И пошел на взлет...
      Как же прозевали их фашисты, почему не расстреляли из автоматов и пулеметов?
      Вначале они действительно прозевали, когда подумали, что к ним в лагерь валится не один самолет с ветчиной, колбасой и консервами, а целых два...
      А потом наши летчики, оставшиеся в воздухе, раньше их спохватились, что нужно делать, когда увидели бесстрашный маневр своего командира.
      Первым заложил машину в крутой вираж лейтенант Брагинец, за ним остальные и пошли кружиться над озером. А штурманы припали к турельным пулеметам и давай поливать фашистов свинцом.
      Кто рот разинул - пулю получил; кто за камень, за дерево спрятался тот жив остался.
      А самолет-то в это время и улетел.
      Но самое страшное было еще впереди. Летучий, поглядывая на своих пассажиров, вдруг заметил, что Топаллер начинает сползать с крыла. Чтобы ухватиться с расчалки самолета, он сбросил там, на озере, меховые перчатки и теперь на морозе не мог голыми руками держаться за металл.
      - Анатолий! Потерпи... еще немного! - выглядывая из кабины, кричал другу Летучий и старался вести машину потише, чтобы встречные потоки воздуха не сбросили Топаллера с крыла.
      Близнюку удалось захватить расчалки сгибами локтей, и он держался надежнее.
      Вот уже близок аэродром. Вот видны знакомые палатки, автомашины. Не делая круга, Летучий посадил самолет, и от толчка Топаллер свалился с крыла.
      Но в мягком комбинезоне он даже не ушибся. Подбежавшие санитары занялись его руками.
      В госпиталь попал и Летучий. Он так обморозил себе щеки, что они опухли, как две подушки, и совсем закрыли глаза.
      Так и лежали они рядом: один с забинтованной головой, другой с забинтованными руками. И разговаривали. О чем же? Наверно, Топаллер благодарил Летучего за свое спасение, а Летучий принимал его благодарность.
      Нет, об этом не было сказано ни слова. Когда друг спасает на войне друга, это само собой понятно. Так же поступил бы и Топаллер, случись беда с Летучим.
      - Добрый был самолет! Если бы не шальной осколок в мотор, всю бы войну пролетал, - сказал Топаллер.
      - Да, машину жалко.
      - А мне и колбасу жалко, и ветчину жалко... Я же не успел всего нашим сбросить, над финнами облегчился, весь груз им свалил..
      - Да что ты говоришь? То-то я смотрю, фашисты в тебя не стреляют, а пляшут вокруг озера от радости. Значит, они тебя за святочного деда приняли. С мешком подарков. Дело-то было под Новый год!
      И оба засмеялись.
      Вот какие были случаи с летчиками на Северном фронте!
      Правительство наградило храбрецов высокими званиями Героев Советского Союза. Золотые звездочки вручал им Михаил Иванович Калинин в Кремле. Он знал всю эту историю и, пожимая руку Летучему, спросил:
      - А откуда у вас фамилия такая авиационная?
      - Ребята выдумали, - ответил тот. - Я был сиротой, беспризорником, не помнил ни отца, ни матери. В детском доме воспитывался и все мечтал летать... Вот меня и прозвали Летучим.
      - Хорошая у вас фамилия! - сказал Михаил Иванович. - Дети и внуки будут ею гордиться... - Сколько у вас ребят?
      - Двое.
      - Воспитывайте из них хорошую смену.
      - Есть! - по-военному коротко ответил Герой.
      ПОЕДИНОК С ПРИВИДЕНИЕМ
      Много загадок задавал нам враг, а такого еще не бывало: среди лесов и скал Карельского фронта появился бронепоезд-невидимка. Всегда неожиданно, ночью или в метель, подкрадывался он поближе к нашим позициям, открывал ураганный огонь из всех орудий и скрывался.
      Не удавалось его накрыть ни артиллерии, ни авиации, никто его даже не видел, а потери наносил большие.
      Спрашивали пленных. Те отвечали, что действительно есть у них такой бронепоезд, который называется "белый призрак". И один загадочно сказал, будто он "ничего не боится, кроме собственной тени".
