– Если его самого змеиное племя не сожрет! Это старая сказка, только на дураков не действует.

– Э, правда, брось, сынок.

Ильяс, улыбаясь, продолжает вглядываться в траву…

– Ушла, гадюка…

Утром солнце выстреливает так же неожиданно, как и вчера. Пастухи собираются домой, вьючат лошадь. Ильяс стоит поодаль, смотрит куда-то вдаль, на дорогу.

– Вот палка тебе, – говорит отец. – Дед твой еще с этой палкой пас. Послезавтра братья приедут, мать сыра свежего пришлет. Чего еще хочешь?

– Спасибо, отец, ничего не надо.

– Э, как ничего… Женщину хочешь, наверное, – смеется отец. – Скоро найдем тебе невесту, уже время. А жеребец хороший вырос?

– Красавец жеребец, отец!

– Понравился жеребец?

– Э, красавец…

– Твой будет. Баранов тоже отдам. Живи только…

– Спасибо, отец…

– Ну, счастливо, послезавтра братья придут…

Маленький караван уходит, Ильяс, убедившись, что старшие скрылись из виду, закуривает. Они остаются вдвоем с собакой, долго бредут вдоль стада. Солнце поднимается все выше, горы становятся зелеными, потом желтыми.

Ильяс долго лежит на животе, грызет травинку, смотрит прямо перед собой. Слушает кузнечиков. Вдруг он приподнимается и по-кошачьи прыгает куда-то в кусты. Пес удивленно вскидывает уши. Трещат ветки, еще прыжок, и прямо из-под ног Ильяс выхватывает змею. Закусив губу, он делает резкое движение и отбрасывает порванную гадюку далеко в сторону. У него на ладони бьется маленький коричневый комок. Стараясь не зажмуриться, он быстро его глотает. Собака настороженно смотрит на хозяина.

– Не сдохну, как думаешь? – Ильяс достает фляжку, полощет рот. Потом внимательно смотрит на собаку. – Слушай, Барс, у меня страха нет, понял?

Он делает зверское лицо и, рыча, наступает на пса.

С пригорка, где они возятся, хорошо видно шоссе. По нему мчатся машины, едет рейсовый автобус. Ильяс играет с собакой, хватает ее за уши, то нападает, то, хохоча, отскакивает…

В автобусе у окна сидит Армен. Он думает, смотрит на горы. Вдали едва видны две фигурки, человека с палкой и собаки. Они гоняются друг за другом, видимо, играют…

Ильяс провожает взглядом автобус. Пес, высунув язык, останавливается, но тут хозяин резко хватает его, да так, что тот, взвизгнув, отскакивает.

– Э, собачка, тебе сердце гадюки надо съесть… – смеется Ильяс.

Они стоят посреди долины, пес и пастух. Ильяс, опершись на палку, смотрит, как автобус скрывается за горизонтом. Проходит еще некоторое время.

– Иди, паси баранов, – говорит он собаке. – Иди! Охраняй!

Ильяс втыкает посох в землю и не спеша направляется в сторону шоссе, на трассу Ростов-Баку.

Эффектная девушка в темных очках и на высоких каблуках пересекла стоянку аэропорта и остановилась у выхода.

Она постояла какое-то время, не обращая внимания на парковщиков, пассажиров и проходящих мимо цыганок с детьми.

– Красивая, я твою судьбу через сегодняшний день вижу, – сказала одна.

Проезжали машины, девушка стояла, слушала, потом дала цыганке денег, и у нее зазвонил телефон. Она достала его из сумочки, послушала и сказала:

– Я уже четыре минуты как на месте.

Распахнулась дверь белого микроавтобуса, который стоял прямо за ней, и рядом возник вежливый человек маленького роста.

– Добрый день, – сказал он с небольшим кавказским акцентом. – Заходите.

В салоне сидели некрасивая девушка в форме стюардессы и печальная толстая собака. Маленький позвонил, и из соседнего «мерседеса» вышли двое мужчин, что было видно через окно.

