БОГДАНОВ Е.Ф.
      ПРОЩАЙТЕ ПАРУСА
      (из трилогии "ПОМОРЫ")
      книга третья
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
      1
      Пустынен и неприветлив Абрамовский берег глубокой осенью. Холодные резкие ветры наносят с моря туманы и дожди пополам с мокрым снегом. Нет преград ветрам, на все четыре стороны размахнулась безлесная тундровая равнина, и они свободно стелются над ней, насквозь прошивая рыбацкое село, рассыпанное возле самого устья на берегу Унды. Избы содрогаются от ударов непогоды. На дворе октябрь, сумеречный, зябкий, моросный. Навигация закончилась. Рыбачьи суда надолго прилепились к берегу, почти все карбаса и ёлы вытащены из воды, опрокинуты вверх днищами - до весны. Моторные бота поставлены в затишки на зимовку. Движение пассажирских пароходов по линии Мезень - Архангельск прекратилось. Скоро ледостав. В эту глухую пору шел из Каменки в Архангельск внерейсовый последний пароход "Коммунар". Председатель колхоза Панькин накануне договорился по телефону, чтобы пароход сделал около Унды остановку и взял на борт три бочки свежепросольной семги из последних сентябрьских уловов. Доставить их на рейд в парусной еле было поручено Семену Дерябину с Федором Кукшиным. - Глядите в оба, - предостерег Панькин. Ветра ныне изменчивы, волна крута. Постарайтесь успеть до прилива к пароходу. - Почему раньше-то не отправил рыбу? - спросил с неудовольствием Дерябин. Выходить на взморье ему не очень хотелось: стужа, сырость, а у него побаливала поясница. - С дальней тони рыба, - ответил председатель. - Пока доставляли ее в село, - упустили время. Хоть бы теперь, с последним пароходом, отправить.
      В назначенный час, уже перед сумерками, Семен и Федор пришли к еле, что стояла с грузом у причала возле артельного склада. У Кукшина щека повязана шерстяным платком. - Болеешь, что ли? - спросил Семен. - Ы-ы-ы... зу-бы... - промычал Федор, невесело махнув рукой. - Так отказался бы от поездки. Еще вздует тебе всю щеку. - Ы-ы-ы... поехали давай, - выдавил из себя Федор, сморщившись. Длинный, худой, он жалко горбился возле борта елы. - Ы-ы-ы говорю... - Что - говорю? - Да поехали! - Ладно, поехали, - согласился Семен, сочувственно поглядывая на страдальчески сморщенное лицо Кукшина. Зубов у Федора осталось немного однажды в фашистском концлагере охранник, остервенясь, вышиб Федору половину верхней челюсти. Да и уцелевшие зубы теперь болели, а лечить было негде: в районную поликлинику в Мезень ехать далеко. Однако выходить на взморье надо. Отчалили. Семен сел к рулю, Федор поставил мачту с парусом. Тяжелая, будто чугунная волна с упругой силой ударила в корму. Парус нехотя расправился, и ела пошла в устье. На поддоне рядком стояли три желтоватых новых бочонка. С полчаса шли молча. До прилива осталось немного времени, и Дерябин опасался, как бы не опоздать к пароходу. Вскоре вышли в губу. С рейда уже доносился нетерпеливый гудок "Коммунара". Он ждал на якоре. Ела легла носом на крутые валы, и Дерябин почувствовал, что ветер меняет направление. - На всток1 забирает, - обеспокоенно сказал он. Кукшин повертел перевязанной головой и промычал что-то неразборчивое. Потом привстал и прикинул взглядом расстояние до парохода. На палубе матросы готовились принять груз. В иллюминаторах весело горели огни, желтым светлячком качался на верхушке мачты топовый фонарь. Федор и Семен стали подгребать к борту парохода. Парус они убрали, работали веслами. Но разыгралась волна, и ела медленно подавалась вперед. Наконец приблизились к пароходу. С "Коммунара" им бросили швартов, Федор изловчился - поймал его и стал подтягивать суденышко к высокому, с глазками светящихся иллюминаторов борту. Волнение все усиливалось, и елу то поднимало почти вровень с палубой парохода, то опускало до ватерлинии. О разгрузке в такую болтанку нечего было и думать... И еще откуда ни возьмись налетел шквал, ударил в борт елы и вырвал трос из рук Федора. Пароход мгновенно оказался в стороне. Все усилия снова подгрести к нему ни к чему не привели. "Коммунар" все удалялся. С палубы кричали в рупор: - Погрузка отменя-я-яется! Ветер разорвал в клочья прощальный сипловатый гудок, и "Коммунар" снялся с якоря. Далеко позади моталась ела, которую швыряло из стороны в сторону. Дерябин с тревогой заметил, что не закрепленные по оплошности бочки стали сползать к левому борту. "Не дай бог, перевернемся!" - подумал он, работая веслами. Кукшин тоже греб изо всех сил, задыхаясь от напряжения. Оба взмокли, мускулы на руках немели, весла гнулись. На повороте в устье удар волны пришелся прямо в правый борт, и бочки еще больше сползли к левому. Ела накренилась, следующая волна довершила дело: бочки опружило в море, и суденышко опрокинулось вверх килем.. А кругом было совсем темно, не различить границы между морем и небесами И пустынно было, как на новорожденной Земле в седые библейские времена. И некому подоспеть на помощь. Никола, Никола, моряцкий заступник! Спасай рыбаков! Вся надежда только на тебя...
