Что касается ваших товарищей, то вы прекрасно понимаете друг друга. Вскоре вы будете объясняться друг с другом только взглядами. На самом же деле довольно комично положение именно тех, кто предается веселости, непонятной для того, кто не живет в том же мире. Они смотрят на него с величайшим изумлением. С этого момента идея превосходства появляется на горизонте вашего рассудка. Вскоре она примет необъятные размеры.
Я был свидетелем довольно странного и любопытного явления: служанка, которая должна была разносить табак и прохладительное людям, принявшим гашиш, видя себя окруженной странными физиономиями, с глазами, буквально вылезающими из орбит, захваченная этой нездоровой атмосферой, этим общим безумием, разразилась приступом бессмысленного смеха и, уронив поднос, который разбился вместе со всеми чашками и стаканами, в ужасе убежала из комнаты. Все рассмеялись. На следующий день она призналась, что в течение нескольких часов она испытывала что-то непередаваемо странное, была совсем чудная, сама не своя. Между тем, она не принимала гашиша.
Вторая фаза дает знать о себе ощущением холода в конечностях и страшной слабостью: руки у вас совершенно расслаблены, а в голове и во всем теле чувствуется тягостное оцепенение. Глаза расширяются и, кажется, готовы выскочить из орбит в неудержимом экстазе. Лицо покрывается бледностью, становится влажным и зеленоватым. Губы сжимаются и непроизвольно втягиваются внутрь. Глубокие, хриплые вздохи вырываются из груди, как будто ваша прежняя сущность не в силах вынести тяжести вашей новой природы. Чувства приобретают необычайную тонкость и остроту. Глаза проникают в бесконечность. Слух воспринимает самые неуловимые звуки посреди самого невероятного шума.
Начинаются галлюцинации. Внешние предметы принимают чудовищные очертания. Они являются вам в неведомых до сих пор формах. Затем они теряют постепенно свои формы и, наконец, проникают в ваше существо или, вернее, вы проникаете в них. Происходят самые странные превращения, самая необъяснимая путаница понятий. Звуки приобретают цвет, краски приобретают музыкальность. Музыкальные ноты превращаются в числа. С поразительной быстротой вы произведете удивительные математические вычисления по мере того, как музыкальная пьеса развивается внутри вас. Вы сидите и курите; вам кажется, что вы находитесь в трубке, и трубка курит вас, и вы выпускаете себя в виде синеватого дыма. При этом вы чувствуете себя прекрасно; вас занимает и беспокоит только один вопрос: что нужно предпринять, чтобы выйти из трубки?
Этот бред продолжается целую вечность, С большим усилием вам удается в момент просветления взглянуть на часы. Вечность, оказывается, длилась всего одну минуту. Но вот вас уносит другой поток идей. Всего на одну минуту он захватит вас несущимся вихрем, и минута эта снова покажется вечностью. Отношения между временем и бытием нарушены, благодаря количеству и интенсивности ощущений и представлений. В один час можно прожить несколько человеческих жизней. Это и составляет сюжет Шагреневой кожи. Гармонии между органами и их действиями более не существует.
Время от времени личность исчезает, и объективность, присущая поэтам-пантеистам, так же, как и великим актерам, достигает такой степени, что вы смешиваете себя с внешними предметами. Вот вы становитесь деревом, стонущим под напорами ветра, поющим природе свою мелодию. Теперь вы парите в небесной лазури, бесконечно раздвинувшей свои пределы. Всякое страдание исчезает. Вы более не сопротивляетесь, вас уже захватило, вы уже не владеете собою, но вы нисколько этим не огорчены. Сейчас совершенно исчезает всякое представление о времени. Иногда наступают моменты просветления; вам кажется, что вы выходите из чудесного, фантастического мира. Правда, вы сохраняете способность наблюдать за самим собой, и завтра у вас сохранится воспоминание о некоторых ваших переживаниях. Но вы не можете использовать сейчас эту способность: вам не удастся очинить перо или карандаш – это было бы выше ваших сил.