– Здравствуй, – сказал один, поднявшись в автобус. – Ильяс меня зовут.

– Добрый день, – прохладно отозвалась она. – Катя.

– …А это родственник мой, муж сестры двоюродной. Он по-русски не говорит совсем, горец…

Ильяс был одет теперь в богатый костюм, на руке – дорогие часы и перстень. Родственник выглядел совсем диким, но тоже был похож на гангстера.

– Мне тебя хорошие люди порекомендовали, – продолжил Ильяс. – Сказали, девушка серьезная.

– Правильно сказали, – в тон ему ответила Катя. Ильяс улыбнулся и кивнул маленькому:

– Ну, рассказывай.

– До самолета – тридцать минут. Идете вы вдвоем, с этим человеком, – показал он на родственника. – Держитесь все время рядом, друг друга не знаете. Это ясно?

– Абсолютно.

– Стюардесса рядом будет, пойдет впереди. Если что, увидит оперов, собак, перевесит сумку на другое плечо. Так что вы на нее смотрите. Тогда совсем близко к нему надо быть.

Катя кивнула, но на стюардессу и на родственника даже не взглянула.

– Собаки если кинутся, не пугайтесь. Это течная сука, у него на штанах ее кровь будет. Собаки по-любому на этот запах среагируют, даже если вы в метре от него будете. Его возьмут, пока будут проверять, вы с товаром уйдете. Вопросы есть у вас?

– Есть один. А среди тех собак сук не бывает? – спросила Катя.

– Служебные собаки в основном кобели. В девяноста процентах случаев.

– Ну, это ничего еще… Я на кобелей везучая.

Стюардесса кисло отвернулась, Ильяс улыбнулся.

– Дай обувку примерить, – приказал он. Маленький достал из под сиденья коробку с надписью «Гуччи».

– Наденьте, тридцать шестой размер, ваш, как просили, – в коробке лежали модные красные сапоги на толстой платформе.

– Просили, во-первых, тридцать шесть с половиной, – спокойно ответила Катя, – а во-вторых – синие.

– Тридцать шесть с половиной не было, не нашли, – занервничал маленький, – вам в них только два часа пробыть… А уж синие или красные, это значения не имеет…

Стюардесса злорадно блеснула глазками.

– Это в твоем колхозе значения не имеет, – вдруг ледяным голосом произнесла Катя. – В горах. А здесь имеет. Я под синие сапоги одета.

Маленький побагровел, а Ильяс осторожно заметил:

– Послушай, сапоги поменять никак не получится, товар уже в эти заложен. Почему в красных не можешь?

– Да я хоть с голой задницей могу. Только люди внимание обращать будут… Вы же под свой костюм папаху не носите? Да еще с товаром…

Ильяс задумался и почему-то посмотрел на родственника-горца.

– Э, у нас по-всякому ходят, – помрачнел он и вдруг резко перешел на даргинский. Маленький начал было оправдываться, но Ильяс начал просто звереть от ярости. Положение надо было как-то спасать.

– К этим сапогам сумку хотя бы красную надо, – сказала Катя безразличным тоном и поднялась.

Маленький судорожно посмотрел на часы.

– Пятнадцать минут осталось…

Но Ильяс рявкнул, и тот бросился к двери.

Маленький едва поспевал за длинноногой Катей; около витрины бутика она приостановилась. Снаружи на стенде висели сумки, маленький сдернул красную и бросился к кассе. Катя, не обращая на него внимания, не спеша вошла, стала выбирать.

– Вот же, красная, купил уже, – прошипел маленький, весь покрытый потом.

– Эту маме своей подари.

Тот пошел пятнами и утерся носовым платком. Пришлось отнести эту сумку назад любезному юноше-продавцу и еще подождать. Наконец Катя выбрала подходящую, сунула ему в руки и направилась к выходу.