      2
      "Неужто пропали рыбаки? - думал Панькин в угрюмой тревоге. - Зачем я послал эту разнесчастную елу с тремя бочками! Кабы знать, что погода так подведет, лучше было бы выйти на "Боевике". Это судно заводской постройки, купленное года три назад, было первым металлическим кораблем среди деревянного колхозного флота. Панькин допустил оплошность, и теперь его мучили угрызения совести. "Остарел, седой мерин! - мысленно ругал он себя. - Плохо стал соображать. Дело-то вон как обернулось..." Еще муторнее стало на душе, когда Тихон Сафоныч вспомнил о том, что, посылая елу, он больше заботился о грузе (теперь-то он казался ему ничтожным), чем о людях, которые могут попасть в беду. Панькин посмотрел в окно. На улице бушевал ветрище и волны на реке бились о берег. Председатель взглянул на часы - девять. Ела ушла в четыре. На всю поездку потребовалось бы не более двух часов: полчаса до рейда, полчаса на разгрузку, полчаса на обратный путь, ну и еще минут тридцать про запас. Однако минуло пять часов, а о Семене и Федоре никаких вестей... Панькин недавно ходил к реке. Но там тьма-тьмущая - хоть глаз выколи. Простояв на пристани целый час и продрогнув, председатель вернулся в контору. Курьер-уборщица Манефа вошла в кабинет с охапкой дров, молча свалила их у голландки и принялась укладывать поленья в топку. Достала из-за печки сухое полено, нащепала ножом лучинок, подожгла их и тоже сунула в печку. Потом стала подметать пол. Здоровая, медлительная, в стареньком ватнике, она незаметно поглядывала на Панькина. Ссыпав мусор в топку, Манефа сказала: - В прошлом году об эту пору утонули братья Семенихины... Панькин вздохнул и промолчал. Он помнил, как Семенихины пошли на взморье ставить сети, а к ночи разыгрался шторм, и карбас опрокинуло. Братьев нашли через двое суток, выброшенных прибоем на кромку берега... Манефа сунула веник под мышку, еще раз заглянула в топку и вышла. В печке весело потрескивали дрова - не в лад мрачному настроению Панькина. Он все ходил по кабинету и думал, что предпринять. "Придется посылать на поиски "Боевик", - решил он и уже собрался идти за капитаном судна Котцовым, но тут пришел Дорофей Киндяков. Сбросив с плеч брезентовый дождевик и расстегнув поношенный китель, он сел на стул, шевеля густыми с сединкой бровями. Панькин чувствовал на себе угрюмый взгляд Дорофея. - Горючего пожалел? Куда бережешь? Зимой плавать собираешься? - Да какое там! - Панькин взмахнул короткопалой сильной рукой. - Кабы знать, что заштормит! Думал: нечего из-за трех бочек судно гонять, обойдусь елой... - Ну вот! - с упреком отозвался Дорофей и смолк, опустив большую ладонь на колено. Несколько минут назад к нему в избу прибежала жена Семена Дерябина Калерия - в расстегнутом пальтишке, простоволосая, плачущая. Заголосила как по покойнику. - Ох, чует мое сердце - в беду попал Семен. Ветрище-то какой! Изба дрожит. Помоги ты ему, Дорофеюшко, спаси-и-и!.. - и бухнулась в ноги пожилому кормщику. Дорофей поднял ее, как мог успокоил, оделся и пошел в правление. - Надо выходить на "Боевике", - сказал он Панькину, - искать мужиков. - Да, - тотчас отозвался председатель. - Я пойду в море, а ты подежурь тут. Может, пригребут, так помоги им...
