п. В одних отраслях методы счета употребляются особенно часто и нуждаются в особенной практической точности, как, положим, в строительном деле, в торговле; для других они требуются реже, их применения менее сложны, как в скотоводстве, во многих ремеслах. Но всюду они остаются одни и те же; нет особых способов счисления, которые годились бы в одной сфере жизни и были бы непригодны для другой. Поэтому счисление и не могло войти в какую-нибудь отдельную техническую науку или образовать такую науку со своим особым, конкретным объектом в природе. Оно составило науку отвлеченную, т. е. независимую от всякой частной, всякой отдельной практической задачи, — арифметику, а в дальнейшем развитии — алгебру и проч. Ее функция — также организационная, как и функция технических наук, но в несравненно более широком масштабе, для самых разнообразных сторон человеческой деятельности.
      Возьмем другой метод — пространственное измерение и соизмерение; такова сущность отвлеченной науки геометрии. Эти приемы применял уже в первобытную эпоху истории человечества бродячий охотник, рассчитывая расстояния при своих передвижениях, выбирая кратчайшие пути, находя полусознательным расчетом угол, под которым надо бежать наперерез преследуемому зверю, и т. п. С переходом к оседлому земледелию стало необходимым более систематичное и точное применение тех же методов, именно, как приемов землемерия (буквальное значение слова «геометрия»): мир и вся судьба земледельческих общин зависели от правильного распределения земли между ними и внутри их между соседями. Особенно важным являлось усовершенствование этих приемов в странах древнейших цивилизаций, в заливных долинах великих рек Нила, Евфрата и Тигра, Янцзы, Ганга и др. Там при разливах все материальные границы участков то и дело сглаживались, смывались, и надо было восстанавливать их на основании строгих измерений. Еще дальше геометрические приемы необходимо должны были развиваться в строительном и инженерном деле:
      в постройке домов, дворцов, храмов, пирамид, плотин, бассейнов для регулирования уровня рек и пр. Затем те же методы нашли применение при топографических съемках — в военном деле, торговых путешествиях и т. д. Так же существенна их роль в ювелирном деле (шлифовка дорогих камней), а еще более — в приготовлении оптических инструментов; далее — в орнаментике, в живописи (перспектива)… Объекты их всюду самые разнообразные. И опять-таки трудно указать такую область «организации вещей», где геометрия не была бы в той или иной мере руководительницей.
      С астрономией обычно соединяется мысль об отрешенности от всего земного, о чисто познавательном, чисто идеальном интересе. Трудно впасть в ошибку более грубую и наивную: нет науки более непосредственно-практической.
      Еще в эпохи бродячего и кочевого быта донаучные астрономические приемы служили способом ориентировки в пространстве и времени, без чего невозможны никакая техника и организация труда; уже тогда люди отыскивали свой путь среди лесных дебрей и необозримых степей по солнцу и звездам и по ним же определяли время: всякая координация усилий требует их совпадения в тех или иных рамках — пространственных и временных. Это же свое первоначальное значение астрономические методы сохранили и во всем дальнейшем развитии.
      При земледельческом оседлом быте потребовалось усовершенствование этих методов, преимущественно для ориентировки во времени: определение сроков полевых работ, а следовательно, точное разделение годового астрономического цикла процессов природы. Особенно необходимо было строгое вычисление времени в странах древних речных цивилизаций для предвидения и регулирования колебаний водного уровня, от которых зависели плодородие почвы и вся судьба общества. Там и выработалась высокоразвитая жреческая астрономия, еще в религиозно-мистических формах. Дальние торговые путешествия, сухопутные и еще более морские с их насущнейшей потребностью в пространственной ориентировке дали следующий толчок развитию астрономии, которая тогда же освободилась от религиозной оболочки. Великий переворот астрономии в начале Нового времени — система Коперника — был в сущности вызван океаническим мореплаванием, дальними колонизационными и торговыми путешествиями: чтобы облегчить мореплавание, и были составлены коллективной работой нескольких десятков астрономов по повелению короля Альфонса Мудрого те новые небесные таблицы, из которых исходил Коперник в создании своей теории.
