Бельоника — чудесный город. Не так красив и изящен, как столица, и, тем не менее, для Кельда он был чем-то особенным. Напускная суровость обветшалых каменных стен, замшелых башен всегда находила отклик в его сердце. Он любил этот город, строгое изящество его парков и бесшабашное веселье театральных подмостков, его причудливые мостовые из зеленоватого камня.
      Он любил этот город, и город любил его. Недаром лучшие его друзья жили здесь. Те, которых он некогда оставил в прошлом… чтобы вернуться к ним через долгие годы.
      Стражник равнодушно поймал брошенную серебряную монету. Положил ее в кошель и тут же забыл о человеке с гитарой за спиной. Мало ли их тут ходит, с гитарами и без них…
      Кельд шел по улицам, наслаждаясь внутренним покоем и некой гармонией, воцарившейся в его душе. Бель-о-ни-ка! — выстукивали его сапоги. Бель-о-ни-ка! — отзвонили часы на башне городской ратуши. Бель-о-ни-ка! — прозвенела гитара, когда он осторожно извлек ее из футляра.
      Кельд аккуратно расстелил у дороги плащ, сел на него, скрестив ноги и запел. Люди, спешащие по своим делам, останавливались, разом забывая о неотложных проблемах. В их глазах он видел нежданно проснувшуюся надежду, надежду на чудо. Ту самую, что волшебным светом сияет в глазах ребенка и постепенно гаснет, когда он подрастает.
      Гитара звенела, играя с голосом менестреля в пятнашки. Она то чуть отставала, то вновь нагоняла его, чтобы слиться в одно, то забегала чуть вперед. Кельд пел. Пел, вкладывая в песню всю душу, все тепло, которое у него осталось. Всю свою жизнь…
      И люди смеялись и плакали, слушая его песни.
      А потом гитара замолчала. Кельд встал, ухватил, не глядя, горсть монет, что щедро набросали горожане. И пошел в ближайшую корчму.
      — Кельд! Это ты, дружище?
      Менестрель обернулся. Старина Брельд, постаревший, погрузневший за эти годы. Конечно же, это был он, его старый надежный друг. Кельд ощутил укол в сердце, прошлое неожиданно вернулось, чтобы пожать ему руку.
      Когда-то он покинул Бельонику, променяв ласковое спокойствие любимого города на столичный блеск и суету. И ни разу, ни разу не встречался с тех пор с теми, кто некогда был для него дорог, отрезав себе все дороги обратно.
      Теперь настало время обернуться и посмотреть назад
      — Привет, Брельд, — улыбнулся он. — Как дела? Ты здорово сдал, старик!
      — Зато ты не изменился, — хмыкнул Брельд, пожимая протянутую руку. — Время к тебе милосердно, дружище. Черт, завидую тебе, мы все постарели, а ты…все так же молод, как и раньше. Колдовство какое-то, не иначе!
      Кельд улыбнулся. Как, интересно, он мог постареть, если чувствовал себя таким же молодым, как и раньше?
      — Хорошо, что ты забрел к нам, — помрачнел Брельд. — Хоть проститься с тобой успею. Я ведь болен, Кельд… неизлечимо. И скоро умру, наверное. Знахари не говорят, но я-то знаю, мне недолго осталось.
      — Все там будем, — пожал плечами менестрель. Сейчас ему казалось странным, что кто-то может бояться смерти, тем более, неунывающий весельчак Брельд. — Кто раньше, а кто позже.
      — Лучше уж позже, — пробурчал Брельд, похоже, равнодушие друга его изрядно задело.
      — Когда колесница приходит к финишу первой, никто на ипподроме не жалеет возницу, — мягко сказал Кельд. — Почему мы должны сожалеть о тех, кто ушел раньше?
      — Ты не говорил бы так, если б сам был на пороге смерти, — укорил его Брельд. Менестрель рассмеялся в ответ.
