Мы гостеприимны. Гостю - честь и место. И вот он уже вприхлебку потягивает чай из кружки, с удовольствием откусывая по маленькому кусочку конфету, а вторую спрятав в карман для внучки.
      - Те-экс, - рассуждает он, захватывая в кулак бороденку, - значит, вы пионеры, передовые ребята... имени Ленина... Хотите пожить по-трудовому... Тогда вам без меня не обойтись. Беспременно вам надо у меня эту науку перенять, как корзинки плесть.
      - А зачем они нам?
      - Дядя Миша, а для чего это нам нужно? - спрашивает Рита.
      - А как же без корзинки? Вот хотя бы еловых шишек притащить. Да знаете ли вы, что корзинка была одним из первых величайших изобретений человечества? Обмазанная глиной, она дала начало горшку для варки пищи.
      - Без корзинки у нас в деревне никуда, - соглашается Иван Данилыч. Вещь простая, а сплести ее на первый раз хитро. А вот Владимир Ильич Ульянов-Ленин эту науку превзошел. Он корзинки мог плести. И обучала его этому делу моя двоюродная племянница Маша Бендерина, она в Горках в совхозе живет. А Маше преподавал эту науку я лично! А жаль, я бы, конечно, лучше научил... И теперь вам всенепременно надо перенять это мастерство из первых рук. Из моих то есть. - И старик показывает нам свои узловатые, много потрудившиеся пальцы.
      Ребята расспрашивают у занятного старика все подробности, как его племянница учила Ленина корзинки плести. Смеются, радуются, охают. Как Маша-то нечаянно Ильича прутиком схлестнула. А он не обиделся. "Ничего, говорит, - ученику от учителя так и полагается". Шутил, конечно, а слушался.
      После такого рассказа все захотели обучиться этому ремеслу.
      Ублаженный чаепитием, старик обещает научить нас плести такие корзинки, что залюбуешься.
      Он умеет плести всякие: маленькие - для ягод, побольше - для яблок, еще больше - для картошки, большущие - для еловых шишек и громадные кормовые, скотине мякину таскать.
      Нам обещает сплести хлебные. Это такие, чтобы продукты хранить, к дереву или на шестах подвешивать их, чтобы мыши, крысы не забрались.
      Выделенные нами "ивоплеты", тут же получившие это прозвище, азартно принимаются за дедовскую науку.
      Остальные помогают мне строить шалаши. Нам надо еще хотя бы штуки три-четыре.
      А Михаил Мартынович плетет вершу, хитроумную корзинку для ловли рыбы. Он хочет попытать счастья - заметил несколько всплесков под крутым берегом на быстринке.
      Июньский день - самый длинный в году. Но как он оказался короток в наш первый лагерный день! Как быстро покатилось солнце на закат: как колобок с горы. Не успели выкупаться после постройки шалашей, вот уже и холодком повеяло из парка.
      Над заречными лугами появился туман. И первые комары запели свои пискливые песни.
      Иван Данилыч, страдающий ревматизмом, поспешил к дому. С ним мы отправили группу "соломотрясов": старик пообещал нам старой соломы для подстилки в шалаши. Он надел себе на голову пирамиду сплетенных за день корзинок и резво зашагал, словно огромный гриб, сказочно сорвавшийся с места. Ребятам это так понравилось, что и они нахлобучили себе на головы по корзинке, так интересней, и зашагали в деревню, видневшуюся на горе.
      К вечеру Михаил Мартынович сплел свою вершу. Показал нам ее, сам полюбовался, остался доволен: "Давненько не плел, а вот не разучился".
      Долго выбирали место, где ее поставить. Наконец я закрепил ее под кустом, росшим прямо в воде, среди корней, подмытых течением. По совету многоопытного дяди Миши мы притащили из парка муравьиных яиц. До чего же больно кусаются рыжие муравьи! Ух!
      Замесили из грязи пирог, начиненный муравьиными яйцами, и я засунул его в вершину верши. Вода будет постепенно размывать его, выкатывать муравьиные яички, и по их струйке, по тропинке, придут в нашу ивовую ловушку падкие до этой прикормки падусты, подлещики, плотва. Если они есть, конечно, в Москве-реке.
