засмеялись. Забрали горшок и начали раскладывать по своим котелкам: всем поровну, начальнику больше всех. Мальчик не соврал: сметана хороша была.
      А Ваня быстро освоился.
      Подошел к танку, похлопал по пыльным бокам и похвалил:
      - Гут ваша танка, гут машина... Как его зовут? "Тигра"?
      Немцы довольны, что он их машину хвалит. Посмеиваются.
      - Я, я, - говорят, - тигер кениг...
      А Ванюша заглядывает в дуло пушки. Танк стоит в яме, и его головастая пушка почти лежит на песчаном бугре. Так что нос в нее сунуть можно.
      Покосившись на немцев, которые едят сметану, Ваня осторожно берет горсть песку, засовывает руку в самую пасть орудия. Из нее жаром пышет: еще не остыла после выстрелов.
      Быстро разжал Ваня ладонь и отдернул руку. Гладит пушку, как будто любуется.
      А сам думает: "Это тебе в нос табачку, чихать не прочихать... Однако маловато. Ведь это не то что дедушкино ружье - это большая пушка".
      Еще раз прошелся вокруг танка. Еще раз похвалил:
      - Гут "тигр", гут машина...
      И, видя, что немцы сметаной увлеклись и ничего не замечают, взял да еще одну горстку песку таким же манером подсыпал.
      И только успел это сделать, как грянул новый бой. На дорогу вышел грозный советский танк. Идет прямо грудью вперед. Ничего не боится. С ходу выстрелил и первым снарядом угодил в пустую яму, откуда вражеский "тигр" успел уползти.
      Немцы бросились к своему танку. Забрались в него, запрятались и давай орудийную башню поворачивать, на наш танк пушку наводить...
      Ваня нырнул в погреб. В щелку выглядывает, а у самого сердце бьется, словно выскочить хочет.
      "Неужели фашисты подобьют наш танк? Неужели ихней пушке и песок нипочем?"
      Вот немцы приладились, нацелились - да как выстрелят! Такой грохот и дребезг раздался, что Ваня на дно погреба упал.
      Когда вылез обратно и выглянул - смотрит: стоит "тигр" на прежнем месте, а пушки у него нет. Полствола оторвало. Дым из него идет. А фашистские танкисты открыли люк, выскакивают из него, бегут в разные стороны. Орут и руками за глаза хватаются.
      "Вот так, с песочком! Вот так, с песочком! Здорово вас прочистило!"
      Ваня выскочил и кричит;
      - Дед, смотри, что получилось, "тигру" капут!
      Дед вылез - глазам своим не верит: у танка пушка с завитушками... Отчего это у нее так ствол разодрало?
      И тут в деревню, как буря, ворвался советский танк. У брошенного "тигра" остановился.
      Выходят наши танкисты и оглядываются.
      - Ага, - говорит один, - вот он, зверюга, готов, испекся... Прямо в пушку ему попали.
      - Странно... - говорит другой. - Вот туда мы стреляли, а вот сюда попали!
      - Может, вы и не попали, - вмешался Ваня.
      - Как так - не попали? А кто же ему пушку разворотил?
      - А это он сам подбился-разбился.
      - Ну да, сами танки не разбиваются: это не игрушки.
      - А если в пушку песку насыпать?
      - Ну, от песка любую пушку разорвет.
      - Вот ее и разорвало.
      - Откуда же песок-то взялся?
      - А это я немного насыпал, - признался Ваня.
      - Он, он, - подтвердил дед, - озорник! Он и мне однажды в ружье песку насыпал.
      Расхохотались наши танкисты, подхватили Ванюшу и давай качать.
      Мальчишке раз десять пришлось рассказывать все сначала и подъехавшим артиллеристам, и подоспевшим пехотинцам, и жителям деревни, прибежавшим из лесу приветствовать своих освободителей.
      Он так увлекся, что и не заметил, как вернулась из лесу его мать. Она ему всегда строго-настрого наказывала, чтобы он без спросу в погреб не лазил, молоком не распоряжался и сметану не трогал. А Ваня тут рассказывал, как обманул немцев на сметане.
      - Ах ты разбойник! - воскликнула мать, услышав такие подробности. Ты чего в хозяйстве набедокурил? Сметану немцам стравил. Горшок разбил!
      Хорошо, что за него танкисты заступились.
      - Ладно, - говорят, - мамаша, не волнуйтесь. Сметану снова наживете. Смотрите, какой он танк у немцев подбил! Тяжелый, пушечный, системы "тигр".
      Мать смягчилась, погладила по голове сына и ласково сказала:
      - Да чего уж там, озорник известный...