      И вот эту загадку разгадал один наш скромный разведчик, сибиряк Григорий Суровикин. Ничем он особенным не отличался и считался главным образом специалистом по ловле "языков".
      Тут у него был свой охотничий способ: ловил он их, как сусликов, силками.
      Действовал всегда один. Надев белый халат и став на лыжи, незаметно прокрадывался он во вражеский тыл, отыскивал лыжную тропу, по которой ходят фашисты от позиций к штабу с приказами и донесениями, и настраивал на ней, обязательно под горкой, петли из тонкой стальной проволоки.
      А сам затаивался рядом, припорошив себя снежком.
      Разогнавшись с горы, фашистский солдат или офицер попадал лыжей в силок и с разбегу летел носом в снег. И, не успев опомниться, фашист оказывался в железных объятиях охотника. Дав ему хорошего тумака, Суровикин затыкал пойманному рот, связывал руки и, спеленав простыней, укладывал на его же лыжи и тащил через линию фронта.
      А чтобы не замерз, по дороге давал глотнуть водки да оттирал нос снегом. И испуганный фашист лежал тихо, как кукла с открывающимися глазами.
      Так случалось Суровикину доставлять в штаб "языков" в большом офицерском чине.
      А тут попался охотнику не солдат и не офицер, а целый бронепоезд, да еще какой!
      Однажды забрался Суровикин далеко во вражеский тыл, вышел на гору, посмотрел в долину - и замер. Видит чудо не чудо, диво не диво, а необыкновенную крепость, словно вылепленную из снега.
      Орудийные башни белые. Пушки белые. Бронированные платформы белые. Тепловоз, закованный в белую броню, не дымит. И вся эта белая крепость катится по рельсам на белых колесах.
      - Ишь ты какой, настоящее привидение! - прошептал Григорий, много слышавший про разбойничьи налеты бронепоезда-невидимки. - Вот бы подловить такого!..
      Сердце охотника сильно забилось. Хороша добыча, да как взять ее, когда в руках у него лишь тонкие силки из стальной проволоки да автомат на груди. И почувствовал себя Суровикин так же, как при встрече с тигром в уссурийской тайге, когда у него в руках оказалось ружье, заряженное мелкой дробью на рябчиков.
      Неужели же упустить такого зверя?
      - Врешь, не уйдешь! - сказал он и пошел следом, обдумывая на ходу, что же ему предпринять.
      Бронепоезд делал петли, а он шел напрямик, горой, а сверху разглядел, что на крышах бронированных платформ и тепловоза нарисованы черные полосы, как рельсы. Затаится бронепоезд на железнодорожном полотне, полосы сольются с рельсами, и сверху он станет невидим.
      "Вот почему его так трудно обнаружить авиации". Неожиданно подул ветер, облака разорвались и показалось солнце. Чистые снега вокруг заблестели нестерпимым блеском.
      Скалы и сосны бросили от себя фиолетовые тени. На вершинах и на ветвях деревьев заиграли морозные алмазы.
      Среди ветвей затенькали синицы. В природе сразу все ожило и стало красивым. Не обрадовался солнцу только "белый призрак". Его громадная тень отпечаталась на насыпи железной дороги так четко, что Григорий мог пересчитать все его башни и пушки.
      Словно испугавшись своей тени, бронепоезд ускорил ход и уполз в первый попавшийся туннель, как гады уползают в норы при виде солнца, которое помогает зорким орлам.
      "Так вот почему ты боишься своей тени!" Суровикин, скрываясь в тени деревьев, подобрался к скале, в которой строители дороги проделали проход для поездов, и стал наблюдать.
      У входа в туннель стояла охрана. Виднелись воронки от бомб. Одна неразорвавшаяся двухсотка лежала на склоне холма, рядом с небольшим стожком сена.
      Вероятно, наши летчики не раз загоняли бронепоезд в эту пещеру.
      "Но разве такую гору пробьешь? - подумал Суровикин. - Тут надо применить какой-нибудь другой способ".
      И стал соображать, как бы ему уничтожить этого бронированного зверя. Экое чудовище! Упустишь - многих ребят сиротами сделает.