      — Я не боюсь смерти, дружище. А ты… хочешь хороший совет? Ты ведь прекрасный художник, возьми холст и кисти, нарисуй свою последнюю картину. Так нарисуй, чтобы она стала лучшей из всех! Чтобы даже слепой увидел ее и восхитился. Такую картину, чтобы и двести лет спустя она никого не оставила равнодушной!
      — Что мне до того, что будет через двести лет? — хмыкнул Брельд. — Раз уж мне мало осталось, надо получить от жизни все! Пойдем в кабак, напьемся, как раньше… шлюх снимем… помирать надо весело и со вкусом.
      — Не так уж важно, когда и как ты умрешь, — возразил менестрель. — Важнее, сделал ли ты то, для чего появился на свет? Нарисуй картину, Брельд. Прошу тебя, нарисуй.
      — Не хочу, — помрачнел тот. — Все это в прошлом, дружище. Я достаточно богат, чтобы не подрабатывать больше этой мазней. У меня свои виноградники и гончарная мастерская, десятки людей на меня работают. Зачем мне писать картину? Пойдем, выпьем за встречу. Я соскучился по тебе, бродяга!
      — У меня не так много времени, чтобы тратить его на вино, — мягко ответил Кельд. — Прости, дружище, но мне самому до смерти осталось не так уж и долго. Я не останусь на твои похороны. У меня впереди другие…на которые никто не в силах опоздать. Серебрянка…
      — А у меня — шип сердца, — вздохнул Брельд. — Я тебя прошу, умоляю, составь мне компанию. Если повезет, умрем вместе за столом, хмельными и веселыми, в компании красивых девушек. У меня не было в жизни человека ближе тебя…
      — Я не могу, — Кельд твердо посмотрел ему в глаза. — Я еще не написал свою Песню. Ту, для которой был рожден на свет. А времени уже почти не осталось. Прощай, Брельд.
      Он повернулся и пошел прочь, спиной чувствуя укоряющий взгляд друга. Острое чувство жалости и вины разрывало ему сердце. Но он не мог, никак не мог остаться, даже остановиться не мог. Не рожденная еще Песня упорно гнала его вперед, в дорогу.
      Бель-о-ни-ка, стучали его сапоги. Бель-о-ни-ка, рыдала за углом шарманка. Бель-о-ни-ка, печально звенела гитара. Город, в который ему уже не вернуться. Город, который подарил ему самые счастливые минуты в жизни. Город, в котором умирал сейчас его лучший друг…
      — Прости, дружище, — прошептал он онемевшими губами. — Я не могу иначе.
      Слезы бежали по его щекам, прохожие удивленно поглядывали на него, но ему было наплевать.
      — Мне жаль тебя, Брельд, — шептал он, продолжая мучительный диалог с другом. — Жаль, что ты не использовал свой последний шанс что-то изменить. Что-то успеть, что-то создать. Ты всегда боялся перемен.
      …А все перемены — к лучшему…

      Аскарон был вне себя. Проснуться днем! Невероятно! Вампиры никогда не просыпаются днем, это один из законов мироздания. А вот его угораздило! Весь вечер он боролся с желанием поднять штору и взглянуть на солнце. Хотя и знал, что его лучи для него смертельны!
      Наверное, это кровь Охотника так подействовала, подумал вампир мрачно. Слишком много в ней жизненной силы, слишком много энергии.
      Он прислушался к себе, но не ощутил даже отголоска своего вечного Голода. Крови не хотелось, даже мысль о ней внушала сейчас отвращение. Аскарон усмехнулся. Сытый вампир, это нонсенс. Но раз уж так случилось, почему бы просто не полетать над ночным городом? Ночь и луна, что может быть лучше для Детей Ночи?
      Летучая мышь черной молнией выскользнула из окна и растворилась в ночной тьме. Он летел над ночным городом, упиваясь своей мощью. Улицы были пусты, люди не любят это время суток. Глупцы! Что может быть прекраснее ночи, с ее лунным светом и загадочной пляской теней?
      Аскарон засмеялся. Да, вампирам не доступны человеческие чувства, но, выпив крови, они могут вернуть их — на короткое время. Или не на короткое — если жертвой оказался Охотник.
