В пространстве коммуникаций слова, жесты, взгляды находятся в бесконечной близости, но никогда не соприкасаются. Поскольку ни удаленность, ни близость не проявляются телом по отношению к тому, что его окружает, и экран с изображениями, и интерактивный экран, и телематический экран - все они расположены слишком близко и в то же время слишком удалены: они слишком близко, чтобы быть настоящими, ибо не обладают драматической напряженностью сцены, и слишком далеко, чтобы быть вымышленными, ибо не обладают свойствами, граничащими с искусственностью. Они создают, таким образом, некое измерение, не являющееся человеческим, измерение эксцентрическое, которому соответствуют деполяризация пространства и неразличимость очертаний тела. Нет топологии прекрасней, чем топология ленты Мебиуса, для определения этой смежности близкого и далекого, внутреннего и внешнего, объекта и субъекта на одной спирали, где переплетаются экран нашей вычислительной машины и ментальный экран нашего собственного мозга. Именно такова модель возвращения информации и коммуникации на круги своя в кровосмесительной ротации, во внешней неразличимости субъекта и объекта, внутреннего и внешнего, вопроса и ответа, события и образа и т. д., модель, которую можно представить только в виде петли, подобной математическому знаку бесконечности. То же самое происходит и в наших отношениях с "виртуальными" машинами. Человек Телематический предназначен аппарату, как и аппарат ему, по причине их сплетенности друг с другом, преломления одного в другом. Машина делает лишь то, чего от нее требует человек, но взамен человек выполняет то, на что запрограммирована машина. Он - оператор виртуального мира, и, хотя с виду его действия состоят в приеме информации и связи, на самом деле он пытается изучать виртуальную среду программы подобно тому, как игрок стремится постичь виртуальный мир игры. Например, при использовании фотоаппарата виртуальные свойства присущи не субъекту, который отражает мир в соответствии со своим видением, а объекту, использующему виртуальную среду объектива. В таком контексте фотоаппарат становится машиной, которая искажает любое желание, стирает любой замысел и допускает проявление лишь чистого рефлекса производства снимков. Даже взгляд исчезает, ибо он заменяется объективом, который является сообщником объекта и переворачивает видение. Это помещение субъекта в "черный ящик", предоставление ему права на замену собственного видения безличным видением аппарата поистине магическое. В зеркале сам субъект играет роль своего изображения. В объективе и, вообще, на экранах именно объект приобретает силу, наделяя ею передающие и телематические технические средства. Вот почему сегодня возможны любые изображения. Вот почему объектом информатизации, т. е. коммуникации посредством осязательных операций, сегодня может быть все, что угодно, ибо любой индивидуум может стать объектом коммутации согласно своей генетической формуле. (Вся работа будет заключаться в том, чтобы исчерпать виртуальные возможности генетического кода; в этом - один из главных аспектов искусственного разума.) Более конкретно это означает, что нет больше ни действия, ни события, которые не преломлялись бы в техническом изображении или на экране, ни одного действия, которое не испытывало бы желания быть сфотографированным, заснятым на пленку, записанным на магнитофон, которое не стремилось бы слиться с этой памятью и приобрести внутри нее неисчерпаемую способность к воспроизводству. Нет ни одного действия, которое не стремилось бы к совершенству в виртуальной вечности - не в той, что длится после смерти, но в вечности эфемерной, созданной ветвлениями машинной памяти. Виртуальное принуждение состоит в принуждении к потенциальному существованию на всех экранах и внутри всех программ; оно становится магическим требованием. Это - помутнение разума черного ящика.
