Это относится безусловно ко всем, действительным и возможным, задачам. Надо ли построить дом — это осуществимо только потому, что имеются налицо необходимые элементы, т. е. дерево, камень, известь, стекло, топоры, пилы, молотки и другие орудия, рабочая сила плотников, каменщиков и проч.;
и осуществимо только таким путем, что элементы соединяются и разъединяются, приводятся в новые сочетания; а конечный результат — здание — характеризуется такой связью и соответствием своих элементов, что заключает в себе нечто большее, чем то, что было в них первоначально дано, именно повышение гармонии между людьми и их физической средой, — представляет, следовательно, с точки зрения людей, «организованную» систему. Надо ли организовать предприятие, отряд, учреждение — налицо должны быть необходимые человеческие, технические, идеологические элементы, и дело сводится к последовательным их комбинированиям, пока не получится новое организованное целое. Выступает ли потребность создать научное объяснение непонятного ряда фактов или художественное выражение и освещение волнующих моментов жизни — опять избирательные сочетания элементов, данных в наблюдении действительности, в прежней оформляющей работе мысли, в живых образах воспоминания и фантазии, в эмоциональных колебаниях творческой души, а также элементов материально-технических, как бумага, краски, мрамор, перо, кисть, резец; и результат — опять организованность, которая обозначается как «стройность», «истина», «эстетическая гармония» и проч. Основная сравнимость, однородность всех организующих процессов давно чувствовались людьми; еще Альфред де Виньи в романе «Стелло» говорил, что «легче организовать иное великое правительство, чем иную маленькую книгу». И недаром на заре культурного сознания человечество наивно подставляло организующую волю под все процессы природы и жизни. Недаром и теперь непрерывно возрастает широта применения организационных понятий в практике и в науке, явно тяготея к универсальности.
Но, спросят нас, какая польза в этой универсализации? Что прибавляет к реальному содержанию задач, что убавляет в трудностях решения, если мы поняли, что все они — организационные? Отвечаю: обобщенно-осознанная их постановка дает обобщенно-сознательный подход к ним; это первый этап выработки всеобщих методов их решения.
Жизнь человека и коллектива представляет цепь постановки — решения задач. Главная, подавляющая трудность заключается здесь в их величайшей разнородности.
Перед нами женщина с ее обычной судьбой: хозяйка, жена, мать. Кухня ставит ей ряд различных задач технического характера, обстановка и содержание квартиры — ряд задач тоже технических, но совершенно иного типа. Рынок, бюджет, а то еще прислуга вынуждают ее решать множество порой очень сложных вопросов «экономических». Отношения к мужу и детям, строй семьи с ее неизбежными противоречиями ведут ее по трудному пути задач социально-бытовых, иногда доходящих до полной неразрешимости при наличных элементах и силах. Выращивание и воспитание детей — запросы гигиенические, медицинские, педагогические, последние в огромном масштабе и разнообразии, со всей их идеологической базой. И всюду предполагаются специфический подход, специальный опыт и знание, специализированные методы. Какая необходима бедному существу универсальная гениальность, чтобы действительно успешно и планомерно справляться со всем этим! А если ее супруг — обычно также ее эксплуататор и повелитель — благодаря ей и может удерживаться в рамках более узкого диапазона, то самые задачи «добывателя средств» и «борца за жизнь» по суровой остроте постановки, по сложности и смутности, вплоть до неопределимости, данных, зачастую далеко превосходят те, с которыми имеет дело она.
Конечно, всеобъемлющий опыт и гениальность на практике заменяются традицией и шаблоном. Но такая замена может быть сколько-нибудь достаточной в эпохи спокойные, «органические», когда жизнь более или менее стереотипно повторяет не только типы, но и конкретные формы насущных текущих задач. А в эпохи переходные, и особенно в революционные, дело обстоит совсем иначе. Стоит только представить себе, насколько изменилась и стала изменчивой со времени мировой войны вся постановка проблем семейного хозяйства даже в сравнительно благополучных странах, а тем более в Германии, в Австрии, в России.