      Еще больше развилась организационная роль астрономии в современной научно-технической практике, поскольку она нуждается в значительной точности распределения рабочего времени и пространственных отношений труда. Главный и универсальный астрономический инструмент, часы, регулируют всю организацию жизни общества. Без них не были бы возможны не только, например, железнодорожные расписания, но и все расчеты необходимого времени каждой трудовой операции на фабриках, темпа работы машин и т. д. При этом точная проверка и согласование бесчисленных часов, по которым организуются жизнь и работа людей, достигаются лишь астрономическим путем; это одна из функций в непрерывной деятельности обсерваторий. Далее, только благодаря астрономически-угломерным методам возможно такое точное изучение земных рельефов, какое необходимо для проведения железных дорог, гигантских туннелей через горы, каналов и т. д.; эти же методы применяются в устройстве точных инструментов, постройке высочайших зданий и пр. Вся нынешняя мировая система мер — метрическая — получена с помощью астрономических измерений; ее основная единица — метр — есть сорокамиллионная часть дуги меридиана, которую можно было измерить только методами астрономии и геометрии.
      Легко уловить причину, по которой наблюдение небесных тел легло в основу организационного опыта, относящегося к пространственной и временной ориентировке. Для такой ориентировки надо было найти систему особенно устойчивых и прочных взаимоотношений в пространстве и времени. Их удалось найти в астрономических телах: в положении этих тел и их движениях сколько-нибудь заметная роль случайных и мелких влияний совершенно исключается их колоссальными массами и расстояниями.
      И в алгебре, и в геометрии, и в астрономии, несомненно, имеются такие данные или выводы, которые непосредственно не служат для организационных функций, составляющих сущность этих наук. Каждая из них развилась как особая система, которая живет и функционирует в своем целом; а живое целое всегда заключает в себе и части, нужные специально для связи, поддержания, усиления системы, не относясь прямо к ее функциям как целого. Например, всякий трудовой акт, выполняемый человеком, кроме движений, связанных непосредственно с его целью, заключает и множество иных: одни служат для усиления дыхания, для повышения притока крови к работающим центрам мозга и мускулам, для поддержания механического равновесия тела и т. д.; другие даже просто являются неизбежными, хотя бесполезными рефлексами вследствие иррадиации — перехода возбуждения с работающих центров на другие, близко связанные с ними. Или, положим, в машине, кроме генератора силы и рабочего инструмента, прямо воплощающих ее техническое назначение, есть много частей, которые служат для связи механизма, для уменьшения трений и т. п.; а есть и такие элементы, которые сами по себе ни для чего не нужны, но неотделимы от остальных, или которые еще не удалось устранить. То же можно констатировать и для всякого организма, для всякого органа и пр. Науки не представляют исключения. Сущность астрономии не меняется от того, что движения спутников Марса не использованы для определения долгот, как движения спутников Юпитера. Раз небесные тела сделаны орудиями ориентировки, то всякое, самое бескорыстное изучение их означает не что иное, как стремление лучше овладеть этими орудиями, т. е. усовершенствовать организационную функцию данной науки; это объективный смысл усилий познающего, хотя бы тот и не сознавал его.
      Мы не будем останавливаться на механике, физике, химии, которыми организуется, как известно, вся научная техника нашего времени в самых различных ее отраслях. Относительно биологии укажем, что она систематизирует организационный опыт для многочисленных видов человеческой деятельности, направленных к сохранению, к развитию какой-либо жизни или, напротив, к ее разрушению: земледелие, скотоводство, медицина, педагогика, общественная гигиена и проч. пользуются широко биологическими методами. Экономическая наука систематизирует опыт по организации труда и распределения во всем их объеме; ее схемы сотрудничества и присвоения охватывают, следовательно, всевозможные области практики.