Маленький посмотрел на ценник, но Катя уже выходила из магазина. Обливаясь потом, он вытряхнул продавцу мятую кучу денег из карманов, тот невыносимо долго их расправлял, а потом сказал:

– Прошу прощения, еще тысяча шестьсот двадцать рублей.

Маленький изменился в лице – денег у него больше не было.

– Слушай… Возьми часы, а… «Редженси», швейцарские… Две штуки стоят… Очень надо, сумочка понравилась… Можешь, а?

Юноша любезно улыбнулся.

– Да, это возможно, – вежливо ответил он.

Маленький несся через стоянку аэропорта, как карманник.

Сучке задрали хвост, помакали ваткой. Потом втерли кровь в отвороты брюк и в носки мрачному родственнику-гангстеру.

Катя надела сапоги, пересыпала содержимое своей сумочки в новую.

По знаку Ильяса гангстер взял чемодан и вышел из автобуса.

Через стоянку он направился к залу вылетов.

Пара беспородных кобелей на остановке маршрутного такси задрали носы и припустили по ветру.

Ильяс помог выйти Кате и открыл перед ней дверь «мерседеса».

Гангстер-горец с тяжеленным чемоданом почти миновал стоянку, увидел, как остановился перед входом белый микроавтобус и высадил стюардессу.

Собаки с воодушевлением неслись через всю площадь, но, к счастью, человек с чемоданом уже заходил в стеклянные двери. Как раз за его спиной выскочила из «мерседеса» девушка и зашла следом.

В комнате свиданий ростовской колонии строгого режима – осужденные женщины. Они говорят в камеру.

– Соколова Евгения, 105-я, часть первая, восемь лет…

– Кантор Татьяна, 206-я, 101-я, часть третья, шесть лет…

– Гудзиева Эльмира…

– Вележаева Анастасия…

– Коротких Ирина…

– Разлогова Светлана, 105-я, часть вторая. Третий год заканчивается, полсрока уже. А вы кино снимать будете?

– Да, кино, – отвечает Армен. – Артистку ищу. Вам с этой девушкой встречаться не приходилось?

…Сзади остались серые кирпичные корпуса и вышки, пролетела внизу паханая полоса с колючкой. В степи еще кое-где лежал снег, особенно в оврагах, с высоты взгляд охватывал курганы, шоссе, которое гудело впереди. Воздушный поток поднимал вверх, но уже гудела снизу четырехрядка, разнося высоко в небо запах соляры, асфальта и жженой резины. Со стороны станицы поднимался дым завода и печных труб.

В пустом темном зале ставропольского театра за освещенным режиссерским пультом сидит Армен. Курит. Идет репетиция «Дяди Вани». Армен изредка подает реплики, что-то спокойно объясняет.

В зал тихо заходят три человека, одетые в черные дорогие костюмы, и вежливо останавливаются у входа. Ассистентка, пробравшись к ним между стульями, о чем-то растерянно шепчется, но Армен вроде не обращает на это внимания, и она усаживает незнакомцев на последний ряд. Один из них – Ильяс. Репетиция продолжается.

Гости внимательно смотрят спектакль.

– Дорогая, что за постановка? – тихо интересуется Ильяс.

– Чехов… «Дядя Ваня», – робко отвечает девушка.

– «Дядя Ваня»… Ты извини, я из аула сам, – улыбается Ильяс. – За всю жизнь только одну книгу прочитал. В шестнадцать лет. «Духи сибирской равнины» называется. Про шаманов, древних людей… Интересная… Больше ни одной книги не прочитал.

Девушка поправляет очки.

– Этот режиссер, который постановки делает?

– Да… Это режиссер.

Не оборачиваясь, Армен невольно прислушивается к тому, что происходит сзади.

В зал заходит толстый человек с папкой.

– Продолжайте, продолжайте, – машет он в сторону сцены и небрежно здоровается за руку с Арменом.

– А этот кто? – спрашивает Ильяс.

– Это главный режиссер.

– Зачем доктор на табуретку встает, как аист! – громко говорит главреж по-армянски. – Что, повеситься хочет?