Но это еще маленькие задачи мелкого бытия. А те, которые наша эпоха ставит перед коллективами, перед группами, классами, их организациями борьбы и строительства. Задачи невиданно запутанные и трудные, без прецедента, без сколько-нибудь подходящего опыта в прошлом. И есть одна, над всеми тяготеющая, все их в себе охватывающая, резюмирующая. Мировая война и мировая революция поставили ясно дилемму: преодоление анархии социальных сил и интересов или распад цивилизации. Вопрос жизни и смерти, требующей всеорганизационного решения. Бесполезной, даже гибельной может оказаться идеальная организация техники, когда разнуздываются экономические стихии, увлекая народы в безумно-истребительные столкновения; и немыслимо достичь в экономике порядка и стройности, пока общественное сознание, окованное пережитками прошлого, движется в несовместимо-противоречивых соотношениях. Выход — в единой организации вещей, людей и идей, где связываются динамически-гармонично элементы каждого ряда и одновременно все три ряда между собой. Ясно, что эта одна задача включает и заключает неизмеримое множество частичных задач, для современного сознания представляющихся самыми разнородными по типу и самыми разнообразными по характеру.
Эта разнотипность и разнохарактерность задач при нынешнем состоянии организационного опыта и знаний означает специализированно-различные подходы к ним. Здесь главная и огромная трудность не только для индивидуума, — о чем мы уже говорили, — но и для коллектива, даже такого, как могучий общественный класс. Казалось бы, члены коллектива, специализируясь на отдельных задачах — частях задачи интегральной, могут справляться с ними; но решения в целом и этим путем еще не получается. Дело в том, что сама специализация тогда подрывает однородность коллектива, порождает разрозненность, взаимное непонимание, а затем и противоречия между его дифференцированными элементами; тогда он сам не един в своей жизни и строительстве и не способен выработать едино-целостную структуру для всего общества. Именно так было с буржуазией: настоящим коллективом она не стала, иной организации, кроме анархической, создать не могла. А поскольку пролетариат подчиняется специализирующим силам буржуазной культуры, постольку и в нем выступает аналогичная разрозненность, переходящая в прямые противоречия. Таково обособление его квалифицированных верхов и неквалифицированных низов, отразившееся в двух интернационалах нашего времени — оппортунистическом и революционном; а рядом с этим — «цеховые» тенденции в профессиональном движении, расхождения программ и тактики профессиональных союзов, рабочих кооперативов и рабочих партий и т. д. Пусть объективные социально-экономические тенденции направлены к преодолению этой разрозненности — отсутствие единства в организационном мышлении будет постоянным препятствием на этом пути, пока и здесь старые формы не будут побеждены.
Отсюда очевидна необходимость выработки универсально-общих организационных методов, которая положила бы предел анархичности в дроблении организационного опыта. Вопрос, конечно, в том, насколько это возможно и уже теперь осуществимо. Моя работа дает не только положительный ответ, но и начало самого осуществления.
Исходным пунктом является та прогрессивная универсализация методов, которая развивалась в научной технике и в науке, начиная с распространения машинного производства.
Метод машинного производства в своей основе повсюду един: использование энергий путем их планомерного превращения из одних форм в другие; причем это относится к энергиям не только природы, но и человеческого труда, способного ими замещаться и их замещать. А в своей точной, научной формулировке то же самое превращение энергии дало всеобщую методологическую точку зрения физико-химических наук;
и затем «энергетический метод» распространяется на другие науки, поскольку они, находя опору в физико-химии, подчиняются ее влиянию. Науки „биологические уже твердо стоят на этом пути; науки социальные, отстающие в своем развитии, менее точные вследствие сложности своего объекта и ряда затемняющих общественно-идеологических моментов, все же начинают в свою очередь вступать на него; этому сильно содействует их прогрессирующее сближение с биологией. Так теоретическая универсализация методов отражает и продолжает практическую.