      Мы закончим свой ряд иллюстраций на такой абстрактной науке, как логика. Ее организующая функция раскрывается не менее наглядно, если вспомнить ее происхождение. В Древней Греции в период резкого обострения борьбы индивидуальных и групповых интересов выступила школа софистов, которая, стоя на почве этой борьбы, проповедовала крайний субъективизм. Софисты утверждали, что нет общей истины моральной, политической, научной, что эта истина у каждого человека своя и что противоположные утверждения можно доказывать с одинаковым основанием. Взгляд этот в своем последовательном применении означал невозможность для людей взаимно убеждать друг друга и даже вообще столковываться. Между тем планомерная организация всякого практического дела достигается именно таким образом, что участники его прежде всего столковываются — относительно цели, средств, порядка исполнения и т. д.: организационный процесс, выполняемый посредством речи и мышления, в форме «обсуждения». Школа Сократа, боровшаяся против софистов, и выработала формальную логику, систематизированную Аристотелем, чтобы дать нормы. и способы взаимного убеждения людей, обсуждения, ведущего к согласию, т. е. именно взаимного столковывания. Логика оформляет относящиеся сюда организационные методы, имеющие силу не для какой-нибудь одной, а для всех специальных отраслей жизни.
      Итак, мы видим, что науки отвлеченные охватывают ту долю организационного опыта, которая не ограничена рамками отдельной технической специальности, — ряд общих методов, которые применимы во всех или по крайней мере во многих из них. Если это верно для таких крайних по абстрактности наук, как математика, астрономия, логика, то тем более оно несомненно для других наук — естественных и социальных.
      Но господство принципа специализации не было поколеблено развитием этих наук: они сами подчинились ему и стали особыми специальностями, самостоятельными настолько же, как любая специализированная отрасль труда. Их прогресс был облегчен и ускорен этим, но их жизненный смысл был затемнен. Понимание их практической сущности, их общеорганизующей функции стало невозможным для их представителей, ученых специалистов, у которых поле труда — мышления оказалось соответственно суженным, а организационная роль их наук в ее социальном масштабе — недоступной восприятию. Создалась идея о «чистой истине», истине самой по себе, независимой от какой бы то ни было практики, тогда как в действительности истины отвлеченных наук независимы лишь от узкой, специализированной практики той или иной отдельной отрасли труда, но относятся ко всей трудовой практике в ее социально-историческом целом. Идея «чистой истины» преобладает и в мировоззрении нынешних людей науки.
      Разумеется, и они не могут не видеть, по крайней мере некоторых, практических применений «чистой истины»; но они их рассматривают как нечто случайное для истины, не входящее в ее сущность, не необходимое для нее; истина представляется им принадлежащей к особому, логическому миру, который выше жизни, почему истина и способна при случае руководить жизнью.
      Насколько сужен кругозор специализированного мышления, особенно ярко показывает пример астрономии. Многие ученые и мыслители писали об ее полезности, о тех реальных услугах, которые она оказывает технике; указывались ее применения в земледелии, мореплавании и пр. Но насколько я знаю, ни один не заметил того непреложного факта, что астрономия координирует и регулирует всю нашу социально-трудовую жизнь, ежедневное общение людей и связь их действий во времени и пространстве. Ни один не заметил, что всякое применение часов подчиняет нас астрономическому опыту, которым они произведены и который непрерывно их контролирует, и что это же можно сказать о всяком случае сколько-нибудь точной ориентировки в направлениях.

3. Народная тектология

      Никакой специалист не может жить всецело и исключительно в своей специальности: его знания и опыт неизбежно выходят за ее пределы в силу связей и общения с другими людьми. Например, как потребитель, он должен иметь понятие о самых различных продуктах других отраслей труда; как отец и муж — о потребительном семейном хозяйстве и воспитании детей; как гражданин — о государственной связи и т. д. Но между тем как в своей специальности он стремится к точному оформлению опыта, к его определенности, полноте и стройности, к его научной организации, во всех других областях он довольствуется минимальными, отрывочными знаниями, неопределенным и смутным «обывательским» или «житейским» опытом.
      Этот житейский опыт играет огромную роль в жизни и служит прочным цементом для разрозненного, анархичного по своей форме коллектива. И притом этот опыт сравнительно однороден и однообразен у всех живущих в одной социальной среде. При всей своей ненаучности он отличается огромной широтой и общностью своего содержания. Он относится к самым различным сторонам жизни: к организации вещей, по крайней мере в домашней обстановке; людей — в семье, в обыденных соседских и иных отношениях; к организации идей — в так называемом «общественном мнении».
      В этом житейском опыте — не полном, но разностороннем, не научно-оформленном, но практически-жизненном — продолжает удерживаться наивное единство организационной точки зрения, стихийная, но глубокая тенденция к единству организационных методов.
      Основным его хранилищем служит общенародный язык. Правда, и в его области на почве специализации обособляются, как ветви от одного дерева, отдельные частичные отрасли — технический язык той или иной профессии, терминология той или иной науки; а классовое расчленение общества порождает и более обширное расхождение диалекта господствующих классов и диалекта подчиненных масс. Но остается значительное общее ядро языка — необходимая связь социальных групп и классов, условие их достаточного взаимного понимания при их практическом общении. В нем-то и кристаллизованы, элементарно оформлены традиции прошлого, опыт тысячелетий.
      Общенародный язык во всей широте сохраняет основную метафору. В нем суждения или «предложения», относящиеся к человеческим и социальным активностям, организуются совершенно одинаково с теми, которые относятся к активностям стихийным; например, подлежащим может являться предмет живой или неодушевленный, конкретный или отвлеченный, символ тела, или процесса, или действия; один и тот же глагол, одно и то же прилагательное может выступать как сказуемое при всех этих разнородных подлежащих, т. е. как их прямая характеристика. Соответственно расчленению семьи, этой до сих пор основной социальной ячейки, все комплексы внешней природы, все абстракции идеального мира в большинстве языков разделяются на мужчин, женщин и сексуально неоформившихся детей, ибо никакого иного смысла не имеет деление существительных на роды: мужской, женский и средний. Этот своеобразный монизм легко проследить по всей линии грамматики.
      Не менее сильна и еще более глубока та же тенденция в «лексиконе» языка, т. е. в его словесном материале. От любого из первичных корней, означавших коллективно-трудовые действия, расходится потомство в целые тысячи слов-понятий; оно распространяется по всем областям опыта — физического и психического. Из одного индогерманского корня «шага», общий смысл которого — разбивать, дробить, через массу переходов и промежуточных оттенков вышли такие слова, как в русском «молот» и «малый», «смерть» и «море», «молодой» и «медленный»; в немецком «теег» (море) и «erde» (земля), «mord» (убийство) и «mild» (мягкий, нежный), «mal» (раз) и «schwarz» (черный) и т. п. . Во всех них при достаточном исследовании обнаруживается одна и та же идея, имеющая огромное значение для всего организационного опыта, — идея деления на части в разных видах и приложениях. С русским глаголом «крыть» связано множество слов: «кора», «корень», «короб», «корабль», «череп» — «черепаха» и проч.; в других родственных языках таких слов тоже много, например немецкое «korb», французское «corbeille» корзина, французское «ёсогсе» — кора, «сгой-te» — корка и пр. Во всех них скрыта идея одного и того же организационного приема, в технике и стихийной природе: соединение менее устойчивого, более нежного содержания с более прочной оболочкой, защищающей его от разрушительных внешних воздействий. В греческом от корня «rdj», опять-таки распространенного и в других родственных языках, происходят слова «таттейн» — строить, «тектон» — строитель, «таксис» — боевой строй и вообще порядок, «технэ» — ремесло, искусство, «текнон» — дитя и масса других аналогичных. При величайшей разнородности этих понятий во всех них заключена общая идея организационного процесса.
      Нередко слово сохраняет организационную идею там, где раздробленное мышление личности уже совершенно утратило ее. Например, организующая роль религии в социальной жизни вполне ускользает от обыденного среднего сознания нашей эпохи.