      Вон у нас на Оке, там, где моя родина, там такая верша, да с такой привадой, пуста не бывает.
      С замиранием сердца следили за моими действиями ребята. Разговаривали шепотом, обсуждая все возможности, словно боясь, что рыба услышит, догадается и...
      Перед сном мы еще посидели у жаркого костра. Дядя Миша рассказывал о побеге из ссылки.
      Ночь летняя светла, но вокруг огня тьма гуще. И как-то страшновато. Парк кажется таким зловещим, черным.
      Предостерегающе кричит какая-то птица под берегом.
      Ребята жмутся к нам, взрослым. Без дяди Миши, без его богатырской спины, возвышающейся над костром, без его басовитого, спокойного голоса было бы совсем страшно.
      С таким человеком, пережившим многие опасности и беды и все же уцелевшим, конечно, не пропадешь.
      Расширив глаза, смотрят ребята в огонь. Дядя Миша рассказывает, как бежали они с товарищами с каторги и как их подстерегали охотники за беглыми.
      - Вдруг ветка хрустнула. Мы сразу наземь. Бац!
      И пуля мимо. Тут мы за ножи и прочь ползком, в разные стороны. Сначала хотели бежать. Но обидно мне стало.
      Кто же это выследил нас, как зверей, какой подлец, в каком он человеческом образе? Захотелось мне схватить его за шиворот, заглянуть в глаза...
      Пополз. Крадусь - листом не шелохну, как уж. Захожу подальше от костра, чтобы он мне на огне виден стал, а не я ему. И нашел. По тени определил. Тень вдруг шевельнулась у старого пенька.
      Прыгнул, навалился, нащупал кадыкастую глотку под жесткой бородой... "Отпусти... Не предавай смерти... Дети малые..." - хрипит. А товарищ мой подоспел и камнем замахивается. "Стой, не надо!" Вытащили мы негодяя к костру. Смотрим - невзрачный он, охотник на людей.
      Зипунишко драный, ружьишко кой-какое. Переломили мы его пополам, трахнув об дерево. А "убивец" в слезы:
      "Погубили, каторжанцы, погубили, окаянные, чем жить будем! У меня же трое внучат. Сироты..." - "А зачем же ты, чалдон, вышел в темную ночь сирот плодить? Может, и у нас в России жены, дети?" Молчит, старый гриб.
      "Сколько вам за каждого убитого полиция платит?" - "Двадцать пять целковых, милай! Это же подумать, пять кулей муки! На всю зиму нам... Да разве ваш брат, каторжанец, больше стоит? Все равно пропадет зря, тайга слопает... А так хоть людям польза... Не чалдоны мы, переселенцы из Расеи. Запашку третий год зря делаем. Опять мороз в самое колошение, весь посев убил... Чего кусать будем? Поселенцы, известно, нищие... Вот и надоумили казачки-староверцы... Они ведь на вашем брате дома построили... под железом!"
      Отлупили мы его, дурака, как следует. А потом напоили нашим каторжанским чайком, заваренным на травах, и отпустили. И сами, конечно, от такого места подальше ушли.
      - Это все с вами было, дядя Миша, это не из книжки?
      - Все правда. За каждого беглого с каторги, убитого или живого, царское правительство, как за волка, давало денежную награду. Охота за людьми была выгодней, чем за пушным зверем. Так вот и пробирались мы. И часто самой опасной встречей в тайге была встреча с человеком...
      После такого рассказа отойти от костра страшно.
      Где уж там заснуть в шалаше, темном и ненадежном!
      Я чувствую, как прильнувшие ко мне тела дрожат мелкой дрожью. Узнаю Игорька. Это он сжимает мою руку, не отпуская. Узнаю, чую, как греет мне бок прислонившаяся толстая Рая. Слышу, как громко бьется сердце прильнувшей ко мне Кати-беленькой.
      Желая отогнать страхи, дядя Миша вдруг свистнул поразбойничьи:
      - А ну, молодцы, песенку! Нашу любимую, бродяжную. Все ее знают?
      И затянул про славное море, священный Байкал.