Однако энергетизм, давший нам единую концепцию мирового материала — «активностей-сопротивлений» — не единственный для нас исходный пункт. Принцип «отбора» (Selection) приобретает шаг за шагом столь же универсальный характер, из области биологии переходя в физико-химию, с одной стороны, и в науки общественные — с другой. И все решительнее прокладывает себе дорогу мысль об единстве механизмов в самых разнородных группах явлений, даже в различных «царствах природы».
Так, универсальность механизма «равновесия» предполагалась уже давно; не раз указывалось, что закон Ле-Шателье приложим не только в физико-химии, но также в науках о жизни, о психике, об обществе. Джордж Дарвин, достойный сын великого отца, еще в 1905–1907 гг. по поводу теории приливов и происхождении двойных звезд попытался дать общую схему условий сохранения и нарушения равновесия, схему, применимую ко всем формам бытия — от систем астрономических до социальных. Сербско-французский ученый М. Петрович уже с 1906 г. старается обосновать «учение об аналогиях», разрабатывая формулы «общих механизмов разнородных явлений» — название его книги 1922 г. И такая же универсализирующая тенденция скрывается под принципом относительности Эйнштейна, составляя его главную притягательную силу для передовых мыслей, хотя, конечно, далеко не главную причину его нынешней «модности».
Все такие монистические моменты современного развития методов требуют в свою очередь сведения к единству точки зрения, которая бы все их охватывала и обобщала в стройном согласовании. Эту роль может выполнить только организационная точка зрения. Мне удалось ее формулировать и дать ее некоторые основные применения в первом издании этой книги (1913 г.).
Чуждая в своей универсальности преобладающему типу современного мышления, воспитанному на специализации, с одной стороны, и на социально-экономической анархии — с другой, она большинством нелегко воспринимается и с трудом пробивает себе путь. Но сила вещей — за нее, и к ней ощупью приходят по самым различным линиям. Ее зародыши скрыты в частично-организаторских прикладных науках, развивающихся за последние десятилетия: об организации мастерской, об организации предприятия, учреждения вообще, о «психотехнике» рабочей силы и т. п. Есть указания и на переход к более широкому — теоретическому оформлению этой точки зрения. Я могу пока указать на один пример. Профессор И. Пленге в Мюнхене, стоящий на позиции, бесконечно далекой от моей, пришел в 1918 г. под влиянием картины гигантской дезорганизации жизни рядом с величайшим разнообразием попыток ее организации к мысли о необходимости «Всеобщей организационной науки» (заглавие его бртопоры, заключающей три лекции, прочитанные в Мюнстерском университете). И хотя он понимает под этим лишь науку о человеческих организациях, да и то в рамках планомерного их функционирования, но в своей попытке общего подхода к вопросу (дальше чего он не пошел) он невольно сбивается на расширение идей, по крайней мере в области биологии, ее теории организма.
Конечно, это только намеки. Со стороны представителей старого мира большего и ожидать не приходилось. Но и для более передовых элементов жизни новая точка зрения непривычна и трудна. В беспримерных условиях современной России с ее страшной разрухой и напряженнейшими усилиями к организации стимулы для восприятия этой точки зрения были сильнее, чем где-либо; и все sue она встретила огромное инертное, а частью и активное сопротивление. Однако здесь она начинает завоевывать место в жизни; есть не только ее сторонники, но и активные работники, и число их растет.
22 октября 1923 г.
Предисловие к 1-му изданию I части
Закладка основ науки, объединяющей организационный опыт человечества, науки жизненно необходимой — дело огромной важности. Принимая на себя его инициативу, я в полной мере сознавал всю серьезность, всю ответственность этого шага. Да и ответственность: неудача попытки, ошибочная постановка основных вопросов, неверность первых решений могли бы надолго скомпрометировать саму задачу, на целые годы отклонить от нее интерес и внимание тех, кто должен работать над ней. И все-таки я решился, потому что надо когда-нибудь начинать. Возможно, что другие лучше выполнили бы дело; но этих других приходится ждать…
Предлагаемая первая часть работы представляет исследование двух универсальных организационных принципов:
формирующего принципа ингрессии, регулирующего принципа мирового подбора. Условия места и времени позволили мне осуществить это исследование только в самом общем виде. Однако, я полагаю, и оно будет уже достаточным, чтобы ввести читателя, особенно читателя изучающего, в основной смысл и дух методов новой науки.