      Летучая мышь пискнула где-то рядом и свернула в сторону, почувствовав опасность. Глупышка! Вот уж чего вампиры не делают, так это не охотятся на летучих мышей. Что эта дуреха о себе возомнила?
      Он спикировал вниз, напугав обнимающуюся парочку. Девушка взвизгнула от страха, парень тут же обернулся, готовый ее защитить. По всему видно, герой, летучих мышей не боится. Интересно, кто из них бежал бы быстрее, прими он свой истинный облик? Скорее всего, как раз парень, девушке мешали бы юбки. Хотя не факт, женщины существа непредсказуемые — даже для вампиров. Никогда не знаешь, что они отчебучат в следующий момент.
      Аскарон скривил мордочку. Однажды он поохотился на подобную парочку. Парень бежал с таким визгом, что перебудил добрую половину города. А девчонка врезала ему по лицу медальоном — серебряным, кстати. Ожог до сих пор ноет, хотя прошло уже две сотни лет. Он был тогда еще молод и неопытен, и Песнь его еще не набрала своей чарующей силы.
      Парочка, позабыв про летучую мышь, снова принялась целоваться. Какая легкая добыча, подумал вампир, жаль даже, что он не голоден. Аскарон взлетел выше, любуясь звездным небом. Оно нравилось ему даже в бытность человеком. Есть в нем что-то манящее. Что-то сродни Песне Предвкушения.
      Считается, что вампиры рассудительны и хладнокровны. Это так, человеческие чувства не застят им разум, но кто сказал, что им чуждо прекрасное? Разве может глаз смертного услышать мелодию ночных красок? То, что видится им тьмой, на самом деле музыка. Лучшая музыка на свете. Он не понимал этого, пока не стал вампиром. И пусть он утратил многое из того, чем обладал, будучи человеком — зато многое и приобрел.
       Все перемены — к лучшему…

      День начался неважно. Сначала пошел дождь, потом, словно этого было мало, лопнула струна на гитаре. Кельд был в отчаянии. Дождь, правда, быстро перестал, снова выглянуло солнце, но играть он не мог. И где найти струну в этом мелком городке, он совершенно не представлял.
      Кельд вздохнул и приступил к поискам. Если чего-то не знаешь, лучше спросить у кого-нибудь. Он опросил, наверное, десятка два горожан, в ответ они лишь пожимали плечами. Нет, не знаю. Понятия не имею. Спроси чего полегче. Спроси у кого-нибудь другого. Отвали, приятель. Тебе заняться больше нечем? Пошел на хрен!
      Ответы были разнообразны, но легче Кельду от этого не становилось. Наконец, он сообразил, что спрашивать взрослых горожан бесполезно. Если кто и знает, где искать струну, так это мальчишки.
      Дети — народ любопытный. Так уж они устроены, в любом городе и во все времена. И вопросы у них отличались от услышанных. А зачем тебе это? Ух ты, ты умеешь играть? Можно спросить у лавочника, только я к нему не пойду, он меня вчера за уши оттаскал. Есть у нас такой Вартан, он бывший музыкант. Правда, спился совсем, но барабаны свои не пропил, может, у него есть? Спроси у священника, он все знает, и добрый.
      Вот к этот совет Кельд, после некоторого раздумья решил принять. Не к барабанщику же запойному, в самом деле, идти? А священник в небольшом городе и впрямь знает если не все, то многое. Так уж ему положено.
      Храм, обветшалый и неказистый снаружи, внутри оказался довольно уютным. Здесь Кельду пришлось подождать, священник исповедовал молоденькую горожанку.
      От нечего делать, стал осматривать фрески. Тут его ждал сюрприз. Кельд не знал, кто расписывал храм, но художник явно был талантлив. Настолько, что он, не задумываясь, доверил бы ему рисовать фрески в столичном Соборе.
      Наконец священник освободился. Кельд проводил девушку восхищенным взглядом, получив в ответ лукавую улыбку. Священник понимающе усмехнулся.