– Так лучше, Арутюн Тигранович, – по-русски сухо отвечает Армен.

– Как лучше, чем лучше? Мне это непонятно! Если только он повеситься хочет… Ты повеситься хочешь, Владимирцев?

Пожилой актер смущенно улыбается.

– Не хочешь? А молодой режиссер – почему-то хочет кого-нибудь повесить… – все балагурит главреж.

Армен бледнеет, по-прежнему думая про странных людей на последнем ряду.

– Я бы вас повесил с удовольствием, Арутюн Тигранович, – вдруг глухо произносит он и начинает собирать бумаги. – Репетиция окончена, спасибо.

Главреж непроизвольно открывает рот, растерянно озирается по сторонам и натыкается взглядом на трех дагестанских бандитов в глубине зала.

Ильяс, выдержав паузу, приветливо говорит:

– «Дядя Ваня», в школе дети даже учат… Что ему непонятно было?

Ассистентка, ни жива ни мертва, глупо улыбаясь, приподнимается с соседнего места:

– Здрасьте, Арутюн Тигранович!

Армен с Ильясом в сопровождении двух товарищей выходят на улицу.

– Я сам из аула, Армен, – говорит Ильяс, – Чехова даже не читал. Ильяс меня зовут.

– Я знаю… Понял. Армен.

Из-за шторы в своем кабинете бледный главреж наблюдает, как садятся в большой черный «мерседес» четыре человека.

– Я слышал, искал ты меня? – спросил Ильяс.

– Да, искал… Не ожидал здесь увидеть…

– А я пришел постановку посмотреть, театр…

– Театром интересуетесь?

– Понемногу всем интересуюсь. Мне учительница одна с Махачкалы рассказывала, что хорошие постановки делаешь.

Армен смущенно кивнул.

– А зачем искал ты меня?

– Я про тебя тоже слышал, конечно… А вообще, мне человека найти нужно.

– Что за человек?

– Девушка одна. Она в тюрьме сидела, на зоне в Ростове, год назад. А потом пропала.

– Совсем?

– Совсем. Из внутреннего изолятора. Никто не знает как.

Армен достал фотокарточку и протянул Ильясу.

– И эту девушку тебе найти надо?

– Как воздух. Я ее каждый день ищу. Только следов нету.

Почувствовав некоторое сомнение собеседника, Армен добавил:

– Скажешь, чем расплатиться, – все сделаю. Рабом стану.

Ильяс помолчал.

– А зачем тебе девушка эта? – поинтересовался он.

– Жениться на ней хочу, – мрачно ответил Армен.

– Попробовать можно, Армен. Закину… А я тут одну постановку хочу замутить, но, знаешь, культурный человек нужен. Режиссер, типа тебя. Постановщик.

Пожилая веселая зэчка рассказывала историю непутевого мужа.

– Он из рейса возвращался – король. Бабла у него море было. Один раз привез сапоги югославские в коробке. А коробки две. Я сапоги меряю и спрашиваю: «А эти кому?» На вторую коробку. Он ржет, коробку открывает, а она полная денег! Из пивной шел, тропинку выкладывал четвертаками – а пивная была за квартал…

Армен улыбается, кивает, меняет кассету в камере.

Худенькая блондинка.

– А сын ничего не знает, сказали – уехала мама, вместе с бабушкой. Ему четырнадцать лет.

Следующая – фатальная женщина.

– Я знала и режиссеров, и артистов. И многих других. Ваша как фамилия?

– Мартиросян…

– Вы какие кинофильмы снимали?

– Этот первый будет… Дебют. А вы эту девушку не знаете?

На большом столе стоят чашки, кофейник, пепельница. Ильяс и Армен сидят друг напротив друга, курят. Перед Арменом куча исписанной бумаги, какие-то рисунки.

– Он в Бога не верит? – задает Армен странный вопрос.

– Он в бабло только верит.

Армен продолжает что-то задумчиво чертить.

