Климцов посмотрел на председателя с любопытством я усмехнулся: - Как вы сразу - быка за рога. Я отдыхать приехал. - Так отдыхай. Отдыхай, милок! Разве я против? Теперь, правда, время неудобное, рыбалки пока нет. За сигами на озера можно махнуть попозже, в ноябре. Винца попьешь, с друзьями детства встретишься. - Винцом не увлекаюсь. Друзей увижу, - Климцов посмотрел с угора на избы, рассыпанные по берегу. На крышах тонким слоем лежал подтаявший снег, вода в реке была темная, подернутая ленивой предзимней рябью - Хорошо тут! Уж лет семь дома не был. Пока учился на тракториста да работал в вельском колхозе, я потом служил... - И то верно, Ваня. Семь лет!.. Быстро летит время. Как говорится, время за нами, время перед нами, а при нас его нет. Глянь-ка, вон клуб строим! Судно хозяйственное приобрели - "Боевик". Капитанит на нем Андрей Котцов. Помнишь его? Ну вот... Три судна плавают от колхоза в море: сейнер да два средних тральщика. Команды в основном свои... - Уже и суда завели? Здорово... - Пока арендуем, но скоро купим. Хочешь плавать - пожалуйста. Хочешь на берегу робить - милости просим. Комсомолец? - Кандидат в члены партии, - ответил Климцов. - Вот и ладно! Дел у нас хватит. Вошли в село. Климцов удивился: - Мосточки настлали? - А как же, культура! Это сельсовет постарался. И я, конечно, помог. Ну, как отдохнешь - заходи. - Хорошо, зайду, - пообещал Климцов.
      3
      Миновав громоздкий, заметно постаревший ряхинский дом, в котором все еще помещалось правление колхоза, Климцов нетерпеливо свернул в проулок и наконец оказался у родного порога. Еще довольно крепкий, обшитый снаружи тесом дом глядел окнами на безмолвный и холодный восток. Раньше он принадлежал Трофиму Мальгину, брату матери Ивана, которая сейчас жила на первом этаже. На втором разместился с семьей Андрей Котцов. Иван поднимался на крыльцо, когда, завидя сына в окошко, навстречу ему выбежала мать. - Ой, Ваня! Прозевала я... Ой, прозевала, Ваня! - Да что прозевала-то, мама? - Климцов, поставив чемодан, обнял ее. - Да самолет-от прозевала! Не знала, что летишь-то! Пошто не сообщил-то? Хоть бы телеграмму дал в три словечушка... - А так, мама, невзначай больше радости. - Ой, и верно, Ваня! Радость-то какая! Насовсем приехал-то? - Насовсем. - Ой, хорошо! Дай-ко я возьму чемодан-от. Устал, поди, за дорогу... - Почему устал? Ведь не пешком же... - В ероплане-то качает. Кого и мутит... - Кого и мутит, да не меня.
      Мать хлопотала, стараясь получше принять сына: согрела самовар, принесла из чулана соленой рыбы, достала чуть запылившуюся от долгого хранения бутылку водки, поставила блюдо моченой морошки, пирог с сигом. - Боле ничего вкусненького-то и нет, - виновато оправдывалась она. - В рыбкоопе у нас бедновато: хлеб, соль, масло да консервы. Их навалом на всех полках. Баночна така торговля... - Да ты не беспокойся, мама. Я ведь не голодный, - сказал сын, умывшись и садясь к столу. - Морошки много ли нынче наросло? - Мало, Ванюшка Весной приморозило, прихватило цвет, а остальное летом от солнца выгорело. На открытых местах ягод не было, только в лесу. - Расскажи мне деревенские новости. - Дак какие новости-то, - мать села, стала наливать чай в чашки. - Все у нас вроде по-старому. - Как люди живут? - А по-разному, сынок. Кто хорошо, кто не шибко. Кто на промысел ходит на судах, те порядочно зарабатывают. На Канине у рюж хлеб хоть и трудный, но там расценки повыше. Рыбаки-наважники живут в достатке. На семге заработки меньше, все лето сидят на тонях, а уловы небольшие А я в деревне, на разных работах: куда пошлют. На хлеб зароблю - и ладно. Екатерина Прохоровна посмотрела в окно, как бы раздумывая, что еще рассказать сыну. За окном пошел снег хлопьями, видно, тяжелый, талый. - Старики умирают, молодежь растет. Парни становятся мужиками, уходят в море. А девки, как кончат школу, - до свиданья. Делать им в селе вроде и