      Прошло с тех пор много времени. Война окончилась нашей победой. В деревню вернулись жители. Веретейка заново отстроилась и зажила мирной жизнью. И только немецкий "тигр" с разорванной пушкой все еще стоит у околицы, напоминая о вражеском нашествии.
      И когда прохожие или проезжие спрашивают: "Кто же подбил этот немецкий танк?" - все деревенские ребятишки отвечают: "Иван Тигров из нашей деревни".
      Оказывается, с тех пор так прозвали Ваню Куркина - Тигров, победитель "тигров".
      Так появилась в деревне новая фамилия.
      ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С НИКОЛЕНКО
      Наш суровый командир любил пошутить. Когда на фронт явились летчики, недавно окончившие военную школу, он, рассказав им, в какой боевой полк они прибыли, вдруг спросил:
      - А летать вы умеете?
      Молодые авиаторы почувствовали себя неловко. Как ответить на такой вопрос - ведь они только и делали, что учились летать. И научились. Поэтому их и прислали бить фашистов в воздухе. И вдруг один летчик громко сказал:
      - Я умею!
      Командир поднял брови: "Ишь ты какой! Не сказал - мы умеем".
      - Два шага вперед!.. Ваша фамилия?
      - Младший лейтенант Николенко! - представился молодой летчик уверенным баском.
      - Ну, раз летать умеете, покажите свое умение, - сказал с усмешкой командир. - Обязанности ведомого в воздухе знаете?
      - Следовать за ведущим, прикрывая его сзади.
      - Точно. Вот вы и следуйте за мной. Я ведущий, вы ведомый.
      И с этими словами они направились к самолетам. Старый летчик шел и все усмехался: не так это просто следовать за ним, мастером высшего пилотажа, если он захочет оконфузить ведомого и уйти от него.
      - Полетим в паре, я буду маневрировать так, как приходится это делать в настоящем воздушном бою с истребителями, а вы держитесь за мой хвост, - сказал командир, как бы предупреждая: "Держи, мол, ухо востро".
      И вот два "ястребка" в воздухе. Десятки глаз наблюдают за ними с аэродрома. Волнуется молодежь: ведь это испытание не одному Николенко...
      Старый истребитель, сбивший немало фашистских асов, вначале выполнил крутую горку, затем переворот. После пикирования - снова горка, переворот, крутое пикирование, косая петля, на выводе - крутой вираж. Еще и еще каскад стремительных фигур высшего пилотажа, на которые смотреть - и то голова кружится!
      Но сколько ни старался наш командир, никак не мог "стряхнуть с хвоста" этого самого Николенко. Молодой ведомый носился за ним как привязанный. Когда произвели посадку, командир наш вылез из машины, вытер пот, выступивший на лице, и, широко улыбнувшись, сказал:
      - Летать умеете, точно!
      А Николенко принял это как должное. Он был уверен в этом и ответил:
      - Рад стараться, товарищ полковник!
      Еще раз оглядел его старый боец. С головы до ног. Хорош орлик, только слишком уж самонадеян. Если зарвется, собьют его фашисты в первом же бою.
      Николенко был назначен ведомым к опытному, спокойному летчику старшему лейтенанту Кузнецову.
      И в первом же полете совершил проступок. Когда восьмерка наших истребителей в строю из четырех пар сопровождала на бомбежку группу штурмовиков, Николенко заметил внизу фашистский связной самолет, кравшийся куда-то над самым лесом. Спикировал на него и сбил первой же очередью из всех пулеметов и пушек. Но потерял группу и нагнал своих только при возвращении с боевого задания.
      - Вы что же это вздумали? Бросать ведущего? Разрушать строй?.. разносил его командир эскадрильи.
      - Но я сбил самолет, - пытался оправдаться Николенко.
      - Хоть два! Из-за вашего самовольства мог погибнуть ведущий, нарушиться строй. В образовавшуюся брешь могли ударить фашистские истребители, навязать нам невыгодный бой... Мы бы не выполнили задания по охране штурмовиков и понесли бы потери!
      Словом, досталось Николенко.
      Но привычки своей - волчком отскакивать от строя в погоне за своим успехом - он не оставил. Правда, благодаря лихости и сноровке на его счету появилось несколько сбитых вражеских самолетов. И в ответ на упреки своих товарищей по летной школе он насмешливо отвечал:
      - "Дисциплина, дисциплина"!.. Что мы, в школе, что ли? Вот вы первые ученики, с пятерками по дисциплине. А где у вас личные счета? Пусты...
      Как-то раз командир полка, улучив минуту, когда они были одни, по-дружески обнял его за плечи и сказал:
      - Смотрите, Николенко, убьетесь!