      Ребята подхватили. Мы распелись. И страхи отлетели от нас.
      Ночью долго не могли угомониться ребята. Нелегко заснуть первый раз в жизни не дома в кровати, а в шалаше на соломе. На коломенской башне таинственно кричит сова. С Москвы-реки доносится плеск от широких плиц колесного парохода. Ржут кони на лугу, тревожно и призывно.
      - Спать, спать, ребята! Подъем будет ранний, - обходя палатки, говорю я.
      Нет, нелегко заснуть.
      Когда я хотел уже покинуть палатку звена имени Либкнехта, притворившегося крепко спящим, вдруг меня схватила рука, высунувшаяся из-под одеяла, и притянула к себе.
      - Вожатый, - жарко зашептал мне на ухо Игорек, - вожатый, ты это правду обо мне сказал, когда мой узел на всех делил? Ты это про меня так думаешь, что я такой товарищеский?
      - А какой же ты, Игорек?
      Мальчик не ответил. Но вдруг я ощутил, что его маленькая рука гладит мою - тихо, осторожно.
      И, отвечая на эту робкую ласку маменькиного сынка, не привыкшего засыпать без ласк и поцелуев, я, "старый комсомолец" из суровой школы первого поколения, вдруг, сам того не ожидая, нагнулся и поцеловал пионерчика в горячий, влажный лоб. Накрыл его старательно одеялом и поскорей вышел. У меня как-то странно забилось сердце.
      КАК ЭТО ЧУДЕСНО - САМИМ ДОБЫВАТЬ СЕБЕ ПИЩУ!
      Рассвет застал весь лагерь мирно спящим. Только дядя Миша все еще сидел у костра, ковыряя в углях палочкой. То ли ему не спалось от нахлынувших воспоминаний, то ли решил покараулить первый сон нашей детворы в лагере.
      Он проверил, хорошо ли постелена солома. Посоветовал входы в шалаши завесить одеялами - и для тепла и от комаров. Одеяла, что потолще, велел подстелить, а теми, что полегче, накрыться. Ребята так и сделали. Укрылись, угрелись, улеглись потесней, да так и заснули, что проспали почти до обеда.
      На первый раз я не решился потревожить их сон ранней побудкой.
      - Конечно, пусть спят сколько влезет, - улыбнулся дядя Миша и молча указал на трогательную картину:
      обняв рукой Котова, с ним рядом спал наш приемыш.
      Накануне из-за него разгорелся большой спор: с кем малыш должен жить и где ему спать. Девочки требовали его себе, "потому что он еще совсем маленький", а ребята себе, "потому что он мальчик, сын отряда, а не дочка".
      Разобиженные пионерки пообещали найти себе в приемыши девочку и назвать ее дочерью звена.
      Помирил всех дядя Миша, сказав, что заботу о малыше нужно делить поровну: девочки будут одевать, обшивать, умывать, а мальчики учить плавать, лазить по деревьям, бороться. Спор, где малышу спать, решило его веское слово: мальчик должен спать в шалаше у мальчиков.
      Неожиданное появление приемыша не удивило дядю Мишу.
      - Это хорошо, - сказал он мне, - это даже очень хорошо - забота о младших воспитывает добрые чувства в старших.
      - А как же дальше? Лето мы всем отрядом, конечно, продержим малыша, а потом?
      - А ты заранее не волнуйся, как быть потом, там видно будет!
      Не барабан и не горн, а только пригревшее солнце выманило наших подопечных из шалашей.
      Продрали глаза. Многие не сразу сообразили: "Где я?", "Что это?". Ах, это мы в лагере! А это наш вожатый раздувает самовар. А вон и дядя Миша. Все вспомнили.
      - Ну, как рыба? Много попалось?
      - А я еще не смотрел. Вас ждал. Пойдемте вместе.
      Никогда еще ни одну вершу не вынимал рыбак из реки при стольких свидетелях. А вдруг пустая? Нагнулся я, нащупал под водой прутья, приложил ладонь, что-то стучит там, толкает. Развязал лычки, освободил от корней да как подниму над рекой. Тру-ту-ту! От брызг радуги.
      Живое серебро забилось, заиграло на солнце под радостные крики и дикарскую пляску ребят.
      Дядя Миша снял хвостовое кольцо, стягивающее концы прутьев, и на зеленую траву выскользнула груда сверкающей плотвы. Стали считать. И вот чудо - на каждого по одной. Двадцать семь штук. Только дяде Мише да вожатому не хватило...
      - Это в одну вершу столько, а если их десять поставить?
      - А если двадцать семь, каждому сплести по одной?
      - Ребята, да ведь мы рыбой можем прокормиться!
      - Ну-ну, - успокоил страсти ребят дядя Миша, - это ведь не всегда так бывает. Иной раз и в десяток вершей ни одной рыбки... Нам повезло. Пришла стайка и вся за муравьиными яйцами влезла.
      За неимением сковороды плотву мы испекли. Каждую рыбешку выпотрошили, оставив в чешуе, брюшко посолили. Потом надели на ивовые прутья и, как на вертеле, повертывали над углями. Каждый был сам себе поваром.
      Немного оказалось еды в плотвичке, но удовольствие получили ребята огромное.
      Когда из деревни пришагал Иван Данилыч, его так и облепили. Желающих постичь науку корзинщика оказалось больше, чем он ожидал. Каждый хотел сплести именно вершу.
      За день сплели три штуки. Не совсем ладные, не такие ажурные, как у дяди Миши, но все же верши. На каждое звено по одной. И каждое звено для своей добыло муравьиных яиц. Устанавливали их под берегом после долгих совещаний, советов с дядей Мишей, с Иваном Данилычем.
      Забавно, что во все эти верши за ночь попалось ровно двадцать семь рыб, ни больше ни меньше.
      - Дядя Миша, почему это?
      - Наверное, водяной подсчитал вас, когда купались, и решил выдавать по штуке на каждого.
      - Ну да, водяных нет!
      - Это только в сказке.
      - А мы и живем как в сказке!
      КАК МЫ АГИТИРОВАЛИ БАТРАЧОНКА ВАСЬКУ
      Впрочем, появились у нас и неожиданные огорчения.
      В первые же дни нашего житья в лагере мы обнаружили рядом в нами некое угнетенное существо - батрачонка Ваську. Он пас стадо на берегу реки. Несколько коров вместе с молодняком. Стадо принадлежало огороднику Зеленину, местному кулаку.
      Пас Васька с рассвета до заката. В полдень бабы, приходящие доить коров, приносили ему скудный завтрак.
      Был он тощ, нескладно длинен, с унылым вытянутым лицом. Один его вид сразу вызывал жалость.
      Однако были у Васьки и другие качества, которые приковали сердца ребят: он удивительно громко умел щелкать кнутом. Этот длинный кнут, толстый вначале и утончающийся к концу, слушался только своего хозяина: покорно свивался у его ног колечком, вдруг, по мановению его руки, развивался и, как выстрел, щелкал перед носом сунувшейся в огород коровы, возвращая ее в стадо.
      А в руках наших ребят вел себя словно какое-то коварное, злобное существо: то обвивался змеей вокруг туловища, то больно хлопал по ушам. И уж никак не хотел щелкать.
      Умелое владение пастушеским кнутом придавало Ваське в глазах ребят какое-то особое, ни с чем не сравнимое преимущество и позволяло поглядывать ему - деревенскому - на городских свысока.
      Ребята начали разговаривать с ним как-то заискивающе и чересчур многословно, а он с ними не разговаривал - только изрекал. И его дикие деревенские глупости звучали как непререкаемые истины.
      Выяснив, что он круглый сирота, что кулак его нещадно эксплуатирует, что он неграмотный, суеверный и не разбирается в политике, пионеры загорелись желанием сделать его сознательным. Особенно поразило ребят, что этот батрачонок любит своего эксплуататора-кулака.
      - Вася, ну неужели ты его любишь больше, чем Советскую власть?
      - А как же, чего мне власть, какая от нее сласть! А он меня кормит.
      - Так ведь ты на него работаешь!
      - А чего же не работать, я здоровый.
      - Он тебе не дает учиться.
      - А мне и не хотца.
      - Он тебе и денег за труд не платит.
      - А мне они зачем? От них одно баловство.
      - Так он же тебя бьет!
      - Значит, надыть. Меня и мамка била.
      Вот поди-ка поговори с ним!
      Ребята дрожали от негодования, встретив такого несознательного батрака.
      Много душевных сил потратили на его перевоспитание, и все напрасно. Не помогли никакие подходы. Решили показать ему Москву, свозить в театр в воскресенье.
      - Вася, ты в театре никогда не бывал? Поедем с нами.
      - Чего я там не видал, я лучше в церкву пойду.
      - Ну, театр же лучше, там настоящие артисты.
      - Я их не знаю... Мне в церкви веселей: там девки, парни в хору поют все знакомые.
      На все у него был свой ответ. Свое твердое убеждение.
      И, сколько его ребята ни прикармливали, ни приваживали, волчонком смотрел. По-видимому, кулацкое влияние на него было сильней нашего.
      Ему очень нравилось дразнить нас. Угостят его ребята конфеткой или печеньем - примет с удовольствием. А когда съест, сядет на крутом обрыве овражка над ручьем и начнет частушки петь:
      Пионеры - лодыри,
      Царя-бога продали...
      И дальше какую-то бессмыслицу, по его мнению очень для нас обидную. Ну просто не парень, а заноза! И что с него возьмешь - батрачонок, даже отлупить как-то неловко.
      Пытались прогонять, а он в ответ:
      - Не имеете права - земля теперь общая. И где хочу, там и топчу. Пытались унимать, а он свое:
      - Слобода слова, чего хочу, то и кричу!
      Такие противные ребята и мне редко встречались. При одном его виде у меня надолго портилось настроение.
      КАК ХОДИЛИ НАШИ ФУРАЖИРЫ
      Вскоре наше вольное, сказочное житье вошло в норму.
      Звонкий горн играл по утрам побудку, по вечерам - отбой.
      Ребята четко строились на линейке к подъему и спуску флага. Мы выработали распорядок дня, применяясь к обстоятельствам. Тут были и физзарядка и беседы у костра, предусмотренные планом райбюро пионеров, а были и не предусмотренные правилами, но весьма необходимые дела.
      В моем понятии не совсем укладывались такие "мероприятия" пионерской жизни, как прогулки и экскурсии.
      Ведь это не барышни и кавалеры, чтобы прогуливаться так, для развлечения, а пионеры. Никогда в своей жизни я не бродил среди природы просто так, чтобы на нее полюбоваться. В луга ходил на покос, в поле - на пахоту, в лес - по дрова, по грибы, на речку - рыбу ловить.
      Чего же бродить попусту? Интересно с какой-то целью.
      Скукой веяло на меня от многих экскурсий, когда тебя водят и показывают: это вот то-то, а это вот то-то. Интересно что-то узнавать самому, в действии.
      К действенному познанию окружающего привела нас сама необходимость. На третий или четвертый день у нас вышел весь хлеб. Быстро истощились чай, сахар, конфеты и прочие запасы, захваченные из дома.
      На свежем воздухе ребята оказались такими прожорливыми, что убыль захваченного с собой продовольствия превзошла все ожидания. До воскресенья нам не дотянуть.
      - Что делать, как же быть, дядя Миша? Еще здесь пожить так хочется!
      Михаил Мартынович ласково посмотрел на самых наших заботливых звеньевых - Риту и Шарикова - и сказал:
      - В подобных случаях во время гражданской, когда наши отряды отрывались от своих баз, нам предписывалось изыскивать продовольствие на месте.
      - Ну, как это делалось?
      - Очень просто - продовольствие для людей и коней добывали наши фуражиры, специально выделенные, очень боевые, сметливые, ловкие бойцы. Мне, как имеющему каторжный бродяжий опыт, не раз поручали водить отряды фуражиров. У меня действительно такое было чутье, что мой нос за три версты на запах печеного хлеба приводил.
      Избу, в которой хлебы пекли, я издалека отличал.
      - И я, и я! Я вчера почуяла, как вкусно печеным хлебом пахнет! - Рита покрутила носом. - Ну, прямо даже голова закружилась.
      - Это в совхозе, - подтвердил Шариков.
      - Найти еду - это не хитро, - сказал Котов, - а вот как ее взять...
      - А вот тут и начинается политика и дипломатия. Помните, как отставной солдат у жадной старухи суп из топора варил? Как пастушок в таком же случае действовал:
      "Бабушка, подлей молочка, видишь, каша остается", а потом: "Бабушка, подложи кашки, жалко молоко зря оставлять"... Конечно, в гражданскую войну у чужих мы и силой брали, а у своих умели попросить: "Мы вас от белых спасаем - добываем вам землю и волю, так вы нас покормите", "На некормленых конях разве мы беляков догоним?". Ну, и выручал народ. И спрятанное врагами помогали найти, и свое последнее отдавали.
      - Так ведь то гражданская война!
      - Теперь за так не дают, даром не выпросишь.
      - Так и мы не даром, штыком и клинком работали...
      Попытка не пытка, давайте попробуем. Пошлем на разведку наших фуражиров.
      - Пионеры-фуражиры? Идет, ой, как интересно!
      Первый отряд наших фуражиров повел на разведку сам дядя Миша.
      И конечно, не оплошал. Из первого же похода наши фуражиры явились с четырьмя буханками свежего черного хлеба. На его неотразимо вкусный запах сбежался весь отряд.
      - Как удалось, где?
      - В совхозе, по чутью нашли!
      - Ох, дядя Миша - дипломат! Знаете, как он эти буханки "уговорил"... Не даром, конечно, нет, ну вы только послушайте.
      И тут следовал коллективный рассказ, беспорядочный, перебиваемый разными голосами, уснащенный незначащими подробностями о том, как чутье привело наших фуражиров к пекарне. Как проникли в нее в качестве пионерской экскурсии. Как облизывались на свежий хлеб. Как неловко было просить. И как уже в конце разведки дядя Миша ловко подвел к этому разговор с директором совхоза. Рассказывал ему о пионерах, о нашем походе и что у нас принцип - все сами: строим жилье, добываем пищу. Это ему очень понравилось. Он же коммунист. Он тоже за то: кто не трудится, тот не ест. Мы все ждем, когда же насчет хлеба-то. И вдруг дядя Миша говорит:
      - Вообще в природе почти все можно добыть - грибы, ягоды, орехи, рыбу, дичь... Вот только хлеба да соли...
      Ну, это нетрудно. Можно выменять на те же ягоды, например. Или вот на корзинки. Мы умеем плести отличные.
      Пожалуйста, вы нам - свежий хлеб, а мы вам - корзинки.
      - А зачем нам корзинки? - говорит директор.
      - Ну как же, а вишни в город возить...
      - Какие вишни?
      - Да из вашего вишневого сада. Вишен в этом году урожай, уже краснеют.
      Директор только рукой махнул:
      - У нас их деревенские ребятишки таскают. Забора нет. Пустое. Да и собирать некому, у нас все рабочие заняты... Совхоз-то молочный. Снабжаем молочными продуктами больницы, детские учреждения, туберкулезный санаторий... Это главное.
      - Да что вы, - говорит дядя Миша, - разве детям, больным туберкулезом, вишни не нужны? Собрать мы вам соберем. Да и охранять поможем. А главное корзинки.
      Пожалуйста! За буханку хлеба мы вам такую корзинку сплетем - чудо! Вишенки одна к одной доставите. И вот они - смотрите какие!
      Хлеб совхозной выпечки был хорош. Съели мы его, не уронив крошки. Но и наши корзины неплохи. Плели их всем отрядом. Относило звено "Спартак", назначенное в фуражировку. Восемь штук: четыре за съеденный хлеб и четыре за новые буханки.
      По дороге подробно обследовали запущенный, заросший чудовищной крапивой и высоченными лопухами сад.
      Сквозь заросли были проложены тропы. Очевидно, деревенские мальчишки следили, скоро ли поспеют вишни.
      От бывшего забора - только остатки кирпичных столбов.
      Дерево давно растащено на дрова. Охранять такой сад не просто... Поставить новый забор - дорого стоит. А в нем и яблони есть, и яблок на них немало.