нечего. - Как нечего, мама? - удивился Иван. - Разве работы для девушек в колхозе мало? - Почти что нету. На промыслы нынче девки не ходят, не то что мы, бывало, целыми зимами на Канине жили. На тонях им скучно. Девки теперь пошли учены да белоруки... Им работу давай почище, боле для головы, чем для рук... Вот и уезжают кто в техникум, кто в институт, а то и на курсы какие-ни-набудь в Мезень, в Архангельск. Приживаются там, замуж выскакивают, детишек рожают... А парней-то наших и некому пригреть. Невест не хватает. Ну да парни-то все больше в море. На больших судах плавают, дале-е-еко... Придут в Мурманск, разгрузятся, винца попьют-погуляют - и опять рыбачить. А кто и в Унду прилетит, родителей навестить, в домашней баенке попариться. Деньги есть, а счастья у иного и нету. Это прежде говорили: "Бедней всех бед, когда денег нет!" Не в одних деньгах дело. Надо что то и для души, для отрады. Разглядывая сына, мать отметила перемены в его внешности: "Повзрослел. Русы-те кудерышки стали вроде пожиже... А глаза те же, серые, строгие, отцовские... И нос словно покрупнее стал, тоже как у батюшки покойного". Иван был невысок ростом, но крепок, широкоплеч. Светлые волосы вились, как ни старался их пригладить. Смуглое лицо еще хранило лагерный армейский загар. Лоб широкий, выпуклый, глаза сидят глубоко, отцовские, как говорит мать. А отец погиб на войне. В сорок третьем пришла похоронная... Растила Екатерина Прохоровна Ивана в трудное, бесхлебное время. Но вот вырос - и крепок и телом, и духом. В пятьдесят пятом году, окончив семилетку, подался Иван в училище механизации сельского хозяйства в районный центр Вельск. Выучился на механизатора широкого профиля, направили в колхоз. Весной работал на тракторе, а летом - на комбайне. Жил далеко от дома, от Белого моря. Сначала все было внове, увлекся работой, а потом заскучал. Решил осенью, когда управится с зябью, взять в колхозе расчет и вернуться домой. Но задержался. Познакомился с девушкой, погулял зиму, а весной женился. Мать приезжала на свадьбу, старалась быть веселой, а на душе лежала тяжесть: сын отбился от дома, забыл Унду, жену взял не в родном селе, не поморку... Собой, правда, хороша, лицом светла, голубоглаза и, видать, умна и добра, а все ж не унденская. Когда мать уезжала, то сказала сыну: - Приезжай домой, Иванушко! Вместе с женой приезжай. Старею я, скучно одной. Жить дома будете хорошо. Иван обещал уговорить молодую жену переехать в Унду, но тут подошел призыв в армию. - За женкой-то поедешь? - осторожно спросила мать. - Конечно, мама. У нас уж все решено. Погощу денька три и махну за Тамарой. Если самолет полетит. - Полетит! Как не полетит! Чубодеров часто у нас садится, - обрадовалась мать и сразу заговорила веселее: - Да ты что не пьешь-то? Дай-ко и я с тобой рюмочку подниму. С возвращеньицем! Узнав о приезде Ивана, к ним спустился со второго этажа сосед Андрей Котцов. Получив два дня отдыха, он был навеселе, ощущая полную свободу: жена на работе, дети в школе. - Привет солдату! - сказал он, садясь на широкую лавку. - Здравствуйте, Андрей Максимович, - ответил Иван. - Садитесь к столу. Андрей не заставил себя упрашивать, поднял стопку. - По случаю демобилизации из Советской Армии! С прибытием на родную землю! - Все плаваете? - немного погодя, спросил Иван. - На "Боевике"? Что за судно? - Приемо-транспортное судно. В каботажку ходим. Хочешь ко мне в команду? Климцов помолчал, подумал. - Пока отдохну. Там будет видно. - Тоже верно. Где воевал? - спросил Котцов. - Я не воевал, не пришлось... - А, да... - Андрей махнул рукой и рассмеялся. - Оговорился. Прости. У нас, у фронтовиков, в привычку вошло: как встретимся, то первый вопрос где воевал, на каком фронте. Да-а-а. А мы, брат, с Дорофеем Киндяковым хватили горячего. На боте плавали всю войну. Теперь он там под берегом стоит. - "Вьюн"? Знаю. Мы с ребятами играли на нем в моряков, когда