Специальные старания были мною приложены для того, чтобы на конкретных жизненных иллюстрациях наглядно показать практическую применимость, науки — ее реальную полезность, ее насущность. В этом ее счастливая особенность:
уже с первых шагов тектология способна выйти Из области отвлеченно-познавательной и занять активную роль в жизни.
Я старался также отчетливо выяснить, что тектология не есть нечто принципиально новое, не скачок в научном развитии, а необходимый вывод из прошлого, необходимое продолжение того, что делалось и делается людьми в их практике и в теории. Это отчасти оправдание для моей смелости… если оправдание понадобится.
Я глубоко убежден, что в дальнейшей работе буду уже не один.
28 (15) декабря 1912 г.
Предисловие к 1-му изданию II части
Первая часть этой работы вышла в свет более трех лет назад. Тогда я высказал надежду, что в дальнейших усилиях на новом пути я не буду уже одинок. Историческая насущность поставленной задачи казалась мне достаточно выясненной, а ее грандиозность — способной привлечь наиболее деятельные и мужественные умы.
Но вскоре разразилась мировая война. При первых ударах гигантского кризиса я, разумеется, понял, что осуществление моей надежды отложено жизнью, что всем уже не до того. И в то же время я почувствовал, что на этом суровом экзамене, которому стихийность истории подвергла всю современную культуру, через решающее испытание среди других, великих и малых, ценностей пройдет также идея всеобщей организационной науки.
Случилось ли это на самом деле? И если да, то как она выдержала испытание?
С этим вопросом я подходил к различным сторонам войны, которые благодаря счастливому для меня сочетанию условий мог видеть близко. Теперь подведу итоги; и пусть читатель судит.
Какие задачи ставила война перед вовлеченными в нее коллективами? Задачи организации и дезорганизации в их неразрывной связи: те же задачи, какие должна изучать текто-логия, и то же их соотношение.
В каком масштабе ставила их война? В масштабе универсальном, в каком ставит их изучение тектология.
Наилучшая координация наличных сил для наибольшего планомерного действия — таков практический вопрос, который решается в любом пункте и в любой момент процесса войны. В сущности тот же вопрос решается и в каждом обычном трудовом процессе. Но здесь и там — есть огромная разница в его постановке.
Это, во-первых, разница в его остроте. При обычных задачах и условиях работы людей ошибки в его решении, разумеется, невыгодны; но вред сводится к большей или меньшей ограниченной растрате трудовой энергии, лишь в исключительных случаях — к гибели отдельных работников. На войне подобные ошибки, напротив, почти всегда означают бесплодную гибель множества людей и часто разрушение целых коллективов: непосредственное жизненное значение вопроса неизмеримо возрастает.
Во-вторых, разница в обстановке решения. В обычном труде она заранее известна и приблизительно устойчива; поскольку она изменяется, эти изменения либо незначительны, либо легкомогут быть наперед учтены. Благодаря этому вопрос о координации сил в огромном большинстве случаев и решается по готовому, исторически сложившемуся или сознательно выработанному шаблону.
В процессе же войны обстановка постоянно новая, непрерывно изменяющаяся. В ней вопрос все время «актуален», его приходится все время решать заново: организационное сознание не может прерывать своей работы, не может уступать своей роли простой привычке и шаблону.
Мирный труд, опираясь на опыт прошлого, применяя старые приемы и лишь медленно, постепенно их изменяя, смутно сознает свою организационную природу и слабо развивает тектологическое мышление. Война суровостью своих требований, жестокостью своей угрозы бытию единиц и коллективов неуклонно напоминает об организационной функции, а тем самым неизбежно пробуждает и толкает вперед тектологическое мышление.