      * * *
      Под низким избяным потолком тихонько, почти на одной ноте струилась, будто ручеек, колыбельная песенка:
      Баю, баю, покачаю Дитю маленькую, Дитю крошечную! Я пойду во торги И куплю пояски, Все шелковенькие К люльке прицепите, Сашеньку усыпите. Баю, баю, укачаю...
      Это Соня усыпляла шестимесячную дочурку Сашу. Ритмично поскрипывал очеп, колебался от движения зыбки ситцевый полог над ней. Временами Соня переставала качать зыбку и прислушивалась, не раздадутся ли шаги за окном, не стукнет ли в сенях дверь. Сашенька, словно чувствуя беспокойство матери, не могла заснуть, ворочалась и тихонько сучила ножонками под ватным стеганым одеяльцем. Тревога за мужа все усиливается, но, хоть на душе и муторно, Соня опять принимается за песню:
      Сон да дрема По новым сеням брела, По новым сеням брела, Сашеньку искала. "Ино где мне ее найтить Тут и спать уложить, Спать уложить, дитю усыпить " Баю, баю, баю...
      А на улице вовсю гуляет ветер, грохочет шторм. Лежит камнем на сердце тоска. "Ой, беда, беда!" - всплакнула Соня. Варвара, свекровь, одевшись потеплее, уже давно ушла на берег встречать Федю и не возвращается. Значит, не пришли до сих пор рыбаки... Ветер давит на оконные стекла, и они зябко дребезжат в раме. Стучит о калитку витое железное кольцо, повизгивают ржавые дверные навесы. Тоска. И недобрые предчувствия.
      3
      Вынырнув, Федор увидел прямо перед собой какой-то темный бугор, захлестываемый волнами. В первую минуту подумал: "Островок... Или камень плоский... Но ведь тут глубоко! Откуда быть камню? А островков тут совсем быть не должно.." Стараясь удержаться на плаву, тяжело взмахивая руками, он все смотрел на этот темный большой предмет и наконец сообразил: "Да это же ела днищем кверху!" Поплыл к ней. Мокрая одежда, тяжелые бахилы тянули вниз, шапка уплыла. Пряди волос закрывали глаза, и Федор исступленно мотал головой, взлетая на волнах и затем проваливаясь в пучину. С трудом великим домахал до елы, попробовал уцепиться за днище Это никак не удавалось рука скользила, ногти ломались. "Надо с носа, либо с кормы", - сообразил он. И тут до него донесся истошный крик Семена: - Фе-е-е-едор! Фе-е-е-едор! - Семе-е-ен! - изо всей мочи крикнул Кукшин, - Семе-е-ен! Я ту-у-у-ут! Он не видел Дерябина, хотя тот был где-то рядом. - Дай руку-у-у! Р-руку да-а-ай! - кричал Семен. -- Где ты-ы-ы? - сорванный от напряжения и стужи голос Федора с трудом прорывался сквозь шум моря. - Не вижу-у-у! - Сюда смотри, я на киле-е-е! Федор наконец различил в плотных сумерках протянутую к нему руку и, изловчившись, ухватился за нее. Волна, будто на качелях, подкинула Кукшина, и он нащупал свободной рукой окованный полосой железа киль. Собрав остаток сил, выбрался на днище. В животе все ворочалось: порядком наглотался воды. Несколько минут Федор молча отплевывался. - Ну, брат, хана-а-а! - сказал затем отчетливо и зло. - Слышь, брат? Рыб кормить будем... - Погоди с отходной-то! - сурово одернул его Семен, который лежал боком на днище. - Бахилы у тя подвязаны? - Подвязаны. - Одну завязку дай мне. Я тоже сниму - свяжем весла, чтобы не уплыли... - Весла? - радостно переспросил Федор. - Неуж-то весла? - Весла, - повторил Семен. - Когда я вынырнул, так одно мне под руку подвернулось. Поймал. А другое возле борта нашел. - Ну, Семен, везучий ты! Весла - это хорошо. - Федор одной рукой стал развязывать сыромятный ремешок на бахиле под коленом. Отвязал, хотя кожа размокла и рука плохо слушалась. - Держи! - Погоди... - Семен половчее передвинул весла, прижатые телом к днищу