я в школе учился. - И теперь сопленосые играют. Пусть. Может, вырастут - станут морскими скитальцами. Однако нынче деревянному флоту пришел конец. Отслужили свое бота и шхуны... Я тоже мечтаю плавать на тральце1. Климцов одобрительно заметил: - А что? Вы можете. Возраст еще позволяет. - Могу, - Андрей захмелел, стал развязнее и откровеннее. - Верно ты оценил! А другие не ценят. Вот недавно было: парторг Митенев предлагал с капитанов меня снять, - я временно вожу судно, заменяю Дорофея, он клуб строит. А почему? Да потому, что шторм был, ночь, ни черта не видать... Не нашел елу с рыбаками... Вот за это самое и взъелся Митенев. Он, брат, у нас всему голова. Его даже Панькин побаивается. - Это какой Митенев? - спросил Иван. - Бухгалтер, что ли? - Он не только главбух, но и партийный секретарь. С ним ухо надо держать востро. Строгий мужик, волевой. Одним словом, как это сказано?... Во-люн-та-риз-ма. Ишь ты как! - Зря наговариваешь, Андрюха, - сурово одернула мать. - Почто лишнего выпил? Митенев хороший мужик, деловой. Знаю его с малых лет. А тебя поделом постращали: судном ты правил, видать, неважно. На праду не обижайся. От правды отстанешь - куда пристанешь? Котцов в изумлении уставился на Екатерину Прохоровну: - И ты, мать, в ту же дудку? Вот не ожидал... А еще соседка! - Соседка - не соседка, а думай, что говоришь. Котцов помолчал, поводил пальцем по узору клеенки на столе, потом, положив руку на плечо Ивана, вернулся в своих воспоминаниях к войне: - А мы с Дорофеем на боте плавали... Мины - не мины, обстрел - не обстрел - идем! Мы маленькие, в нас снарядом попасть трудно. И вдруг он запел:
      Р-растаял в далеком тумане Рыбачий, Родимая наша земля-я-я...
      Иван стал подтягивать. Мать смотрела на них и улыбалась, чуть-чуть захмелевшая. Тихонько гладила руку сына своей сухонькой рукой с выпуклыми прожилками вен. Песня кончилась. Иван сказал: - Председатель мне квартиру обещал. Вези, говорит, семью - жилье дадим. Мать ничего не успела сказать, перебил Котцов. - Какая квартира? Да ты что, в самом-то деле? Здесь живи, с матерью. Весь низ пустой. А дом еще крепкий. - Верно, низ-от пустой, - сказала мать нерешительно. - Но как тут жить-то? Везде хлам, печи развалились... С военной поры пустует полдома. Во всем низу я одна живу... - Ну и что? - продолжал Котцов. - Печи можно поправить, хлам выкинуть. А ну, пойдем поглядим! Он повел Ивана осматривать пустующее помещение. В одной маленькой в два оконца комнате печь была цела, но вынуты несколько половиц в войну на дрова. В другой был разрушен дымоход печки. На полу валялись битые кирпичи, стекла, старые рассохшиеся ушаты, ломаные горшки и чугуны, обрезки кожи, сапожные колодки и другой мусор. - Тут сапожник жил в войну-то, - пояснила Екатерина Прохоровна. - Умер в сорок пятом зимой от сердца... - Ну вот, чем не жилье? Руки у тебя есть? Есть, - говорил Андрей. - Я приду помогу. Хлам выкинем, печи починим, пол переберем, все выбелишь, выкрасишь. Живи да радуйся! Председатель тебе лучше ничего не даст. К какой-нибудь вдовушке определит на постой. - Пожалуй, в ваших словах есть резон, - не очень решительно согласился с ним Климцов. - Надо подумать. - Думай. Думать никогда нелишне. Ну, будь здоров, сержант Климцов! сказал Андрей. - Я пойду еще кое-куда. Он в тот день загулял. Сначала навестил одноногого Петра Куроптева, кавалера двух орденов Славы. От Куроптева попал в гости к Офоне Мотористу, потом еще к кому-то. В пьяной болтовне он все обижался на Митенева и приписывал ему волюнтаризм, значение которого и сам не очень ясно представлял, однако слышал от других такой термин. Переходя от одного дома к другому, Андрей старательно обходил сторонкой здание почты, чтобы жена не засекла его в окно. Однако она узнала, что муж закутил, разыскала его и, наградив тумаками, увела домой. А разговоры о волюнтаризме все-таки докатились до ушей Митенева.