      Но в силки его не поймаешь и из автомата не подобьешь. Пошарил Суровикин в карманах и перебрал запальные шнурки, хранившиеся у него в жестяной коробке. Случалось ему подрывать рельсы, небольшие мосты; для этого хватало небольшой порции тола или динамита, вынутого из трофейной мины, но для бронепоезда слишком много надо взрывчатки. А где ее возьмешь?
      Еще раз огляделся Суровикин вокруг и заметил внизу одинокую будку путевого обходчика.
      "Вот у кого гаечный ключ достать можно, - подумал он. - Наверно, этот стожок сена ему и принадлежит. Что ж, дождусь ночи да и развинчу рельсы на повороте. Тут высоко. Так и загремит вся крепость под откос, в речку, вместе со всеми башнями и пушками".
      С таким решением забрался Суровикин в стог сена, спрятался в самой середке, пригрелся да и заснул. Спит и видит во сне свой дом и козленка Ваську. И козленок, играя, больно бодает его в бок.
      - Пошел прочь, не балуй! - оттолкнул его Суровикин и проснулся.
      Смотрит, а в шинель ему впились не рога, а железные вилы.
      В один миг вывалился разведчик из стога и очутился лицом к лицу с финским ополченцем.
      Суеверному финну показалось, что он поддел на вилы самого лешего. Хотел крикнуть, но с испугу только лязгнул зубами, сел в снег, выронив из рук вилы.
      - Вот я тебе покажу, как баловаться!- закричал Суровикин, схватив его за грудь.
      - Рус, рус, у меня матка, у меня детки! - залепетал старый финн, знавший по-русски. - Я не сам, меня командир послал. Герман сена хочет...
      - Что ты глупости болтаешь, разве фашисты сено едят?
      Но тут Суровикин заметил лошадь, запряженную в сани, и смягчился:
      - А все-таки для чего же это немцам сено понадобилось?
      - Для матрацев. Немцы мягко спать любят, - ответил финн.
      - Это какие же немцы?
      - А вон там, в бронепоезде, - указал финн.
      Суровикин посмотрел вниз. Стояла белесая северная ночь. Не зажигая фар, к туннелю подходили грузовики, груженные ящиками со снарядами. По-видимому, "белый призрак" собирался в очередной разбойничий набег.
      - Если не привезу им сена через час, мне капут, - сказал ополченец, расстреляют.
      Суровикин окончательно пришел в себя и усмехнулся. У него мелькнула отчаянно смелая мысль.
      - Ладно, - сказал он финну, - приказ есть приказ. Надо его выполнять. Давай наваливай сено!
      Вначале ополченец ничего не понял. А потом, когда разведчик попросил помочь ему втащить в сани неразорвавшуюся бомбу, он задрожал так, что у него снова застучали зубы.
      - Да ты не трусь, - сказал ему Суровикин, - все будет хорошо, доставим им гостинчик, запрятанный в сенцо, в лучшем виде!
      Когда бомба была погружена в сани, он приладил шнур и взрыватель, сверху набросал сена, потом свернул две цигарки - одну дал финну, другую закурил сам.
      - Ты беги в лес, к тем финнам, которые в партизанах. Тогда твоя мамка тебе спасибо скажет, и детки тоже. А я сам немцам сено доставлю!
      Он хлестнул лошадь и, схватив в руки вожжи, побежал рядом с возом, бойко тронувшимся с горы. И, обернувшись, еще успел улыбнуться финну. Автомат у него висел на груди, а лыжи он воткнул в сено, из которого торчал наружу запальный шнур, похожий на поросячий хвост.
      Финн не мог тронуться с места и стоял как столб, не в силах отвести взгляд от солдата, затеявшего смертельное дело.
      Воз разгонялся с горы все быстрее. Суровикин бежал с ним рядом. А когда лошадь стала упираться и тормозить, он нахлестал ее как следует и пустил вскачь. Сам же ловко вскочил на запятки саней, пригнулся, прижег запальный шнур цигаркой и, не доезжая до туннеля метров сто, спрыгнул и покатился кубарем в глубокую долинку, прорезанную здесь ручьем: А направленный им воз с разгона въехал в туннель.