у основания киля. - Давай! - Связал ремешки, зубами затянул узелок. Свободный конец ремешка умудрился продеть в щель под железную полосу, тоже крепко завязал. - Ну вот и ладно. Как ты? Закоченел? - Спрашиваешь! - хмуро отозвался Федор, всматриваясь в потемки. - Все одно пропадем. Не утонем, так замерзнем. Мокрехонькие, только что не нагишом. - Ну-ну! Крепись! Отлив начнется, волна спадет - легче будет. Федору стало неловко от того, что он вроде бы совсем упал духом. Уже спокойнее спросил: - А мы ровно на месте стоим?.. - На якоре. Он выпал из елы и за дно зацепился. Только бы трос не перетерло. Перетрет - утащит нас в голомя1.. Федор промолчал. Он думал, как им спастись, и не мог ничего придумать - Чего молчишь: Живой ли? - Да живой... - Зубы-то как? - До них ли тут? - Ну ладно, - примирительно сказал Семен. - А я вроде обтерпелся. Теплей вроде стало. Ко всему привычен человек... Эх! - Он крепко, по-мужицки выругался. Потом заговорил с оттенком виноватости: - Прежде мужики в таком дурацком положении богу молились... Николу на помощь звали... А мы вот забыли об этом. Федор выслушал его молча. Море гремело в потемках, катило лохматые волны и мотало из стороны в сторону утлое перевернутое суденышко. Рыбаков все время окатывало водой. "Долго не продержаться, - подумал Дерябин. - Что делать? Попробовать перевернуть елу? На такой волне на киль ее не поставить. Да если бы и удалось, воды полно будет. Ох, беда, беда! Может, придут из села на помощь? Но когда хватятся? - Федор, а, Федор! - Чего? - Так зубы-то не болят? - снова спросил Семен. Он понимал, что надо раскачать Федора на разговор. Когда молчишь, думы нехорошие роятся в голове, будто злые осы... Семен это знал: бывал на своем веку в передрягах. - Нет, не болят, - равнодушно отозвался Федор. Он и в самом деле не ощущал боли, которая так терзала его на берегу. - С перепугу болеть перестали. Это так. У меня перед выходом на рейд поясницу ломило, а теперь прошло. Давай думать, что делать. - А что? Видно, так и висеть на днище. Рассвет придет - может, и в голове посветлеет. Тогда, глядишь, что и придумаем. - Верно. Умная твоя головушка! - похвалил Семен и, помолчав, добавил. Бочки у нас пропали... - Спишут, - не очень уверенно ответил Федор. - Хрен с ними, с бочками! Лишь бы самим спастись! - Да, теперь не до бочек, - согласился Семен, но все же подумал, что если потерянный груз отнесут на них, то придется платить изрядную сумму, такую, какая и во сне не снилась ни ему, ни Федору. Настроение стало еще мрачнее, и он надолго замолчал. Федор уже подумал, не случилось ли с ним чего: вдруг задремал, еще сползет в воду. Он хотел было окликнуть товарища, но тот и сам, наконец, подал голос. - Отлив начался. Волна меньше стала. - Верно. Скорее бы рассвело. - Ну рассветет еще не скоро Что это?.. Гляди, луч! - воскликнул Семен. Позади тебя светит. С парохода, что ли? Федор быстро обернулся, всмотрелся во тьму и разглядел вдали луч света, скользнувший по волнам. А вскоре донесся и слабый гудок. - Никак нас ищут!? - Похоже, - отозвался Семен. - На "Боевике", верно, пришли. Его фонарь. И гудок его. Только не там ищут... - Давай покричим. Оба дружно принялись кричать, но быстро отчаялись в том, что их услышат на таком большом расстоянии. - Зря кричим. Гудок и то еле слышно, - сказал Семен. - Жаль, огня у нас нет... Сигнал не подать. Ежели до рассвета проищут, тогда заметят. - Не ушли бы мористее... - Хоть бы скорее рассвело. Рубаху исподнюю на весле бы подняли. Слабый луч света, вспыхивавший время от времени, все удалялся. Рыбаки приуныли.