      — Вы пришли любоваться девушками, или у Вас ко мне иное дело?
      Кельд ухмыльнулся.
      — Девушки порой заставляют забыть любое дело, святой отец. Вообще-то, я хотел спросить, не знаете ли Вы, где найти третью струну для гитары?
      — Я и про вторую-то не слышал ни разу, — усмехнулся священник. — Однако, что-то мне подсказывает, что Вы ее найдете. То, что человеку необходимо, находится в нужный час.
      Кельд пожал плечами. Оставалось только надеяться, что он прав. Иначе…
      — Надеюсь, что Вы правы, святой отец. Очень надеюсь.
      — Надежда угодна Творцу. Иди с миром, сын мой.
      И Кельд ушел с миром. Где-то с полчаса он ходил с этим самым миром по городу, пока на глаза ему не попался трактир. Почему бы и нет, подумал Кельд. Струну он, конечно здесь не найдет, но чаша вина ему точно не помешает. Мелкие неприятности в вине тонут довольно легко.
      Видимо, неприятности попались не такие уж мелкие. Во всяком случае, после третьей чаши Кельд все еще не мог думать ни о чем, кроме проклятой струны. Нет, судьба над ним просто издевается. В столице он за полчаса нашел бы ее, даже из чистого золота, если б такая блажь пришла ему в голову. А здесь…
      Кельд открыл было рот, готовый извергнуть богохульство или даже ересь, но слова застряли у него в горле. Потому что на стене убогого трактира он увидел ее. Гитару. Потертая, растрескавшаяся, она казалась ему сейчас дороже всего на свете.
      — Это твоя гитара? — спросил он у трактирщика.
      — Моя, — лаконично ответил тот.
      — Я хочу купить ее. Сколько ты хочешь?
      — Не продается.
      Кельд в отчаянии стиснул пальцы.
      — Послушай, мне очень нужно. Я менестрель, струна у меня порвалась. Она ж у тебя все равно без дела висит!
      — На ней однажды сыграл сам Квазелье, — нахмурился трактирщик. — Я не продам тебе ее.
      — Меня зовут Кельд, — сообщил менестрель. — Уверен, ты слышал обо мне. Давай сделаем так: я играю на ней одну песню, а ты отдаешь мне струну. Одну. Третью. И у тебя будет висеть гитара, на которой играли Квазелье и Кельд. По рукам?
      — Вы тот самый Кельд? — в голосе трактирщика было недоверие. — А чем докажете?
      — Игрой, — коротко бросил Кельд, поднявшись.
      — Эй, парни! Это Кельд! И он нам сейчас сыграет!
      Половину посетителей как ветром сдуло — спешили оповестить друзей и родных. За считанные минуты, пока Кельд осматривал и настраивал инструмент, трактир набился битком. Те, кто не поместился, толпились у открытой двери, заглядывали в окна, отчаянно завидуя тем счастливцам, что были внутри.
      Наконец, Кельд посчитал инструмент готовым. Худшей гитары ему в жизни видеть не доводилось. Он попытался скрыть недовольство, менестрель не должен показывать свои истинные чувства. Потом вдруг подумал, что сколько-то лет назад, когда он был еще босоногим сорванцом, великий Квазелье стоял на этом самом месте и точно также морщился, глядя на несчастный инструмент. Он улыбнулся, и запел. И в тот же миг его перестало волновать и качество инструмента, и сопение слушателей, и толкотня у открытой двери. Как всегда, когда он встречался с песней. Музыка уносила его из этого мира, растворяла в себе. Все таяло, исчезало, уходило из реальности. Оставался только он, гитара и песня…
      Когда он закончил, зала трактира наполнилась звуками. Люди гомонили, восхищались, не чувствуя, как убивают волшебство отзвучавшей песни. Кельд покачал головой. Либо он далеко не так уже хорош, как о себе думает, либо гитаре и впрямь пора на покой. Не торопясь, он снял струну, повесил мертвый инструмент на стену и открыл чехол. Натянул струну, попробовал, как она звучит. Недовольно нахмурился, подтянул колки, попробовал снова.