И в мирном труде, правда, есть моменты, когда организационная задача выступает с большей остротой. Но такие моменты весьма кратки сравнительно с периодами привычного течения работы, консервативных ее форм и условий. А еще важнее другое: сама постановка организационной задачи даже в эти исключительные моменты чаще всего бывает лишь частной, «специальной». Так, если дело идет о техническом изобретении, об устройстве какого-нибудь нового механизма, то вся задача лежит в сфере «организации вещей», не затрагивая вопросов организации людей или организации идей. Если же дело идет о создании, реформе какого-нибудь общества, союза, партии, то все сводится к организации людей, без прямого отношения к организации вещей или идей. Наконец, в выработке научного закона, объяснительной теории, философской системы, задача ограничена областью организации идей, не касаясь непосредственно двух остальных. В этих рамках нет достаточной почвы для развития настоящего, цельного текто-логического мышления: оно характеризуется именно тем, что обобщает и объединяет все специализированное, берет для себя материалом всевозможные элементы природы и жизни, чтобы их комбинировать и связывать одними и теми же методами, по одним и тем же законам.
Война и в этом смысле предъявляет исключительные требования: она ставит организационную задачу сразу всесторонне, «интегрально». Элементы, которые необходимо с наибольшей планомерностью комбинировать во всяком данном пункте и во всякой данной фазе процесса борьбы, относятся ко всем областям бытия: это и наличные природные условия, и наличные человеческие силы, и приводимые ими в действие технические средства, и даже идеологическая связь между людьми — то, что называется «духом» военных коллективов. Тут вся гамма элементов тектологии.
Еще важнее то, что эти разнороднейшие элементы выступают здесь в одном поле организационного мышления, как принципиально равноправные, более того, как соотносительно-эквивалентные: они могут заменяться одни другими, и такая замена осуществляется на каждом шагу. Недостаток в людях возмещается то выбором местности, более благоприятной для их действий, то усилением технических средств — умножением истребительных машин и защитных приспособлений, то идеологическим «поднятием духа» посредством разъяснительных и одушевляющих речей, приказов, то чаще всего комбинацией этих заменных методов. И то же относится к элементам всякого другого рода: пробелы техники пополняются затратами человеческого материала, понижение духа армии компенсируется отходом за естественные преграды и т. п.
Конечно, те же соотношения замены можно найти в мирном труде. Применяя лучшие орудия или машины, можно достичь данных результатов при меньшем числе работников; неудобная почва требует для возделывания, напротив, увеличенной затраты человеческих сил; повышение культурного уровня работников эквивалентно некоторому возрастанию их количества и т. д. Но там эти соотношения вступают в поле организационного мышления лишь спорадически, время от времени, и притом по отдельности, а не все рядом; война же выдвигает их и непрерывно, и совместно.
В этом нет ничего удивительного. Мировая война есть не что иное, как организационный кризис в мировом масштабе, порожденный общественной стихийностью человечества, анархией взаимных отношений между государственными организациями. И как всякий подобный кризис, она неизбежно концентрирует в себе дезорганизационные и организационные процессы, тесно сжимает и сталкивает их в рамках ограниченного пространства и времени; а как величайший по сумме приведенных в движение сил из всех подобных кризисов, известных доныне в истории человечества, она это делает в наибольшей степени. Отсюда и кра, иняя остдота, и актуадь-ность, и интегральный характер постановки организационных вопросов.
За переживаемой катастрофой последует период напряженного строительства, положительные задачи которого будут не менее насущными, чем отрицательные по преимуществу задачи военного времени. Они будут притом еще более широки и столь же интегральны, потому что само происшедшее разрушение захватило области всех условий жизни наряду с гибелью миллионов людей и уничтожением несчетной массы продуктов труда, включив порчу природной среды ri глубокий идеологический разгром. У кого есть ум, чтобы понимать, и воля, чтобы реагировать, для того не может остаться сомнений: необходимо собрать и стройно связать разрозненный организационный опыт человечества — необходима всеобщая организационная наука.