      Где же во всем этом свобода? Ее не существует. Нет ни выбора, ни возможности принятия окончательного решения. Любое решение, связанное с сетью, экраном, информацией и коммуникацией является серийным, частичным, фрагментарным, нецелостным. Только последовательность и расположение в порядке очередности частичных решений и предметов являют собой путь следования как для фотографа и Человека Телематического, так и для нашего столь тривиального чтения с телеэкрана. Структура всех наших жестов квантована: это лишь случайное соединение точечных решений. И гипнотическое очарование всего этого исходит от помутнения разума черного ящика, от этой неуверенности, которая кладет конец нашей свободе. Человек ли я? Машина ли я? На эти антропологические вопросы ответа больше нет. Это в какой-то мере является концом антропологии, тайком изъятой машинами и новейшими технологиями. Неуверенность, порожденная усовершенствованием машинных сетей, подобно неуверенности в собственной половой принадлежности (Мужчина ли я? Женщина ли я? И что вытекает из различия полов?) является следствием фальсификации техники бессознательного и техники тела, также как неуверенность науки в отношении статуса предмета есть следствие фальсификации анализа в науках о микромире. Человек я или машина? В отношении традиционных машин никакой двусмысленности нет. Работник всегда остается в определенной мере чуждым машине и, таким образом, отвергается ею. И он сохраняет это свое драгоценное качество - быть отверженным. В то же время новые технологии, новые машины, новые изображения, интерактивные экраны вовсе меня не отчуждают. Вместе со мной они составляют целостную окружность. Видео, телевидение, компьютер, минитель (minitel) - эти контактные линзы общения, эти прозрачные протезы - составляют единое целое с телом, вплоть до того, что становятся генетически его частью, как кардиостимулятор или знаменитая "папула" П. К. Дика - маленький рекламный имплантант, пересаженный в тело с рождения и служащий сигналом биологической тревоги. Все наши контакты с сетями и экранами, вольные или невольные, являются отношениями того же порядка: отношения порабощенной (но не отчужденной) структуры, отношения в пределах целостной окружности. Трудно сказать, идет ли здесь речь о человеке или о машине. Можно предположить, что фантастический успех искусственного разума вызван тем, что этот разум освобождает нас от разума природного; гипертрофируя операционный процесс мышления, искусственный разум освобождает нас от двусмысленности мысли и от неразрешимой загадки ее отношений с миром. Не связан ли успех всех этих технологий с функцией заклинания злых духов и устранения извечной проблемы свободы? Какое облегчение! С виртуальными машинами проблем более не существует. Вы уже не являетесь ни субъектом, ни объектом, ни свободным, ни отчужденным, ни тем, ни другим: вы все тот же, пребывающий в состоянии восхищения от коммутаций. Свершился переход из ада иного к экстазу одного и того же, из чистилища изменений в искусственный рай сходства. Некоторые скажут, что это еще худшее рабство, но Человек Телематический не может быть рабом, ибо не имеет собственной воли. Нет больше отторжения человека человеком, есть только гомеостаз человека с машиной.
      ПРОФИЛАКТИКА И ВИРУЛЕНТНОСТЬ
      Растущая мозговая деятельность машин должна, естественно, повлечь за собой технологическое очищение тел. Тела смогут мало-помалу рассчитывать на свои антитела, и, следовательно, придется защищать их снаружи. Искусственное очищение всей окружающей среды восполнит ослабление внутренней иммунной системы людей. Если иммунная система слабеет, то происходит это потому, что необратимая тенденция, часто именуемая прогрессом, ведет к тому, чтобы лишить человеческое тело и разум их защитных свойств, чтобы переместить их в техническую область искусственного существования. Лишенный своих защитных свойств, человек неизбежно становится уязвимым для науки и техники так же, как, будучи лишенным страстей, он неизбежно становится уязвимым для психологии и терапии, которые будут непременно сопровождать его; избавившись от своих аффектов и болезней, человек неизменно становится уязвимым для медицины. Ребенок, находящийся словно под стеклянным колпаком, облаченный медициной в скафандр, предлагаемый НАСА, защищенный от всех инфекций искусственным иммунитетом, ребенок, которого мать ласкает через стеклянные перегородки, который смеется и растет в своей неземной атмосфере под наблюдением науки - это экспериментальный собрат ребенка-волка, ребенка-дикаря, принятого волками в