Вдруг музыка начинает рассказывать вам бесконечные поэмы, делает вас участником самых фантастических, порою ужасных драм. Она сливается с предметами, находящимися перед вашими глазами. Рисунки на потолке, даже посредственные или никуда не годные, начинают жить поразительной жизнью. Прозрачная вода течет по волнующемуся зеленому лугу. Нимфы с роскошными формами смотрят на вас очами, более ясными, чем вода и лазурь. Я замечал, что вода обладает роковыми дарами над всеми сколько-нибудь художественными натурами, опьяненными гашишем. Струящиеся воды, фонтаны, гармонически звучащие каскады, голубая ширь моря переливаются, волнуются, поют в глубине вашего духа. Не безопасно оставлять человека в таком состоянии на берегу прозрачных вод; подобно рыбаку в балладе, он может поддаться чарам Ундины…
К концу вечера можно поесть, но действие это совершается не без труда. Принявшие гашиш обыкновенно чувствуют себя настолько выше всего материального, что, конечно, предпочли бы лежать, вытянувшись во весь рост в лоне своего воображаемого рая. Иногда развивается необычайный аппетит, но требуется огромное мужество, чтобы взяться за бутылку, вилку и нож.
Третья фаза, отделенная от второй новым кризисом, каким-то головокружительным опьянением, сопровождаемым новыми болезненными ощущениями, представляет нечто, не поддающееся описанию. Это то, что жители Востока называют кейф. Это – абсолютное блаженство. В нем нет уже ничего вихреобразного и беспорядочного, Это тихое и неподвижное блаженство. Все философские проблемы решены. Все проклятые вопросы, с которыми сражаются богословы и которые приводят в отчаяние мыслящее человечество, ясны и понятны. Всякое противоречие разрешилось. Человек сделался богом.
Что-то говорит внутри вас: «Ты выше всех людей; никто не понимает того, что ты теперь думаешь, что чувствуешь. Они не способны даже понимать безграничную любовь, которую ты питаешь к ним. Но не следует ненавидеть этих несчастных, они заслуживают сострадания. Никто никогда не узнает, какой высоты добродетели и разумения ты достиг. Живи в одиночестве твоей мысли и избегай огорчать людей!»
Одним из самых странных проявлений гашиша является доходящая до безумия боязнь причинит огорчение кому бы то ни было. Вы даже попытались бы скрыть, если бы это было в ваших силах, то неестественное состояние, в котором вы находитесь чтобы не причинить беспокойства самому ничтожному из людей.
В этом приподнятом состоянии любовь – у натур чувствительных и художественных – принимает самые странные формы и выражается в самых странных сочетаниях. Самый необузданный разврат может соединяться с самым пламенным и трогательным отеческим чувством.
Отмечу еще одно интересное явление. Когда на следующий день солнце проникнет в вашу комнату, вы прежде всего почувствуете глубокое удивление. Представление о времени совершенно исчезло. Только что была ночь, а теперь – день! «Спал я или не спал? Длилось ли мое опьянение целую ночь? Но вся ночь была одной секундой, так как представление о времени отсутствовало! Или я был окутан сном, полным видений?» Узнать это невозможно. Вам кажется, что вы чувствуете себя прекрасно: состояние духа удивительно спокойное; ни малейшей усталости. Но едва вы встанете на ноги, как последствия опьянения скажутся. Вы робко ступаете ослабевшими ногами, вы боитесь разбиться, как хрупкий предмет. Страшная слабость, не лишенная некоторой прелести, охватывает ваш дух. Вы не способны к труду и к любому проявлению воли.
Это вполне заслуженное наказание за безумную расточительность, с которой вы растратили, развеяли на все четыре стороны вашу личность, Сколько вам предстоит теперь усилий, чтобы собрать и сосредоточить ее!
II
Я не утверждаю, что на всех людей гашиш производит то действие, которое я только что описал. Почти все, что я рассказал об этом, наблюдается обычно, в тех или иных вариантах, людей, обладающих философским умом и художественными наклонностями. Но есть субъекты, которых этот препарат вызывает лишь бурное бешенство, неистовую веселость, проявляющуюся в виде головокружительных танцев, прыганья, топанья, взрывов смеха. На них гашиш действует, так сказать, лишь материально. Такая реакция невыносима для одухотворенных людей, которые смотрят на несчастных с величайшим сожалением. Вся их пошлая натура прорывается в этом состоянии. Я видел однажды, как одно уважаемое должностное лицо, – человек почтенный, как говорят о себе светские люди, один из тех людей, которые гордятся своим непробиваемо важным видом, – когда гашиш начал овладевать им, стал вдруг плясать самый неприличный канкан. Этот муж, который призван был судить поступки своих ближних, этот Togatus, тайком выучился плясать канкан! Итак, можно с уверенностью сказать, что то полное отрешение от личности, то абстрагирование, о котором я говорил и которое есть не что иное, как доведенное до высшей степени развитие поэтического духа, никогда не проявится при опьянении гашишем у этой породы людей.