– В колдовство, сглаз, порчу не верит он?

– Не знаю, брат.

– Что он любит?

– Кошек! Кошкодер – ему погоняло дано…

– Кошек… А что он не любит больше всего?

– Русских он не любит. Генерала как зовут, памятник во Владике есть?

– Ермолов.

– Генерал Ермолов этот его прапра… короче, дедушку его деда повесил. Очень у них в роду это запомнилось.

Армен затягивается, думает.

– Боится чего-нибудь?

– Конечно, боится, наверное… Это только у меня страха нет, – улыбается Ильяс.

Большая оранжевая мусоросборочная машина остановилась у контейнеров в квадратном дворе семнадцатиэтажек. Леша спрыгнул, выдернул пульт, зад зашевелился. Отмеренным рывком он толкнул контейнер к захватам, нажал кнопку, и железный ящик опрокинуло в мусоросборщик. Кое-что высыпалось мимо, Леха подтолкнул следующий, свистнул в сторону четырех собак, бесстрастно ожидающих окончания процедуры, и кинул им пакет из-под сиденья. Они скромно приблизились, подхватили приготовленную колбасу и ушли, не задерживаясь. Пока содержимое контейнера утрамбовывалось, он набрал номер на мобильном и подвез последний ящик, что было видно по маленькому телевизору в кабине. А камера, соответственно, стояла на верхней раме кузова.

– «Большой и малый джихад», – прочитал он в трубку название зеленой брошюры, выпавшей из контейнера. – «Путь воинов Аллаха». Восьмой микрорайон, улица Академика Варги, одиннадцать, корпус три или девять, корпус один.

Прессовочный механизм загрохотал.

– Чего? – не расслышал Леха. – Да нет, здесь татары, наверное, живут… Ну, кости бараньи… Так свежие! Праздник татарский как называется? Ну вот, байрам… Вот вчера и был этот уйрам-байрам, телевизор смотришь?

Захваты сомкнулись в третий раз и вознесли в воздух контейнер.

– Казань, 1999, типография имени Фотиевой, заказ 237.

Леха нажал отбой, подобрал, что просыпалось, и закинул в кузов вместе с брошюрами.

Собаки деловито и без ссор заглотали колбасу между гаражами и двинулись дальше дружной четверкой.

Замелькал грязный асфальт под лапами, пакеты, мусор, следы протекторов…

На задний двор теплоэлектростанции, где стоит знакомый «мерседес», въезжают еще две машины. Минуту они просто стоят, потом открываются двери и выходят люди. Из «мерседеса» выходит Ильяс, навстречу ему – человек из прибывших, очевидно – главный. Они здороваются, начинают разговаривать.

Некоторое время спустя Армен, который сидит на переднем сиденье, видит, как Ильяс удрученно качает головой и подает печальный знак. Из «мерседеса» выводят седого бледного человека в мятом костюме. На шее намотана веревка. Он покорно следует за своим провожатым, как на поводке, даже не пытаясь дернуться.

Главный из прибывших и его бойцы, онемев, смотрят на двоих людей, идущих к железной опоре высоковольтной линии.

– Что за человек, Ильяс? Я первый раз его вижу…

– Кто-то должен отвечать за это, Арик. Некому отвечать больше…

В седом человеке мы узнаем актера Владимирцева. Ему на голову провожатый надевает желтый целлофановый пакет с нелепым рисунком мультипликационного кота, веревку перекидывает через балку.

– Первый раз его вижу, этого фраера, совестью клянусь. Сам из него душу выну, если он тебя обокрасть хотел, – быстро говорит Арик, не отрывая взгляда от вышки. – Давай вместе сейчас его спросим…

– Я спросил уже, Арик. Он на тебя брешет, – глядя ему в глаза, произносит Ильяс. – Стариков казнить приходится, но правду узнать надо…

Арик, не отрывая взгляда, смотрит на место казни. Ильяс тоже оборачивается.