      - Меня сбить нельзя! - задорно тряхнул головой Николенко.
      - Вот я и говорю: сами убьетесь.
      - Подставлю себя под удар? Нет. У меня и на затылке глаза!
      И Николенко так удивительно покрутил головой, что, казалось, она у него вертится вокруг своей оси.
      - Шею натрете, - усмехнулся командир.
      - Не натру: вот мне из дому прислали шарф из гладкого шелка.
      И показал красивый шарф нежно-голубого цвета.
      - Ну, ну, смотрите, да не прозевайте. Уж очень вы на одного себя полагаетесь. А знаете, что мой отец, сибирский мужик, говаривал: "Один сын - еще не сын, два сына - полсына, три сына - вот это сын!" Так и в авиации: один самолет - еще не боевая единица, пара - вот это боец, четыре пары - крепкая семья, полк - непобедимое братство!
      Задумался Николенко. Еще в школе упрекали его, что он плохой товарищ. Ни с кем не дружит, всегда сам по себе. Зачем ему друзья - он и так первый ученик! А когда трудновато, родители репетитора наймут. И опять он лучше всех. Был он у отца с матерью единственным сыном, и они хотели, чтоб он везде был самым первым. Чтоб и костюмчик у него был лучше всех, и отметки...
      Учителя им гордились. Другим в пример ставили. А ребята не любили. Так и прозвали: "гордец-одиночка".
      А ему ни жарко ни холодно. Он школу с отличием окончил. Когда ему бывало скучно без компании, он умел подобрать себе товарищей для игр. Только не по дружбе, а по службе. Приманит к себе малышей отличными горными санками, которые ему родители из Москвы привезли. И за то, что даст прокатиться, заставляет службу служить: ему санки в гору возить.
      Словом, все и все для него: и родители, и приятели, и учителя. Только он ни для кого ничего...
      И до сих пор жил отлично. Лучше всех, пожалуй. Да и на войне вот: разве он не лучше других себя чувствует? Все хорошо воюют, а он лучше всех. Кто из молодых летчиков больше самолетов сбил? Лейтенант Николенко.
      Усмехнулся Николенко в ответ на предупреждение командира и только из вежливости не рассмеялся.
      А командир знал, что говорил...
      Не прошло и нескольких дней, как сам полковник поднял восьмерку по тревоге. Получено было донесение разведки, что на тайный аэродром, устроенный фашистами невдалеке от наших позиций, прилетела новая истребительная эскадра. Самолеты все свеженькие, как с чеканки. Заправились фашисты горючим и полетели штурмовать наши войска. Летают над позициями, над дорогами, обстреливают каждую машину, резвятся. Не боятся, что у них бензина мало. Тайный аэродром рядом. Только скользнут над густым лесом - вот тебе и стол и дом... Для пилотов - теплые землянки, горячий завтрак, а для самолетов - бензин и смазка и дежурные мотористы наготове.
      Хорошо устроились. Да наши партизаны выследили и по радио все это сообщили.
      Восьмерка истребителей поднялась, чтобы подловить фашистов в самый момент возвращения домой. Бензин у них на исходе - драться они не смогут.
      Конечно, аэродром не озеро, на которое прилетают утки. Его охраняют зенитные пушки. Его прикрывает "шапка" дежурных истребителей.
      Все это наши знали. Подошли скрытно, со стороны солнца, и стали делать круги, разбившись на пары, идущие на разной высоте.
      Фашистские летчики, прикрывавшие аэродром, вначале заметили пару наших самолетов, затем еще два - повыше. А потом разглядели и еще. И смекнули, что советские истребители явились в боевом порядке, эшелонированном по высоте. Такой боевой порядок был назван летчиками "этажерка". Неуязвимый строй: нападешь на нижнюю пару - тебя на выходе из атаки верхняя собьет, нападешь на верхнюю - тебя во время скольжения вниз нижняя подхватит... А уж в центр такого строя соваться и совсем не стоит, если дорожишь головой. И фашистские летчики, прикрывавшие аэродром, отошли в сторону, поднялись повыше.
      Одна у фашистов была надежда: вот сейчас их зенитки дадут огонь, глядишь - заставят "этажерку" рассыпаться, растреплют строй. И тогда...
      Но не тут-то было. Наш полковник свой маневр знал. Лишь только ударили пушки и расцветили небо разрывами снарядов, он приказал всей восьмерке, не нарушая боевого порядка, скользить вправо, влево, выше, ниже. Не так легко пристреляться к таким танцующим в воздухе крылатым парам.