      Лошадь проскочила мимо солдат охраны и застряла среди грузовиков с порохом и снарядами.
      Увидев сено, немецкий офицер, ведавший хозяйством, взглянул на часы и сказал:
      - О, этот финн стал понимать немецкий порядок...
      И это были его последние слова. Огонек, бежавший по шнуру, добрался до взрывателя.
      Взрыв авиабомбы был такой силы, что один вагон с пушками и башнями даже выбросило из туннеля. А потом начали рваться сложенные в ящиках снаряды. Казалось, весь туннель превратился в громадное дуло пушки, из которого вместе с дымом и пламенем летят обломки рельсов, ящики, люди, колеса...
      Финну стало так страшно, что он вскрикнул, схватился за голову и бросился бежать в лес.
      Что стало с русским солдатом, он не видел.
      А Суровикин остался жив. Он выбрался к своим усталый, потрепанный и без "языка".
      - А где же пленный? - спросил его командир.
      И тут Суровикин начал объяснять, что ему было не до пленного, когда он встретился с бронепоездом. Он так волновался, так запинался и краснел, что рассказ его о поединке с "привидением" показался неправдоподобным.
      - У вас эти призраки и привидения от повышенной температуры, наверно! - рассердился командир. - И язык заплетается, и лицо красное... Идите-ка в госпиталь!
      Скромный Суровикин не стал настаивать.
      - Ладно, - сказал он, - бронепоезда - это не моя специальность. Я охотник по "языкам". Вот отдохну немного, я вам самых лучших представлю... из глубокого тыла.
      И охотно пошел в госпиталь, как в дом отдыха. Врачи нашли у него кучу болезней, но когда он отоспался в тепле, на чистой койке, все болезни сразу прошли.
      А бронепоезд-невидимка исчез и больше не показывался. Не отмечали его действий и на других участках фронта. Стали думать о представлении солдата к большой награде, но опасались, что не поверят, если написать в наградном листе, что он один на один победил бронепоезд.
      Вскоре Суровикину удалось поймать на лыжной тропе фашистского штабного офицера с ценными сведениями, и Григория за это наградили орденом Славы.
      А в конце войны в наше расположение вышел финский партизанский отряд, составленный из солдат, не желавших воевать за фашистов.
      Один партизан все разыскивал русского солдата по именному кисету, на котором вышиты в виде вензеля буквы "Г" и "С".
      Финн объяснял, что из этого кисета они вместе закуривали, когда подрывали фашистский бронепоезд, и сгоряча солдат забыл этот кисет у него в руках.
      Но это было на другом участке фронта, где Григория Суровикина не знали. Так они и не встретились. А финн уж очень хотел повидать своего нечаянного друга и все утверждал, что это самый храбрый и самый лучший солдат в мире.
      Наши с ним соглашались и говорили:
      - Это верно: храбрее русского солдата нигде не сыщешь. Держись к нам ближе - сам будешь лучше!
      ЧеРНЫЙ КОТ
      В одном санитарном батальоне жил черный кот Васька, удивительный лакомка и к тому же франт. Даже на фронте он только и делал, что умывался, прихорашивался, разглаживая усы лапой. Его черная шерсть сверкала, а усы загибались кверху,
      Врачи и медицинские сестры любили Ваську и так его набаловали, что кот стал есть самую некошачью пищу. Любил варенье, шоколад, конфеты. Любопытный был. Бывало, дадут ему конфету в бумажке, так он с полчаса трудится, а все-таки бумажку развернет и конфету попробует.
      Однажды, ради смеха, дали ему ломтик лимона. Кот поморщился, но съел. А потом долго сердито вертел хвостом и поглядывал на всех обидчиво, словно хотел сказать: "Нашли чем угостить... Ки-исло!"
      Но и после этого по-прежнему всем интересовался. А войны совсем не боялся. Под гром пушек спал спокойно, и когда особенно, громко где-нибудь ахнет, он спросонья встрепенется, поведет прищуренными глазами: "Кто это спать мешает?", зевнет - и снова на боковую.