III
В Египте правительство запрещает продажу и торговлю гашишем, по крайней мере, внутри страны. Несчастные, подверженные этой страсти, приходят к аптекарю под предлогом покупки какого-нибудь лекарства и берут заранее приготовленную для них небольшую дозу. Правительство Египта поступает правильно. Никакое государство не могло бы существовать при повальном потреблении гашиша. Оно не дает ни хороших воинов, ни добрых граждан. И действительно, человеку, под страхом вырождения и интеллектуальной смерти, не дозволено нарушать основные условия своего существования и разрушать равновесие между своими способностями и теми условиями, в которых он проявляет себя. Если бы нашлось правительство, которому почему-либо оказалось бы выгодным развращать своих подданных, ему стоило бы только поощрить потребление гашиша.
Говорят, что вещество это не причиняет никакого физического вреда. Верно, но лишь в известных пределах. Ибо я не знаю, в какой мере можно считать здоровым человека, который только мечтает и не способен ни к какой деятельности, если даже все члены его находятся в нормальном состоянии. Воля его поражена, а ведь это самая драгоценная его привилегия перед всем миром. Человек, который с помощью ложечки варенья может приобрести себе в любой момент все блага земли и неба, не станет и тысячной доли их добиваться трудом. А нужно, прежде всего, жить и работать.
Мне пришла в голову мысль повести беседу о вине и гашише в одной и той же статье, потому что, действительно, между ними есть нечто общее: чрезвычайное развитие поэтических склонностей, которое они вызывают в человеке. Безумное влечение человека ко всем веществам, полезным или вредным, которые возвышают его личность, свидетельствуют о его величии. Он вечно стремится окрылить свои надежды и достичь бесконечного. Но нужно считаться с последствиями всего этого. С одной стороны, напиток, способствующий пищеварению, укрепляет мускулы и обогащает кровь. Принятый даже в большом количестве, он причиняет довольно кратковременное расстройство. С другой стороны, перед нами – вещество, останавливающее пищеварительные процессы, расслабляющее вены и опьяняющее человека на целые сутки. Вино возвышает волю, гашиш ее парализует. Вино служит физической поддержкой; гашиш – орудием самоубийства. Вино делает добрым, общительным; гашиш влечет к уединению. Вино, так сказать, трудолюбиво; гашиш, по существу, лентяй. К чему, на самом деле, работать, пахать, писать, производить что бы то ни было, если можно попасть в рай без всякого труда? Наконец, вино предназначено для народа, который работает и который достоин его пить. Гашиш же принадлежит к разряду одиноких наслаждений; он создан для презренных бездельников. Вино полезно, плодотворно. Гашиш бесполезен и опасен.
Следует сказать (исключительно для памяти) о недавней попытке применения гашиша при лечении сумасшествия. Сумасшедший, приняв гашиш, заболевает новым безумием, вытесняющим на время старое, а когда опьянение проходит, то настоящее безумие, которое является нормальным состоянием для сумасшедшего, снова вступает в свои права, как у нормального – разум и здоровье. Кто-то написал целую книгу на эту тему. Но врач, который изобрел этот метод, едва ли может быть назван философом.
IV
Закончу эту статью несколькими прекрасными словами, принадлежащими не мне, а одному замечательному, хотя мало известному философу Барберо, музыкальному теоретику и профессору консерватории. Я был с ним в одном обществе, несколько членов которого наглотались волшебной отравы, и он сказал мне тоном невыразимого презрения:
«Я не понимаю, зачем этот разумный, духовно развитый человек прибегает к искусственным средствам для достижения поэтического блаженства, если достаточно истинного воодушевления и воли, чтобы подняться до того сверхъестественного состояния, когда человек становится одновременно причиной и следствием, субъектом и объектом, магнетизером и ясновидящим!»
Я думаю совершенно так же, как он.