      - Федор, а, Федор! - Ну? - Как ты, живой? - Чуть живой. Федор находился в том дремотном, близком к обмороку состоянии, когда уже перестаешь ощущать и холод, и голод, и постепенно погружаешься в небытие. Так случается с путником, застигнутым где-нибудь в пустынной тундре лютой пургой. Выбившись из сил, человек валится в сугроб и медленно погружается в свой последний вечный сон... Усилием воли Федор гнал прочь эту сонную одурь, обволакивающую его тягучей прочной сетью, сколько было возможно, ворочался на смоляном днище елы и все чувствовал, что силы уходят и гибель близка. Ему стало до слез жалко Соню и маленькую дочурку Сашу: "Как же они без меня-то будут жить?" Студеная злая вода сковывала тело. Ветер пробирал до костей. Федор подумал, что в таком безнадежно-отчаянном положении ему бывать еще не приходилось, Разве только в фашистском плену, куда он попал, будучи сильно контуженным и раненным, в сорок первом, в июле. ...Вспомнилось ему, как мостили булыжником дорогу. Камни из карьера большие, тяжелые - носили на руках. А руки слабые, пальцы скрюченные, с ободранными ногтями. Спина нестерпимо болела... Шел Федор, горбясь, прижимая к груди неуклюжий булыжник, шатался из стороны в сторону на костлявых и длинных, словно палки, ногах. А охранник, что стоял на обочине тропы, уже примеривался сунуть Федору прикладом в спину. Кукшин запнулся, камень вывалился из рук. Он стал поднимать его, внушая себе: "Только бы не упасть... Только бы..." Тех, кто выбивался из сил, немцы пристреливали. Поднял камень, выпрямился и пошел. Немец - прикладом ему в бок так, что ребра хрустнули. - Руссишен швайн! Охранник, видимо, сломал ему ребро. Вечером в бараке товарищи наложили Федору тугую повязку. Бок долго болел. И все-таки Федор выжил. Сколько вынес в плену, рядом со смертью ходил, но вернулся, и вот - на тебе, в родном краю погибель!.. Он помотал головой, тихо застонав. - Чего ты? - окликнул его Семен. - Худо тебе? - Да нет... Просто так, - отозвался Федор и, с трудом приподнявшись, посмотрел вокруг. Начинался бледный рассвет. Уже отчетливо различались гребни волн, вдали обозначился горизонт. Теперь Федор увидел и лицо своего товарища бледное, осунувшееся, совершенно бескровное, со спутанными седыми волосами на лбу, с губами землистого цвета. "А ведь ему труднее, - подумал Федор. Он меня много старше, здоровьишко не ахти. Однако держится!" Серые губы Семена разомкнулись, и Кукшин услышал: - Светает. - Светает. А мы, кажись, плывем? - Плывем. Трос якорный перетерло, мы и не заметили... То, что трос порвался и елу относит на юго-восток, он заметил давно, но не говорил об этом Федору. - Берег! - неожиданно вырвалось у Федора, заметившего темную полоску на горизонте. - Да ну? - Семен торопливо обернулся. - Верно, берег. Верстах в трех. Пошел дождь вперемешку с мелким липким снегом, и берег словно бы размылся за его нависью. Но все равно у рыбаков затеплилась надежда на спасение. Волнение на море поулеглось. И вдруг ела ударилась обо что-то, так что ее корпус содрогнулся. Семен и Федор переглянулись и снова ощутили под собой глухой удар. Судно теперь вроде бы стояло на месте. - Камень! - воскликнул Семен. - Все может быть, - неуверенно произнес Федор. - Кажется, обмелились, слава богу! Однако надо проверить, а уж после "ура" кричать. Дай-ка я опущу весло, - Семен поспешно ослабил ремешок, вытащил весло. - Держи меня. Федор вцепился в полу Семеновой тужурки почти негнущейся, сведенной от холода рукой. Дерябин, склонившись, опустил весло торчком в воду и нащупал дно. Воды - по самую рукоятку. - На кошку1 вынесло. Наше счастье, что вода убыла, - сказал он. - Теперь придется нам поработать. А под елой-то не камень, а бочка. - Бочка? - удивился Федор. - Она, я разглядел в воде,-Семен снова сунул весло в петлю, затянул ее. Ну, благословясь, опять