свою стаю. Сегодня заботу о детях, нуждающихся в попечительстве, берут на себя электронно-вычислительные машины. Этот ребенок, облаченный в скафандр, ребенок-пузырь, является прообразом будущего, всеобщей антисептики, повсеместного избавления от зародышей, являющих собой биологическую форму прозрачности. Этот ребенок символ существования в вакууме, существования, бывшего до сих пор привилегией бактерий и микроорганизмов в лабораториях, а теперь постепенно становится нашим существованием. Мы окажемся зажатыми в пустоте, словно пластины, мы будем законсервированы, заморожены в пустоте и мы умрем в пустоте, как умирают жертвы чрезмерного терапевтического усердия, думая и размышляя в пустоте, прославляемой искусственным разумом. Не будет абсурдным предположить, что уничтожение человека начинается с уничтожения его зародышей. Потому что человек, такой, как он есть, со своими настроениями, страстями, смехом, полом, секрециями, сам являет собой лишь маленький грязный зародыш, иррациональный вирус, нарушающий гармонию вселенской прозрачности. И как только он будет изгнан, как только будет положен конец всякому социальному и бактериологическому загрязнению, во вселенной смертельной чистоты и смертельной фальсификации останется один лишь вирус печали. Под угрозой оказывается и мышление, будучи на свой лад сетью антител и естественной иммунной защитой. Вероятно, оно будет благополучно заменено электронной церебрально-спинальной капсулой, лишенной всякого животного и метафизического рефлекса. Даже при отсутствии технологии создания ребенка-пузыря мы уже сейчас живем в таком пузыре, в той кристаллической сфере, которая окружает некоторые персонажи Жерома Боша, в прозрачном конверте, в котором мы укрылись, одновременно обделенные и сверхзащищенные, обреченные на искусственный иммунитет и бесконечное переливание крови, приговоренные к смерти при малейшем контакте с внешним миром. Таким образом, мы все теряем свою защиту, мы все в потенции обречены на иммунный дефицит. Все интегрированные и сверхинтегрированные системы, технические системы, социальная система, само мышление в искусственном разуме и его производных стремятся к этой границе иммунного дефицита. Нацеленные на устранение любой внешней агрессии, они выделяют свою собственную внутреннюю вирулентность, свою пагубную обратимость. Достигнув некоторой точки насыщения, они берут на себя, сами того не желая, эту функцию изменения направления, искажения, стремясь при этом к самоуничтожению. Даже сама их прозрачность угрожает им - кристалл мстит за себя. В сверхзащищенном пространстве тело теряет всю свою защиту. В операционных помещениях профилактика такова, что ни один микроб, ни одна бактерия не может выжить. Но именно здесь можно увидеть возникновение таинственных, аномальных вирусных болезней. Потому что вирусы начинают распространяться, как только для них образуется свободное пространство. В мире, где уничтожены старые инфекции, в идеальном клиническом мире появляется неосязаемая, неумолимая патология, рожденная самой дезинфекцией. Патология 3-го типа. Подобно тому, как в нашем обществе мы имеем дело с новым насилием, рожденным из парадокса умиротворенного и вседозволяющего общества, мы являемся свидетелями новых болезней - болезней тел, сверх меры окруженных искусственной медицинской или информационной защитой, уязвимой для всех вирусов и для самых неожиданных и порочных цепных реакций. Сегодня мы имеем дело с патологией, которая обнаруживает не несчастные случаи или анемию, но аномалию. Происходит совершенно то же самое, что и в социальной жизни, где те же причины вызывают те же порочные эффекты, те же непредвиденные дисфункции, сравнимые с генетическим беспорядком клеток, и здесь обусловленным сверхзащитой, сверхкодированием, сверхобрамлением. Социальная система, как и биологическое тело, теряет свою естественную защиту по мере ее подделки и замены. Медицине будет очень трудно преодолеть эту небывалую патологию, потому что она сама составляет часть системы сверхзащиты, протекционистского и профилактического усердия, направленного на тело. Как не существует, по всей очевидности, политического решения проблемы терроризма, так нет и биологического решения проблемы СПИДа и рака - и по той же причине: речь идет об аномальных симптомах, пришедших из глубины самой системы и противостоящих с реакционной вирулентностью политическому сверхобрамлению социального тела или биологическому сверхобрамлению тела как такового. На начальной стадии этот злобный гений "искажения" принимает форму несчастного случая, поломки, аварии. Последующей