– Может, сейчас захочет правду сказать, – задумчиво говорит он.

Его товарищ под вышкой ждет, что-то спрашивает старика, но тот лишь отчаянно мотает головой. Тогда человек проверяет прочность узла и легонько толкает Владимирцева в спину. Сорвавшись с бетонного блока, тот начинает сучить ногами, пытается оседлать опору, так что палачу приходится держать его за колени, пока жертва не затихает. Видимо, по брюкам течет, и он вытирает руки о траву. Тело с неестественно вывернутой головой тихо покачивается, и только улыбается с пакета глупая рожа кота.

Армен видит на лице Арика почти неприкрытый ужас. Он опускает глаза.

Ильяс садится в машину, его товарищ, подумав, обрезает веревку, вместе с другим бойцом они волокут тело к «мерседесу» и закидывают в багажник. Машина уезжает.

Опять осужденные сменялись перед камерой. Постарше, помоложе, красивые и не очень. Рассказывали про себя…

– Калитина Оксана… Я совсем не жалею… Совсем. Пусть Бог меня накажет, но эту падлу я бы еще раз встретила и еще раз убила…

– Лазовая Лариса…

Другая пела:

– Я росла и расцветала до семнадцати годов, а с семнадцати годов…

Еще какая-то девчонка…

– Я за топором пошла, к Салохиным, к тете Вале. Говорю: дайте топор, у нас сломался, мясо разрубить надо. Ну, принесла топор. Уже этим топором Витя тело разрубил, в пакеты все сложили и утром на автобусе уехали. Ну, а тетя Валя и сообщила потом, если бы топор не сломался, может, и не было бы ничего. А Витя на воле, в Хабаровске где-то. Ну, а артисткой я бы могла быть, наверное. А раздеваться не надо будет?

Армен, улыбаясь, курит в кресле. Ильяс, радостный и возбужденный, показывает ему фотографии.

Молодые борцы-вольники на ковре, мальчишки с тренером в секции, соревнования…

– Смотри, это в Ростове, всесоюзная спартакиада… Это чех, хороший парнишка, с Грозного, мастер спорта международного класса, слушай… На третьей минуте я его выкинул…

Ильяс оглядывается и вдруг легко делает сальто назад.

– Ты шахматист, наверное? – серьезно спрашивает он Армена. – А то я тебе все про борьбу да про борцов…

– Нет, – смеется Армен. – Я фехтованием занимался, в детстве.

– Слушай, сломали мы его! Все бросил здесь, уехал… – радостно улыбаясь, вдруг говорит Ильяс. – Я у него страх в глазах увидел! Нет в нем силы больше, – кричал, сердце ему вырежу, а сам уехал… Хитрый, змей, был, но сломал ты его!

– Ты хорошо разводил… А если бы он к вышке пошел?

– Э-э, – махнул Ильяс, – дернули бы быстро…

Постучав, из-за двери показывается несколько смущенный, но разгоряченный актер Владимирцев с желтым пакетом и пиджаком в руках. Под рубашкой видна альпинистская обвязка.

– Я прошу прощения… Ребята костюм хотят выбросить, а он новый совершенно…

– Не могу уговорить его, – кричит из коридора «вешатель», – зачем такой костюм…

– Да его только почистить, замечательный костюм, пиджак вообще чистый, зачем же выбрасывать…

– Александр Михайлович, – вмешивается в спор Армен, – да возьмите, конечно…

– Александр Михайлович, дорогой, давайте купим новый вам, бежевый, или какой хотите, – кричит Ильяс.

– Да жалко, ей-богу, новый костюм, от пыли отряхнуть только, брюки уже высохли…

Общими усилиями Владимирцева успокаивают и выпроваживают. Ильяс возвращается в комнату, подходит к двери на террасу, с которой открывается вид на мягкий южнорусский пейзаж.

– Арменчик, дорогой, ты красивую постановку сегодня сделал…

Армен кивает, улыбается.

– Теперь уезжать надо. В Москву.