в воду, - сказал он деловито и озабоченно, словно выполнял привычную обыденную работу. Федор остановил его: - Погоди, я длиннее тебя. Авось дна достану. Он быстро соскользнул с днища и нащупал грунт, оказавшись в воде по грудь. - Плотно. Песок, - сказал Федор, слабо улыбаясь и дрожа от холода, охватившего тисками все тело. - А дале... - он немного удалился от елы, и вода стала ему по пояс, - еще мельче. Видишь? Дай-ко я попробую подтянуть сюда елу... Семен тоже спустился в воду и стал помогать тянуть суденышко. Выбиваясь из сил, они, наконец, вытащили елу на отмель и, взявшись за борт, стали переворачивать ее. Возились долго, и все же поставили суденышко на киль. И хотя в нем было много воды, оба забрались в елу с радостью. Семен вспомнил, что в носу в закрытом отсеке обычно хранилось жестяное ведерко, и достал его. По очереди стали откачивать воду. И хотя оба находились в крайней степени изнеможения, надежда на спасение прибавляла им сил. Ведро то и дело переходило из рук в руки, вода заметно убывала. Скоро добрались до днища. Суденышко стало непривычно легким и вертким. Возле борта всплыли на привязи весла. Взяли их в елу. Уцелел и парус, засунутый с мачтой под банку. Но ветер был слабый, и парус решили не ставить. Сели, мокрые с головы до ног, на банку и хотели было грести, чтобы поскорее согреться, но Семен спохватился: - Постой. Надо поискать бочки. Ведь все-таки семга. Сколько в нее труда вложено! - Да ну их к дьяволу, эти бочки! - взорвался Федор. Но Семен посмотрел на него с упреком, и он сник. Одну из бочек нашли сразу, неподалеку. Она торчала среди волн округлым краем. Опять пришлось барахтаться в ледяной воде. Это была тяжелая работа. Едва брались руками за дно бочки, чтобы перевалить ее через борт, ела ускользала, и бочка плюхалась в воду. Уже, кажется, не осталось сил, оба ругали на чем свет стоит непослушную бочку, но все-таки не отступались и опять подводили к ней елу. - Ни черта так не выйдет. Надо одному держать елу, а другому поднимать эту проклятущую бочку, - тяжело дыша, сказал Семен. Вода с него текла ручьями, и был он похож на водяного. - Давай, я буду закатывать, а ты стань с того борта, - предложил Федор. Семен побрел к другому борту и налег на него грудью, а Федор подвел бочку к еле и, поднатужась, перевалил ее через борт. В спине что-то хрустнуло, но в горячке он не придал этому значения. Влезли сами. Один стал грести, а другой - высматривать среди волн другие бочки. Долго крутились над отмелью и, когда все бочки выловили, сели на банку, обессиленно прислонясь друг к другу. Потом взялись за весла. - Это Васильевская кошка, - сказал Семен. - Теперь уж я убедился Васильевская? Ее всегда опасались в отлив, как бы не обмелиться. А теперь вот она нас выручила... Не было бы счастья, да несчастье помогло. Ну, теперь домой, с богом! - Да, теперь уж мы спаслись, - расслабленным голосом подхватил Федор. - Уж я думал, совсем нам будет хана... Теперь я увижу Соню и Сашу... Мокрая от воды, нагруженная бочками ела тяжело легла носом в устье реки. Гребцы, откидываясь назад всем корпусом, налегали на весла. Им казалось, что гребут они сильно и споро, а на самом деле весла еле-еле поднимались из воды, которая, словно тесто, засасывала их. Семен, вглядываясь в удручающе серые дали Мезенской губы, приметил смазанный дождем и снегом силуэт судна. - Гляди, никак "Боевик"! - сказал он почти равнодушно. Теперь, когда они сами вызволили себя из беды, запоздалая помощь не вызывала радости. - Верно, "Боевик", - согласился Федор. - Где они шлялись всю ночь? - Не знали, где искать. Да и видимости никакой... - Ладно, нагонят, дак хоть в кубрике обогреемся, - подобрел Федор. "Боевик" на полном ходу быстро приближался к ним со стороны моря, давая частые призывные гудки в знак того, что рыбаков заметили.
      ГЛАВА ВТОРАЯ
      1
      История с двумя рыбаками, чуть не погибшими в шторм на взморье, взволновала все село и дошла до Мезени. Секретарь райкома Иван Демидович Шатилов предложил Митеневу обсудить этот случай в партийном порядке. Митенев назначил заседание партбюро на ближайшую субботу. Оба рыбака, потерпевшие бедствие, серьезно заболели. Хорошо еще, что остались живы... Панькин, старый, опытный председатель, приуныл, ходил по селу потупя голову, избегая глядеть людям в глаза. Дорофей Киндяков, его друг и приятель, пытался успокоить председателя: - С кем не бывает! Все ошибаются, - сказал он, когда они вместе шли домой вечером. - Погорел я с этой елой. Надо было послать "Боевик", - хмуро ответил Панькин, и Дорофей различил в его голосе не только досаду, но и дремучую тоску. - Видишь ли, дело в чем, - рассуждал Дорофей, - привыкли мы работать по старинке, на парусниках, на деревянных слабосильных суденках, силой да сноровкой брать... Горбом, одним словом. И ты по привычке этой старинной, шут ее подери, решил положиться на парус да на силу и находчивость рыбаков. Годами ведь так работали: хлеб добывали, хребет ломали, пупок надрывали. А нынче не те времена, - Дорофей взял Панькина за локоть, придерживая его: изба председателя светилась рядом низкими оконцами. - Вот еще, к примеру, рассудим так. Купил человек новый, с иголочки, кафтан доброго сукна и повесил его в гардероб. А сам ходит в старом латаном-перелатанном, ветром подбитом. А почему? Новый жаль носить! Бережет его для праздников. Проклятая мужицкая экономия, Так и ты: "Боевик" у тебя для праздников, а ела - для буден. - "Боевик" я приберегал не для парада. Лето придет - по тоням его придется гонять, к пароходу посылать за грузами. Тут как хошь думай... Панькин вздохнул и попрощался.
      2
      На улице уже который день шел въедливый дождь, перемежаясь с липким снегом. Слякотная мерзкая погода. Вечерами - тьма-тьмущая. Родион на крыльце правленческого дома зацепился ногой за плетеный веревочный коврик и больно ударился локтем о дверь. Она с грохотом распахнулась. Сверху, с лестницы, недовольный голос: - Господи, кто там ломится? Манефа стояла наверху, светя керосиновой лампой-десятилинейкой. Электрический свет недавно погас, что-то случилось с движком. - Это я, Манефа Васильевна, - отозвался Родион. - Ноги-то вытер? - Манефа не любила вечерних заседаний в конторе, они доставляли ей дополнительные хлопоты и мешали заваливаться спать спозаранку. - На улице грязища! А ты никак опоздал... Тут дали свет, загорелась в коридоре лампочка. Мальгин одним махом взбежал по лестнице наверх, в комнату, где начиналось заседание. - На повестке дня у нас два вопроса, - объявил Митенев. - Первый - "О личной ответственности коммунистов за аварию на рейде седьмого октября сего года" и второй - "О готовности к наважьей путине". По первому вопросу - мое сообщение, по второму - Панькина. Чуть сутулые, широкие плечи Митенева обтягивал серый коверкотовый старомодного покроя пиджак. Рубашка сверкала белизной, галстук в косую полоску был повязан аккуратным небольшим узелком. Лицо у Митенева упитанное, гладкое, чуть рыхловатое. Плешивая голова лоснилась при свете лампочки. За двухтумбовым письменным столом парторг выглядел уверенным, внушительным и даже монументальным. Сбоку стола пристроился Панькин. Вид у него настороженно-виноватый, глаза потуплены. На стульях у стены предсельсовета Мальгин, Дорофей, директор школы Сергеичев, пожилой сухощавый в очках с золоченой оправой. Он приехал на работу в Унду в сорок втором году, будучи эвакуированным со Смоленщины. Теперь собирался выйти на пенсию и вернуться на родину. Митенев продолжал вести заседание. - Нам надо точно выяснить причины аварии, установить виновных и, если они того заслуживают, наказать в партийном порядке. - Секретарь партбюро помолчал, подумал. - Конечно, если бы не шквал, застигнувший рыбаков, может, все и обошлось бы... Но шквал шквалом, а факт налицо. И факт печальный! Почему бочки в еле не