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      1
      Дмитрий Викентьевич Митенев по утрам любил пить простоквашу. "От чая отказывался, говоря, что он расслабляет организм и "дает склонность к простуде", если его выпить зимой перед тем, как выйти на мороз. Жена, придерживаясь своих правил, выпивала чаю кряду по пять-шесть чашек. Вкусы и привычки у них были разные, хотя они прожили вместе уже более тридцати лет. Жена любила рыбу печорского посола, с запашком, которую муж терпеть не мог. Он питал слабость к соленым грибам, она - к маринованным. Жена любила прохладу и чистый воздух в избе и в отсутствие мужа открывала настежь все форточки, а он наглухо закрывал их, боясь сквозняков. Единственное, что их объединяло, так это привязанность к Унде. Митеневу однажды предлагали работу в областном центре, в рыбаксоюзовской бухгалтерии, но он отказался от нее, считая, что лучше Унды на свете другого места нет, и жена вполне искренне согласилась с ним. Жена старалась никогда не перечить супругу и не раздражать его, потому что характер у него был вспыльчивый и, придерживаясь старинных домостроевских правил, Дмитрий Викентьевич иногда на нее даже прикрикивал. Супруга находилась вроде бы в подчиненном-положении, но эта подчиненность была внешней. На все случаи жизни у нее имелось свое мнение, и она все делала по-своему, принимая замечания мужа со снисходительной усмешливостью. Он считал хозяином в доме, главой семьи, себя, а она-то знала, что он вовсе никакой не хозяи и не глава, так как совсем ушел в свои правленческие дела и являлся в избу только есть да спать. Все хозяйство лежало на плечах супруги. У них было двое детей, сын и дочь. Выучившись и оперившись, они оставили родительский кров. Сын, окончив рыбопромышленный техникум, плавал тралмейстером на БМРТ2, а дочь выучилась на фельдшера и вышла замуж за бригадира строителей в Архангельске. Город перестраивался, по генеральному плану реконструкции, на смену ветхим деревянным строениям вырастали высокие каменные дома, и профессия строителя была здесь в большом почете. Каждый год супруги Митеневы ездили в областной центр. Сына редко заставали дома. Следуя поговорке рыбаков, он по четыре месяца "держал нос по волне". А целиком поговорка была такая: "Лови рыбу стране, деньги - жене, а сам нос по волне". Сын зарабатывал прилично, квартиру обставил богато. Но жена у него была особа заносчивая, к свекру и свекрови относилась со сдержанной холодноватой вежливостью, и они не любили жить в сыновнем доме в его отсутствие, обычно останавливаясь у дочери, в ее уютной, хотя и тесноватой, квартирке в новом доме. Дмитрий Викентьевич каждый год замечал перемены во внешнем облике Архангельска, удивлялся масштабам строительства и невольно думал о том, что село Унда, центр известного рыболовецкого колхоза, не в пример городу сохраняло прежний вид, заданный еще прадедами. Это кое-кому нравилось, особенно туристам и участникам разных экспедиций, изредка приезжавшим сюда собирать "старые доски", - иконы, фольклор и рукописные книги. Они даже восхищались первозданным видом поморских изб и расточали по этому поводу охи и ахи. Пожалуй, только мосточки да теперь еще строящийся клуб были приметами нового в Унде. Переустройством деревни заниматься пока было не по средствам и не по силам: деньги шли на расширение промысловой базы. Митенев был человеком "старой школы", как он говорил иногда о себе в доверительных беседах