стадии соответствует вирусная, эпидемическая форма, вирулентность, которая проходит через всю систему и против которой система беззащитна, потому что это искажение порождено самой ее интеграцией. Вирулентность овладевает телом, сетью или системой, когда эта система избавляется от всех своих негативных элементов и разлагается в комбинацию простых элементов. Именно потому, что окружности и сети становятся виртуальными существами, не имеющими тела, вирусы начинают неистовствовать и эти "нематериальные" машины оказываются гораздо более уязвимы, чем традиционные механизмы. Виртуальное и вирусное начала неразделимы. Именно потому, что само тело становится нетелом, превращаясь в виртуальную машину, вирусы овладевают им. Вполне логично, что СПИД и рак стали прототипами нашей современной патологии и всевозможных убийственных вирусов. Когда мы доверяем свое тело одновременно протезам-заменителям и генетическим фантазиям, происходит нарушение систем защиты нашего организма. Это фрактальное тело, предназначенное для расширения своих собственных внешних функций, в то же время обречено на внутреннюю редукцию собственных клеток. Оно метастазирует: внутренние биологические метастазы симметричны внешним, каковыми являются протезы-заменители, сети, ответвления. По мере развития вируса ваши собственные антитела разрушают ваш организм. Эта лейкемия живого существа съедает его собственную защиту, и потому нет больше угроз, нет бедствий. Абсолютная профилактика убийственна. Медицина не поняла этого, она трактует рак и СПИД как обычные болезни, тогда как эти заболевания рождены триумфом профилактики, и медицины, исчезновением болезней, ликвидацией патогенных форм. Патология 3-го типа недоступна всей фармакопее предшествующей эпохи (эпохи видимых причин и механических эффектов). Все болезни сразу приобретают характер иммунного дефицита (это немного похоже на то, что все виды насилия приобретают характер терроризма). В какой-то мере атака и вирусная стратегия заменили и работу подсознания. Подобно тому, как человек, задуманный как осязательный механизм, становится объектом вирусных болезней, логические сети становятся мишенью электронных вирусов. Здесь также нет ни профилактики, ни эффективной терапии; метастазы захватывают всю сеть, лишенные символов машинные языки оказывают вирусам не больше сопротивления, чем лишенные символов тела. Исход аварий, традиционных несчастных случаев зависели от доброй старой медицины, способной восстанавливать; внезапные срывы и аномалии, неожиданное "предательство" антител неизлечимы. Мы умели лечить болезни, имеющие форму, но мы остаемся беззащитными перед патологией формулы. Повсеместно жертвуя естественным равновесием форм в пользу искусственного совпадения кода и формулы, мы рискуем вызвать куда более значительный беспорядок, нестабильность, не имеющую прецедента. Создав телесную оболочку и язык для искусственных систем, предназначенных для искусственного интеллекта, мы приговорили их не только к искусственной глупости, но и ко всякого рода вирусным искажениям, порожденным этой беспомощной искусственностью. Наличие вирусов есть патология замкнутых и целостных окружностей, скученности и цепной реакции. Это патология инцеста в широком и метафорическом смысле. Отсутствие изменений порождает другое, неуловимое, но абсолютное изменение, которое и являет собой вирус. Тот, в чьей жизни не происходит изменений, погибает от этого. Тот факт, что СПИД затронул сначала гомосексуалистов и наркоманов, объясняется кровосмешением среди этих групп, функционирующих в своем замкнутом кругу. Гемофилия уже коснулась поколений, рожденных от кровосмесительных браков, потомства с ярко выраженной эндогамией. Даже странная болезнь, поразившая много лет назад кипарисы, была одним из видов вируса, который в конце концов приписали минимальной разнице температур зимы и лета, тесному соседству времен года. Призрак Отсутствия Изменений еще раз нанес свой удар. В любом принуждении к сходству, отказу от различий, в любой приближенности вещей к их собственному изображению, в любом смешении людей с их собственным кодом всегда есть угроза кровосмесительной вирулентности, дьявольского изменения, появляющегося с целью испортить этот столь красивый механизм. Это выход на поверхность принципа Зла в иной форме. Тут нет ни морали, ни виновности: принцип Зла просто синоним принципа возврата к прежнему состоянию и принципа бедствия. В системах, развивающихся по пути всеобщей позитивности и утраты символов, зло в любых своих формах равносильно основному правилу обратимости.