были закреплены? Они сдвинулись к борту и опрокинули судно. И, наконец, почему "Боевик" не сразу нашел Дерябина и Кукшина? Капитан судна Котцов всю ночь не мог выйти к месту аварии и снять рыбаков с днища. Вот вопросы, на которые мы должны получить ответ. Прошу высказываться. Митенев сел. Однорукий Родион зажал меж колен коробок со спичками и прикурил. Затянувшееся молчание прервал Панькин: - Дмитрий Викентьевич, видимо, из деликатности не упомянул моего имени, сказал он глухо, будто не своим голосом. - Но вывод напрашивается такой: виноват я как руководитель. И в том, что послал елу - не "Боевика", и в том, что не обратил внимания на незакрепленный груз, и, наконец, ночью я был на борту судна и неуспех поисков ложится тоже на меня. И я приму как должное любое наказание. Неловкое молчание снова охватило собравшихся. Очень уж непривычно было Панькину выступать в роли виновного. Однако Митенев требовательно заметил: - Легче всего, Тихон Сафоныч, признать свою оплошку. А почему все-таки случилась беда? Почему мы забыли о том, что в нашем деле каждый шаг в море связан с риском и возможной гибелью людей? Почему мы легко и непродуманно отдаем хозяйственные распоряжения? Ведь иногда жизнь человека зависит от самой малой небрежности! На кого будем списывать издержки? На судьбу? На войну? Так ведь она уже давно кончилась... Стало опять тихо. Было слышно, как работает на окраине села движок. - Ну что, молчать будем? - с неудовольствием спросил Митенев. Родион погасил окурок и встал. - Случай, конечно, чрезвычайный. Но винить во всем только Тихона Сафоныча будет несправедливо. Много для колхоза сделал он, и я его глубоко уважаю. Видите ли... ставя перед собой хозяйственную задачу, мы печемся лишь о том, чтобы в срок ее выполнить. А о тех, кто ее выполняет, мы и не думаем подчас, Работа у нас заслоняет человека. А ведь должно быть наоборот! Честно сказать, у меня в сельсовете тоже с некоторых пор стал прививаться этакий бюрократический казенный метод: всё обсуждаем планы да мероприятия, а о людях, исполнителях планов, вспоминаем редко... - Куда тебя заносит? - поправил Родиона Митенев. - При чем тут сельсовет? Ближе к делу! - А если ближе к делу, так и я тоже виноват в том, что не пришел в тот вечер на причал, не поинтересовался, как выходят на рейд колхозники. Хоть и знал, что выходят. - Самокритика - дело нужное. Но теперь она вовсе ни к чему, - жестковато сказал Митенев. - Какие будут конкретные предложения? - Предложение у меня такое: записать пункт о коллективной ответственности за жизнь каждого рыбака. - Коллективная ответственность - дело не лишнее, - усмехнулся Митенев. Ты обратил внимание на повестку дня? Личная ответственность - основа порядка. Она прежде всего, а уж потом коллективная, которая складывается из суммы личных ответственностей. Дорофей, ты что скажешь? А вы, товарищ Сергеичев? Дорофей чувствовал себя неловко. Ему не хотелось "катить бочку" на председателя. Он чувствовал, что многое в том происшествии зависело от случайности, от шторма. Но и безнаказанным это не должно сойти. Потому он нерешительно предложил: - Может быть, надо все-таки поставить нашему председателю на вид, потому как он сам признал свою промашку? Директор школы из осторожности промолчал. Митенев упрекнул Дорофея: - Соломку подстилаешь, чтоб помягче было? - Ну, почему соломку... Ведь был шторм. А он, известное дело, не спрашивает, кто прав, а кто виноват... - Мы должны быть принципиальны. Как требует устав. И потому я предлагаю за непродуманные действия по отправке груза объявить коммунисту Панькину выговор без занесения в учетную карточку и предупредить его настоятельным образом. Есть еще предложения? Нет? Тогда голосуем. После этого пригласили из бухгалтерии ожидавшего там капитана "Боевика" Андрея Котцова. В год получения судна правление колхоза назначило на него капитаном Дорофея, а Котцова - помощником. В середине лета нынешнего года, когда надо было возводить клуб, не оказалось руководителя строительной бригады.