      И вот неожиданно во время наступления пригодилась забавная привычка Васьки все пробовать.
      Однажды является в санбат солдат в обнимку с бочонком сметаны и рапортует:
      - Товарищ доктор, принес вам трофей! Из горящего дома вытащил. Чего добру в огне пропадать, раненым пригодится.
      Доктор улыбнулся: в хозяйстве как раз не было сметаны. Взяли бочонок. Но тут же доктор подумал: "А вдруг эта сметана отравленная?" Коварные враги, отступая, отравляют даже воду в колодцах. Может, и в бочонок яду подсыпали. Как тут быть? Исследовать? Но в санбате не было химической лаборатории. Попробовать? Но кто же решится?
      И есть опасно, и выбрасывать жалко... Вдруг кто-то вспомнил про черного кота:
      - Пускай Василий опробует. Кошки - они в сметане хорошо разбираются. Плохую нипочем есть не станут.
      Вот налили полное блюдечко и говорят:
      - А ну, Вася, сослужи службу, определи качество.
      Кот подошел к сметане, отведал, облизнулся, расправил усы лапой и зажмурился: "Хороша! Давно не ел сметаны в походной жизни!"
      С удовольствием вылизал блюдечко.
      Все смотрят на кота - что с ним теперь будет? А Васька мурлыкнул, калачиком свернулся да и заснул. Кот спит, а люди вокруг волнуются.
      - Отравился наш Васька, - говорит медсестра. - Смотрите, у него коготки уже вытягиваются... Умирает, бедняжка!
      - Да нет, это он мышей во сне видит, - говорит санитар. - Вот когтищи-то на них и настраивает!
      А пока спорили, Васька проснулся, потянулся - да снова к сметане! Ну, тут ему дали еще. И пошла сметана в борщ и в галушки: трофей пригодился,
      В другой раз подъезжает к палаткам батальона грузовик, а из него осторожно высаживаются легко раненные солдаты, и у каждого в одной руке винтовка, а под мышкой банка с вареньем.
      - Товарищ доктор, принимайте для раненых подарок. В помещичьем доме нашли. Сластена был фашистский помещик. Семи сортов варенье. Вот малина - хороша от простуды; вот клюква с орехами - жажду утоляет... Извините, одну банку разбили!
      Доктор варенье принимает - и опять к черному коту:
      - А ну, Василий, проверь!
      А любопытный кот уже сам в банки заглядывает. Все по очереди исследовал. Не понравилась ему только клюква, но и ее отведал.
      Пьют бойцы чай с вареньем и похваливают черного кота:
      - Ай да кот у нас, ай да Васька, ученый химик!
      - Герой, жизнью своей рискует!
      - Правильный нам кот попался!
      Васька среди них расхаживает, спину выгибает, словно доволен, что на войне пригодился, и в ответ мурлыкает:
      "Прр-равильный, прр-равильный..."
      Все сходило ему благополучно.
      Но однажды в санбат принесли самого обыкновенного молока. В захваченном нами городе все фашисты пожгли, а магазин с молочными продуктами оставили. В нем полно молока, сыров, масла. Большая работа для Васьки!
      Налили ему молока. Стал кот пробовать. Вдруг как отскочит от блюдца, усы отирает, лапки отряхивает и на всех смотрит. Что-то не то! И сразу заболел у него живот.
      Встревожился весь санбат: черный кот отравился!
      Раненые волнуются, сестры чуть не плачут. Врач кота лекарствами поит. Насилу отходили Ваську. Но после этого случая кот забастовал: не хочет ничего пробовать, и кончено.
      Его уговаривать начали. Стыдили даже:
      - Что же это ты, Васька, струсил?
      Кот ни в какую! Не ест ни колбасы, ни сала. Сам себе диету назначил. Похудел, шерсть у него потускнела. Ходит мрачный, даже не мурлычет.
      Стали думать да гадать: как быть, что делать?
      А тут наступила весна, и война окончилась нашей победой.
      К лету из санбата выписались все раненые, и Васька окончательно поправился. Он отыскивал в траве какие-то лекарственные растения, жевал их и сам себя вылечил. Принял свой прежний франтоватый вид - снова шерсть заблестела, усы поднялись кверху - и опять привалился к лакомствам.