      Однако сама эта вирулентность весьма загадочна. СПИД служит аргументом для нового сексуального ограничения, но не нравственного, а функционального: речь идет о свободном движении секса. Прерывается контакт - останавливаются потоки. И это вступает в противоречие со всеми требованиями современности: секс, деньги, информация должны циркулировать свободно. Все должно быть подвижным, а ускорение - необратимым. Отменить сексуальность под предлогом риска вирусного заражения так же абсурдно, как остановить международный товарообмен под тем предлогом, что он способствует спекуляции и росту курса доллара. О таких вещах никто не задумывается ни на минуту. И вдруг - остановка на сексе. Что это противоречие в системе? Может быть, это напряженное ожидание имеет загадочный конец, противоречиво связанный с не менее загадочным концом сексуальной свободы? Нам известно спонтанное саморегулирование систем, которые порождают собственные катастрофы, собственное торможение - все это для того, чтобы выжить. Никакое общество не может существовать вопреки собственной системе ценностей - общество должно иметь такую систему, но необходимо, чтобы оно также принимало решения, направленные против этой системы ценностей. Мы живем, основываясь, по крайней мере, на двух принципах: на принципе сексуальной свободы и на принципе коммуникации и информации. Все происходит так, как если бы общество само посредством угрозы СПИДа производило противоядие против своего же принципа сексуальной свободы, посредством рака, который является нарушением генетического кода, оказывало сопротивление всемогущему принципу кибернетического контроля и посредством всех вирусов организовывало саботаж универсального принципа коммуникации. А если бы все это означало отказ от неизбежных потоков спермы, секса, знаков, слов, отказ от усиления коммуникации, от запрограммированной информации, от сексуальной скученности? Если бы существовало необходимое сопротивление распространению потоков, кругов, сетей - конечно, ценой новой убийственной патологии, но такой, которая в конечном итоге защитила бы нас от чего-то еще более страшного? Посредством СПИДа и рака мы, вероятно, расплачиваемся за нашу собственную систему: мы изгоняем ее банальную вирулентность фатальным способом. Невозможно предугадать степень эффективности такого изгнания, но мы должны задать себе вопрос: чему противостоит рак, не сопротивляется ли он еще худшей перспективе тотальной гегемонии генетического кода? Чему противостоит СПИД, не более ли ужасающей вероятности сексуальной эпидемии, всеобщей сексуальной скученности? Та же проблема и с наркотиками; отложим в сторону драматизацию и спросим себя: от чего нас защищают наркотики? Какую увертку представляют они перед лицом еще худшего зла - умственного отупения, нормативного обобществления, универсальной запрограммированности? То же можно сказать и о терроризме: это вторичное, вызывающее реакцию насилие, возможно, защищает нас от эпидемии согласия, от политической лейкемии и упадка, которые продолжают углубляться, а также от невидимого, но очевидного влияния Государства. Все вещи двойственны, все имеет оборотную сторону. В конце концов именно благодаря неврозам человек оказывается надежно защищен от безумия. В этом смысле СПИД не есть наказание, ниспосланное Небом; возможно, напротив, это защитное действие, направленное на предотвращение риска всеобщей скученности, тотальной утраты подлинности в процессе размножения и ускоренного роста сетей.