      И запел. Пусть они попробуют сейчас спугнуть очаровании песни! Да, люди любят музыку, но ее магия недолговечна. Надо это изменить!
       …Все перемены — к лучшему!

      Ночь опустилась на город. Черным крылом укутала дома, деревья, запоздалых прохожих. Запела тихо колыбельную для тех, кто остался в своих постелях. Зажгла кровь тем, для кого игра со смертью важнее уютного очага. Легонько коснулась сознания спящего вампира — я здесь! Время вставать!
      Аскарон открыл глаза. Потянулся, сел на кровати. Резко встал, прогоняя остатки сна.
      Спящим, он мало чем отличался от мертвого. Сейчас, в момент пробуждения — от живого. Разве что отсутствием пульса и дыхания.
      У вампиров есть сердце. Только они им не пользуются. Холодное, остановившееся сердце в холодной груди. Бесчувственное и безжалостное.
      Аскарон набросил черный плащ и оскалил клыки. Оглянулся — в который раз — на большое овальное зеркало. Как и прежде, оно отражало все, что только было в комнате — кроме его самого. Вампир усмехнулся. Некоторые привычки даже время не в силах убить.
      Он подошел к окну. Почти круглая луна бесстыдно подсматривала за ним. Всего две ночи осталась до полнолуния — время его Силы подходит. Время, когда Песнь Предвкушения подчиняет себе всех. Когда люди не в силах усидеть дома, заслышав ее звуки. Когда даже Охотник безвольно подставит горло под его клыки…
      Аскарон легко спрыгнул вниз со второго этажа. Земля чувствительно ударила по ногам, но боли он не почувствовал. Он уже почти забыл, что это такое.
      Прохожие в этот час редки. Только те, кто засиделся в кабаке, да ночные тати, для которых ночь, что доспехи для рыцаря. На них Аскарон нападать не любил. Не потому, что опасался — Песнь Предвкушения лишит их воли так же легко, как и прочих. Просто они в чем-то были сродни, Дети Ночи человеческой расы. Конечно, испытывай он Голод, его это не остановило бы. Но кровь Охотника насытила его надолго…
      Город молча приветствовал его. Пустотой улиц, темными лужами на тротуарах. Не погасшими еще окнами домов. Негромким перестуком шагов запоздалого путника.
      Путника? Шаги чересчур легки для взрослого. Что может делать ребенок на улице в это время? Заблудился? Заигрался с беспечными приятелями? Аскарону стало любопытно. Он выглянул из-за угла, и тут же увидел маленькую фигурку в конце переулка.
      Девочка. Лет восьми, не больше. Идет быстро, почти бежит. Испугана — он ощутил пьянящую мелодию страха, неслышимую для смертных. Машинально облизнул губы, наблюдая за перепуганным ребенком. Конечно, малышка напугана детскими страшилками, в том числе, и про вампиров. Боится темноты и того, что рисует ей сейчас воображение. Откуда ей знать, что вампиры не трогают детей? Ни один, кто в своем уме, не причинит вреда ребенку. Крови в них совсем ничего, а зря убивать свой же скот — кому это нужно? Следует дать малышке подрасти…
      Секундой позже, Аскарон сообразил, что страх ее вполне реален. Когда из подворотни вынырнул низенький плешивый парень, по самые глаза укутанный в плащ. Не вор — это вампир определил сразу. Походка у воров куда легче, это же топает, как скаковая лошадь. Причем намеренно — подобно Аскарону, он слышит мелодию страха, что поет сейчас в маленьком сердечке. Слышит и наслаждается ею.
      Девочка беспрерывно оглядывалась, почти перейдя на бег. Ее преследователь шел нарочито неторопливо, поигрывая большим мясницким ножом. Аскарон видел, как он облизнул губы в предвкушении безнаказанной потехи — совсем как молодой вампир, опьяненный вкусом первой крови. Медленно, но неотвратимо, он настигал перепуганного ребенка.