– Зачем?

– Должок один есть у меня, кровный… Да и вообще, веселее в Москве. А у тебя здесь дела?

– У меня одно дело, Ильяс. Девушку эту найти.

– В Москве и будем искать.

– Узнал про нее что-то? – напряженно спросил Армен.

– Разное говорили… – ответил Ильяс. – И что по воздуху улетела, и что научилась все замки открывать… Может, брехня, не знаю… Но по-любому, искать ее теперь на воле надо.

…«Мерседес» подруливал ко входу. Ильяс был за рулем, Катя рядом.

– Ну все, пойду я.

– Погоди, подойдет он… – кивнул Ильяс в сторону стоянки. – Там на приеме человек будет, Арик зовут. Пацан он душноватый… так ты скажи, что моя невеста…

– Я, вообще, сегодня судьбу свою не ждала встретить.

– Э, судьбу каждый день ждать надо, – серьезно сказал Ильяс.

– Мне с утра цыганка то же сказала, – ответила Катя.

Гангстер был уже совсем близко.

– Удачи тебе, сестренка, – сказал Ильяс. – Может, встретимся скоро.

– Если сучка не попадется, – ответила Катя. – Судьба и обмануть может.

– Если что, я за тебя отвечу.

Перед камерой – воровка в росписи. Другая предлагает любовь за сигареты. Третья – плачет. Четвертая – плюет в объектив. Пятая – показывает стриптиз. Шестая – сумасшедшая.

А седьмая была особенная. Она молчала.

– Я буду делать что-то. Про условно-досрочное хлопотать… Вытащить тебя отсюда надо, – говорил Армен, расхаживая по комнате.

– Не надо. Замков-то нет.

– А чего же ты здесь сидишь тогда?

– Годик отсижу, потом улечу, – засмеялась Катя. – А ты помочь чем-то хочешь?

– Хочу.

– Ты адвокат?

– Нет, режиссер… Ну, это неважно.

– И чем же ты помочь хочешь?

– Может, расписаться нам…

– В смысле? Замуж за тебя выйти?

– Ну, да…

– А если меня жених ждет?

– Пойми, я хлопотать за тебя смогу… Вытащу я тебя отсюда…

– Ты сделай предложение, а я подумаю. Вдруг – судьба.

– Выходи за меня замуж.

В мониторе, установленном в кабине Лешиного «КамАЗа», было видно его самого, пару бродячих псов, мусорные контейнеры.

Леша повозился с собаками, потом принялся за контейнеры. Один открыл, покопался внутри. На черном пластике разобрал и быстро разложил характерно разорванную сигаретную пачку, несколько смятых окурков с картонными мундштуками, позвонил по мобильному.

– Ломоносовский, дом пять. План курят, подловить можно.

С трубкой у плеча, Леша еще покопался в пакете, кинул собакам что-то съедобное.

– Опять фантики… – он вытащил несколько бумажек, в которые обычно заклеивают пачки денег, потом еще какой-то клочок.

Мимо проскакали трое чумазых беспризорников с пакетами и бутылками, заглянув по ходу в Лешины контейнеры на предмет чего-нибудь полезного.

– Тест на беременность, – продолжал Леша, – результат положительный, две полосочки – положительный, значит? Ну, вот… Смотрим женскую консультацию, подтверждаем квартиру.

Двое пацанов ускакали дальше, а третий задержался. Он сидел в сторонке на корточках, курил, вокруг него суетились голуби. Был он худющий и смуглый, лет десяти, с раскосыми монгольскими глазами.

Они долго смотрели друг на друга, потом Леша, не отрывая взгляда, подошел поближе.

– Как ты здесь? – вдруг спросил он, присел рядом и даже потрогал мальчика за руку.

Мальчик все так же смотрел снизу вверх.

– Будет что? – осторожно спросил Леха, но тут же слегка смутился и кивнул: – Ну да…

Помолчали еще.