      Если СПИД, терроризм, экономический крах, электронные вирусы овладели коллективным воображением, это произошло потому, что они являют собой нечто, отличное от эпизодов иррационального мира. Дело в том, что в этих явлениях присутствует вся логика нашей системы; они - ее сенсационное проявление. Все они подчинены одному и тому же протоколу вирулентности и излучения, само влияние которого на воображение уже является вирусным: один террористический акт заставляет пересмотреть деятельность каждого политика в свете террористической гипотезы; одно лишь появление СПИДа, даже статистически незначительное, вынуждает пересмотреть весь спектр болезней в свете гипотезы иммунодефицита. Малейшего вируса, искажающего запоминающие устройства компьютеров Пентагона или наводняющего каналы связи новогодними поздравлениями, достаточно, чтобы создать угрозу дестабилизации информационных систем. Такова привилегия экстремальных явлений и катастрофы в целом, трактуемой как аномальный поворот событий. Тайный порядок, присущий катастрофе, состоит в сходстве всех этих процессов между собой и в их соответствии системе во всей целостности последней. Это порядок внутри беспорядка: все экстремальные явления связаны между собой и с системой в целом. Это означает, что бесполезно взывать к рациональности системы, к ее избавлению от наростов. Желание уничтожить экстремальные явления абсолютно иллюзорно. Они будут становиться все более и более экстремальными по мере возрастания уровня фальсификации нашей системы. Что, впрочем, есть великое благо, потому что в этом случае они оказываются наилучшей терапией для этой системы. В прозрачных системах, гомеостатических или гомеофлюидных, нет больше стратегии Добра против Зла, есть только стратегия Зла против Зла - стратегия наихудшего. О выборе больше нет речи; мы видим, как гомеопатическая вирулентность расползается у нас на глазах. СПИД, крах, информационные вирусы - все это лишь видимая часть катастрофы, 90% которой скрыто в виртуальном мире. Настоящей, абсолютной катастрофой будет катастрофа вездесущности всех сетей, всеобщей призрачности информации, от чего, по счастью, нас защищает информационный вирус. Благодаря ему мы не движемся по прямой линии к концу информации и коммуникации, что было бы равносильно смерти. Выход на поверхность этой убийственной призрачности тоже служит сигналом тревоги. Это несколько напоминает ускоренное движение жидкости: оно вызывает всевозможные завихрения и аномалии, которые останавливают течение или рассредоточивают его. Хаос служит границей тому, что без него просто затерялось бы в абсолютной пустоте. Таким образом, экстремальные явления, сами пребывая в тайном беспорядке, предотвращают, посредством хаоса, беспредельный рост порядка и прозрачности. Однако уже сегодня, несмотря на экстремальные явления, можно наблюдать начало конца некоего процесса мышления. То же происходит и с сексуальной свободой: мы уже видим начало конца некоего процесса наслаждения. Но если бы всеобщая скученность осуществилась, сам секс исчез бы в своем бесполом неистовстве. Это справедливо и в случае экономического обмена. Спекуляция, подобно вихревому потоку, делает невозможным общее расширение реального товарообмена. Провоцируя мгновенную циркуляцию стоимостей, убивая током экономическую модель, спекуляция в то же время помогает обойти катастрофу, каковой была бы свободная коммутация всех обменов, ибо это тотальное освобождение и есть настоящее катастрофическое движение стоимостей. Перед лицом гибели, которую таит в себе полная невесомость, невыносимая легкость существа, всеобщая скученность и линейность процессов, гибели, увлекающей нас в пустоту, эти внезапные вихри, которые мы называем катастрофами, есть то, что предохраняет нас от катастроф. Эти аномалии, эти крайности воссоздают зону гравитации и плотности, препятствующей дисперсии. Можно вообразить, что наше общество стремится особым способом избавиться от своих отверженных, подобно племенам, избавлявшимся от избытка населения путем самоубийств в океане - речь шла о гомеопатической дозе самоубийств, о самоубийствах нескольких человек, но это позволяло сохранить гомеопатическое равновесие всего племени. Итак, катастрофу можно рассматривать как некую умеренную стратегию, или, скорее, наши вирусы, наши экстремальные явления, совершенно реальные, но локализованные, позволяют, видимо, сохранить нетронутой энергию виртуальной катастрофы - двигателя всех наших процессов как в экономике, так и в политике, как в искусстве, так и в истории. Эпидемиям, инфекциям, цепной реакции и размножению вирусов мы обязаны одновременно и лучшим и худшим. Худшее - это метастазы при заболевании раком, фанатизм в политике, вирулентность в области биологии, информационные шумы. Но в сущности все это являет собой часть лучшего, так как процесс цепной реакции есть процесс аморальный, стоящий выше добра и зла, и обратимый. Впрочем, как лучшее, так и худшее мы воспринимаем