с Панькиным. Тот прекрасно понимал, что именно хотел этим сказать главбух, однако не без лукавой подначки пытался уточнить: - О какой школе ты говоришь, Дмитрий Викентьевич? Расшифруй, брат, это не совсем понятное для меня выражение. Митенев смотрел на него серыми глазами и невозмутимо отвечал: - Помнишь, как, бывало, в кооперативе мы экономили каждый рубль? Я как бухгалтер немало с тобой повоевал! Ты, Тихон, не в обиду будь сказано, не умел экономить денежки-то. Из ссуд да авансов не вылезали. - Так ведь я на дело. - А и на дело, да не всегда расчетливо. - Что старое вспоминать! - Вспомнить и старое не мешает, - так же невозмутимо продолжал Митенев. Метода у тебя и нынче та же осталась. Приспичит тебе - выложи деньги на стол тотчас же. Затеял строить клуб, а суда покупать собираешься. С клубом-то можно бы и погодить... - Это кто говорит-то? - Панькин насмешливо щурил глаз на своего помощника. - Это кто говорит-то? Секретарь парторганизации! Совсем отсталые настроения. Клуб нужен, брат ты мой, дозарезу! Молодежь его просит. А она все смотрит на города. Там, видишь, культура, то да се... А у нас что? - И как бухгалтер и как парторг говорю, что со строительством клуба можно было бы повременить. Главное - промысловая база! - Не согласен, - упрямо сказал Панькин. - Никак с тобой не согласен. Вот надо бы еще провести водопровод с Гладкого озера. Станцию насосную соорудить. - А не погоришь ты с этим водопроводом? - Митенев сложил над столом руки лодочкой. - Вот тебе твое Гладкое озеро. Воды в нем - с пригоршню. Твои насосы выкачают ее за неделю и останешься на мели. - Ну, не скажи. Гладкое озеро питается подземными ключами. Пригласим гидрологов, проверим. - Гидрологические изыскания тоже денег стоят. Надо, чтобы лишний рубль шел в распределение доходов. - Жила ты, Дмитрий Викентьевич, - с огорчением сказал Панькин, хотя в глубине души одобрял действия Митенева, его прижимистость и расчетливость, а главное - убедительность в доводах. - Времена нынче другие, масштабы жизни тоже. - Экономия в любые времена, при любых масштабах не помешает. Сам знаешь, от зверобойки нынче дохода мало. Деньги надо беречь на черный день. Иное дело не мешает и притормозить... А отдача от задуманных тобой объектов? Сколько дохода даст водопровод? Копейки со двора. Одни убытки. Осмотрительность и непробиваемая мужицкая скуповатость Митенева иной раз тормозили председательские нововведения. Но, поразмыслив спокойнее и глубже, Панькин убеждался в его правоте. Так было, например, в прошлом году, когда Панькии задумал построить близ семужьих тоней новый засольный пункт и пекарню для выпечки хлеба рыбакам. Митенев прикинул, во что это обойдется и привел такие доводы: - Посольный пункт может пока находиться в старом помещении. Надо только починить крышу да перебрать пол. А стены еще крепкие, не один десяток лет простоят. Ну, а что касается пекарни, то строить ее там и вовсе нет расчета. Рыбаков, что сидят на тонях, от силы человек сорок, находятся они там не больше трех месяцев в году. Сколько надо в день рыбаку хлеба? От силы буханка, если с приварком. Значит, в сутки требуется испечь сорок буханок. И для них ты хочешь строить пекарню и держать там работников сезонно, три месяца? Ох, умная головушка! Какая нам от того выгода? Рыбкооп ту пекарню на свой баланс не возьмет - нерентабельно. Не лучше ли возить хлеб из села? - Ты все о выгоде думаешь. А люди? - хмурился Панькин. - А