      Аскарона передернуло от отвращения. Человек собирался напрасно пролить восхитительную алую влагу на мостовую. Пролить бесцельно и безнаказанно! То, что по праву могло принадлежать только ему, Аскарону! Худшее преступление трудно было даже вообразить. Даже вампиры не трогают детей понапрасну, а этот!
      Одним прыжком вампир покрыл половину переулка. Совершенно бесшумно, но человек с ножом что-то почувствовал и обернулся. И застыл, побледнев, судорожно сжимая бесполезный нож.
      Аскарон приближался медленно, наслаждаясь мелодией страха, совсем как его жертва минутой раньше. Девочка тоже остановилась, с надеждой глядя на неведомого спасителя. Наверное, решила, что явился герой ее детских сказок, как водится, в последний момент. А вот ее преследователь таких иллюзий не питал. Неведомо как, он опознал в Аскароне вампира, иначе, откуда эта мертвящая бледность на его лице? Аскарон поймал его полный безумного ужаса взгляд и с наслаждением обнажил клыки. Звякнул о камень оброненный нож.
      Ночь пела Песнь Предвкушения, и Аскарон подпевал ей. Интересно, понравилось ли тому, кто только что мнил себя охотником, роль жертвы? Если нет, то напрасно. Жизнь надо как-то разнообразить.
      И помнить, что все перемены — к лучшему…

      Кельд сразу понял, что встретит смерть именно в этом городе. Это была его судьба, лучшая судьба для музыканта. Потому что, буквально на каждом углу, стоял менестрель и пел песню под звонкие аккорды гитары. И толпы людей на улицах восхищенно внимали разноголосому пению.
      Город жил ожиданием завтрашнего праздника. Завтра — Проводы Лета. А значит, и День Осени.
      Осень — извечное время менестрелей. Время, когда пишутся лучшие песни. Время, когда сердца сжимаются в неизъяснимой тоске, когда незатейливые мелодии безошибочно находят тропинку к душе слушателя.
      Город готовился принимать Большой Турнир. Состязание менестрелей. Самых лучших в стране, и тех, кто в безумной дерзости готов бросить вызов лучшим. Также, как и он годы назад.
      Кельд остановился, достал из чехла гитару и заиграл. Его Песня была почти уже написана, осталось только отточить слова и мелодию. Завтра, на Турнире, он сыграет ее. Уже завтра.
      Вокруг него собралась толпа слушателей, Кельд пел без особого огонька. Чего-то не хватало ему сегодня для того, чтобы воспарить вместе с песней над миром. Чего-то неосязаемого, неуловимо-важного. Вдохновения, может быть?
      Под аплодисменты зрителей, он убрал гитару в чехол и поклонился. Ему было неловко, восторг толпы был ему неприятен. Потому что был незаслужен, он отыграл песню лишь на мастерстве, не вложив в нее частицу души.
      — Вы Кельд Астор, да? — детский голосок вывел его из задумчивости.
      Девочка лет восьми смотрела на него с обожанием и восторгом. Кельд тепло улыбнулся, взъерошил ей светлые непослушные волосы.
      — Ты тоже играешь? — спросил он, увидев за спиной девочки футляр.
      — Только учусь, — серьезно сообщила она. — Вы распишетесь на моей гитаре?
      — С удовольствием, — улыбнулся Кельд. Девочка поспешно извлекла инструмент, опасаясь, что маэстро передумает. Кельд взял протянутое стило и размашисто расписался.
      — Спасибо! — глаза ребенка лучились восторгом. — Когда я вырасту, обязательно стану менестрелем. Самым лучшим в мире!
      — Так оно и будет, — согласился он, подмигнул ей и неожиданно для себя легонько щелкнул ей по носу. — Пока, малыш!
      — А вы верите в вампиров? — неожиданно спросила девочка. — Представляете, они вовсе не злые!
      — Вампиры — это сказка, — улыбнулся Кельд. — Страшилка для детей. Не верь этим россказням, малыш.
      — А вот и не сказка, — с неожиданной горячностью заявила девочка. Я сама видела! За мной вчера погнался какой-то страшный человек, а вампир его убил и спас меня. А потом проводил до дома, чтобы еще кто не обидел.
      Кельд усмехнулся и помахал ей рукой на прощанье. Дети всегда выдумывают, но ему это нравилось. Какая фантазия, прекрасная тема для новой песни. Жаль, что он не успеет ее написать. Может быть, из девочки и впрямь получится великий менестрель когда-нибудь…
      Он бродил по городу, слушая чужие песни, иногда пел сам. Желтые листья кружили в воздухе, осеннее солнце ласкало кожу запоздалым теплом. Осень, прекрасная осень. Последняя осень в его жизни. Самая лучшая осень в его жизни, пьянящая и печальная, как потерянная любовь.
      Кельд остановился около молодого менестреля в потертой замшевой куртке. Русые волосы певца были перетянуты зеленым хайратником, серые глаза смотрели задорно и весело. Голос менестреля звенел серебряным колокольчиком. Кельд знал этого менестреля. Тирис Вельд, один из самых виртуозных гитаристов страны. Достойный противник, прекрасный партнер.
      Кельд вытащил из чехла гитару, попробовал пальцем струну. И заиграл, легко подстраиваясь под ритм песни. Он наслаждался игрой в паре, гармонией звука двух гитар. Их голоса сплетались, спорили друг с другом и вновь сходились в единой мелодии.
      Возможно, завтра этот менестрель станет его противником на Турнире. Но сегодня они играли вместе, и Кельд был счастлив. Завтра — все будет по-другому, но точно не хуже.
       Все перемены — к лучшему.

      Аскарон стоял на углу и слушал бормотание немолодого уже менестреля. Гитару тот явно оставил на постоялом дворе, ведомый Голосом Ночи и вдохновением. Одежда менестреля была мятой и засаленной, музыканты вообще не уделяли ей много внимания. Забавно, что женщины, для которых внешний вид значит очень и очень многое, в этом случае снисходительно закрывали глаза на небрежность в одежде. Что привлекало их в поэтах и музыкантах? Талант? Детская непосредственность? Внутренний огонь? Для вампира это было загадкой. Да и вряд ли кто-то из смертных мужчин сумел бы ее разгадать.
      Менестрель продолжал бормотать стихи, глядя на луну. Облаков на небе почти не было, и ночная красавица горделиво плыла по небу в окружении неярких осенних звезд. Будь на месте вампира простой, не обремененный знаниями смертный, он бы уверенно заявил, что сейчас полнолуние. И ошибся бы, как свойственно человеку. Полнолуние будет только в завтрашней ночью. Поэт, сочиняющий стихи о полной луне, ошибался тоже. Но стихи были красивы.
      Аскарон любил музыку. Что вампиры не теряли, а приобретали с инициацией, так это музыкальность. Абсолютный слух, и способность слышать Голос Ночи. Способность слышать и повторять вслед за Ней Песню Предвкушения. А вот Песня Крови должна идти из сердца вампира. Холодного, пустого мертвого сердца.
      Аскарон усмехнулся. Инициировать тоже можно не любого. Много ли их среди смертных, способных услышать голос ночи? Этот поэт, к примеру, мог. Аскарон даже задумался на миг, не обзавестись ли ему птенцом, но сегодня эта мысль его не захватила. Пока не время. Он способен стать вампиром, менестрель в потрепанном плаще, но после неудачи с Охотником Аскарону не хотелось петь Песнь Крови. Вот кто воистину достоин был стать его собратом!
      — Я выиграю этот Турнир! — заявил поэт внимательной Луне, лучшей из его слушательниц.
      Вампир опять усмехнулся, в голосе менестреля уверенности было не много. Лучшие музыканты страны будут завтра показывать свое мастерство на городской площади. Завтра ни один горожанин не останется сидеть дома. Даже калеки безногие приползут послушать песни. Только глухие будут лишние на этом празднике. И один-единственный вампир, который дорого бы дал за возможность снова стать человеком. На один-единственный день. Чтобы услышать эти песни, чтобы насладиться мастерством менестрелей.