      Между тем само слово вполне ясно указывает на эту роль, происходит ли оно от «religare» (латинское — связывать) или от «relegere» (собирать). Аналогичным образом если не состав, то употребление слова «душа» в русском и других родственных языках, если его внимательно проследить, дает разгадку одной из наиболее темных тайн науки и философии. Оно часто применяется в смысле «организатор» или «организующее начало», например такое-то лицо — «душа» такого-то дела или общества, т. е. активный организатор хода работ или жизни организации; «любовь — душа христианства», т. е. его организующее начало, и т. п. Из этого ясно, что «душа» противополагается телу именно как его организатор или организующее начало, т. е. что тут «простое перенесение на человека или на другие предметы понятия об определенной форме сотрудничества», разделения организатора и исполнителя, или авторитарной трудовой связи. А это и есть действительное решение вопроса о том, как произошла идея «души». Коллективный гений языка в этом случае, как и во многих других, оказался выше индивидуальных усилий ученых-специалистов, детей разрозненного, анархичного общества .
      Далее, житейский опыт сохраняется и в более сложных формах так называемой народной мудрости: в пословицах, притчах, баснях, сказках и т. п. Многие из них являются выражением самых широких законов организации в обществе и природе. Например, пословица «где тонко, там и рвется» есть образное, не научное, но верное выражение самого общего закона, по которому происходит дезорганизация на всех ступенях вселенной; какое бы то ни было целое начинает дезорганизовываться, если только в одном его пункте сопротивление окажется недостаточным сравнительно с действующей извне силой: ткань — там, где она всего тоньше; цепь — там, где есть непрочное или проржавевшее звено; организация людей — там, где связь ее слабее; живой организм — там, где его ткани менее защищены; научная или философская доктрина — там, где соединение понятий уязвимее для критики, и т. п. Пословица «куй железо, пока горячо» есть отнюдь не только техническое правило для кузнечного дела; она — принцип всякой практики, всякого организационного и дезорганизационного дела; она указывает на необходимость использования благоприятных его условий ввиду их ограниченной длительности и безвозвратного значения их потери. Правило это одинаково важно и для земледельца — по отношению к условиям посева или жатвы; и для политика или стратега — по отношению к изменяющимся комбинациям сил общественных или боевых; и для художника или исследователя — в смысле счастливого для работы сочетания внешних условий или психофизиологического состояния, так называемого вдохновения; и для влюбленного, и т. д. Притча о прутиках, которые легко ломает ребенок, и о составленном из них венике, которого не может сломать сильный человек, есть народно-образное выражение всеобщей идеи организации; оно также равно применимо и к людям, и к вещам, и к идеям. Конечно, не все воплощения народной мудрости так широко и глубоко охватывают организационный опыт; но они все относятся к нему не в узкоспециальном масштабе, а тяготеют к распространению через рамки отдельных отраслей жизненной практики и мысли.
      Однако этот монизм народной тектологии не в силах сам по себе бороться с духом специализации и все в большей мере уступает ему господство над общественным сознанием параллельно ходу технического и идейного прогресса. Дело в том, что житейская мудрость не только ненаучна по форме, но и глубоко застойна по своей основной тенденции, принадлежит прошлому и стремится сохранить его; по отношению к ней специализация выступает как прогрессивная линия жизни. Однако, разбивая монизм наивный и консервативный, она же вызывает зарождение иного монизма, научного и прогрессивного, который жизненно выше ее настолько же, насколько она сама выше народной тектологии.

4. Расхождение и перенесение методов

      Специализация — необходимый этап в прогрессе форм организационного опыта. Благодаря ей в каждой отрасли труда и познания было собрано огромное количество материала и методы совершенствовались несравненно быстрее, чем это было раньше. Но она имеет и другую сторону, которая с ее развитием выступает все сильнее и резче.
      Специализация ведет к расхождению методов. Развиваясь самостоятельно, каждая отрасль, практическая или научная, идет своими особыми путями и все более отдаляется от других. Вследствие этого их общение между собой уменьшается, а это ведет к их еще большему взаимному отдалению. Методы одной не подвергаются влиянию методов другой, между ними не происходит заимствований. В каждой создается свой особенный язык, так что даже вполне сходные соотношения в них выражаются различно, и этим маскируется само сходство; а в то же время одинаковые слова получают совершенно разное значение, чем взаимодействие отраслей еще более затрудняется. И это особенно относится к тому, что больше всего повторяется в опыте и, значит, чаще всего выступает в речи. Так, в нашем языке о людях говорится «умереть», о животных же — «издохнуть», а о домашних чаще — «околеть»; о рыбах рыболовы говорят «уснуть», о раках еще «перешептаться», т. е. прекратить свойственное им шуршание, и т. п. То же и в науке. Так, в современной биологии понятие «приспособления» — одно из основных, на нем построена вся эволюционная теория. В политической экономии даже термин «приспособление» не встречается или встречается очень редко, причем обычно принимается за метафору. Между тем по существу своему все экономические процессы суть именно процессы приспособления людей и коллективов к их среде — природной и социальной. Напротив, термин «конкуренция» употребляется и здесь, и там, но в разнородном значении. Конкуренция растений из-за питательных соков почвы, заставляющая их тянуться корнями как можно дальше, во многом отличается от конкуренции торговцев из-за покупателя, побуждающей их уменьшать цены. Это тождество термина породило путаницу понятий и некоторые ошибки так называемого «дарвинизма в социологии».
      Самый типичный и важный для нас пример множественных обозначений, порожденных специализацией и скрывающих принципиальное единство соотношений, — это понятие организационного процесса. Для него в каждой почти отрасли имеется свое особое выражение, и все их обыденное мышление принимает столько же разных понятий. Так, в технике, т. е. в области организации вещей, самый обычный термин — «произвести» тот или иной продукт; это значит сорганизовать определенные элементы внешней среды в заранее намеченную комбинацию. Но относительно здания или корабля говорится «построить», относительно железной дороги — «провести», относительно укреплений — «возвести» и т. д. Основной смысл один и тот же; оттенки же, которые заключены в этих понятиях, всецело зависят от объекта технической деятельности и, следовательно, внедрены в них без всякой пользы, потому что вполне выражаются обозначением этого объекта. К тому же ряду организационных синонимов принадлежат слова «сделать», «изготовить» и другие.
      В области познания, когда дело идет о мысленной организации элементов в планомерное целое, говорится «изобрести», например аппарат, машину; заметим, что это сочетание слов неточно: машину «строят», изобретается же мысленная система связей, которая служит организующим моментом в деле постройки машины. Другой термин — «открыть» (также «установить»), например новую закономерность, означает тоже целесообразную мысленную организацию некоторой суммы элементов, а синонимический оттенок и здесь зависит от объекта. В искусстве — «создать» художественное произведение, «сочинить» роман или поэму (слово «сочинить» по своему построению представляет как бы буквальный перевод для термина «координировать»).
      Очень часто понятие «организовать» выражается посредством слов, означающих главную или наиболее типичную техническую операцию данной отрасли: «сшить» платье или обувь, «выковать» оружие, «нарисовать» картину, «написать» книгу, причем подразумевается вместе с этой операцией весь организационный процесс, часть которого она составляет. А иногда обозначение берется и из области понятий противоположного характера, относящихся к дезорганизации: «разбить» лагерь, «разбить» сад в смысле именно организовать с надлежащим распределением в пространстве. Самый общий термин человеческой практики — «делать» — означает одновременно и «организовать», и «дезорганизовать» .
      Стихийные организационные процессы также в разных науках получают разное название. В биологии чаще всего употребляются для этого термины «приспособление» и «развитие»: первое там, где процесс протекает между жизненной формой и ее средой (например, «приспособление вида к его естественной обстановке»), второе — там, где он идет в самой жизненной форме (например, «развитие организма»), В психологии наиболее обычный термин — «ассоциирование», в социальных науках — «организация». В механике, физике, химии — «образование» (например, механических систем, оптических изображений, химических соединений).
      Все это — лишь очень малая часть имеющихся специальных обозначений одной и той же принципиальной концепции. Как мы видели, каждое из них обладает своим особым оттенком, но взятым всецело от объекта, к которому относится идея организации, следовательно, совершенно ненужным, раз этот объект указан. Однако такова сила тысячелетиями выработанной привычки, что для нас весьма несносно звучали бы выражения: «организовать» здание, корабль, платье, картину, книгу, а они передавали бы идею не только вполне достаточно, но много точнее, чем обычные формулы: «сшить платье», «написать книгу», сводящие сложную систему организационных актов к одной ее части и далеко не самой важной.
      Выработка специального языка не только закрепляла расхождение методов разных отраслей, но и создавала видимость расхождения там, где его на самом деле не было. Даже поскольку общие методы сохранились или независимо возникали в них, специальный язык скрывал это от сознания людей, заставляя усваивать одно и то же под разными именами. Этим исключались общение и сотрудничество отраслей в развитии их методов: каждая была предоставлена себе самой, своим ограниченным ресурсам. Отсюда вытекала бедность комбинаций, замедлявшая и затруднявшая развитие. Часто бывало так, что одна отрасль техники или познания бесплодно билась в рамках своих старых, неуклюжих и уже исчерпанных методов, тогда как в другой отрасли рядом с нею давно существовали, но оставались неизвестными или непонятными для нее приемы, которыми легко разрешались бы непосильные для нее задачи.
      Располагая по отдельности лишь ничтожной частью накопленных в обществе приемов и точек зрения, не имея возможности выбирать из них и комбинировать их наилучшим образом, специалисты не справляются с непрерывно накопляемым материалом, не в силах стройно и целостно организовать его. Получается нагромождение материала во все более сыром виде, нередко подавляющее количеством. Усвоение делается все труднее и вынуждает дальнейшее дробление отраслей на еще более мелкие, с новым сужением кругозора и т. д. Это давно было замечено передовыми учеными и мыслителями, которые и вели борьбу против «цеховой узости», главным образом в области науки.
      Но дробление не было абсолютным; с самого начала имелась и иная тенденция, которая долго не была заметна благодаря сравнительной слабости, но все время пробивала себе путь, и особенно усилилась с прошлого века. Общение между отраслями все-таки было, и методы одних проникали в другие, часто вызывая в них целые революции. И в технике, и в науке ряд величайших открытий, едва ли не большинство их, сводился именно к перенесению методов за пределы тех областей, где они первоначально были выработаны.
      Так, пользование паровыми двигателями переходило из одних отраслей производства в другие, всюду порождая огромный рост производительности труда; в транспорте, например, оно стало широко применяться лишь через десятки лет после того, как преобразовало значительную часть индустрии. Затем в развитии паровых машин большим шагом вперед явилось применение турбинного устройства, давно известного в водяной технике (простейшая турбина — это игрушка, называемая Сегнеровым колесом).
      Дальнейший, еще более крупный шаг был сделан введением «взрывного» принципа, сотни лет уже владевшего техникой войны и разрушения. Двигатели, построенные на этой основе, отличаются большой силой при малом объеме и весе; они завоевали для человечества воздушный океан.
      В технике добывания благородных металлов, ювелирного дела и приготовления лекарств развивались методы точного взвешивания. А. Лавуазье, применив их последовательно в химии, произвел в ней огромный научный переворот. Практические принципы машинного производства, научно оформленные физиками, превратились в термодинамику и затем в общую энергетику; на ней основано все новейшее объединение физико-химических наук. Астрономия была преобразована принципами механики; физиологию сделали точной наукой методы физики и химии. Психология глубоко изменяет свой характер благодаря методам физиологии и общей биологии, тоже вносящим в нее научную точность.