Наконец мальчик улыбнулся и вынул из-за пазухи шерстяной носок, перетянутый нитками. Леша нитки развязал, и на ладонь ему выкатились четыре рябых голубиных яйца.

Он долго их разглядывал, а потом с чувством сказал:

– Спасибо, браток.

Мальчик встал и ушел, не прощаясь.

– Змей воздушный – за мной!

Армен расхаживал по большому гостиничному номеру, Ильяс брился в ванной, собирался куда-то.

– У меня встреча будет, – сказал Ильяс, надевая пиджак. – Пойти мне одному надо. Завтра девчонку искать будем, – он положил в сейф документы, пистолет и захлопнул дверцу.

– Скажи где, я сейчас начну, – отозвался Армен.

– Не найдешь, вместе лучше… Сам ее увидеть хочу.

– Здесь тебя ждать?

– Погуляй сходи, Кремль посмотри, Алмазный фонд… Позвоню тебе.

Армен неподвижно лежал на кровати с сигаретой, перед ним в окне открывался вид на Спасскую башню и Васильевский спуск. Было раннее утро. Телефон лежал у него на груди.

…Армен ходил взад и вперед по комнате свиданий.

– …Я видел сон один… Про ангела… То есть нет, это правда ангел был…

Они помолчали.

– Но, главное, тебя я видел.

– Может, обознался?

– Нет. Всю жизнь я тебя ищу… Веришь?

Катя пожала плечами.

– Верю… Мне тоже цыганка нагадала всю жизнь счастья ждать.

– Я во всех зонах, тюрьмах был, в больницах даже…

– Да я сижу-то без году неделя…

– Вот видишь… А я знал, где тебя искать надо…

Катя посерьезнела.

– Знаешь… Если правда судьба, то еще встретимся… Не здесь.

– Правда… Я, Катя, жить без тебя не смогу уже.

Катя внимательно посмотрела на него.

– Я подумаю, только подождать все равно надо… Может, меня тоже ангел какой навестит…

– Ты подумай, я через неделю приеду.

Ильяс очнулся в незнакомой комнате. Руки были в наручниках, в вене капельница. Пиджак валялся рядом, в ногах. Он выгнулся, чтобы нащупать ногой телефон, это удалось не сразу, но потом трубка все же выскользнула из кармана, и он в несколько мучительных приемов придвинул ее к себе. Носом и подбородком стал набирать номер.

Звонок раздался неожиданно.

– Да… Где ты? – вскочил Армен.

– Попал в блудняк, слушай… Подстрелили меня.

– Где ты, Ильяс?

– На хате какой-то… В браслетах. Пулю словил, слушай…

– Где ты, можешь сказать? Окно есть?

– Посмотрю в окно…

Ильяс приподнялся, отчего его передернуло и на губах появилась кровь. За мутным стеклом с занавеской был виден кусок двора с детской площадкой и шпиль университета за кирпичными домами.

– Университет видно, – прохрипел Ильяс, упав лицом на трубку.

– Посмотри, еще что! Улица или номер дома…

Ильяс полежал еще немного, набираясь сил, потом поднялся снова. Второй раз было трудней, и ничего нового он не увидел. Он опять упал и, чуть отдышавшись, сказал:

– Нет, не вижу, Армен… Детская площадка есть… Подожди, мутит, слушай…

– Смотри еще! Машины есть во дворе? Номер машины какой-нибудь…

– Сейчас, – выдавил Ильяс, но лежал еще какое-то время лицом на трубке. Потом все же сделал отчаянное усилие и приподнялся в третий раз. Он вытянулся насколько можно, до дрожи головы, но недостаточно высоко: подоконник закрывал нижнюю часть двора, номера машин вдалеке разглядеть было невозможно.

Ильяс уперся ногой в пол, а руками взялся за раму кровати, наручники мешали, от напряжения кровь пошла вверх по капельнице. Передние ножки кровати все же оторвались от пола, но единственное, что он смог увидеть, была оранжевая мусоросборочная машина, въезжающая во двор.