      Несмотря на то, что его собственная гитара давно истлела в чулане…
      Аскарон внезапно насторожился. Тревога, давно забытое чувство, неожиданно кольнула его холодное сердце. Что-то произошло, но вот что…
      И в следующую секунду он понял, что именно. Он больше не был единственным вампиром в этом городе.
      Аскарон мгновенно обернулся волком и помчался по улице, едва не сбив с ног поэта.
      — Проклятая собака! — начал тот новую песню, но вампир его не слушал. Он торопился.
      Согласно Кодексу, в городе, подобном этому, может жить и кормиться лишь один вампир. Он, Аскарон. Два или больше — и перепуганные до смерти жители устроят грандиозную облаву с серебром и осиновыми кольями. Да еще и чеснока прихватят на всякий случай.
      И рано или поздно, своего добьются. Упорства людям не занимать.
      Поэтому от наглого претендента следовало избавиться как можно быстрее. Этот город принадлежит Аскарону, это его феод, его королевство. Здесь он решает, кто из ночных гуляк останется жить, а кто не увидит следующего утра.
      Ледяное пламя гнева заставляло его бежать быстрее. Кем бы не оказался нахальный пришелец, ему предстоит доказать свое право на этот город. Или же умереть — Кодекс не признавал мирного исхода в поединке. Победитель получает все, включая жизнь побежденного.
      Увидев неподвижную фигуру в черном плаще, он вновь принял человеческий облик. Пришелец терпеливо ждал его приближения. Когда Аскарон был ярдах в пятнадцати от него, вампир сбросил закрывавший лицо капюшон. Аскарон от неожиданности споткнулся.
      Пришелец оказался женщиной. Прекрасной черноволосой женщиной. И женщину эту Аскарон прекрасно знал…
      — Здравствуй, Тильвия, — медленно сказал он. — Вот и свиделись вновь…
      — Здравствуй Аскарон, — девушка тряхнула роскошной гривой, чисто человеческий жест. Да, иные привычки не умирают даже за века. — Рада, что ты меня не забыл.
      — Что тебе надо в моем городе? — тон его был жесток и холоден.
      — Мое логово разнесли горожане, — она смотрела ему в глаза упрямо и вместе с тем просительно. — Мне пришлось бежать. Повезло еще, что они решились напасть ночью.
      — Этот город — мой, — голос его не дрогнул. — Убирайся отсюда, Тильвия.
      — Мне некуда бежать. У меня нет убежища, я погибну!
      — Ты знаешь Кодекс. — Оба вампира смотрели друг другу в глаза.
      — Всего лишь несколько дней! Кодекс допускает исключения!
      — Не в этом случае, Тильвия.
      Девушка отвела взгляд.
      — Когда-то ты любил меня, Аскарон.
      — Я — да. Но не ты.
      — У меня нет других птенцов, кроме тебя.
      — Ты ведешь себя как человек, Тильвия. У вампиров нет чувств.
      — Это неправда! Бред смертного!
      — У этоговампира их точно нет. Они умерли… почти два века назад. Разве ты позволила мне остаться в твоем городе, Тильвия? Ступай прочь, и не оборачивайся. Не трать времени на уговоры, скоро уже рассвет.
      Впервые за время разговора она шевельнулась.
      — Не вынуждай меня драться с тобой, Аскарон. Я старше, опытнее тебя. И ты — мой птенец. Я сильнее. Отступи, прошу тебя.
      — Нет.
      Слово сказано. Теперь останется только один из претендентов. Аскарон произвел быстрое сравнение. Возраст, опыт — они много значат в схватке, но он быстр и ловок. Он наполнен жизненной энергией, а она давно уже не охотилась. Он недавно победил Охотника, полон уверенности в себе, а она чудом избежала смерти.
      Правда, он ее птенец. А это давало ей огромное преимущество. Мастер всегда сильнее ученика. Даритель всегда сильнее птенца. Она способна предугадывать каждое его движение в схватке. В сравнении с этим, все его бонусы неубедительны.