все в том же завороженном состоянии. Возможность, которой располагают некоторые экономические, политические, лингвистические, культурные, сексуальные, даже теоретические и научные процессы, - переступить через общепринятое мнение и действовать посредством немедленного заражения согласно чистой взаимной присущности вещей, а не их отношений или превосходства - представляет собой одновременно и загадку для ума, и чудесную альтернативу для воображения. Стоит только взглянуть на эффект, который производит мода. Этот никогда не изучавшийся эффект олицетворяет отчаяние социологии и эстетики. Это потрясающее заражение форм, в процессе которого вирус цепной реакции оспаривает первенство у логики различия. Удовольствие, которое связано с модой, имеет, разумеется, культурный характер, но не является ли оно еще в большей степени следствием этого мгновенного консенсуса, сверкающего в игре знаков? Впрочем, мода угасает, как эпидемия, после того, как воображение истощится и вирус устанет. Цена, которую приходится платить, если использовать слова, употребляемые нами, когда речь идет о растрате, чрезмерно высока. Но все соглашаются на эту цену. Наше социальное чудо состоит в слишком быстром вращении знаков (но не в слишком медленном вращении смыслов). Мы обожаем, когда нас заражают немедленно, и нисколько не раздумываем при этом. Эта вирулентность гибельна, как бациллы чумы, но никакая моральная социология, никакой философический склад ума не в силах справиться с нею. Мода неустранимое явление, поскольку она является частью этого бессмысленного, вирусного, незамедлительного способа коммуникации, скорость которого объясняется исключительно отсутствием передачи смысла. Все, что можно сэкономить в процессе передачи, составляет источник наслаждения. Соблазн - это то, что переходит от одного к другому в разных, несхожих формах, т. е. минуя одинаковость. (При клонировании происходит обратное: переход совершается от подобного к подобному, минуя инакость, и это нас очаровывает.) В процессе метаморфозы мы переходим от формы к форме, игнорируя при этом смысл, при написании поэмы - от знака к знаку, не делая ссылок. Исчезновение дистанций, промежуточных пространств всегда порождает нечто, подобное опьянению. Разве не то же самое происходит с нами на больших скоростях? Что совершаем мы, кроме перехода от одной точки к другой, минуя время, и от одного момента к другому, минуя расстояние и движение? Скорость прекрасна, надоедает лишь время.
      ПОБУЖДЕНИЕ И ОТТОРЖЕНИЕ
      Однородность контуров, идеальное пространство, основанное на синтезе и протезировании, пространство неоспоримое, согласованное, синхронное, совершенное - все это представляет мир абсолютно неприемлемый. Не тело противится любой форме трансплантации и искусственной замены, не только сознание живого существа не приемлет этого, но сам разум восстает против синергии, которую ему навязывают, отвечая многообразными формами аллергии. Неприятие, отторжение, аллергия - особый вид энергии. Эта внутренняя энергия, которая заняла место негативизма и возмущения, вызванного несогласием, порождает наиболее необычные явления нашего времени: вирусные патологии, терроризм, наркоманию, преступность и даже те явления, которые принято считать позитивными, - культ успеха и коллективную истерию производства - явления, гораздо более походящие на принуждение избавиться от чего-то, нежели на побуждение создать что бы то ни было. Сегодня мы в большей мере идем к изгнанию и отталкиванию, чем к побуждению в собственном смысле слова. Сами природные катастрофы кажутся некоей разновидностью аллергии, отторжения природой операционного воздействия со стороны рода человеческого. Там, где угасает негативизм, эти катастрофы являют неумолимый символ необузданности, драгоценный символ отрицания. Их вирулентность, впрочем, влечет за собой, посредством заражения, социальный хаос. Исчезли сильные побуждения или, иначе говоря, позитивные, избирательные, притягательные импульсы. Желания, испытываемые нами, очень слабы; наши вкусы все менее определенны. Распались, неизвестно по чьему тайному умыслу, созвездия вкуса, желания, воли. А созвездия злой воли, отвержения и отвращения, наоборот, стали более яркими. Кажется, что оттуда исходит какая-то новая энергия с обратным знаком, некая сила, заменяющая нам желание, необходимое освобождение от напряжения того, что заменяет нам мир, тело, секс. Сегодня можно считать определенным только отвращение, пристрастие же таковым более не является. Наши действия, наши затеи, наши болезни имеют все меньше объективных мотиваций; они все чаще исходят из тайного отвращения, которое мы испытываем к самим себе, из тайной выморочности, побуждающей нас избавляться от нашей энергии любым способом; это следует считать скорее формой заклинания духов, нежели проявлением воли. Быть может, это какая-то новая форма принципа Зла, эпицентром которого, как известно, как раз и является заклинание злых духов?