Теперь воспользуюсь случаем ответить моему сочувствующему критику, автору анонимной рецензии на I часть «Тектологии» (в журнале «Русское. Богатство», 1913, декабрь).
Рецензент согласен с основной постановкой задачи и полагает, что всеобщая организационная наука должна явиться новой фазой в развитии философии: это «философия как чистое учение о взаимодействии мировых факторов». Он ссылается при этом на заметку г. П. Мокиевского об Авенариусе, в которой намечалась именно такая постановка задачи для философии («Русское Богатство», 1898, июль).
Со своей стороны я бы высказал сомнение, целесообразно ли применять к организационной науке название «философия». С этим термином связано много старых представлений, не соответствующих характеру новой науки.
Так, философии теоретической всегда свойственна «объяснительная» тенденция, притом именно в смысле созерцания: «объяснить» мир, «объяснить» познание, чтобы было «ясно», чтобы исчезла загадка и потребность «понять» была удовлетворена. Для тектологии, если она и «объясняет», как соединяются разнороднейшие элементы в природе, в труде, в мышлении, то дело идет о практическом овладении всевозможными способами такого комбинирования; она вся лежит в практике; и даже само познание для нее — особый случай организационной практики, координирование особого типа комплексов. Здесь коренное различие тенденций. А с так называемой «практической философией» тектология имеет, пожалуй, еще меньше общего: под «практической философией» понимаются обыкновенно принципы морального руководства для людей; между тем тектология столь же чужда всякой морали, как ее ближайшая родственница — математика или как любая из естественных наук: соотношение частей машины или связь химических тел для нее лежат в одном ряду исследования с моральными и неморальными отношениями людей.
Далее, с понятием о философской теории не совмещается мысль о точной опытной проверке. Как только для той или иной группы обобщений такая проверка становилась возможной, немедленно эта группа выделялась из «философии», превращаясь в отрасль «науки»: постоянное и весьма характерное противоположение. Тектология же прямо немыслима без постоянной проверки на опыте: куда годились бы организационные закономерности, которых нельзя применить и испытать? Попробуйте представить себе «философский эксперимент». А для тектологии постановка планомерных экспериментов — вещь совершенно необходимая в ее развитии. Более того, эти эксперименты, как мне приходилось указывать, давно уже делались и делаются. Что представляют опыты Квинке, Бючли, Ледюка, Румблера, Геррера и др. над «искусственными клетками», воспроизведение на неорганических смесях различных функций живой клетки? Эти опыты не относятся к биологии, потому что объект их — неживые тела; но они не относятся также просто к химии и молекулярной физике, потому что имеют целью решение задач не химических или физических, а биологических. Это эксперименты организационные в смысле тектологии: они выясняют общие условия строения живых и неживых тел, выделяют архитектурные элементы жизненных функций в «мертвой» природе. К тектоло-i гии должен быть отнесен и старинный «космогонический» опыт Плато, воспроизводящий кольца Сатурна в смеси жидкостей, и недавние опыты Майера, в которых возможные равновесия электронов, образующих атом, проверяются посредством плавающих магнитов, и т. д.
Высказываясь против смешения организационной науки с философией, я имею в виду не чисто словесный спор, а серьезные интересы дела. Можно опасаться, что старый термин затемнит новые задачи и ослабит внимание к ним. Текто-логия не должна стать делом философов-специалистов, среди которых она вряд ли может найти какую-нибудь почву, а делом всех широкообразованных людей научной и практической мысли.