      - А что, если взяться караулить сад за яблоки?
      Этот вопрос обсуждался вечером у костра.
      Теперь каждый день шагали по окрестностям наши фуражиры и докладывали, где что есть и что можно добыть.
      - Яиц по деревням сколько угодно: у всех кур полно.
      И добыть нетрудно: надо ведра, кастрюли, старые умывальники паять-чинить. Это мы с Котовым сможем, только съездить домой за инструментом, - докладывал Ваня Шариков, - мне отец все, что нужно, одолжит.
      - А за рекой в лугах есть озера, в которых полно карасей. Только их взять нельзя, очень заросли кувшинками, осокой и всякими водорослями, никаким бреднем не вытянешь. Вот в прежнее время, - говорит Иван Данилыч, - когда я молодым был, такие озера косами раскашивали и карасей этих возами в Москву везли!
      - Может, попробуем, ребята? У Ивана Данилыча и бредень есть, хотя и старенький.
      - Товарищи, внимание! Наша разведка открыла огородников. Вот, видите плетни у реки? Эти земли принадлежат артели "Красный огородник". А вот там, за парком, там огороды кулаков-зеленщиков. И между ними идет борьба. Кулаки эти знаменитые, они еще старую Москву овощами снабжали. И сейчаЧ: поставляют в Охотный ряд редиску, морковь, огурцы. Наживаются. Высокие цены берут. Окружающие деревни на них батрачат, как в старые времена. А "Красный огородник" - это бывшие красноармейцы и бедняки организовались снабжает свежей зеленью рабочие столовые. И идет между ними и кулаками классовая борьба! Трудно приходится артельщикам, сильны кулаки, нелегко одолеть их. Просят пионеров помочь.
      - А чем же им помочь?
      - А вот они придут на совет отряда и скажут.
      - Просили помочь морковь продергивать, редиску рвать.
      - Какая же это помощь против кулаков?
      - А что же - будем бить кулака редиской!
      Взрыв хохота покрывает доклад фуражиров.
      В конце концов решаем пригласить на совет отряда красных огородников, пусть расскажут сами, чем мы им сможем помочь.
      - Товарищи, обнаружена колдунья! Самая настоящая, сгорбленная, с клюкой и галка на плече. За ней бродит черная кошка с фосфорическим взглядом... Живет она на самом краю села, в самой развалющей избушке.
      - Знает всякие заговоры, наговоры, волшебные травы.
      - Деревенские говорят, у нее разрыв-трава есть - замки железные отворяет.
      - И не то говорят... Мальчишки видели, как она черной свиньей обернулась и у одного, который над ней посмеялся, ночью ухо отгрызла!
      - А другому все пальцы на ногах отдавила. Обернулась колесом, да как покатила вдруг по улице...
      - Ну, это не бывает!
      - Надо разоблачить ее. Устроить показательный суд для борьбы с темнотой, вот здорово будет!
      - А может, она и не колдунья, а просто лекарственные травы знает.
      - Она их собирает и в аптеку сдает, мы же через аптеку про нее и узнали. И еще сказали, что она нам покажет, чего нужно собирать.
      - За нужные травы в аптеке деньги платят, вот мы и хотели...
      - А все-таки она колдунья! Мы как заглянули в избушку да как увидели ее - бежать. А она с клюкой за нами. Да как закричит! У нас прямо ноги подкосились.
      - Ой, так страшно, девочки!
      - Эх вы, труханули, а еще звено имени Розы Люксембург. Роза - она же бесстрашная была!
      - Товарищи, насчет молока ничего не выходит. Все молочницы везут его в Москву, там дороже...
      - Там им воду удобней подливать, прямо из водопровода!
      - Товарищи, батрачонок Васька предлагает нам потихоньку выдаивать кулацких коров. А он будет сваливать это на ужей. В деревне думают, что ужи на заболоченных местах подкрадываются к коровам и высасывают молоко.
      Васька за их счет давно молочком пользуется!
      - Ну, то Васька, его эксплуатирует кулак, а он где может кулака надувает.
      - А нам что, обманывать кулаков нельзя, что ли?
      - Жалко ужей!
      - При чем тут ужи?
      - Так ведь их же всех побьют за это, а они полезные!
      - Хороши мы будем пионеры, если поддержим суеверие!
      - Эх, в совхозе, вот где молоко! Сладкое-сладкое...
      От таких красивых коров.
      - Симментальской породы.
      - Но оно для больных. Нам только попробовать дали.
      - Постойте, ребята, а вы знаете, что "молоко у коровы на языке". Если лучше кормить - больше молока. Вот принести им самой-самой лучшей травы, они ее пожуют-пожуют да и прибавят удой.
      - Верно, пусть нам только эту прибавку и отдадут!
      Объясним это директору.
      Так мы искали, предлагали, думали. И наш поиск давал результаты. Иногда самые неожиданные.
      КАК МЫ БИЛИ КУЛАКОВ РЕДИСКОЙ
      Вдруг явились к нам на огонек представители артели "Красный огородник". Вот они у костра. Председатель, молодой парень в буденовке, бледный, с красным шрамом на лице. И толстенький, круглолицый, красноносый его заместитель, "спец по сбыту".
      - И прямо вам скажу, ребята, попали мы с нашим спецом впросак. Я за то, чтобы снабжать нашим продуктом столовые, больницы, детдома. Ну, словом, городскую пролетарию. А он нас тянет в Охотный ряд. С кулаками конкурировать - там, дескать, за овощь дороже дают. А мы, артельщики-то, бедны. Нам деньги нужны на разживу. Ну и заключил он с охотнорядскими зеленными торговцами договор на поставку того-сего, петрушки, укропа, салата, редиски... Выгодный, цену нам дали вдвое против казенных учреждений. И одна только маленькая оговорочка в этом договоре: в случае, если мы не доставим в срок столько-то и того-то, с нас штраф, плати неустойку. Потому что, мол, на раннюю овощь цена скользящая. Чем позднее, тем дешевле... Вот и попались мы, как птички в силок, в эту удавку. Не можем выполнить поставки в срок, да и все... Погнались за ценой, пообещали всего много, а и мало-то поставить не можем. Такую нам подножку дали местные кулаки-огородники, старые, бывалые поставщики Охотного ряда. Сманили они всю -рабочую силу. Девчонкам малым и тем хорошую цену платят. Наличными.
      Только бы работали не у нас, а у них.
      Поредела наша артель. Оставшиеся - мы с нашими женами, детьми, бабушками - день и ночь работаем, управиться не можем. Морковь надо прореживать, огурцы полоть, укроп рвать, редиску, петрушку... Да еще самим и везти на своих подводах... Ну, просто зарез, недаром пословица говорится: "Дурак огурцом зарезался". А нас вот завтрашний день должна зарезать редиска!
      - И очень просто - завтра ей последний срок. Не доставим, платим неустойку... Кроме того, пересидит она в земле день-другой - и образуется в середке у нее пустота.
      Не тот вкус. Капризный товар, - почесал в затылке виновник всей беды "спец по сбыту". - Ведь хотел-то я как лучше для артели, а, вишь, кулачье нас перехитрило. Сговор у них с охотнорядцами, не иначе!
      - Не связывайся с нэпманами, держись за пролетариат.
      - На будущее это я понимаю, теперь-то как быть?
      - Помогите, ребята, вас ведь вон какая артель! Что вам стоит редиски на две телеги нарвать!
      - Да морковки еще на подводу.
      - Побьем кулака огурцом!
      - Морковью!
      - Редиской!
      Наутро, по зову горна, под гром барабана отряд шагал на выручку красных огородников.
      На головах ребята несли корзинки, у артельщиков даже тары для овощей не хватало. Оказывается, наш милейший Иван Данилыч плел свои великолепные двуручные корзинки для кулаков-зеленщиков. За хорошую цену. И мы ему в том немало помогли, увеличив производительность ловких рук старика чуть не вдвое. Лозинки ему резали - самая канительная для старика работа.
      Вот какая вышла петрушка!
      Вот оно, наше первое поле битвы с классовым врагом - огород. Вместо окопов - грядки. А в них пышные султаны морковной ботвы, огуречные плети, ватаги сорняков, густые кущи редиски.