люди тебе скажут то же самое. Они видят, что выгодно для колхоза, а что нет. Поставь-ка на общем собрании вопрос - сам увидишь. Пришлось и тут согласиться с Митеневым. Прижимистость Митенева сохранилась с давних времен, когда первый рыбацкий кооператив испытывал финансовые и иные затруднения. Теперь колхоз ворочал сотнями тысяч, а Митенев придерживался своей "старой школы". Панькин был предприимчив и порывист, Митенев осторожен и расчетлив. Один дополнял другого. Перед самой войной Митенева избрали секретарем колхозной партийной организации, и на этом посту он оставался до сих пор. Дмитрий Викентьевич был коммунистом с большим стажем, всегда находился в курсе дел, прекрасно знал хозяйство и видел насквозь каждого человека. Все привыкли к тому, что он, партийный секретарь, прилежен и аккуратен, не даст никому спуску, не сделает послабления, кто б ты ни был. Он своевременно доводил до исполнителей партийные директивы и решения, каждый месяц проводил собрания и заседания бюро, числился в районном активе, был избран членом райкома. Каждая бумажка у него подшита в папку, все коммунисты имеют постоянные партийные поручения. Словом, Митенев - примерный в районе секретарь колхозной партийной организации. Услышав, что подгулявший Андрей Котцов приписывал ему волюнтаризм, Дмитрий Викентьевич встревожился. Сначала он подумал: "Стоит ли придавать этому значение? Пустая болтовня Котцова, да еще в пьяном состоянии". Но, хорошенько поразмыслив, решил, что спускать такое нельзя. Он заглянул в справочник и еще больше огорчился, уяснив для себя значение этого термина. "Андрюха-то сболтнул спьяна, но люди-то ведь слышали. В деревне всякое лыко в строку, любая кличка прилипает намертво и к детям, и к внукам перейти может. Еще обзовут меня волюнтаристом навечно". Обеспокоенный необходимостью сохранить в чистоте свое доброе имя, он решил поговорить с Котцовым. - У меня к тебе два вопроса. Первый. Зачем пьешь? Андрей Котцов явился к парторгу вполне трезвый, загул у него прошел, и теперь он чувствовал себя виноватым перед всеми. - Прекратил я это занятие, Дмитрий Викентьевич, - сказал Котцов. - Теперь веду трезвую жизнь. - Смотри! - многозначительно сказал Митенев. - Теперь второй вопрос - чего треплешься? Позоришь меня перед людьми? - Ва-а-ас? - протянул Котцов с искренним удивлением. - Что-то не припомню. Быть не должно. - Было! Люди не врут. - Ей богу, не помню... Митенев насупился: - Ты знаешь, что такое волюнтаризм? Сам-то хоть понимаешь? - Волюнтаризм? Нет, не ведаю. Но уж ежели употребил такое слово, прошу прощения. Голос у Котцова был виноватый, и даже подавленный, но в его глазах Митенев приметил ехидную смешинку - малюсенькую, еле заметную, и от того насупился еще больше. - Так что же такое волюнтаризм? - переспросил он холодно, не по-доброму. - Так разве я понимаю? - Слова надобно употреблять к месту. Всякое неуместное слово может повредить тому, кто его говорит, да и другим тоже... Волюнтаризм - это мне ни к чему. Ну а требовать с вашего брата, как мне по должности положено, буду! Так и запомни, да и другим передай. Поскольку требовательность основа порядка. Ежели я как секретарь партийной организации не буду требовать, чтобы все у нас в колхозе шло ладом, да Панькин как председатель, да и сельсовет с правлением не потребуют, никакого порядка, никакой организованности не будет. Понял? - Понял. Еще раз прошу прощения. Что и было, так без злого умысла...