      Иногда главный врач его спрашивает:
      - Ну, Василий, если война случится, ты с нами опять поедешь?
      Васька изогнется, проведет ему по сапогам своим черным боком и промурлычет:
      "Хор-рошо, пр-роедемся..."
      - Я знаю, ты у нас кот храбрый.,
      "Хр-рабрый, - отвечает Васька, - хр-рабрый..."
      Вот и вся история про черного кота.
      НОВИЧОК
      И на войне любят над новичками посмеяться. Попадет в роту необстрелянный солдат, так обязательно найдутся шутники, чтобы над ним потешиться. Вот и с Бобровым так, - донимал его бойкий, смешливый старожил роты, боец Васюткин. Смекалистый, ловкий парень, бывший до войны парикмахером. Юркий такой, верткий. С начала войны ни разу не был ранен, а на груди уже медаль "За отвагу".
      А Бобров пришел из степного колхоза, медлительный сибиряк, увалистый, спокойный. И, несмотря на такой сибирский характер, попав на передовую, вначале пугался. Правда, с опозданием, когда пуля просвистит, он голову наклонит; мина разорвется и осколки мимо пролетят, он присядет.
      Васюткин стукнет ему штыком по каске, он к земле припадет. И все смеются:
      - Что, не пробила? Поищи, поищи ее, на ней твои инициалы! Специально тебе отливали! Ха-ха-ха!
      Бобров не сразу разбирался, что это шутка, и просил без обиды:
      - Други, вы меня не шибко пугайте, а то я с испугу злой бываю, беду могу сделать.
      Все еще пуще смеялись.
      Послали их как-то в секрет - Васюткина часовым, а Боброва подчаском.
      По дороге Васюткин все беспокоился:
      - Бобров, а ты, в случае чего, не сдрейфишь? А? Ведь секрет - это дело рисковое... Будем совсем одни, впереди наших позиций. На ничьей земле... Гляди в оба!
      - Ладно.
      - Да не складно, тут может быть как раз не ладно! Мы за ними смотрим, а они, глядишь, нас высмотрели... Не успеешь оглянуться...
      - Ничего.
      - Ну, а в случае чего? Ты с гранатой хорошо обращаться можешь? Винтовка у тебя в порядке? Труса не спразднуешь?
      - Если не напугаюсь...
      - Ты уж, пожалуйста, не пугайся, сам погибай - товарища выручай... По совести действуй.
      - Буду действовать по уставу.
      - Вот-вот, как положено...
      Признаться, Васюткин за войну несколько уж подзабыл, что там сказано в боевом уставе, он считал себя достаточно опытным бойцом, чтобы действовать и по собственной смекалке.
      А неопытный Бобров, идя на позицию, все пытался себя подкрепить наукой, полученной в запасном полку. "Обыкновенный окопчик, пускай и впереди позиций, что ж такого? В уставе сказано: подбежал враг к окопу, вначале встречай его гранатой, затем осаживай залпом из оружия, а потом с криком "ура" переходи в штыки. Вот и все. Чего же тут хитрого?" думал он и, успокоившись, помалкивал.
      Но Васюткин не унимался:
      - Ты, главное, не теряйся. Нет такого положения, из которого нет выхода. Мы в белых халатах, каски у нас и то зубной пастой смазаны. Невидимки... Кто нас, мы сами каждого убьем! Разве у нас товарищей нету, нешто мы одни? По две гранаты - это по два друга; у тебя штык-молодец еще боец; у меня автомат - это сорок солдат!
      Так Васюткин насчитал чуть не роту.
      Только когда пришлось ползти по снегу, он притих. В окопчике приложил палец к губам и зашептал на ухо:
      - По делу нам с тобой тут безопаснее всего... Ежели, допустим, враг начнет артподготовку... засыплет наши окопы минами... разобьет блиндажи снарядами... сколько наших побьет? А нам с тобой нипочем! Мы на ничьей земле. Ее не обстреливают. Так что не робей, брат.