Перехожу к существенному пункту разногласия с критиком. Он пишет:
«Основным недостатком учения г. Богданова мы считаем то обстоятельство, что его схема не захватывает всех мировых явлений… Схемы г. Богданова захватывают лишь некоторые из этих явлений, философия же должна быть общей схемой всех явлений. Так, например, положительный „прогрессивный подбор" г. Б. прогрессивен лишь в смысле увеличения общей суммы энергии какого-либо комплекса, но не в смысле его качественного видоизменения. Мировая эволюция, например, эволюция нашей солнечной системы от состояния туманности до нынешнего состояния, положим. Земли, с ее сложными культурными обществами, с ее философией, наукой и искусством, вся эта эволюция полна постоянным возникновением чего-то нового, небывалого; и этого нового не может объяснить ни „ингрессия", ни „эгрессия", ни, тем паче, „дегрессия", г. Богданова» (Русское Богатство, 1913. XII. С. 412).
Вот здесь и сказалась привычка с термином «философия» соединять представление о чисто объяснительной системе, даеще такой, которая захватывает «все» сразу. Тектология — наука, и, как всякая наука, идет в своих обобщениях и в исследовании шаг за шагом, расширяя свое поле и свои выводы. Такие схемы, как «подбор», «ингрессия», правда, универсальны, но лишь в том же смысле, как, положим, закон сохранения энергии: они относятся ко всякому явлению, но касаются только одной определенной его стороны, а отнюдь не исчерпывают его.
В частности, вопрос о качественных изменениях не может быть исследован без выяснения законов дезорганизации. В этой II части работы я мог коснуться его только отчасти, но, надеюсь, все же успел показать, что никакой принципиальной трудности для методов тектологии он не представляет. Более полный его анализ будет дан в учении о системных кризисах, которое составит предмет ближайшего продолжения работы.
Вообще же — чего не сделаю я, то сделают другие. Наука — дело не индивидуальное, а коллективное, и область ее бесконечна.
22 сентября 1916 г.
Р. S. С тех пор как это было написано, в России совершилась революция, и не подлежит сомнению, что за ней последует ряд революций в других странах. Не думаю, чтобы надо было доказывать значение вопросов организации-дезорганизации в мировой революционной волне: здесь эти вопросы ставятся жизнью с неменьшей широтой и напряженностью, но еще с большей глубиной, чем в мировой войне, — дело идет не о простом сохранении, расширении или частичном поглощении захватами тех или иных существующих государственно-национальных систем, а об их перестройке, о смене их организационных (ijiodm. Если познание должно выражать жизнь и служить ей, то ясно, что время тектологии настало и работа над ней теперь — самая насущная из всех научно-теоретических задач.
Май 1917 г.
Предисловие ко 2-му изданию
Те годы, которые прошли со времени первого издания, принесли немало нового материала; в работе оформились и некоторые новые выводы, а старым удалось придать больше точности, хотя по существу ни от чего сколько-нибудь важного отказываться пока не приходилось. Всего менее удовлетворительным казался мне сам порядок изложения, который первоначально шел по линии, так сказать, наименьших сопротивлений, начиная с того, что было наиболее подготовлено предыдущим развитием науки, и переходя к менее привычным концепциям, а не по линии наибольшей логической последовательности. Нужна была переработка. Она была намечена и частью выполнена в ряде журнальных статей «Очерки организационной науки» (журнал «Пролетарская культура». 1919–1921 № 7—20). Но по редакционным условиям пришлось значительно сократить материал. В нынешнем издании взята за основу архитектура «Очерков», но включен по возможности весь прежний материал и частью новый — к сожалению, далеко не весь, какой накопился: не позволила ограниченность времени и сил, а откладывать не приходилось, первое издание стало библиографической редкостью, даже журнал с «Очерками» мало кому из интересующихся удавалось достать.
Главное изменение в архитектуре работы сводится к тому, что формирующий механизм поставлен впереди регулирующего, как это логически и должно быть; кроме того, дан сначала общий очерк обоих механизмов, а потом уже более подробное исследование.
Есть небольшая перемена в терминологии. Выражение «конъюгационная сумма», недостаточно соответствовавшее идее сложения активностей, мысленно выделенных анализом из целого комплекса, заменено выражением «аналитическая сумма», более точным. Термин «копуляция» устранен как не вполне необходимый и т. п.