      2
      Иван Климцов, пожив у матери с неделю и отдохнув, принялся ремонтировать одну из пустовавших в доме комнат. Выбросил хлам, осмотрел печь, стены и пол, и пошел в правление просить материал для ремонта. Панькин дал ему тесу, кирпичей, мела и даже дефицитной половой краски. Мать Ивана договорилась с Немком, глухонемым Евстропием Рюжиным, и он вечерами переложил у Климцовых печь, починил дымоход и остеклил рамы. Сосед Андрей Котцов сдержал слово - помог перебрать пол. Иван покрасил его и с очередным рейсом АН-2 улетел за женой. Вернулся он быстро, мать едва успела просушить жилье после ремонта. Жена Тамара привезла трехгодовалого сынишку и два узла: в большом - подушки да кое-что из одежды, а в малом - репчатый лук. "На Крайнем-то Севере цингой бы не заболеть", - высказала она опасение. "Тоже мне, нашлась южанка!" пошутил муж. "А что? Наш район по сравнению с Ундой - юг. У нас садоводы-любители даже яблоки выращивают". - "Пробовал те яблоки. Рот на сторону сводит, такие кислые... - посмеивался Иван, - а впрочем, лук - это хорошо". Купили в промтоварном магазине диван-кровать, четыре стула, круглый стол, трюмо, электроплитку и чайник, истратив на это почти все сбережения, и началась послеармейская семейная жизнь Ивана Климцова. Для начала Панькин послал его на стройку клуба. Там плотники под руководством Дорофея поставили стропила и аккуратно настилали шиферную кровлю. Выяснив, что Иван хорошо знает слесарное дело, Дорофей направил его к Офоне Патокину, который вместе с кузнецом начал монтировать отопительную систему. Строители торопились: клуб надо было сдать к Новому году. Иван делал на концах труб резьбу, подгонял гайки и муфты, набирал батареи из чугунных секций. Он был внимателен, ловок и быстр, так что угодил даже придирчивому Офоне. Панькин каждый день проверял стройку, и, видя, как Иван умело действует слесарным инструментом, стоя у привинченных к верстаку тисков, говорил: - Молодец, Ванюша! Сразу видно специалиста. Вот кончите до срока - будет вам премия. Иван трудился не ради премии. Его увлекал сам процесс подгонки, нарезания, подвинчивания металлических деталей. Руки соскучились по такой обычной, не армейской, работе. Однако и премия не помешает. - Заработком и так не обижаете, - ответил он председателю. - Ну а если еще и премия - совсем хорошо. Тихон Сафоныч, дружелюбно похлопав его по плечу, пошел к плотникам. Климцов ему нравился все больше. Были у парня хозяйственная хватка, смекалка и расторопность. "Побольше бы нам таких", - подумал председатель. Панькин припомнил, как рос Иван. Весной сорок третьего Екатерина Прохоровна Климцова получила похоронку. Председатель зашел тогда к ней, еще не зная о горе. Климцова сидела за пустым чистым столом, на котором лежал листок бумаги, то самое извещение. Екатерина Прохоровна не плакала, сидела молча, подперев подбородок худым жилистым кулаком, и смотрела на этот листок с выражением какой-то безнадежной отчужденности в глазах, кажущихся огромными на худом бледном лице. А рядом стоял шестилетний Ванюшка в чиненых-перечиненных валенках и в теплой стеганке, сшитой из отцовской телогрейки. А кажется, в пятьдесят втором... ну да, именно в том году во время школьных каникул Панькин назначил Ивана рулевым на моторный карбас, что ходил по реке с правого берега на левый да возил с верховьев реки сено и дрова для фермы. ...Понадобилось Тихону Сафонычу как-то переехать на тот берег, в Слободку. Мотор был старый, капризный. Он сам с трудом запустил его, сел на банку и, глянув на Ивана, удивился, как он вырос. Пятнадцатилетний парень во всем походил на взрослого мужика: на ногах резиновые бродни, ватник перепоясан широким кожаным ремнем, лицо смуглое от загара и ветра, движения сдержанные, уверенные. Он улыбнулся Панькину и, вырулив против течения, стал в корме, заложив руки в карманы. Панькин хотел было сделать ему замечание за то, что он оставил румпель, но приметил, что короткая, отшлифованная многими ладонями деревянная рукоятка руля находится у Ивана под коленкой и правит он карбасом этак небрежно, щегольски, едва уловимыми движениями ноги. - Это что, новый способ - так держать румпель? - спросил Панькин. Иван улыбнулся в ответ, но ничего не сказал, а только плавно повернул румпель и направил карбас к берегу. "Ишь как, руки в брюки и подколенкой правит рулем... Это у них, у подростков, такой шик, - отметил про себя Тихон Сафоныч и озабоченно подумал: - В будущем году Иван закончит восьмой класс. Куда дальше? Уедет из села наверняка..." Председатель спросил об этом и получил уклончивый ответ: - Поживем - увидим. Покамест никуда не собираюсь... Окончив восьмилетку, Ванюшка действительно уехал, и Панькин вроде бы даже стал забывать его, как приходилось ему забывать и других парней и девчат, уходивших из дому. Но вот Климцов вернулся, и старый председатель был рад этому. Когда закончили монтаж отопительной системы, Панькин решил испытать Ивана в другом хлопотливом деле - снабженческом, требующем известной пробивной силы и находчивости. Несмотря на энергичный протест Дорофея, Тихон Сафоныч снял Климцова со стройки и отправил его в Архангельск за запасными частями. Иван отбыл с очередным рейсом самолета и вернулся через пять дней, привезя все необходимое, в том числе и запасные поршневые кольца для двигателя "Боевика", и не один, а целых два комплекта. В рыбакколхозсоюзе таких дефицитных частей не оказалось. Иван отправился в морское пароходство. Сначала ему там отказали в просьбе, но он пошел в обком партии и заручился поддержкой. Словом, два комплекта колец были привезены и можно было начинать ремонт. Панькин был доволен, но счел нужным заметить: - В будущем постарайся обходиться без помощи обкома, потому что ходить туда за каждым пустяком несолидно. Надо действовать другими путями. А в общем ты проявил находчивость. Хвалю.
      3
      Панькин все чаще замечал, что время шло очень уж быстро, так быстро, что он едва успевал следить за календарем: листки с него словно ветром сдувало. Тихон Сафоныч невольно сравнивал старость с осенью, и ему казалось, что дни теперь слетают с календаря, словно ворох листьев с деревьев, и календарная стенка скоро опустеет, как обнаженная ветка... Стремительный бег времени особенно стал заметен, когда годы подобрались к такой круглой дате, которую нынче принято отмечать как юбилей. Раньше в Унде видом не видали и слыхом не слыхали о юбилеях, а теперь и здесь стала прививаться мода: стукнуло человеку пятьдесят - справляй юбилей, в шестьдесят - сам бог велел, ну а в семьдесят - тем более. Зови дружков-приятелей, накачивай их вином и слушай панегирики в свой адрес. И хоть они, эти панегирики, смахивали на похоронные похвальные речи столько в них лилось меда и патоки, слушать их все же было приятно. Будто кто-то почесывал тебе спину промеж лопаток как раз в том самом месте, где зуд - ну прямо невтерпеж. Как-то, будучи в областном центре на совещании председателей колхозов, Тихон Сафоныч услышал вечером в гостинице рассказ о том, как провожали одного районного деятеля на пенсию, когда ему стукнуло шестьдесят. Как положено, сослуживцы в конце рабочего дня собрались в учреждении. Посадив юбиляра в президиум, говорили похвальные речи, преподносили подарки самовар, часы с боем, серебряный, подстаканник... Один из приятелей вручил ему также берестяные лапотки, по-местному ступни, с намеком на то, что на досуге пенсионеру не мешает заняться подобным рукомеслом ради успокоения нервов и полезного времяпрепровождения. Ну а потом юбиляр, как водится, пригласил всех домой на товарищеский ужин, по-городскому - банкет. Гости, конечно, подвыпили, стали петь песни, а потом наладились плясать, да еще как плясать! Посуда на столе подпрыгивала, и весь деревянный домишко гудел и покачивался с боку на бок. Юбиляр тоже разошелся и тряхнул стариной. Сначала отплясывал барыню в валенках (дело было зимой), но валенки стали ему мешать, скинул их, остался в шерстяных домашней вязки носках. А потом и носки стали помехой, их тоже сбросил и принялся оттаптывать дробь голыми пятками. То-то было веселья! На улице прохожие останавливались и заглядывали в окна, а те, кто был в доме, смеялись до колик в животе. Затем сбились все в тесный круг в общем плясе, и никто не заметил, как юбиляр куда-то исчез из горницы. Хватились, стали искать и нашли: стоит на крыльце на морозе босой в обнимку с разбитной вдовушкой-соседкой и целует ее в полное удовольствие. После стольких пылких поцелуев юбиляр угодил в больницу с обмороженными ногами. "Вот какие бывают юбилеи!" - Панькин долго хохотал, услышав эту историю. Шутки шутками, а в феврале Тихону Сафонычу предстояло отметить две памятные даты: свой день рождения и тридцатилетие со дня организации колхоза "Путь к социализму". Отчетно-выборные собрания проводились обычно в феврале, когда возвращались с Канина с подледного лова наваги рыбаки и приближалось время зимнего боя тюленей. Председатель заранее готовил материалы к отчетному докладу. И когда он стал просматривать архивные документы, подбирая цифры для сравнения, то увидел протокол первого колхозного собрания.