      Бобров и не робел, ему только было скучно. Ночь какая-то выдалась унылая. Ни луны, ни звезд. Беловатое небо, беловатый снег.
      Ничего вокруг не видно. И никого нет. Спать тянет. И ему все время дремалось. И ведь как коварно - стоя спал, а видел сон, будто он крепится и не спит...
      Васюткин за двоих бодрствовал. И вперед всматривался, и назад оглядывался, и все же не уследил, как фашистские лазутчики подползли к самому окопчику по лощинке с тыла.
      Поднялись вдруг из снега все в белом, как привидения, и хрипят:
      - Рус, сдавайсь!
      Васюткин сторожкий, как заяц, тут же выскочил из окопчика, дал очередь из автомата и исчез в белой мгле.
      А задремавший новичок остался. Когда фашисты дали вдогонку Васюткину залп из автоматов, Бобров пригнулся, как всегда, с опозданием. Но его не задело в окопе, пули прошли поверху.
      - Сдавайсь! - услышал Бобров и вначале подумал, что это его опять разыгрывают.
      Только какие же могут быть шутки в секрете? Нет, номер не пройдет! Такая его взяла досада, что захотелось ухватить винтовку за дуло да отколотить насмешников прикладом, как дубиной. Ишь лезут к нему со всех сторон, как привидения, не отличишь от снега. Все в белом, только лица темнеют пятнами между небом и землей... Страшно, конечно... И дула автоматов чернеют, как мордочки песцов...
      - Рус, сдавайсь! - повторили несколько голосов.
      И тут Боброва словно перевернуло. Такая взяла злость, что и враги пытаются его напугать еще хуже, чем свои, света белого невзвидел. Схватил гранату - р-раз ее в кучу! Гром и молния! Пригнулся и через бруствер - вторую. Осколки стаей над головой, как железные воробьи. Не мешкая, высунулся из окопа: трах-трах - всю обойму из винтовки, и, не давая врагам опомниться, выскочил, заорал "ура" что было силы. И со штыком наперевес - в атаку.
      Так могла действовать рота, взвод, а он исполнял все это один, точно по уставу.
      Но и получилось как по-писаному. Кто же мог ожидать, что один солдат будет действовать, как подразделение. Фашистам показалось, будто они нарвались на большую засаду. И "охотники за языками" бросились наутек.
      И исчезли так же внезапно, как и появились, словно улетучились.
      - Бей! Держи! - кричал Бобров и не находил, кого бить, кого держать. Вдруг опомнился и похолодел от ужасной догадки. А что, если это была опять шутка и его нарочно напугали свои и этот противный Васюткин? И он палил зря, как трус и растереха...
      В снегу что-то зашевелилось. Бобров заметил, что наступил на полу белого маскировочного халата. И кто-то копошится в сугробе, пытаясь встать.
      - Стой, гад! - взревел Бобров, вообразив, что это Васюткин. Прыгнул на насмешника, чтобы как следует потыкать его носом в снег для острастки. И тут же понял, что это не то... Насмешник был усат... И на голове кепка с ушами, какие носят фашистские лыжники.
      В одно мгновение Бобров понял, что это враг. И разозлился еще больше. Ну, свои подшучивают, ладно, откуда эти-то забрали себе в голову, будто новичок должен быть робким?
      - Я тебе покажу "рус, сдавайсь"! Я тебя отучу новичков пугать! приговаривал он, скручивая врагу руки за спину и тыкая усами в снег.
      Наши солдаты, подоспевшие на стрельбу, едва отняли у него порядочно наглотавшегося снега фашиста.
      - Легче, легче, это же "язык"!
      - Я ему покажу, как распускать язык! Ишь чего вздумал мне кричать: "Рус, сдавайсь!" Хватит, я над собой смеяться никому не позволю! Надоело мне! То свои шутки шутят... Теперь эти черти начали подкрадываться... Нет, шалишь!
      - Ложись! - повалили его в окоп солдаты.
      Фашисты открыли по месту шума беглый минометный огонь. Да такой... наши едва живыми выбрались.
      И только потом разобрались, что Бобров троих из напавших положил наповал гранатами, одного убил в упор из винтовки да одного взял в плен.
      - Пять-ноль в его пользу! - лихо доложил командиру взвода Васюткин.
      Его, чуть живого, нашли недалеко в овраге. Автоматной очередью чересчур бойкому солдату фашисты перебили ноги, когда он попытался от них удирать. После перевязки и стакана спиртного Васюткин приободрился, приподнялся на носилках и откозырял начальству.
      - А где же вы были, Васюткин?
      - Проявлял смекалку! Раненный первым залпом, по-тетеревиному зарылся в снег. Дожидался взаимной выручки! - ответил неунывающий Васюткин.
      - Значит, Бобров один разогнал целую банду?
      - Так точно!
      - Ну молодец, товарищ Бобров, поздравляю с боевым крещением. Представлю к награде! - сказал командир.
      - Рад стараться!
      - В первой стычке и такая удача... Как это у вас так лихо получилось?
      Бобров смутился: по сибирским понятиям "лихо", означало "плохо". Ему бы надо ответить: "Действовал по уставу", а он запнулся, как школьник на экзамене от непонятного вопроса, и, покраснев, ответил:
      - Да так... чересчур сильно я напугался...
      Тут все так и грохнули. Даже командир рассмеялся:
      - Ну, Бобров, если с испугу так действуете, что же будет, когда вы расхрабритесь?
      Оглядел веселые лица солдат и, очень довольный, что в роту пришел новый хороший боец, добавил, нахмурившись для строгости:
      - Шутки над новичками отставить! Ясно?
      КРАСНАЯ РЯБИНА
      Трое суток неумолкаемо грохотал бой на краю Брянского леса. От деревни Кочки рукой подать. А на третий день в деревню ворвались немцы. Не слезая с мотоциклов, подкатывали гитлеровцы к каждому дому и кричали:
      - Рус, выходи! Шнель!
      Они гнали старого и малого на поле боя - собирать оружие и хоронить убитых.
      Вместе с Арсением Казариным, колхозным конюхом, оставшимся теперь без коней, пошел и его внучек, сирота Алеша.
      Они плелись позади всех, бородатый дед и босоногий мальчишка, тащивший на плече сразу две лопаты.
      Когда Алеша увидел наших убитых солдат, он заплакал. Лицо, залитое слезами, сморщилось так, что все веснушки слились в одну.
      - Молчи, - сказал дед, - это война! Чем реветь, посчитай-ка лучше, сколько фашистов наши постреляли! Недаром же наши полегли... Вечная им слава!
      И дед стал хоронить убитых прямо в окопах, где застигла их смерть.
      Оружие немцы приказывали стаскивать к большим грузовикам:
      - Аллее, аллее, давай сюда!
      Дед сердито кряхтел, еле двигаясь под грузом автоматов и ящиков со снарядами.
      - Больно жадные! - ругался он, возвращаясь на поле боя. - Смотрите не подавитесь...
      Потом он куда-то исчез. Алеша не сразу увидел его. Дед волочил за собой противотанковую пушку. Затащив ее в блиндаж под рябиновым деревцем, он стал ловко закапывать ее в одну могилу с нашими артиллеристами.
      - Дед, ты это зачем? - удивился Алеша.
      - Так надо! - прикрикнул на него дед и, оглянувшись, зачерпнул солдатской каской масло, натекшее из подбитого танка, словно черная кровь.
      Он напитал маслом шинель и прикрыл ею затвор пушки.
      - Теперь не заржавеет!
      Почесав зудевшие цыпки на ногах, Алеша стал быстро закапывать клад, нажимая на лопату так, что у него заболели пятки. Он уже догадался, что задумал дед. А дед подкладывал в яму один ящик снарядов за другим: сгодятся!
      - Заприметь место, - сказал дед, вытерев пот рукавом.
      - Оно и будет приметное, - ответил Алеша. - Видишь: все корни пообрубили. Засохнет рябина-то.
      - Ага, значит, под сухой рябиной! Запомним. Дед посмотрел на немцев, которые расхаживали по полю с засученными рукавами и так увлеклись, выворачивая карманы убитых, что ничего не заметили. Он усмехнулся: